Майерлинг: три дня самоубийства (III)
"Майерлинг" премьера в МАМТе
К третьему спектаклю я уже и музыку считала замечательной. И покромсать к чертовой матери многословного старика Макмиллана не мечтала. И даже искуственноусые венгерские офицеры, вываливающиеся из пыльных занавесок, как нахальная моль, не вызывали у меня приступы неуместного хохота.
И все же я кошмарно устала в первые два дня.
Собралась с силами для просмотра третьей части марлезонского майерлингского балета через не могу, но пропустить появление Игоря Зеленского в роли Рудольфа для меня было бы зрительским преступлением.
День третий.
24 марта.
Шла я как болельщица. Всей душой желая удачи.
Радовалась уже тому, что у опытнейшего народного артиста и худрука двух театров есть еще роль-мечта и есть готовность рисковать (в зале было немало артистов с обеих концов Большой Дмитровки и придирчивых балетоманов, - и Акеле было опасно промахиваться) ).
Но не очень-то была уверена, что адски сложную партию Рудольфа можно качественно станцевать в 43.
Да и прошлогодняя новосибирская "Кармен", превратившаяся в экзамен по реслингу, добавляла скептицизма, не станет ли с точки зрения актерского мастерства Майерлинг Зеленского мучительным штурмом неприступной крепости.
Игорь Анатольевич и впрямь спланировал покорение Майерлинга, как военную кампанию. Блистательно спланировал.
Выбрал очень правильный порядковый номер для своего спектакля. Пропустил вперед и главную балетную сенсацию Москвы Сергея Полунина, и глубоко уважаемого коллективом МАМТа многолетнего премьера Георги Смилевски. Оставил свой выход напоследок, когда и зубастая пресса схлынула, и труппа попрактиковалась, и постоянные зрители уже притерпелись к странностям английской постановки.
Третий спектакль премьерного блока получился как контрольный в голову - добил последние сомнения, нужен ли Майерлинг Москве и Музтеатру.
Силы Зеленский рассчитал с такой точностью, на какую способны только самые опытные артисты, полностью осведомленные о пределах собственных физических возможностей: сперва немного пораскачивался, затем заметно прибавил и без остатка выложился в финале.
Образ Рудольфа выстроил с железной логикой.
И, что немаловажно, удача в тот вечер была на его стороне.
В целом в третьем спектакле меня впечатлило, как здОрово стасиковцы работали со своим худруком, с которым никогда до этого не имели дела на сцене, не зажались, не спасовали в явно стрессовой для подчиненных ситуации.
Уже первое появление Зеленского в белом мундире с золотыми эполетами и алой лентой через плечо, величественного, огромного, отстраненно-официального - произвело на меня неизгладимое впечатление. (Тут было впору всем встать и пропеть "Боже царя храни") )
Рядом с ним папа-Император выглядел сущим самозванцем. Рудольф, кажется, думал так же, пожимая отцу руку с мало скрываемым раздраженным высокомерием.
Быстро стало понятно, что этот принц неимоверно горд. И вся история будет иллюстрацией соломоновой мудрости о том, что погибели предшествует гордость, а падению - надменность.
Самым моим главным страхом была боязнь фальшивых эмоций, но Игорь Анатольевич играл на мой вкус превосходно. Все что нужно и ничего сверх. Скупая мимика человека, привыкшему к публичному существованию. Жесты, очень хорошо читаемые, полностью адекватные происходящему. Без аффектации, без позерства. Без заигрывания с залом.
Мастерская работа.
Вальс у Зеленского получился ярче, чем у предыдущих Рудольфов, - параднее.
Дуэт с принцессой Луизой мало-мальски я разглядела только на третьем спектакле.
Вероятно, мой мозг отказывался фиксировать этот эпизод из-за неготовности обеих исполнительниц (и Ольги Сизых в первые два дня, и Инессы Бикбулатовой в третий) исполнить текст непринужденно. Но Зеленский в этом танце добавил штрих к довольно неприятному портрету своего кронпринца: эффектно и небрежно отправлял свою даму в свободное вращение, а потом так безразлично ее тормозил, что становилось понятно, что к женщинам его герой почтения не питает. Полупрезрительное ухлестывание кронпринца за свояченицей ясно говорило, что это жестокая публичная месть и невесте, и родителям.
Первое соло ("одиночество в толпе") Зеленский станцевал осторожно и не очень чисто.
Не везде был безупречен и в дуэте с императрицей. Но само взаимодействие с Елизаветой (Дарья Дариенко) получилось напряженно волнующим.
Дариенко в спектакле блеснула не сколько по-королевски, сколько по-женски. Высокая, гибкая, тонкая, с выразительными струящимися руками. Легкая и легковесная. Манкая и отстраненная
Единственная женщина, в которой Рудольф чувствует потребность, перед которой демонстрирует собственную уязвимость.
Остальными он играет, с поверхностным интересом. Как, например, молодой женой.
Макмиллан задал непростую задачку своим артистам, заставив общаться на протяжении всего спектакля с черепом и пистолетом.
Как хочешь, так и обыгрывай сомнительное режиссерское решение.
Зеленский, конечно, не мог оглаживать игрушки для юных готов всерьез. А потому, пока его герой был силен и здоров, череп и пистолет демонстрировались дамам с нескрываемым сарказмом. Такое вот тяжелое чувство юмора.
И только в финале шутки закончились, кронпринц впервые вгляделся черепу в лицо и увидел там насмешку над собой.
Из-за актерской беспомощности Анастасии Лименько сцена со Стефанией меня разочаровала.
У Лименько опять на протяжении всего пугающего дуэта было на лице что-то вроде странной улыбки. Тут я, честно говоря, засомневалась, может, у нее такая мимическая особенность неудачная и подразумевалась ею и не улыбка вовсе, а гримаса ужаса?
В общем, не знаю, что это было, но, имхо, Лименько - неудача каста, упорно ломает логику спектакля.
Вот так неровно прошло первое действие. Но именно в этот момент я почему-то перестала беспокоиться об успехе покорения Майерлинга)
Первая моя мысль от Таверны была, с тайной довольной усмешкой: "У-ух, Зеленский дает мастер-класс артистам своего театра, а заодно соседа-конкурента КАК надо развратничать на сцене, чтобы не выглядеть при этом гадко и пошло. И чтобы это не выглядело театром."
Это был высший пилотаж.
И, по честному, смотри-не смотри, научиться этому нельзя.
Не описать, как мастерски Зеленский оглаживал бедра кордебалетных девиц. Как многозначительно, но без рисовки фланировал по сцене, кружа дружелюбной акулой вокруг Митци Каспар. С какой естественной уверенностью неспешно отодвигал стоящих на пути к ней собутыльников-офицеров. Как самим присутствием на сцене обозначал, кто здесь альфа, - и тем самым порабощал в зале всех, неравнодушных к мощной мужской сексуальности. (Дальше продолжать не буду, и так уже почти скатилась к стилю повествования в духе авторш любовных романов. Моя гордость отчаянно протестует)) )
Наконец-то порадовала Митци Каспар. У Наталии Клейменовой получилось двигаться влекуще и чуть вульгарно, в самый раз, чтобы оживить образ сексуальной и прагматичной бандерши.
(Забавно, как мне нравится Кардаш Мартой и какой бесцветной главной виллисой недавно мне показалась Клейменова. С ролью очень земной Митци все наоборот. Похоже, девушкам противопоказано танцевать одни и те же партии.)
Клейменова удачно сыграла с Зеленским сценку с приглашением на самоубийство: он, ерничая, направлял пистолет то на себя, то на партнершу, а та раздраженно-равнодушно отбрасывала оружие, отказываясь участвовать в игре.
В трактовке Зеленского Майерлинг, как мне показалось, в первую очередь не о сексе и даже не о смерти. Он о контроле.
Наследник империи, гордец, любящий доминировать во всем, в определенный момент осознает, что не контролирует ничего. Он не имеет реальной власти в политике. Его провенгерские шептания ничего не стоят. Жизнь он прожигает, как среднестатистический кутила. Он вынужден подчиниться родителям с женитьбой на бледной капризной куклешке. Окружающие женщины, которые, казалось бы, от него без ума, на деле заняты лишь собственными житейскими проблемами.
А мать, единственная, кому он готов отдать власть над собой, полностью исключила его круга своих интересов. И крутит роман с каким-то липким хлыщом (у Никиты Кириллова фатоватый Полковник Миддлтон удачно получился ну очень малоаппетитной личностью).
Монолог во втором действии, после долгого пристального наблюдения за развлекающейся матерью, вышел совсем иначе, чем у других исполнителей. Текст был несколько изменен по сравнению с полунинским вариантом и очень по-другому станцован (да, возраст определенные ограничения наложил, но креативный подход с этой проблемой справился).
Никакого срыва, головных болей и помутнения разума, как у Полунина. Никаких острых опасных "паучих" движений, как у Смилевски.
Зеленский двигался "полушепотом", с демонстративной сдержанностью, как человек, который напряженно вслушивается в себя - и осознает свой полный провал как личности.
Затем, неподвижно стоя на просцениуме сбоку, на фоне холодного тоскующего вокала, кронпринц совсем чуть менялся в лице, едва заметно втягивал шею в плечи и сжимал руки, - и, читалось, выносил себе приговор.
Нет у меня желания сравнивать исполнителей, но Зеленский этот момент спектакля сделал точкой невозврата, и оттого абсолютно статичный эпизод мощнее всего прозвучал именно в его день.
Что любопытно (еще немного сравнения), в компании Зеленского несколько бледнее смотрелись артисты, которые цвели рядом с Полуниным.
Так, Братфиш Дмитрия Загребина, чье тонкое эмоциональное созвучие с полунинским Рудольфом я отметила для себя в первый день, рядом с кронпринцем Зеленского был "понижен" до обыкновенного, пусть и шустрого кучера.
Анастасия Першенкова все так же была игрива и коварна и целеустремленно обхаживала наследника, но в этот раз не было у меня впечатления опутавших принца опасных щупалец.
Наоборот, Анна Оль, нечетко прорисовавшая свою Марию Вечеру двумя днями раньше, со второй попытки создала отличный образ отчаянной сорвиголовы, готовой играть по самым высоким ставкам. Сложно было поверить, что Анна перед премьерой жаловалась на стеснительность. Потому что в их с Зеленским дуэтах полыхнуло так, что впору было опускать противопожарный занавес, отделяющий сцену от зрительного зала ;)
А дальше, в третьем действии, Оль добавила своей Вечере материнской заботливости. В ее первом спектакле этой нотки слышно не было. Невменяемый опустившийся принц, сыгранный Полуниным с кошмарным натурализмом, все попытки юной подруги облегчить ему страдания едва замечал.
В трактовке Зеленского Рудольф принимал ласки молодой девчонки, похожие на материнские, как благо. Позволяя Марии видеть свою слабость и испытывая нужду в ее поддержке, чтобы добить себя.
Он долго губил себя медленно, полностью выпустил жизнь своих рук, и единственное, что он в конце еще может проконтролировать, - это свою смерть.
Даже неуклюже встроенный хореографом эпизод охоты наконец-то слился с логикой повествования. Выстрел в человека, рядом с императором - то ли несчастный случай под кайфом, то ли ухмылка взбесившегося подсознания и срыв от ненависти к родителю и к миру в целом. И ужас принца не только от убийства, но от понимания, что он за свои действия больше не отвечает. Предел падения для того блистательного гордеца, которого мы видели в начале.
В предфинальной сцене, когда Братфиш пытается развеселить господина, пляшет и жонглирует, я видела только пару в углу за столиком. Прощающуюся, собирающуюся в последний путь и присевшую на дорожку.
Вроде бы скромная возможность продемонстрировать пантомимные умения: всего-то распивание вина и тихое поглаживание рук и волос, но... Не понимаю, почему это так сильно смотрелось.
Последнее соло перед самоубийством увиделось мне как пляс. Пляс отчаянья, почти залихватский. Как последний вызов Судьбе. Что-то было в этом до боли русское - "помирать так с музыкой".
Финал станцевали сильно, но в полный отрыв не ушли.
Еще ни у одной пары в нашем Майерлинге нет полного взаимопонимания, чтобы проводить смертельный дуэт без опаски убиться в реале.
...Когда Зеленский вышел на шатающихся ногах из-за ширмы, чтобы отвязаться от компаньонов, и небрежно провел рукой под глазами, как бы вытирая слезы, я с трудом поверила увиденному. Мог ли он продумать роль настолько от и до?
Или просто иногда спектакли сами собой складываются?
Нечасто нам, зрителям, выпадает счастье ухватить момент слияния силы, мастерства, вдохновения и удачи.
Моя удача, что я видела этот спектакль.
К третьему спектаклю я уже и музыку считала замечательной. И покромсать к чертовой матери многословного старика Макмиллана не мечтала. И даже искуственноусые венгерские офицеры, вываливающиеся из пыльных занавесок, как нахальная моль, не вызывали у меня приступы неуместного хохота.
И все же я кошмарно устала в первые два дня.
Собралась с силами для просмотра третьей части марлезонского майерлингского балета через не могу, но пропустить появление Игоря Зеленского в роли Рудольфа для меня было бы зрительским преступлением.
День третий.
24 марта.
Шла я как болельщица. Всей душой желая удачи.
Радовалась уже тому, что у опытнейшего народного артиста и худрука двух театров есть еще роль-мечта и есть готовность рисковать (в зале было немало артистов с обеих концов Большой Дмитровки и придирчивых балетоманов, - и Акеле было опасно промахиваться) ).
Но не очень-то была уверена, что адски сложную партию Рудольфа можно качественно станцевать в 43.
Да и прошлогодняя новосибирская "Кармен", превратившаяся в экзамен по реслингу, добавляла скептицизма, не станет ли с точки зрения актерского мастерства Майерлинг Зеленского мучительным штурмом неприступной крепости.
Игорь Анатольевич и впрямь спланировал покорение Майерлинга, как военную кампанию. Блистательно спланировал.
Выбрал очень правильный порядковый номер для своего спектакля. Пропустил вперед и главную балетную сенсацию Москвы Сергея Полунина, и глубоко уважаемого коллективом МАМТа многолетнего премьера Георги Смилевски. Оставил свой выход напоследок, когда и зубастая пресса схлынула, и труппа попрактиковалась, и постоянные зрители уже притерпелись к странностям английской постановки.
Третий спектакль премьерного блока получился как контрольный в голову - добил последние сомнения, нужен ли Майерлинг Москве и Музтеатру.
Силы Зеленский рассчитал с такой точностью, на какую способны только самые опытные артисты, полностью осведомленные о пределах собственных физических возможностей: сперва немного пораскачивался, затем заметно прибавил и без остатка выложился в финале.
Образ Рудольфа выстроил с железной логикой.
И, что немаловажно, удача в тот вечер была на его стороне.
В целом в третьем спектакле меня впечатлило, как здОрово стасиковцы работали со своим худруком, с которым никогда до этого не имели дела на сцене, не зажались, не спасовали в явно стрессовой для подчиненных ситуации.
Уже первое появление Зеленского в белом мундире с золотыми эполетами и алой лентой через плечо, величественного, огромного, отстраненно-официального - произвело на меня неизгладимое впечатление. (Тут было впору всем встать и пропеть "Боже царя храни") )
Рядом с ним папа-Император выглядел сущим самозванцем. Рудольф, кажется, думал так же, пожимая отцу руку с мало скрываемым раздраженным высокомерием.
Быстро стало понятно, что этот принц неимоверно горд. И вся история будет иллюстрацией соломоновой мудрости о том, что погибели предшествует гордость, а падению - надменность.
Самым моим главным страхом была боязнь фальшивых эмоций, но Игорь Анатольевич играл на мой вкус превосходно. Все что нужно и ничего сверх. Скупая мимика человека, привыкшему к публичному существованию. Жесты, очень хорошо читаемые, полностью адекватные происходящему. Без аффектации, без позерства. Без заигрывания с залом.
Мастерская работа.
Вальс у Зеленского получился ярче, чем у предыдущих Рудольфов, - параднее.
Дуэт с принцессой Луизой мало-мальски я разглядела только на третьем спектакле.
Вероятно, мой мозг отказывался фиксировать этот эпизод из-за неготовности обеих исполнительниц (и Ольги Сизых в первые два дня, и Инессы Бикбулатовой в третий) исполнить текст непринужденно. Но Зеленский в этом танце добавил штрих к довольно неприятному портрету своего кронпринца: эффектно и небрежно отправлял свою даму в свободное вращение, а потом так безразлично ее тормозил, что становилось понятно, что к женщинам его герой почтения не питает. Полупрезрительное ухлестывание кронпринца за свояченицей ясно говорило, что это жестокая публичная месть и невесте, и родителям.
Первое соло ("одиночество в толпе") Зеленский станцевал осторожно и не очень чисто.
Не везде был безупречен и в дуэте с императрицей. Но само взаимодействие с Елизаветой (Дарья Дариенко) получилось напряженно волнующим.
Дариенко в спектакле блеснула не сколько по-королевски, сколько по-женски. Высокая, гибкая, тонкая, с выразительными струящимися руками. Легкая и легковесная. Манкая и отстраненная
Единственная женщина, в которой Рудольф чувствует потребность, перед которой демонстрирует собственную уязвимость.
Остальными он играет, с поверхностным интересом. Как, например, молодой женой.
Макмиллан задал непростую задачку своим артистам, заставив общаться на протяжении всего спектакля с черепом и пистолетом.
Как хочешь, так и обыгрывай сомнительное режиссерское решение.
Зеленский, конечно, не мог оглаживать игрушки для юных готов всерьез. А потому, пока его герой был силен и здоров, череп и пистолет демонстрировались дамам с нескрываемым сарказмом. Такое вот тяжелое чувство юмора.
И только в финале шутки закончились, кронпринц впервые вгляделся черепу в лицо и увидел там насмешку над собой.
Из-за актерской беспомощности Анастасии Лименько сцена со Стефанией меня разочаровала.
У Лименько опять на протяжении всего пугающего дуэта было на лице что-то вроде странной улыбки. Тут я, честно говоря, засомневалась, может, у нее такая мимическая особенность неудачная и подразумевалась ею и не улыбка вовсе, а гримаса ужаса?
В общем, не знаю, что это было, но, имхо, Лименько - неудача каста, упорно ломает логику спектакля.
Вот так неровно прошло первое действие. Но именно в этот момент я почему-то перестала беспокоиться об успехе покорения Майерлинга)
Первая моя мысль от Таверны была, с тайной довольной усмешкой: "У-ух, Зеленский дает мастер-класс артистам своего театра, а заодно соседа-конкурента КАК надо развратничать на сцене, чтобы не выглядеть при этом гадко и пошло. И чтобы это не выглядело театром."
Это был высший пилотаж.
И, по честному, смотри-не смотри, научиться этому нельзя.
Не описать, как мастерски Зеленский оглаживал бедра кордебалетных девиц. Как многозначительно, но без рисовки фланировал по сцене, кружа дружелюбной акулой вокруг Митци Каспар. С какой естественной уверенностью неспешно отодвигал стоящих на пути к ней собутыльников-офицеров. Как самим присутствием на сцене обозначал, кто здесь альфа, - и тем самым порабощал в зале всех, неравнодушных к мощной мужской сексуальности. (Дальше продолжать не буду, и так уже почти скатилась к стилю повествования в духе авторш любовных романов. Моя гордость отчаянно протестует)) )
Наконец-то порадовала Митци Каспар. У Наталии Клейменовой получилось двигаться влекуще и чуть вульгарно, в самый раз, чтобы оживить образ сексуальной и прагматичной бандерши.
(Забавно, как мне нравится Кардаш Мартой и какой бесцветной главной виллисой недавно мне показалась Клейменова. С ролью очень земной Митци все наоборот. Похоже, девушкам противопоказано танцевать одни и те же партии.)
Клейменова удачно сыграла с Зеленским сценку с приглашением на самоубийство: он, ерничая, направлял пистолет то на себя, то на партнершу, а та раздраженно-равнодушно отбрасывала оружие, отказываясь участвовать в игре.
В трактовке Зеленского Майерлинг, как мне показалось, в первую очередь не о сексе и даже не о смерти. Он о контроле.
Наследник империи, гордец, любящий доминировать во всем, в определенный момент осознает, что не контролирует ничего. Он не имеет реальной власти в политике. Его провенгерские шептания ничего не стоят. Жизнь он прожигает, как среднестатистический кутила. Он вынужден подчиниться родителям с женитьбой на бледной капризной куклешке. Окружающие женщины, которые, казалось бы, от него без ума, на деле заняты лишь собственными житейскими проблемами.
А мать, единственная, кому он готов отдать власть над собой, полностью исключила его круга своих интересов. И крутит роман с каким-то липким хлыщом (у Никиты Кириллова фатоватый Полковник Миддлтон удачно получился ну очень малоаппетитной личностью).
Монолог во втором действии, после долгого пристального наблюдения за развлекающейся матерью, вышел совсем иначе, чем у других исполнителей. Текст был несколько изменен по сравнению с полунинским вариантом и очень по-другому станцован (да, возраст определенные ограничения наложил, но креативный подход с этой проблемой справился).
Никакого срыва, головных болей и помутнения разума, как у Полунина. Никаких острых опасных "паучих" движений, как у Смилевски.
Зеленский двигался "полушепотом", с демонстративной сдержанностью, как человек, который напряженно вслушивается в себя - и осознает свой полный провал как личности.
Затем, неподвижно стоя на просцениуме сбоку, на фоне холодного тоскующего вокала, кронпринц совсем чуть менялся в лице, едва заметно втягивал шею в плечи и сжимал руки, - и, читалось, выносил себе приговор.
Нет у меня желания сравнивать исполнителей, но Зеленский этот момент спектакля сделал точкой невозврата, и оттого абсолютно статичный эпизод мощнее всего прозвучал именно в его день.
Что любопытно (еще немного сравнения), в компании Зеленского несколько бледнее смотрелись артисты, которые цвели рядом с Полуниным.
Так, Братфиш Дмитрия Загребина, чье тонкое эмоциональное созвучие с полунинским Рудольфом я отметила для себя в первый день, рядом с кронпринцем Зеленского был "понижен" до обыкновенного, пусть и шустрого кучера.
Анастасия Першенкова все так же была игрива и коварна и целеустремленно обхаживала наследника, но в этот раз не было у меня впечатления опутавших принца опасных щупалец.
Наоборот, Анна Оль, нечетко прорисовавшая свою Марию Вечеру двумя днями раньше, со второй попытки создала отличный образ отчаянной сорвиголовы, готовой играть по самым высоким ставкам. Сложно было поверить, что Анна перед премьерой жаловалась на стеснительность. Потому что в их с Зеленским дуэтах полыхнуло так, что впору было опускать противопожарный занавес, отделяющий сцену от зрительного зала ;)
А дальше, в третьем действии, Оль добавила своей Вечере материнской заботливости. В ее первом спектакле этой нотки слышно не было. Невменяемый опустившийся принц, сыгранный Полуниным с кошмарным натурализмом, все попытки юной подруги облегчить ему страдания едва замечал.
В трактовке Зеленского Рудольф принимал ласки молодой девчонки, похожие на материнские, как благо. Позволяя Марии видеть свою слабость и испытывая нужду в ее поддержке, чтобы добить себя.
Он долго губил себя медленно, полностью выпустил жизнь своих рук, и единственное, что он в конце еще может проконтролировать, - это свою смерть.
Даже неуклюже встроенный хореографом эпизод охоты наконец-то слился с логикой повествования. Выстрел в человека, рядом с императором - то ли несчастный случай под кайфом, то ли ухмылка взбесившегося подсознания и срыв от ненависти к родителю и к миру в целом. И ужас принца не только от убийства, но от понимания, что он за свои действия больше не отвечает. Предел падения для того блистательного гордеца, которого мы видели в начале.
В предфинальной сцене, когда Братфиш пытается развеселить господина, пляшет и жонглирует, я видела только пару в углу за столиком. Прощающуюся, собирающуюся в последний путь и присевшую на дорожку.
Вроде бы скромная возможность продемонстрировать пантомимные умения: всего-то распивание вина и тихое поглаживание рук и волос, но... Не понимаю, почему это так сильно смотрелось.
Последнее соло перед самоубийством увиделось мне как пляс. Пляс отчаянья, почти залихватский. Как последний вызов Судьбе. Что-то было в этом до боли русское - "помирать так с музыкой".
Финал станцевали сильно, но в полный отрыв не ушли.
Еще ни у одной пары в нашем Майерлинге нет полного взаимопонимания, чтобы проводить смертельный дуэт без опаски убиться в реале.
...Когда Зеленский вышел на шатающихся ногах из-за ширмы, чтобы отвязаться от компаньонов, и небрежно провел рукой под глазами, как бы вытирая слезы, я с трудом поверила увиденному. Мог ли он продумать роль настолько от и до?
Или просто иногда спектакли сами собой складываются?
Нечасто нам, зрителям, выпадает счастье ухватить момент слияния силы, мастерства, вдохновения и удачи.
Моя удача, что я видела этот спектакль.