Баллада о прокажённом короле
Небольшое предисловие автора
Кретьен де Труа, а также многие другие средневековые авторы писали рыцарские романы рифмой. Да будут они снисходительны к своему жалкому эпигону...
Король Иерусалимский был добрым королём, но с юности он хворью жестокой поражён. Владыки тяжек долг, и с именем Христа он собирает войско под знаменем Креста. Вот рыцарь прокажённый садится на коня, на битву поспешает, доспехами звеня. Неравный бой развязан, лязг копий, сабель звон, горестные стоны летят со всех сторон. С поля сечи жаркой неверные бегут, а пёстрый стяг полощется и бьётся на ветру. Уводят сенешали под руки короля, жидка от тёплой крови священная земля. Вот Бодуэн усталый близ иерусалимских врат, поражено проказой лицо, но ясен взгляд. И знает лишь Господь о том, какие муки приносят королю его больные руки: изъедены проказой под латною перчаткой, уже на кость надето кольцо с печаткой...
Теперь уж в зале тронном, в печали погружён, в дубовом кресле чёрном сидит насупясь он. В уме перебирает безоблачные дни поры счастливой детства... давно прошли они. Магистр Гийом из Тира, придворный педагог, хронист войны и мира хвалил его за слог, за гордые повадки, за книгочея нрав, и за отвагу в схватках... Однажды сквозь рукав в бою учебном принцу прошло копьё насквозь, из раны обнажённой струёй хлестала кровь. Но боли не почуял наследник сгоряча: вновь сарацинских чучел главы сечёт сплеча.
А верного Гийома обеспокоен взгляд, и после упражнений прислать врача велят немедля. В Палестине умелы лекаря, и древнее искусство хранят в веках не зря. Вот принца осмотрели, и вынесли вердикт: проказой болен отрок...
... Не шевелясь сидит в печальном тронном зале печальный Бодуэн. Недолго уж осталось ему средь этих стен с делами управляться, мирить вассалов зря, пред Господом смиряться, усердно исцелять от золотушных хворей по долгу короля... но самому о здравье просить - вотще. Заря пески позолотила. Пустынной розы дщерь, вошла в покой Сибилла, прикрыла тихо дверь... но прокажённый молча велит сестре уйти.
«Вновь сарацинских полчищ надвинулись полки... Кому же королевство достанется моё, когда возьмёт обратно земля сей прах её, - мои гнилые кости... но полно, не грущу, Безносую я в гости так просто не пущу».
Глаза больные щуря от утренних лучей, он думал, пригорюнясь, о Франции своей. Потомок гордый франков, он сим приговорён быть добрым христианским навеки королём. А так хотелось в детстве сбежать, и хоть чуть-чуть, за морем оказавшись, на Францию взглянуть, - где нет жары постылой, где нету сарацин, забрать с собой Сибиллу, срывать цветы равнин... Так бросить всё охота, рвануть весной в Прованс... кругом врагов без счёта, и королевства час лихой всё ближе, ближе, - но франкский бдит король, хоть и не сладко вовсе приходится порой...
Тем временем прогулки обычный час настал, в больные руки посох король привычно взял. По сумрачному саду печальный Бодуэн бредёт походкой шаткой, но вдруг у древних стен, всех розами увитых, он видит старика в наряде бедуина, согбенного слегка. Под пёстрою скуфьёю арабские черты, хитры глаза-маслины и угольно черны... Кивает незнакомцу, к нему идёт король, на посох опираясь, превозмогая боль.
- О как ты очутился в моём саду, отец? Ты верно притомился? Пожалуй во дворец, испей воды, иль слугам велю подать обед...
На миг мелькнула злоба из-под прикрытых век седого бедуина, но льстивым был ответ, и вновь глаза-маслины прищурились на свет.
- Я знаю, - он скрипуче прокаркал, - что твои мечтанья потайные от ночи до зари - Прованс узреть зелёный и славный Лангедок. Ну что ж, твоё желанье исполнить я бы мог. Вот этот финик спелый ты, служку отпустив, за трапезою смело возьми и надкуси. Увидишь, что случится, - а завтра в тот же час приди сюда, я буду твой ожидать рассказ.
Отдав свой липкий финик, он отступив исчез в тенях плетёной розы, лишь еле слышный смех издалека донёсся, но тут же стих. Король стоял ошеломлённый, забыв про хворь и боль.
Оцепененье скинув, вернулся в тронный зал, вассалов пригласил он, вершил дела, устал, в покои поздний ужин велел подать, свечу, сказал:
- Слуга не нужен, я очень спать хочу.
Поужинав неплотно, трясущейся рукой достал заветный плод он, подарок дорогой - и надкусил. Погасла свеча. И в темноте пронёсся вихрь жаркий, и заскрипела дверь.
За дверью показался прекрасный Лангедок. Или Прованс быть может? Медовый ветерок трепал цветки лаванды, жужжал мохнатый шмель, под солнцем провансальским цвёл ласковый апрель. Или июнь? Далёко стада коров паслись, и песни жаворонка с земли летели ввысь.
Сквозь двери без сомнений шагнул больной король... о чудо! С рук мгновенно сошла короста. Хворь покинула беднягу, здоров и крепок, он средневековый шлягер вдруг засвистал не в тон, и вниз по косогору затопал налегке, зажав волшебный финик в железном кулаке. Гулял по Лангедоку он час, иль день, иль век... измерить время счастья не может человек. Но вдруг он вспомнил бедный свой Иерусалим. Ему ведь нужно, верно, назад... тоской гоним, на землю опустился король у родника, достал заветный финик, куснул его слегка... и снова оказался в опочивальне он. Вокруг темно и тихо, двор в дрёму погружён. Истерзанные пальцы одной руки он вдруг почувствовал - другая давно уж полный труп... Коростою вновь тело покрылось. Бодуэн заплакал, и лишь эхо вторило с белых стен.
С утра властитель юный спешит в свой старый сад, там снова обнаружить он бедуина рад. Король взахлёб поведал про Лангедок ему, про то, что плод отведал и счастлив посему.
- Какую благодарность ты хочешь от меня?
- Душою христианской расплатишься сполна. Отдай мне душу, отрок, а Иерусалим - султану Салладдину, что ветром из пустынь в предел его ворвётся, огнём испепелив, святую Палестину с налёта покорив. И снова очутишься в Провансе жарком ты, и вечно будешь крепким, здоровым, молодым... Отдай мне душу, отрок, средь этих древних стен...
Тут вздёрнул подбородок упрямый Бодуэн.
- Врёшь, дух нечистый, нет же, не быть сему. Рождён я был христианином, помазан - королём. Я должен крест сей отчий нести до судных дней...
И вмиг с хлопком зловонным пропал седой злодей, вернее, искуситель, тот старый древний змей, что рыщет и поныне, извечный враг людей. Король с улыбкой горькой вернулся в свой покой, и новые указы чертил больной рукой.
Послесловие автора
Во время работы над балладой я поняла, что мне интересно было бы описать приключения короля в Лангедоке, тем более что текст даёт такую лазейку, ведь неизвестно, сколько Бодуэн прожил в Окситании. Я даже начала эту новую сказку, но осознала, что могу не закончить её к концу проекта. Потому отложила, ну а начало оставлю тут, как дополнительные главы или режиссёрскую версию.
Бодуэн - Лазар, что в общем-то очевидно, второго юношу зовут Ивен, и он тоже совсем не прост.
В таверне шумно, дымно, пирует добрый люд. В углу за кружкой мирно свой разговор ведут юнец в плаще суконном, совсем молокосос, и странник в капюшоне, надвинутом на нос. Быть может, любопытен их тихий разговор? Прислушаемся скрытно, пока ушёл на двор слуга и кальвадоса не может притащить, - послушаем меж делом, а после будем пить.
- Спасибо, добрый Лазар, ты мне весьма помог. Сюда я б не добрался, коль был бы одинок. Но более подмога мне не нужна, один, отправлюсь я в дорогу до замка Монсардин. Тебя к добру я встретил на ветреном пути, но я в библиотеке хочу себе найти непыльную работу у рыцаря того, чей замок за болотом. В округе никого, кто был бы книгочеем, с огнём он не найдёт, и потому на службу меня тотчас наймёт, тебя я уверяю. Но он весьма угрюм, гостей не привечает, хотя и толстосум. В далёкой Палестине паломником он был, болтают, над камином огромный меч прибил, что сарацинской крови вкусил в Святой земле... ещё украдкой шепчут, что будто бы во мгле блуждает бледный призрак по замковым холмам... но вот за эти слухи полушки я не дам...
Безмолвный собеседник рассматривал юнца, что к бренди приложиться старался без конца.
- Не пей, дружище, столько, ты захмелел, устал, пойдём на двор, проветрись, - промолвил вдруг Лазар... но тут глазах Ивона он ужас прочитал. Вошёл в таверну рыцарь с рассеченной губой и с ним оруженосец с кудрявой бородой.
Пока пришедший рыцарь свой ужин мирно ел, Ивон забился в угол, весь бледный, словно мел. Лазар на стол монету заморскую швырнул, Ивона взял за плечи и к двери подтолкнул. Шли молча по дороге в беззвёздной темноте. - Ну что, дружище Ивон, айда в тот замок, где живёт угрюмый рыцарь, отшельник-паладин. Сдаётся мне, ты больше не хочешь быть один...
Ивон молчал. И правда, что можно тут сказать? Лишь за ухо заправил коротенькую прядь подстриженных неровно соломенных волос и капюшон надвинул почти на самый нос...
...В глуши укрыт от взоров старинный замок. Он построен на болотах и лесом окружён. Клонятся травы густо, и вьётся буйный хмель на башнях и бойницах, и плещется форель в ручье, что окружает твердыню. Велики три каменные башни, вьюнки и васильки синеют в разнотравье, белеют на стене. Сквозь лес тропинка вьётся, по самой глубине урочищ тёмных едут или пешком идут два дня все те, кто жаждет достигнуть сей приют незримый, потаённый, укрытый от людей, и так заговорённый, болтают, что злодей, иль зверь зимою дикий тот замок не найдёт, пусть даже очень близко к стенам его придёт...
Ивона взял на службу отшельник-паладин, и вот в библиотеке Ивон сидит один над рукописью древней иль манускриптом, пыль столетнюю глотая, читая сказ иль быль. А Лазару по сердцу привольное житьё. Он с лошадьми иль в кузне, иль скачет сквозь жнивьё, ведя коней в ночное средь росных сизых трав... И знаете, считаю, по-своему он прав.
А далее героев ждёт множество всего - турниры и ловитвы, любовь и колдовство, и доблесть, и спасенье, и благостный финал... но это позже, автор теперь писать устал. Хоть до конца исторьи пока он не дошёл, вот вам один намёк: всё будет хорошо!
Примечания
* У меня есть по крайней мере одна историческая неточность: Лангедоком графство Тулузское стало называться лишь с XIII века, после того как в 1271 году было присоединено к владениям французской короны, ну а Прованс вообще был частью Священной Римской империи. Но исправлять рифмованный текст так сложно, что, я надеюсь, вы простите мне сию оплошность, это ведь не главное... в конце концов всё это вместе - Окситания, а также часть древнего франкского Срединного королевства (если я опять ничего не путаю).
**Король Бодуэн IV умер в двадцать четыре года, на момент баллады ему около двадцати лет.
*** Наставник Бодуэна, учёный хронист и автор самой знаменитой истории Крестовых походов Гийом Тирский получил звание епископа Тира сильно позже описываемых событий, так что это второй мой ляп. Сорри.
**** И ещё кое-что. Через некоторое время разразятся альбигойские войны, которые, в сущности, выльются в войну франков с окситанцами, поскольку вероучительные вопросы, хотя и послужат поводом, со временем отойдут в сторону. Ну а то, что Бодуэн тоскует по Окситании, свидетельствует, что в Палестине несколько оторвались от текущей политической повестки и законсервировались. Ну, я так думаю, поскольку точно сказать, как было, не могу.
