Приложение-примечание (17г): Раненый Солдат - Татин первый альтеррит
Тата вспоминает:
Мой первый опыт альтерризма, который я могу вспомнить и опознать именно как таковой ( создание / наблюдение связной протяжённой реальности с глубоким эмоциональным вовлечением) имел место примерно в мои 5-6 лет.
Помню, как воображала в сильных чувствах какие-то события, центром которых был тот, кого теперь я могу обозначить как Раненого Солдата. Более вероятно, что это была схватка или перестрелка, но может быть и пытки, не ручаюсь ни за что. Меня, сколько себя помню, офигенно привлекали военные приключения, военная героика, притом именно в масштабе историй отдельных людей, не широкие батальные панорамы и не громыхающее столкновение образцов военной техники. Я любила оружие личное, ближнего боя - кинжалы и пистолеты. Засыхающая кровь, особенно моя, особенно на предметах - на земле, на одежде - волновала меня до эйфории.
Итак, перед моим внутренним взором разыгрываются эти события вокруг моего героя, и на лице у меня, наверное, отражаются какие-то отблески бушующих внутри эмоций - потому что кто-то из родных вдруг спрашивает: Танюша, о чём ты думаешь? куда это ты так смотришь? Я ощущаю себя застанной врасплох и интуитивно закрываюсь (вполне чётко помню этот миг растерянности, сигнал тревоги внутри - "не говори, тебя не одобрят! взрослые такого у тебя не любят" и момент краткого столкновения этого защитного импульса с суггестией "когда взрослые спрашивают, надо отвечать!"). В итоге отвечаю округло (отлично понимая, что скрываю своё важное - и может быть неодобряемое - за недосказанностью): "Я думаю о раненом солдате". Этот ответ взрослых вполне устроил, и от меня отстали, а я мысленно отметила это как свою маленькую победу. "А здорово, Жучка, мы с тобой их обманули!"(с) "Вот, значит, на будущее: так надо действовать, - прописали внутри мои защитные механизмы: - говорить часть правды, и всем будет хорошо." Эхх, защитники:) защитники (: …
Я не оставила своего героя без помощи. В дальнейшем я не раз представляла, как ухаживаю за ним, перевязываю, пою из кружки морсом. Наша семья тем временем переехала в новую квартиру, где странная конфигурация углов наводила меня на мысль о крошечной дополнительной комнатке, скрытой в стене. Я мысленно обустроилась там с Раненым Солдатом: места было ровно чтобы ему полулежать, а мне сидеть рядом.
* * *
С этим опытом, с этим образом, что закономерно, связан и мой первый стих, точнее, песня. Это было лето перед первым классом, писать я не умела, но и не ощущала потребности записывать сочинённое. Мне хотелось в тот момент петь - и я сочинила Песню, такую, как если, например, она была бы из фильма или спектакля про войну и Раненого Солдата (мне вообще всегда в жилу было представлять песни разных героев-персонажей). Неожиданно получилось круто, в точности так как мне хотелось:
Я помню как мы шли
И день и два и двадцать,
И не могли
Назад мы повернуть,
И ни - чего
Мы не - боялись,
Никто не мог нам преградить наш путь.
Припев:
А я сижу в больничной палате
И думаю с усмешкой о войне.
Но я - солдат,
И мне не надо плакать,
Хотя и грустно мне
При тусклом фитиле…
Я в волнении тут же попыталась спеть её маме (насколько я вообще умела петь, хи-хи). Мама выслушала меня в общем благосклонно, особо никак не комментировала, лишь поинтересовалась: "Только я не понимаю, почему с усмешкой - о войне?"
Этот вопрос меня поверг в смятение! теперь я это чувство расчитываю как своё характерное "если надо объяснять - то бесполезно объяснять, значит, у меня не получилось, что-то я не так сделала!"
На самом деле, и правда не так-то просто объяснить, что за чувство владеет героем песни: он же грустит - что же это за усмешка? Наверное, это было в моём представлении какое-то сложное взрослое чувство, отчасти парадоксальное, как многое что делают взрослые - особенно военные - в кино. Может быть, это осознание тщетности, или разочарование в былых надеждах, или некоторая насмешка над собой-прошлым, или ирония над теми, кто ещё не понял, что движуха кончилась.
Я поспешила мысленно изменить слова в припеве на "и думаю я с грустью о войне", хотя правильней было бы тогда уж "с печалью", просто этого слова не находилось на близком доступе в моём лексиконе (а "с тоскою" - отклонила как не отвечающее описываемому чувству).
Как бы то ни было, я не стала повторять попытку спеть песню маме или кому-то ещё; я и так была расстроена, обескуражена, ощущала фрустрацию, неловкость - на новый эксперимент мне не хватило драйва, так что песня осталась для моего чисто личного употребления: петь её, когда никто не слышит.
* * *
Очевидно, что важность для меня в детстве "военной темы" вполне соответствует ключам к нашей с Германом альтерре. Но отдельно я задалась вопросом: а почему в центре моего внимания - именно раненый именно солдат?
И мне стало ясно, что это для меня переходный объект.
В двух словах напомню, что такое переходный объект. Это понятие ввёл Дональд Винникот, самый простой пример - "любимый плюшевый мишка" или другая подобная неразлучная-любимая игрушка маленького ребёнка. Суть феномена в том, что для ребёнка его взаимодействие с мишкой воспроизводит (репрезентирует) его самого в маминых объятиях. Но это больше чем игра в дочки-матери, чем простое "пусть как будто мишка это я, а я как будто мама".
"Это связано с развитием переходных феноменов, в которых встречаются и сосуществуют иллюзия и реальность. Плюшевый мишка - переходный объект - представляет для ребенка в одно и то же время и игрушку, и маму. Этот парадокс никогда не будет полностью прояснен, как говорил Винникотт, излишне даже пытаться объяснить ребенку, что его плюшевый мишка - это только игрушка и ничего больше, или что это действительно его мама."
( цитирую по нашему посту про контейнирование)
У меня не было плюшевого мишки. Большого пластмассового пупса Пузика я воспринимала не как своего, а как "родительского", да он и был на год меня старше. Похоже, что мой переходный объект в тот период детства - чисто виртуальный, он самый, Раненый Солдат: я обращаюсь с ним так, как хочу, чтобы обращались со мной, я направляю на него заботу, и нежность, и сострадание.
Я могла находить в себе глубокое сходство с таким существом (имея в виду всё что связано с периодом моей жизни то в больницах, то в санаториях, то дома с бесконечными "воспалениелёгкими"): он несомненно "хороший" ("наш солдат" в тогдашнем культурном контексте - защитник, спасатель), выносливый и мужественный, но не выбирающий свой путь (как может выбирать разведчик, например, или вольный охотник), не принимающий самостоятельных решений - ни с кем и почему сражаться, ни когда возвращаться домой (так и я не могла не болеть или отказаться от лечения, и меня не спрашивали, хочу ли я в больницу или на круглосуточную реабилитацию в загородный садик). Несмотря на очевидное одиночество Раненого Солдата, я видела его не одичавшим-отверженным, а причастным любви и даже имеющим любящих / любимых:
Окончится война,
И я приду домой.
Обрадуется мама:
"Вернулся, мой родной!"
(это из второго куплета той самой песни)
- но где-то далеко-далеко, откуда они не могут ему помочь (как и мои родные не могут приехать и забрать меня домой.) Но зато ему могу помочь я! - дать то, по чему сама так тоскую, в чём сама так нуждаюсь.
И вот какой интересный эффект. Как я уже рассказывала, моя жизнь "в осаде врачей и шприцев" научила меня терпеть, не загадывать наперёд и не доверять постоянству счастья - другими словами, увы, не научила брать штурмом желаемое, простраивать планы на будущее и дышать полной грудью .
В отношении моего героя это проявлялось в том, что я с глубоким погружением проживала его пребывание в больничной палате или в нашей с ним потайной комнатушке в процессе излечения, но совершенно не представляла его дальнейшей жизни, несомненно счастливой - но в чём это счастье будет состоять? "И будет она фруктами меня там угощать, и будет в старом гнёздышке воробушек пищать" - так беспомощно кончался второй куплет моей песни, долженствовавший передать мечты героя о возвращении домой к мирной жизни.
Вот так и повелось в дальнейшем моём альтерризме. Об этой моей проблеме Герман сказал так: "для неё (Таты) всегда была важна ипостась вылечить и отпустить - и тут у нас с ней сперва срослось, что она меня приняла и вылечила, а дальше надо, с моей точки зрения, вместе жить - а у неё тут затор!"
Ну чо, в заключение искренне желаю нам всех / всем вылечить(ся), преложить запор затор в простор - и жить под одним небом с любимыми, дыша полной грудью.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
Мой первый опыт альтерризма, который я могу вспомнить и опознать именно как таковой ( создание / наблюдение связной протяжённой реальности с глубоким эмоциональным вовлечением) имел место примерно в мои 5-6 лет.
Помню, как воображала в сильных чувствах какие-то события, центром которых был тот, кого теперь я могу обозначить как Раненого Солдата. Более вероятно, что это была схватка или перестрелка, но может быть и пытки, не ручаюсь ни за что. Меня, сколько себя помню, офигенно привлекали военные приключения, военная героика, притом именно в масштабе историй отдельных людей, не широкие батальные панорамы и не громыхающее столкновение образцов военной техники. Я любила оружие личное, ближнего боя - кинжалы и пистолеты. Засыхающая кровь, особенно моя, особенно на предметах - на земле, на одежде - волновала меня до эйфории.
Итак, перед моим внутренним взором разыгрываются эти события вокруг моего героя, и на лице у меня, наверное, отражаются какие-то отблески бушующих внутри эмоций - потому что кто-то из родных вдруг спрашивает: Танюша, о чём ты думаешь? куда это ты так смотришь? Я ощущаю себя застанной врасплох и интуитивно закрываюсь (вполне чётко помню этот миг растерянности, сигнал тревоги внутри - "не говори, тебя не одобрят! взрослые такого у тебя не любят" и момент краткого столкновения этого защитного импульса с суггестией "когда взрослые спрашивают, надо отвечать!"). В итоге отвечаю округло (отлично понимая, что скрываю своё важное - и может быть неодобряемое - за недосказанностью): "Я думаю о раненом солдате". Этот ответ взрослых вполне устроил, и от меня отстали, а я мысленно отметила это как свою маленькую победу. "А здорово, Жучка, мы с тобой их обманули!"(с) "Вот, значит, на будущее: так надо действовать, - прописали внутри мои защитные механизмы: - говорить часть правды, и всем будет хорошо." Эхх, защитники:) защитники (: …
Я не оставила своего героя без помощи. В дальнейшем я не раз представляла, как ухаживаю за ним, перевязываю, пою из кружки морсом. Наша семья тем временем переехала в новую квартиру, где странная конфигурация углов наводила меня на мысль о крошечной дополнительной комнатке, скрытой в стене. Я мысленно обустроилась там с Раненым Солдатом: места было ровно чтобы ему полулежать, а мне сидеть рядом.
* * *
С этим опытом, с этим образом, что закономерно, связан и мой первый стих, точнее, песня. Это было лето перед первым классом, писать я не умела, но и не ощущала потребности записывать сочинённое. Мне хотелось в тот момент петь - и я сочинила Песню, такую, как если, например, она была бы из фильма или спектакля про войну и Раненого Солдата (мне вообще всегда в жилу было представлять песни разных героев-персонажей). Неожиданно получилось круто, в точности так как мне хотелось:
Я помню как мы шли
И день и два и двадцать,
И не могли
Назад мы повернуть,
И ни - чего
Мы не - боялись,
Никто не мог нам преградить наш путь.
Припев:
А я сижу в больничной палате
И думаю с усмешкой о войне.
Но я - солдат,
И мне не надо плакать,
Хотя и грустно мне
При тусклом фитиле…
Я в волнении тут же попыталась спеть её маме (насколько я вообще умела петь, хи-хи). Мама выслушала меня в общем благосклонно, особо никак не комментировала, лишь поинтересовалась: "Только я не понимаю, почему с усмешкой - о войне?"
Этот вопрос меня поверг в смятение! теперь я это чувство расчитываю как своё характерное "если надо объяснять - то бесполезно объяснять, значит, у меня не получилось, что-то я не так сделала!"
На самом деле, и правда не так-то просто объяснить, что за чувство владеет героем песни: он же грустит - что же это за усмешка? Наверное, это было в моём представлении какое-то сложное взрослое чувство, отчасти парадоксальное, как многое что делают взрослые - особенно военные - в кино. Может быть, это осознание тщетности, или разочарование в былых надеждах, или некоторая насмешка над собой-прошлым, или ирония над теми, кто ещё не понял, что движуха кончилась.
Я поспешила мысленно изменить слова в припеве на "и думаю я с грустью о войне", хотя правильней было бы тогда уж "с печалью", просто этого слова не находилось на близком доступе в моём лексиконе (а "с тоскою" - отклонила как не отвечающее описываемому чувству).
Как бы то ни было, я не стала повторять попытку спеть песню маме или кому-то ещё; я и так была расстроена, обескуражена, ощущала фрустрацию, неловкость - на новый эксперимент мне не хватило драйва, так что песня осталась для моего чисто личного употребления: петь её, когда никто не слышит.
* * *
Очевидно, что важность для меня в детстве "военной темы" вполне соответствует ключам к нашей с Германом альтерре. Но отдельно я задалась вопросом: а почему в центре моего внимания - именно раненый именно солдат?
И мне стало ясно, что это для меня переходный объект.
В двух словах напомню, что такое переходный объект. Это понятие ввёл Дональд Винникот, самый простой пример - "любимый плюшевый мишка" или другая подобная неразлучная-любимая игрушка маленького ребёнка. Суть феномена в том, что для ребёнка его взаимодействие с мишкой воспроизводит (репрезентирует) его самого в маминых объятиях. Но это больше чем игра в дочки-матери, чем простое "пусть как будто мишка это я, а я как будто мама".
"Это связано с развитием переходных феноменов, в которых встречаются и сосуществуют иллюзия и реальность. Плюшевый мишка - переходный объект - представляет для ребенка в одно и то же время и игрушку, и маму. Этот парадокс никогда не будет полностью прояснен, как говорил Винникотт, излишне даже пытаться объяснить ребенку, что его плюшевый мишка - это только игрушка и ничего больше, или что это действительно его мама."
( цитирую по нашему посту про контейнирование)
У меня не было плюшевого мишки. Большого пластмассового пупса Пузика я воспринимала не как своего, а как "родительского", да он и был на год меня старше. Похоже, что мой переходный объект в тот период детства - чисто виртуальный, он самый, Раненый Солдат: я обращаюсь с ним так, как хочу, чтобы обращались со мной, я направляю на него заботу, и нежность, и сострадание.
Я могла находить в себе глубокое сходство с таким существом (имея в виду всё что связано с периодом моей жизни то в больницах, то в санаториях, то дома с бесконечными "воспалениелёгкими"): он несомненно "хороший" ("наш солдат" в тогдашнем культурном контексте - защитник, спасатель), выносливый и мужественный, но не выбирающий свой путь (как может выбирать разведчик, например, или вольный охотник), не принимающий самостоятельных решений - ни с кем и почему сражаться, ни когда возвращаться домой (так и я не могла не болеть или отказаться от лечения, и меня не спрашивали, хочу ли я в больницу или на круглосуточную реабилитацию в загородный садик). Несмотря на очевидное одиночество Раненого Солдата, я видела его не одичавшим-отверженным, а причастным любви и даже имеющим любящих / любимых:
Окончится война,
И я приду домой.
Обрадуется мама:
"Вернулся, мой родной!"
(это из второго куплета той самой песни)
- но где-то далеко-далеко, откуда они не могут ему помочь (как и мои родные не могут приехать и забрать меня домой.) Но зато ему могу помочь я! - дать то, по чему сама так тоскую, в чём сама так нуждаюсь.
И вот какой интересный эффект. Как я уже рассказывала, моя жизнь "в осаде врачей и шприцев" научила меня терпеть, не загадывать наперёд и не доверять постоянству счастья - другими словами, увы, не научила брать штурмом желаемое, простраивать планы на будущее и дышать полной грудью .
В отношении моего героя это проявлялось в том, что я с глубоким погружением проживала его пребывание в больничной палате или в нашей с ним потайной комнатушке в процессе излечения, но совершенно не представляла его дальнейшей жизни, несомненно счастливой - но в чём это счастье будет состоять? "И будет она фруктами меня там угощать, и будет в старом гнёздышке воробушек пищать" - так беспомощно кончался второй куплет моей песни, долженствовавший передать мечты героя о возвращении домой к мирной жизни.
Вот так и повелось в дальнейшем моём альтерризме. Об этой моей проблеме Герман сказал так: "для неё (Таты) всегда была важна ипостась вылечить и отпустить - и тут у нас с ней сперва срослось, что она меня приняла и вылечила, а дальше надо, с моей точки зрения, вместе жить - а у неё тут затор!"
Ну чо, в заключение искренне желаю нам всех / всем вылечить(ся), преложить запор затор в простор - и жить под одним небом с любимыми, дыша полной грудью.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.