Три Парки (11): История семьи сегодняшним взглядом
Продолжение.
Предыдущая часть - вот здесь.
* * *
Прежде чем рассказывать про эпоху разрушения Дома - точнее, про моё личное восприятие того периода - хочу мазками, штрихами, векторами набросать историю нашей семьи, как она представляется мне сейчас. Проверить меня, увы, уже некому.
С высоты прожитых лет вижу так.
Юная Зоя, красавица-медалистка-комсомолка-спортсменка, не питала к вопросам замужества и тем паче деторождения абсолютно никакого интереса. Её жгуче волновала Настоящая Культура - университет, Германия, научная карьера - что, впрочем, не мешало ей быть окружённой поклонниками, которых она элегантно удерживала на безопасном расстоянии. В старости она не скрывая говорила, что даже не влюблялась, хоть и была по-своему признательна юношам за эскорт, подчёркивавший и овевавший романтизмом её статус: Недоступная Прекрасная Дама и её рыцари-пажи, пантомима на фоне Изысканной Музейной Европы. Вместе с тем годы шли, и хотя в глубине души Зоя мечтала остаться незамужней (позже отчаянно завидовала одиноким подругам), перспектива карьеры диктовала брак: негласным, но общеизвестным требованием для выезда за рубеж было наличие семьи, сводящее к минимуму риск невозвращенчества. Да и вообще, избежать замужа может либо сильно невезучая, либо ну с очень плохим характером - ни того, ни другого нацеленная на карьеру девушка позволить себе не могла.
На определённом этапе появился горячо любящий, надёжный, покладистый Юра, идеально подходящий для ожидания из-за границы; нет, я нимало не хочу обвинить маму в лицемерии - думаю, она вполне искренне любила его такой же точно любовью, какой впоследствии любила меня: "ведь ты же моё родное, доброе, послушное существо, с которым у меня всё в жизни получится, правда?.." На том этапе Юра и впрямь был готов на всё; его письма в Германию полны ранящей нежностью, жаждой поддержать любимую в её замыслах и мечтах, невзирая на боль разлуки. Для меня это означает, что и она тоже давала ему нечто важное, не только брала! - да и по своему детству помню, что получал от неё и тепло, и игру, вдохновенный фонтан креатива, и разделить чувства она тоже могла - не всегда, не все, но могла, особенно когда старалась, а в хорошем настроении старалась всегда - старалась, блин, старалась, он не зря её любил, она могла ответить любовью, могла, могла!..
Забегая вперёд скажу, что эти письма, написанные в разлуке за два года до моего рождения, щемяще напоминают мои письма к Тате, написанные лет в пятнадцать, также в разлуке, в эпоху разрушения Дома, когда я из последних сил строил собственный Дом - закладывал фундамент, осыпаемый градом осколков родительского. Предполагать ли, что родительский Дом Юры внезапно зашатался-затрещал, что в Зоином щедром сиянии Юра ощущал тепло своего будущего Дома, в изнеможении тянулся к нему?.. Ко времени, когда я стал общаться с папиными родителями близко, у них, как мне кажется, было всё хорошо, а в их семейные тайны я не лез. Может, что-то связанное с нашим братом, с его мамой, которая ушла? - не знаю. Понимаю лишь, что для Папы Юры действительно важнее всего был очаг - тот очаг, который весело, неустанно согревал маленького меня.
Итак, Зоя наконец вернулась из Германии - счастливая, окрылённая, в мыслях о диссертации - и они принялись вить гнездо, заводить меня. Правильнее всего было бы, конечно, чтобы меня родил Папа Юра, а Мама Зоя пускай бы преподавала и защищалась - но на ЗЗ так делать не умеют, поэтому они выбрали единственно возможный вариант: отдали меня Бабушке. Наш очаг полыхал, наш корабль нёсся сквозь бурю, мои Три Парки рьяно мечтали в разные стороны и жарко любили меня - может быть, уже на том этапе жарче меня, чем друг друга. Мама Зоя не покладая рук билась над кандидатской - в наших архивах до сих пор попадаются карточки с древнегерманскими выражениями, над которыми мама сидела ночами - а ещё безотказно пахала на факультет, принимая на себя и общественные, и чужие поручения, выслушивая бесконечные похвалы за труд, мало чем практическим подкреплённые - в надеждах на то что отзывчивость и прилежание будут оценены по достоинству, помогут в карьере. Ей и в самом деле удалось сделать несколько блестящих учебных пособий, а вот диссертация накрылась, факультет не помог - да и, правду сказать, чем поможет университет при втором ребёнке? надо было думать самой!.. Отрезвление пришло позже, Мама Зоя переключилась на создание уникальных методик, на индивидуальную работу с учениками - а тогда, когда стало ясно что кандидатской не будет, потому что мамину тему перехватила и наспех-поверхностно отработала другая аспирантка - аспирантка, не соискатель, как мама!.. - отчаяние и обида на весь белый свет не имели границ. "Не горюйте, Зоя Васильевна!" - утешали маму вышестоящие учёные мужи. - "Вот, смотрите, у вас есть Кира - это ваша кандидатская диссертация, есть Лана - это ваша докторская диссертация! Радуйтесь, у вас всё сложилось прекраснее некуда." И это не издевательство было, нет! - она понимала, что они хотят поддержать её, и готова была принять это как слова поддержки - хотя всё внутри протестовало: не такой, не такой желала Зоя видеть свою жизнь. Понятно, что потом она изо всех сил стремилась навесить на нас с Ланкой и немецкий, и диссертацию - прожить всё это хотя бы нами, через нас.
Для чего они вообще завели второго ребёнка?.. В детстве я, конечно, думал, что ради меня - с Ланкой моя жизнь стала в разы богаче, а главное - я понял, что такое иметь постоянного партнёра, строить жизнь не в одиночку, притом не так чтобы сегодня с тобой рядом один, завтра другой. Для меня это было крайне важно - однако не думаю, чтобы это играло роль в решении Мамы Зои. Тогда что же?..
Не думаю, чтобы это было сделано из желания удержать Папу Юру, а то вдруг он уйдёт - сдаётся мне, серьёзные напряжения, которые могли сделать сей риск реальным, возникли существенно позже. Не думаю и что они, как бывает, рассчитывали на мальчика, но прошиблись - повторю, по моим воспоминаниям гендерный вопрос ни папу, ни маму не волновал. Скорее уж это было сделано по принципу "так положено", типа "один ребёнок - ещё нет ребёнка, два ребёнка - уже ребёнок!" Думаю, Папа Юра надеялся, что будет теплей, что Мама Зоя подключится, вовлечётся - и тогда это будет в самом деле их очаг, а то получается, что очаг по преимуществу Бабушкин, прочие все тут "при ней" - но женился-то он не на Бабушке, а на Зое!.. Ну а Мама Зоя, думаю, совершенно не жаждала бросать любимую работу ради очага, её-то Бабушкин очаг вполне устраивал - но скорее всего надеялась успеть и там и тут: Бабушка возьмёт на себя и вторую детку, а она сама будет побыстрее вертеться и справится - ведь она же бойкая, спорая, угодит и мужу, и на работе!.. Думаю, они не пытались прояснить, в какой мере плохо совместимы их мечты - оба надеялись, что поначалу как-нибудь, а там видно будет.
Видно стало грустное.
Ланка болела всё детство - пневмонии-бронхиты, что называется "ленинградский ребёнок", даже хуже меня - хотя и со мной им пришлось повозиться, но тогда Бабушка была в силах, а теперь стала сдавать - перестала держать Дом, и всё начало постепенно разваливаться. Мама не могла, не умела хранить очаг, ей было и не по силам, и не по сердцу - но она хотела чтоб он по-прежнему согревал, злилась что мы не справляемся взять это на себя. Папа горевал, всё яснее видя, что не срастается, не ладится!.. - сперва пытался тащить на себе что мог, потом стал всё больше и больше отчаиваться. Бабушка убивалась, что они делают "всё не так", сперва пыталась контролировать и поучать, это было невыносимо для всех - и она махнула рукой, отошла в тень, постаралась закрыть на происходящее глаза, чтобы не страдать по-пустому. К счастью, зоны личного и общего были строго поделены, так что каждый из них / из нас мог махнуть рукой и заняться личными делами, напряжёнка и ссоры этому не мешали - однако очаг, составляющий сердце зоны общего, постепенно угасал.
Ланка неделями болела, и мама просиживала ночи уже над ней, забросив свои карточки - не удивительно, что именно она стала маминой наперсницей, оказалась куда ближе к маме, чем я. Специально подчеркну, что мне ничуть не было обидно - если уж на что я обижался, так только на несправедливость наказаний: когда мы с Ланкой ссорились, попадало всегда мне, "она же маленькая!" - а вот насчёт близости к маме обиды не было, я не ревновал, скорее наоборот радовался, что Ланка отчасти принимает этот груз на плечи. Я так и ощущал, что мы с Ланкой "тащим" маму на себе, разгружая бабушку и папу, которым теперь с ней не справиться. Почему оно так - я не понимал, да в общем-то и не задавался вопросом, просто констатировал факт. После событий "Зеркала" я не то чтобы стал считать Маму Зою врагом - нет, не врагом, да и вообще принципиально нового тогда не узнал - просто какие бы то ни было остатки доверия к ней улетучились, так что мне было не странно, что мы должны помогать папе и бабушке с ней справляться.
Я не знал тогда слова "парентификация", но с какого-то момента вполне понимал, что старшим требуется наша помощь - иногда просто в форме "поменьше напрягать", иногда - всерьёз, вот это самое "принять маму на себя". Теперь я понимаю, что мы с Ланкой попали под колесо парентификации оба, только "специализация" у нас оказалась разная: моя "родительская обязанность" в отношении Мамы Зои состояла в том чтобы возвращать её в лоно семьи при конфликтах с остальными (то самое "выцарапывание" из гееннской щели, куда она западала), а Ланкина - принимать в объятия мамино горе, что жизнь не удалась, полной мерой давать сочувствие и утешение. Понимаю теперь, что Ланке не по возрасту приходилось утешать и меня; мне казалось это естественным, равно как естественным казалось и что мы "тащим на себе" маму - и только годы спустя я осознал, что нежная ребёночья спинка хрустнула, что Ланка растёт оч-ч-чень странной. Жёсткой?.. Жестокой и хрупкой одновременно?.. Не имеющей в себе жизненно необходимого запаса прочности - вот как-то так я бы сформулировал это сейчас.
Ланка была не просто сильнее мамы, не просто жёстче меня - в ней очень рано стало высвечивать нечто саморазрушительное, чего мы с мамой хором боялись, замечая, и даже не скрывали друг от друга страх, хотя обсудить и осмыслить его получалось не очень. Ланка всё чаще и чаще предпочитала "тактику выжженной земли": мол, хорошо, пусть будет по-твоему, но уж тогда по-моему тут НИЧЕГО не будет! - и бесполезно было хватать за полы крича "постой, договоримся!" - здесь-и-сейчас всё сгорало дотла. В этом смысле ранняя Ланкина смерть, увы, не удивляет ничуть.
Однако всё это было потом - а тогда, в детстве, мы с мамой поочерёдно наседали на Ланку, горько жалуясь друг на друга и на судьбу, и Ланка отзывалась изо всех сил - чему наивно радовались и мама, и я. Отдельно подчеркну, что на меня в том возрасте, в каком начала принимать эту тяжесть Ланка, таким вот образом ещё никто не наседал; разумеется, мои Три Парки горячо выражали мнения друг о друге, в том числе и жалобы, и возмущение - однако ответственность за ситуацию и, говоря научным языком, за контейнирование эмоций (что на самом деле даже важнее, чем ответственность за ситуацию), однозначно лежала на них самих: я мог не бояться, что наш корабль разобьётся о скалы конфликта, если я сам тут же не убьюсь в попытках утешить и разрулить - так что просто свободно, неспешно вдумывался в аргументы сторон, присоединяясь по ситуации к кому захочу. Утешать и разруливать мне пришлось позже, когда мой становой хребет уже мало-мальски окреп.
А у Ланки, стало быть, всё было не так. Она рано начала писать стихи, и почти сразу в них возникла странная на мой взгляд тема - которую можно сформулировать как "любовь убивает". В разных образах, с разных сторон вырисовывалась примерно такая картина: вот юное существо, девушка, живёт своей собственной жизнью, полноценной и прекрасной, не нуждаясь ни в чём со стороны - и вот роковым образом в её замкнутый мир вторгается юноша, разбивая в осколки всё что у девушки было, увлекая её за собой туда, где ей жизни нет. Сюжету сопутствует причудливая смесь эмоций, страх и отчаяние сплавлено с томлением и мечтой. Тогда мне было абсолютно не понять, откуда вообще сия тема берётся, меня такие глупости никогда не волновали - поэтому связать Ланкины стихи с Мамы-Зоиными вздохами о том что лучше не ходить замуж, пока не напишешь диссертацию, а уж тем паче не надо спешить с детьми, не то всё вообще пойдёт прахом - мне не приходило в голову в течение долгих лет.
Заметим, что Лана и впрямь набросала в этих стихах свою будущую судьбу, но про это я вряд ли соберусь рассказывать вскоре и уж тем более вряд ли здесь. Поглядим.
Пожалуй, самая страшная, самая бессмысленная ответственность, которую Мама Зоя возлагала на нас, на Лану и на меня - состояла в том, что мы должны были достигнуть того, чего хотела и не достигла она сама, исцеляя тем её давние скорби, восполняя ею недополученное. Разумеется, она скрывала это от себя, утверждая, что её волнует лишь благополучие детей - однако неприкрытый ужас, который наводили на неё любые факты, свидетельствующие о том, что дети совсем не таковы как она, живут в иной ситуации и нуждаются в ином, делали картину очевидной: "если дети другие - значит, через них не прожить жизнь заново, горе мне, горе!.." - таков был смысл её ужаса, и это ясно было всем, кроме неё самой - и, увы, кроме того конкретного ребёнка, на которого эта чудовищная, калечащая ответственность возлагалась.
...Мне лет семь-восемь, мы на даче, мама некстати зовёт обедать - злюсь, но иду, спешно заглатываю суп, хочу улизнуть - стоп! - стакан молока. Что гнусней кипячёного молока с тянущейся как сопли пенкой?! - я не капризен, но протестую, мама встаёт на дыбы, фиг с ним, начинаю пить, ожидаемо спазм тошноты - уловив момент, выливаю невыпитое в помойное ведро, благо близко. Упс, не вышло! - мама замечает мой фокус, белеет, начинает рыдать. Неразборчивые стенания переходят в жуткий монолог - Мама Зоя вспоминает блокаду. Передо мной холодные этажи, умирающий от голода ребёнок, с плачем ползущий к мёртвой матери... - правда ли Зоя видела это своими глазами, как я думал тогда, знает ли с чужих слов?.. - вот я уже рыдаю вместе с ней, вот уже клянусь больше никогда - никогда, никогда! - не выбрасывать еды!.. - я принимаю на себя ответственность за этого ребёнка и за его мать, за Гитлера и Сталина, за порушенное войной Зоино детство, чёрт побери!.. - как будто выпитый стакан молока с соплеподобной пенкой вернул бы всем жизнь. Чёрт, чёрт, чёрт! - а ведь как долго я думал, что это был добрый поступок с её стороны - безжалостный, но спасительный для меня, чёрт побери!..
Мне до сих пор больно выбрасывать еду, если только она не испорчена с концами. Кстати, я довольно поздно заметил, что сама мама испорченную еду выбрасывать отлично умеет, легко отвергая даже то, что по привычке стараюсь съесть я - и удивился, заметив это, скорее обрадовался, чем разозлился, так как уже понимал, что здоровье важней - но удивился, да, удивился. Ответственность за жизнь мира так просто не скинуть, увы:(
А вот теперь о том, каким пришёл к эпохе разрушения Дома лично я.
Продолжение текста книги - после изо-поста к данной главе.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
Предыдущая часть - вот здесь.
* * *
Прежде чем рассказывать про эпоху разрушения Дома - точнее, про моё личное восприятие того периода - хочу мазками, штрихами, векторами набросать историю нашей семьи, как она представляется мне сейчас. Проверить меня, увы, уже некому.
С высоты прожитых лет вижу так.
Юная Зоя, красавица-медалистка-комсомолка-спортсменка, не питала к вопросам замужества и тем паче деторождения абсолютно никакого интереса. Её жгуче волновала Настоящая Культура - университет, Германия, научная карьера - что, впрочем, не мешало ей быть окружённой поклонниками, которых она элегантно удерживала на безопасном расстоянии. В старости она не скрывая говорила, что даже не влюблялась, хоть и была по-своему признательна юношам за эскорт, подчёркивавший и овевавший романтизмом её статус: Недоступная Прекрасная Дама и её рыцари-пажи, пантомима на фоне Изысканной Музейной Европы. Вместе с тем годы шли, и хотя в глубине души Зоя мечтала остаться незамужней (позже отчаянно завидовала одиноким подругам), перспектива карьеры диктовала брак: негласным, но общеизвестным требованием для выезда за рубеж было наличие семьи, сводящее к минимуму риск невозвращенчества. Да и вообще, избежать замужа может либо сильно невезучая, либо ну с очень плохим характером - ни того, ни другого нацеленная на карьеру девушка позволить себе не могла.
На определённом этапе появился горячо любящий, надёжный, покладистый Юра, идеально подходящий для ожидания из-за границы; нет, я нимало не хочу обвинить маму в лицемерии - думаю, она вполне искренне любила его такой же точно любовью, какой впоследствии любила меня: "ведь ты же моё родное, доброе, послушное существо, с которым у меня всё в жизни получится, правда?.." На том этапе Юра и впрямь был готов на всё; его письма в Германию полны ранящей нежностью, жаждой поддержать любимую в её замыслах и мечтах, невзирая на боль разлуки. Для меня это означает, что и она тоже давала ему нечто важное, не только брала! - да и по своему детству помню, что получал от неё и тепло, и игру, вдохновенный фонтан креатива, и разделить чувства она тоже могла - не всегда, не все, но могла, особенно когда старалась, а в хорошем настроении старалась всегда - старалась, блин, старалась, он не зря её любил, она могла ответить любовью, могла, могла!..
Забегая вперёд скажу, что эти письма, написанные в разлуке за два года до моего рождения, щемяще напоминают мои письма к Тате, написанные лет в пятнадцать, также в разлуке, в эпоху разрушения Дома, когда я из последних сил строил собственный Дом - закладывал фундамент, осыпаемый градом осколков родительского. Предполагать ли, что родительский Дом Юры внезапно зашатался-затрещал, что в Зоином щедром сиянии Юра ощущал тепло своего будущего Дома, в изнеможении тянулся к нему?.. Ко времени, когда я стал общаться с папиными родителями близко, у них, как мне кажется, было всё хорошо, а в их семейные тайны я не лез. Может, что-то связанное с нашим братом, с его мамой, которая ушла? - не знаю. Понимаю лишь, что для Папы Юры действительно важнее всего был очаг - тот очаг, который весело, неустанно согревал маленького меня.
Итак, Зоя наконец вернулась из Германии - счастливая, окрылённая, в мыслях о диссертации - и они принялись вить гнездо, заводить меня. Правильнее всего было бы, конечно, чтобы меня родил Папа Юра, а Мама Зоя пускай бы преподавала и защищалась - но на ЗЗ так делать не умеют, поэтому они выбрали единственно возможный вариант: отдали меня Бабушке. Наш очаг полыхал, наш корабль нёсся сквозь бурю, мои Три Парки рьяно мечтали в разные стороны и жарко любили меня - может быть, уже на том этапе жарче меня, чем друг друга. Мама Зоя не покладая рук билась над кандидатской - в наших архивах до сих пор попадаются карточки с древнегерманскими выражениями, над которыми мама сидела ночами - а ещё безотказно пахала на факультет, принимая на себя и общественные, и чужие поручения, выслушивая бесконечные похвалы за труд, мало чем практическим подкреплённые - в надеждах на то что отзывчивость и прилежание будут оценены по достоинству, помогут в карьере. Ей и в самом деле удалось сделать несколько блестящих учебных пособий, а вот диссертация накрылась, факультет не помог - да и, правду сказать, чем поможет университет при втором ребёнке? надо было думать самой!.. Отрезвление пришло позже, Мама Зоя переключилась на создание уникальных методик, на индивидуальную работу с учениками - а тогда, когда стало ясно что кандидатской не будет, потому что мамину тему перехватила и наспех-поверхностно отработала другая аспирантка - аспирантка, не соискатель, как мама!.. - отчаяние и обида на весь белый свет не имели границ. "Не горюйте, Зоя Васильевна!" - утешали маму вышестоящие учёные мужи. - "Вот, смотрите, у вас есть Кира - это ваша кандидатская диссертация, есть Лана - это ваша докторская диссертация! Радуйтесь, у вас всё сложилось прекраснее некуда." И это не издевательство было, нет! - она понимала, что они хотят поддержать её, и готова была принять это как слова поддержки - хотя всё внутри протестовало: не такой, не такой желала Зоя видеть свою жизнь. Понятно, что потом она изо всех сил стремилась навесить на нас с Ланкой и немецкий, и диссертацию - прожить всё это хотя бы нами, через нас.
Для чего они вообще завели второго ребёнка?.. В детстве я, конечно, думал, что ради меня - с Ланкой моя жизнь стала в разы богаче, а главное - я понял, что такое иметь постоянного партнёра, строить жизнь не в одиночку, притом не так чтобы сегодня с тобой рядом один, завтра другой. Для меня это было крайне важно - однако не думаю, чтобы это играло роль в решении Мамы Зои. Тогда что же?..
Не думаю, чтобы это было сделано из желания удержать Папу Юру, а то вдруг он уйдёт - сдаётся мне, серьёзные напряжения, которые могли сделать сей риск реальным, возникли существенно позже. Не думаю и что они, как бывает, рассчитывали на мальчика, но прошиблись - повторю, по моим воспоминаниям гендерный вопрос ни папу, ни маму не волновал. Скорее уж это было сделано по принципу "так положено", типа "один ребёнок - ещё нет ребёнка, два ребёнка - уже ребёнок!" Думаю, Папа Юра надеялся, что будет теплей, что Мама Зоя подключится, вовлечётся - и тогда это будет в самом деле их очаг, а то получается, что очаг по преимуществу Бабушкин, прочие все тут "при ней" - но женился-то он не на Бабушке, а на Зое!.. Ну а Мама Зоя, думаю, совершенно не жаждала бросать любимую работу ради очага, её-то Бабушкин очаг вполне устраивал - но скорее всего надеялась успеть и там и тут: Бабушка возьмёт на себя и вторую детку, а она сама будет побыстрее вертеться и справится - ведь она же бойкая, спорая, угодит и мужу, и на работе!.. Думаю, они не пытались прояснить, в какой мере плохо совместимы их мечты - оба надеялись, что поначалу как-нибудь, а там видно будет.
Видно стало грустное.
Ланка болела всё детство - пневмонии-бронхиты, что называется "ленинградский ребёнок", даже хуже меня - хотя и со мной им пришлось повозиться, но тогда Бабушка была в силах, а теперь стала сдавать - перестала держать Дом, и всё начало постепенно разваливаться. Мама не могла, не умела хранить очаг, ей было и не по силам, и не по сердцу - но она хотела чтоб он по-прежнему согревал, злилась что мы не справляемся взять это на себя. Папа горевал, всё яснее видя, что не срастается, не ладится!.. - сперва пытался тащить на себе что мог, потом стал всё больше и больше отчаиваться. Бабушка убивалась, что они делают "всё не так", сперва пыталась контролировать и поучать, это было невыносимо для всех - и она махнула рукой, отошла в тень, постаралась закрыть на происходящее глаза, чтобы не страдать по-пустому. К счастью, зоны личного и общего были строго поделены, так что каждый из них / из нас мог махнуть рукой и заняться личными делами, напряжёнка и ссоры этому не мешали - однако очаг, составляющий сердце зоны общего, постепенно угасал.
Ланка неделями болела, и мама просиживала ночи уже над ней, забросив свои карточки - не удивительно, что именно она стала маминой наперсницей, оказалась куда ближе к маме, чем я. Специально подчеркну, что мне ничуть не было обидно - если уж на что я обижался, так только на несправедливость наказаний: когда мы с Ланкой ссорились, попадало всегда мне, "она же маленькая!" - а вот насчёт близости к маме обиды не было, я не ревновал, скорее наоборот радовался, что Ланка отчасти принимает этот груз на плечи. Я так и ощущал, что мы с Ланкой "тащим" маму на себе, разгружая бабушку и папу, которым теперь с ней не справиться. Почему оно так - я не понимал, да в общем-то и не задавался вопросом, просто констатировал факт. После событий "Зеркала" я не то чтобы стал считать Маму Зою врагом - нет, не врагом, да и вообще принципиально нового тогда не узнал - просто какие бы то ни было остатки доверия к ней улетучились, так что мне было не странно, что мы должны помогать папе и бабушке с ней справляться.
Я не знал тогда слова "парентификация", но с какого-то момента вполне понимал, что старшим требуется наша помощь - иногда просто в форме "поменьше напрягать", иногда - всерьёз, вот это самое "принять маму на себя". Теперь я понимаю, что мы с Ланкой попали под колесо парентификации оба, только "специализация" у нас оказалась разная: моя "родительская обязанность" в отношении Мамы Зои состояла в том чтобы возвращать её в лоно семьи при конфликтах с остальными (то самое "выцарапывание" из гееннской щели, куда она западала), а Ланкина - принимать в объятия мамино горе, что жизнь не удалась, полной мерой давать сочувствие и утешение. Понимаю теперь, что Ланке не по возрасту приходилось утешать и меня; мне казалось это естественным, равно как естественным казалось и что мы "тащим на себе" маму - и только годы спустя я осознал, что нежная ребёночья спинка хрустнула, что Ланка растёт оч-ч-чень странной. Жёсткой?.. Жестокой и хрупкой одновременно?.. Не имеющей в себе жизненно необходимого запаса прочности - вот как-то так я бы сформулировал это сейчас.
Ланка была не просто сильнее мамы, не просто жёстче меня - в ней очень рано стало высвечивать нечто саморазрушительное, чего мы с мамой хором боялись, замечая, и даже не скрывали друг от друга страх, хотя обсудить и осмыслить его получалось не очень. Ланка всё чаще и чаще предпочитала "тактику выжженной земли": мол, хорошо, пусть будет по-твоему, но уж тогда по-моему тут НИЧЕГО не будет! - и бесполезно было хватать за полы крича "постой, договоримся!" - здесь-и-сейчас всё сгорало дотла. В этом смысле ранняя Ланкина смерть, увы, не удивляет ничуть.
Однако всё это было потом - а тогда, в детстве, мы с мамой поочерёдно наседали на Ланку, горько жалуясь друг на друга и на судьбу, и Ланка отзывалась изо всех сил - чему наивно радовались и мама, и я. Отдельно подчеркну, что на меня в том возрасте, в каком начала принимать эту тяжесть Ланка, таким вот образом ещё никто не наседал; разумеется, мои Три Парки горячо выражали мнения друг о друге, в том числе и жалобы, и возмущение - однако ответственность за ситуацию и, говоря научным языком, за контейнирование эмоций (что на самом деле даже важнее, чем ответственность за ситуацию), однозначно лежала на них самих: я мог не бояться, что наш корабль разобьётся о скалы конфликта, если я сам тут же не убьюсь в попытках утешить и разрулить - так что просто свободно, неспешно вдумывался в аргументы сторон, присоединяясь по ситуации к кому захочу. Утешать и разруливать мне пришлось позже, когда мой становой хребет уже мало-мальски окреп.
А у Ланки, стало быть, всё было не так. Она рано начала писать стихи, и почти сразу в них возникла странная на мой взгляд тема - которую можно сформулировать как "любовь убивает". В разных образах, с разных сторон вырисовывалась примерно такая картина: вот юное существо, девушка, живёт своей собственной жизнью, полноценной и прекрасной, не нуждаясь ни в чём со стороны - и вот роковым образом в её замкнутый мир вторгается юноша, разбивая в осколки всё что у девушки было, увлекая её за собой туда, где ей жизни нет. Сюжету сопутствует причудливая смесь эмоций, страх и отчаяние сплавлено с томлением и мечтой. Тогда мне было абсолютно не понять, откуда вообще сия тема берётся, меня такие глупости никогда не волновали - поэтому связать Ланкины стихи с Мамы-Зоиными вздохами о том что лучше не ходить замуж, пока не напишешь диссертацию, а уж тем паче не надо спешить с детьми, не то всё вообще пойдёт прахом - мне не приходило в голову в течение долгих лет.
Заметим, что Лана и впрямь набросала в этих стихах свою будущую судьбу, но про это я вряд ли соберусь рассказывать вскоре и уж тем более вряд ли здесь. Поглядим.
Пожалуй, самая страшная, самая бессмысленная ответственность, которую Мама Зоя возлагала на нас, на Лану и на меня - состояла в том, что мы должны были достигнуть того, чего хотела и не достигла она сама, исцеляя тем её давние скорби, восполняя ею недополученное. Разумеется, она скрывала это от себя, утверждая, что её волнует лишь благополучие детей - однако неприкрытый ужас, который наводили на неё любые факты, свидетельствующие о том, что дети совсем не таковы как она, живут в иной ситуации и нуждаются в ином, делали картину очевидной: "если дети другие - значит, через них не прожить жизнь заново, горе мне, горе!.." - таков был смысл её ужаса, и это ясно было всем, кроме неё самой - и, увы, кроме того конкретного ребёнка, на которого эта чудовищная, калечащая ответственность возлагалась.
...Мне лет семь-восемь, мы на даче, мама некстати зовёт обедать - злюсь, но иду, спешно заглатываю суп, хочу улизнуть - стоп! - стакан молока. Что гнусней кипячёного молока с тянущейся как сопли пенкой?! - я не капризен, но протестую, мама встаёт на дыбы, фиг с ним, начинаю пить, ожидаемо спазм тошноты - уловив момент, выливаю невыпитое в помойное ведро, благо близко. Упс, не вышло! - мама замечает мой фокус, белеет, начинает рыдать. Неразборчивые стенания переходят в жуткий монолог - Мама Зоя вспоминает блокаду. Передо мной холодные этажи, умирающий от голода ребёнок, с плачем ползущий к мёртвой матери... - правда ли Зоя видела это своими глазами, как я думал тогда, знает ли с чужих слов?.. - вот я уже рыдаю вместе с ней, вот уже клянусь больше никогда - никогда, никогда! - не выбрасывать еды!.. - я принимаю на себя ответственность за этого ребёнка и за его мать, за Гитлера и Сталина, за порушенное войной Зоино детство, чёрт побери!.. - как будто выпитый стакан молока с соплеподобной пенкой вернул бы всем жизнь. Чёрт, чёрт, чёрт! - а ведь как долго я думал, что это был добрый поступок с её стороны - безжалостный, но спасительный для меня, чёрт побери!..
Мне до сих пор больно выбрасывать еду, если только она не испорчена с концами. Кстати, я довольно поздно заметил, что сама мама испорченную еду выбрасывать отлично умеет, легко отвергая даже то, что по привычке стараюсь съесть я - и удивился, заметив это, скорее обрадовался, чем разозлился, так как уже понимал, что здоровье важней - но удивился, да, удивился. Ответственность за жизнь мира так просто не скинуть, увы:(
А вот теперь о том, каким пришёл к эпохе разрушения Дома лично я.
Продолжение текста книги - после изо-поста к данной главе.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.