Проблемы межмирового перевода
Песнь Родовых Вождей
Мы проходим во мгле
По вашей земле,
На которой мы рождены и где умрём.
Чёрно-красный рассвет
Нам грянет вослед
И очертит следы наши кровью и углём.
Пламенá костров
Хранит наша кровь,
А из камня сердца не боятся ваших стрел -
Но для этих камней
Нет земли родней,
И в неё мы сойдём ступенями ваших тел.
Среди этой страны
Мы обречены,
Мы не видели света много долгих дней -
Но дорогами тьмы
Приходим мы
Через ваши посты на свидание с ней.
В связи с обсуждением этого стиха наш друг erleyka сформулировала мнение, что и в разных мирах
"поэзия говорит на одном языке - это только диалекты разные."
По поводу того, какой неожиданный эффект иной раз даёт взаимодействие двух похожих (родственных) языков, именно за счёт общих языковых структур, обрастающих разными (вплоть до противоположности) добавочными смыслами, есть немало смешных примеров.
Некоторые фразы из богослужебных текстов на церковнославянском звучат для современного уха иной раз весьма, так скажем, странно (соблазнительно, следовало бы сказать по-церковнославянски). Это не удивительно, если, с одной стороны, "пожри" означает "принеси в жертву", "живот" - "жизнь", "вони" - "ароматы", "вонмем" - "послушаем" и так далее, а с другой, непривычные окончания и инвертированый, поэтический порядок слов создаёт умопомрачительные аберрации восприятия на слух. Отрадно, когда в итоге слушатели умудряются не только сохранить возвышенный настрой, но и вынести некоторые адекватные суждения о сути. Рассказывают, что одна пожилая дама восхищалась проникновенностью псалма, который учит нас любить всякую живую тварь, ибо в нём поётся Богу: "Да исправится молитва моя, я - крокодила пред Тобою". (Там вообще-то "яко кадило пред Тобою", но с выводом нельзя не согласиться.)
Это я к тому, что ассоциации, которые у читателя вызывают те или иные образы стихотворения, могут очень сильно отличаться от тех, которые туда закладывал автор. Причём, когда описываемые вещи лежат вне опыта читателя, представляют для него экзотику, "написаны по-иностранному", так сказать ("неведомый плод с иероглифом"), он более внимательно и осторожно вникает в их мозаику, стремясь следовать за мыслью и чувством автора. А когда образы и символы сразу отзываются понятным, представляются лежащими в области традиционного обозначения соответствующих психологических реалий - они однозначно толкуются сознанием и подсознанием читателя ("красная роза - любовь"), и тот спешит сложить для себя суть стиха из мозаики образов сообразно "подсказкам" собственных рутин.
Я не раз наблюдала этот занятный (хотя иной раз мучительный для автора) эффект на примере обсуждения стихов, написанных на общем для поэта и читателей языке, в общей культурной традиции. Даже при таком поле единых дефолтов толкование стихотворения могло сильно отличаться от того, что туда вкладывал поэт!
Я бы сказала, что единственное, что распознаётся (и это именно то, что привлекает внимание читателя) - это "вложенность", наличие мощного ментального (эмоционального, когнитивного) заряда, особенно если автору удалось упаковать его в приемлемую форму, вызывающую резонанс. Читатель ощущает: "о, вот именно это самое и я чувствую и вижу, только слов не было подходящих!" Да ещё более-менее определяется общая тональность чувства, особенно когда ритмика может этому поспособствовать.
Однако не буду утверждать, что на самом деле никто и никогда не разделяет переживания поэта или не понимает тех, кто некогда сложил песню. Каким-то образом людям удаётся передать через поэзию довольно много важного для себя и быть понятыми "по большому счёту". Думаю, это результат многих параллельно идущих в сознании процессов, сходящихся и разбегающихся, поскольку таки да, действительно, у вербальных и чувствующих существ есть общий опыт на базе общей реальности и общих задач, то есть имеются общие дефолты - даже когда это люди разных культур и даже жители разных альтерр.
Пример этого разбегания-схождения мы увидели при обсуждении "песни последних родовых вождей".
В своё время наши знакомые на ЗА именно так объяснили нам эту старую песню: мол, это поётся от лица родовых вождей, которые так или иначе остались без племён - типа, одни племена сами кончились, из других вождей изгнали, и они оказались на собственной земле пережитком прошлого, с которым все борются, ну и они не остаются в долгу.
Так что в те давние годы прошлого тысячелетия, когда я переводила этот текст, для меня ментально воспринимаемый образный ряд в чёрно-красной тональности выстраивался из символов огня и крови, ночных схваток и рассветного опустошения. Для меня-тогдашней эти обрывки легендарной истории ассоциировались с гражданской войной в России, белым офицерством и т.п. (И эти же ассоциации всплыли сейчас у Эрле.) В канве рутинных для 20 века Зз истолкований символы "огонь и кровь" для меня равнялись "жечь и резать". (В современном восприятии даже старинное клише из русской литературы "вернуться на родное пепелище" вызывает ассоциацию с сожжённым и разорённым хозяйством, а не с очагом в благоденствующем доме.)
Сильно позже, получше познакомившись с историей ЗА, мы узнали, что в песне речь о восточных лордах - аристократах Востока, которым пришлось бежать после революции на Запад. Они тайно возвращались на родину и снова уходили в бега, при этом, несомненно, происходили стычки и, вполне возможно, поджоги - но не факт, что прямо так кровь текла по их следам и всё горело дотла. Рассвет, который "грянет вослед" - это прямое указание на направление их движения с Востока на Запад. Образы "дороги крови" и "дороги пепла" - аллюзии на так называемые "возвратные тропы", они же "пепельные" или "кровные", по которым забредший в чужие края человек всегда мог вернуться к своему очагу, под родной кров.
Образ "сердец из камня", который ассоциируется у неосведомлённого слушателя с жестокой решимостью, с отчаянием, на самом деле (в сочетании с пламенами в крови) восходит к фигурам неарийского фольклора. Это некие существа, созданные из огня и камня для какой-то работы, оказавшиеся невостребованными и бродящие во тьме, потому что солнечный свет им вреден. Они именуются "отринутое племя" (или "заклятое", но, возможно, правильнее было бы перевести это определение как "кромешное") - образ амбивалентный, но не однозначно отрицательный. Эта аллюзия в песне, думается мне, призвана подчеркнуть, что её герои оказались отринуты во тьму кромешную, вместо того чтобы пребывать в своём служении, и это произошло не по их вине, а из-за вселенских нестроений.
Арийцы, многие из которых любили эту песню, воспринимали её как историю про трагедию "неарийцев вообще": раньше эта земля была их и они по ней ходили беспрепятственно, а теперь она отчуждена арийцами, и рождённые на ней, для кого она остаётся родной, вынуждены таиться в ночи и пробиваться с оружием в руках. "Ваших стрел" - расценивалось как поэтическая метафора, годная для обозначения пуль из огнестрельного оружия.
Для самих неарийцев эпохи перед Чертой Мира эта песня была наполнена множеством значимых, но уже смутных образов, поскольку историческая подоплёка была забыта и коллизия перетолкована на более понятный лад (объяснение про "родовых вождей"). Для неарийского слушателя образ "дороги тьмы" (как антитеза "путей Луны", выводящих мёртвых в безопасную обитель) мог быть тревожным и указывающим на некую отверженность героев песни: например, они из любви к этой земле отказываются от пути в лунные чертоги, к преждебывшим родным и близким, и предпочитают вечно скитаться в родных дебрях как заклятое племя.
Для причастного к культуре Пирамиды (где тема пепла и испепеления воспринимается отрицательно, как отвержение нормального уклада и отказ от вековечной защиты Верхнего Мира), образ угольных следов и посыпанных пеплом дорог аналогичен земному образу "сожжённых мостов". То есть такой слушатель мог расценивать героев как неких бунтовщиков, которые тем не менее полны любви к земле (которая для в этой культуре является священным и ценным образом) и желают сойти в неё - то есть возвратиться к истокам.
Так называемым "верным Системы" ( то есть религии поклонения Властелину) на драматическую борьбу и отверженность героев песни могла бы указать тема "путей крови". Причём это была бы не пролитая кровь, а "путы крови" - узы родства и вообще зависимости от плотского мира, которые (согласно храмовому учению) удерживают человека вдали от пламенной любви Властелина. В традициях поэтики Системы песня может быть воспринята как схватка внутри человека между освобождающей Тьмой (апофатика рулит) и косным Светом, который (в образах восхода, холодного пепла, кровных пут) преследует героев, тянется по их следам. Картина схождения в недро земли в этой традиции знаменует победу и спасение, это как бы вхождение в мысленный храм - поскольку храмы всегда располагаются под землёй, жертвенник, именуемый Камень, считается сердцем храма, а "ступени тел" могут ассоциироваться с торжественным жертвоприношением, с символическим освобождением горящего любовью сердца от тирании тела.
Резюмирую: можно ожидать, что даже в разных культурах ЗА один и тот же стихотворный (песенный) текст будет по-разному прочитан с точки зрения деталей, одни и те же образы будут вызывать разные ассоциации, противоположные эмоции - но итоговая мозаика, вероятно, сложится в сходную драматическую картину: стойкие и непреклонные одиночки, переступившие общественный обычай ради закона своего сердца, ведущие драматическую борьбу, декларирующие свою моральную победу вопреки очевидности физического поражения.
А дальше уже от этических дефолтов слушателя зависит, как он оценит в целом эту картину, какое вынесет суждение: эта песня прославляет героев или обнажает тщету упрямых гордецов. И возможные расхождения в оценке будут связаны не с образной традицией или фольклорным загрузом, специфичным для мира и разных культур, а с базовыми ценностями. А они, хоть и подпитываются той или иной общественной атмосферой, свои собственные для каждого мыслящего существа. И в этом месте, наверное, можно согласиться, что поэзия во всех мирах говорит с каждым на его языке, на языке его сердца.
* * *
Что можно в связи с этим сказать о задачах альтерриста-литератора как посредника между мирами? Как ему действовать, если он желает с помощью художественного слова донести до первореальных земляков и фактические коллизии с местной проблематикой, и общие для разных миров "вечные вопросы", и колорит своей альтерры?
Если пересказывать дословно истории своей альтерры, то читатель утонет в пестроте непривычных реалий и нерасчитываемых символов. Даже если он и поймёт, что происходит драма, она для него будет происходить на иностранном языке или, хуже того, на чужом диалекте - то есть велик риск, что понято всё будет сикось-накось.
Для того, чтобы "здешний" читатель мог адекватно воспринять узел и прочувствовать проблему, как это видится альтерритам "изнутри", есть соблазн перевести действие на понятный язык, адаптировать к "здешней" образной системе, то есть на место иномирных элементов поставить аналогичные местные. Тогда земной читатель может распознать в иномирной драме знакомые и актуальные для него темы - но тогда "попадёт мимо глаз" то уникальное, особое, не совпадающее со здешним отношение к общезначимым проблемам, которое и отличает ментальность альтерры от землездешней ментальности. И вместе с этим будет начисто потерян ключ к пониманию альтерры в целом.
Мы постоянно сталкиваемся с этой трудностью - у нас на ЗА многие частности так похожи на Зз, что у нашего земного читателя возникает искушение провести прямые параллели с историей и бытом Земли-здешней и свести всё описываемое к знакомым до зевоты расстановкам, только с мелкими экзотическими отличиями: "примерно как Земля, но встречаются люди с необычными возможностями, разумные компьютеры и говорящие звери". А когда делаешь акцент на этих отличиях, желая подчеркнуть их принципиальное значение, в глазах читателя всё превращается в яркую, по-своему привлекательную, но чуждую картинку, к которой непонятно как приложить свои интересы и запросы: "разведчики за нефиг оживляют людей и вообще могут всё, суперкомпьютеры всеблаги и вездесущи, поэтому все проблемы решены - и какое нам с нашими проблемами дело до вас?"
Как нам быть, как рассказать о важном? Как переводчики и рассказчики мы видим свою задачу так: в каждой из описываемых сфер культуры ЗА выбирать из всего спектра присущих ей реалий, образов и символов прежде всего те элементы, которые одновременно и в одной культуре значимы, и в другой могут быть адекватно восприняты - и постоянно корректировать и уточнять для земного читателя их специфические соотношения в альтерре.
Мне кажется, в прозаическом жанре можно позволить себе достаточно свободно давать специфику мира с колоритом и экзотическими деталями, даже несущими важную смысловую нагрузку в сюжете - потому что в тексте будет время и место истолковать, объяснить читателю их соотношения и место в жизни альтерры. А "параллели" (то есть земные аналоги реалий альтерры) применять или указывать по необходимости, например, чтобы сделать повествование в критических местах более внятным, однозначным и дать возможность читателю быстрее вгрузиться в происходящее.
Но когда "переводишь / перелагаешь" стихи, "места для разгона" не остаётся, стихотворение требует компактности и слаженности чувств и смысла, поэтому поневоле приходится минимизировать всё специфическое для альтерры, которое не может быть расчитано сходу читателем "не в теме", не даёт ему яркой эмоциональной ассоциации. Переводчик стихов вынужден подбирать наиболее универсальные символы и образы из сокровищницы альтерры, чтобы они были внятны и другому миру - при этом мириться с тем, что наполненность их для одного и для другого контекста различается. То есть какая-то часть смысла стиха будет утеряна, какая-то, наоборот, окажется привнесённой при переводе - остаётся надеяться, что рано или поздно внимательный читатель, полюбив нашу альтерру, захочет понять смысл читаемого более глубоко.
Мы проходим во мгле
По вашей земле,
На которой мы рождены и где умрём.
Чёрно-красный рассвет
Нам грянет вослед
И очертит следы наши кровью и углём.
Пламенá костров
Хранит наша кровь,
А из камня сердца не боятся ваших стрел -
Но для этих камней
Нет земли родней,
И в неё мы сойдём ступенями ваших тел.
Среди этой страны
Мы обречены,
Мы не видели света много долгих дней -
Но дорогами тьмы
Приходим мы
Через ваши посты на свидание с ней.
В связи с обсуждением этого стиха наш друг erleyka сформулировала мнение, что и в разных мирах
"поэзия говорит на одном языке - это только диалекты разные."
По поводу того, какой неожиданный эффект иной раз даёт взаимодействие двух похожих (родственных) языков, именно за счёт общих языковых структур, обрастающих разными (вплоть до противоположности) добавочными смыслами, есть немало смешных примеров.
Некоторые фразы из богослужебных текстов на церковнославянском звучат для современного уха иной раз весьма, так скажем, странно (соблазнительно, следовало бы сказать по-церковнославянски). Это не удивительно, если, с одной стороны, "пожри" означает "принеси в жертву", "живот" - "жизнь", "вони" - "ароматы", "вонмем" - "послушаем" и так далее, а с другой, непривычные окончания и инвертированый, поэтический порядок слов создаёт умопомрачительные аберрации восприятия на слух. Отрадно, когда в итоге слушатели умудряются не только сохранить возвышенный настрой, но и вынести некоторые адекватные суждения о сути. Рассказывают, что одна пожилая дама восхищалась проникновенностью псалма, который учит нас любить всякую живую тварь, ибо в нём поётся Богу: "Да исправится молитва моя, я - крокодила пред Тобою". (Там вообще-то "яко кадило пред Тобою", но с выводом нельзя не согласиться.)
Это я к тому, что ассоциации, которые у читателя вызывают те или иные образы стихотворения, могут очень сильно отличаться от тех, которые туда закладывал автор. Причём, когда описываемые вещи лежат вне опыта читателя, представляют для него экзотику, "написаны по-иностранному", так сказать ("неведомый плод с иероглифом"), он более внимательно и осторожно вникает в их мозаику, стремясь следовать за мыслью и чувством автора. А когда образы и символы сразу отзываются понятным, представляются лежащими в области традиционного обозначения соответствующих психологических реалий - они однозначно толкуются сознанием и подсознанием читателя ("красная роза - любовь"), и тот спешит сложить для себя суть стиха из мозаики образов сообразно "подсказкам" собственных рутин.
Я не раз наблюдала этот занятный (хотя иной раз мучительный для автора) эффект на примере обсуждения стихов, написанных на общем для поэта и читателей языке, в общей культурной традиции. Даже при таком поле единых дефолтов толкование стихотворения могло сильно отличаться от того, что туда вкладывал поэт!
Я бы сказала, что единственное, что распознаётся (и это именно то, что привлекает внимание читателя) - это "вложенность", наличие мощного ментального (эмоционального, когнитивного) заряда, особенно если автору удалось упаковать его в приемлемую форму, вызывающую резонанс. Читатель ощущает: "о, вот именно это самое и я чувствую и вижу, только слов не было подходящих!" Да ещё более-менее определяется общая тональность чувства, особенно когда ритмика может этому поспособствовать.
Однако не буду утверждать, что на самом деле никто и никогда не разделяет переживания поэта или не понимает тех, кто некогда сложил песню. Каким-то образом людям удаётся передать через поэзию довольно много важного для себя и быть понятыми "по большому счёту". Думаю, это результат многих параллельно идущих в сознании процессов, сходящихся и разбегающихся, поскольку таки да, действительно, у вербальных и чувствующих существ есть общий опыт на базе общей реальности и общих задач, то есть имеются общие дефолты - даже когда это люди разных культур и даже жители разных альтерр.
Пример этого разбегания-схождения мы увидели при обсуждении "песни последних родовых вождей".
В своё время наши знакомые на ЗА именно так объяснили нам эту старую песню: мол, это поётся от лица родовых вождей, которые так или иначе остались без племён - типа, одни племена сами кончились, из других вождей изгнали, и они оказались на собственной земле пережитком прошлого, с которым все борются, ну и они не остаются в долгу.
Так что в те давние годы прошлого тысячелетия, когда я переводила этот текст, для меня ментально воспринимаемый образный ряд в чёрно-красной тональности выстраивался из символов огня и крови, ночных схваток и рассветного опустошения. Для меня-тогдашней эти обрывки легендарной истории ассоциировались с гражданской войной в России, белым офицерством и т.п. (И эти же ассоциации всплыли сейчас у Эрле.) В канве рутинных для 20 века Зз истолкований символы "огонь и кровь" для меня равнялись "жечь и резать". (В современном восприятии даже старинное клише из русской литературы "вернуться на родное пепелище" вызывает ассоциацию с сожжённым и разорённым хозяйством, а не с очагом в благоденствующем доме.)
Сильно позже, получше познакомившись с историей ЗА, мы узнали, что в песне речь о восточных лордах - аристократах Востока, которым пришлось бежать после революции на Запад. Они тайно возвращались на родину и снова уходили в бега, при этом, несомненно, происходили стычки и, вполне возможно, поджоги - но не факт, что прямо так кровь текла по их следам и всё горело дотла. Рассвет, который "грянет вослед" - это прямое указание на направление их движения с Востока на Запад. Образы "дороги крови" и "дороги пепла" - аллюзии на так называемые "возвратные тропы", они же "пепельные" или "кровные", по которым забредший в чужие края человек всегда мог вернуться к своему очагу, под родной кров.
Образ "сердец из камня", который ассоциируется у неосведомлённого слушателя с жестокой решимостью, с отчаянием, на самом деле (в сочетании с пламенами в крови) восходит к фигурам неарийского фольклора. Это некие существа, созданные из огня и камня для какой-то работы, оказавшиеся невостребованными и бродящие во тьме, потому что солнечный свет им вреден. Они именуются "отринутое племя" (или "заклятое", но, возможно, правильнее было бы перевести это определение как "кромешное") - образ амбивалентный, но не однозначно отрицательный. Эта аллюзия в песне, думается мне, призвана подчеркнуть, что её герои оказались отринуты во тьму кромешную, вместо того чтобы пребывать в своём служении, и это произошло не по их вине, а из-за вселенских нестроений.
Арийцы, многие из которых любили эту песню, воспринимали её как историю про трагедию "неарийцев вообще": раньше эта земля была их и они по ней ходили беспрепятственно, а теперь она отчуждена арийцами, и рождённые на ней, для кого она остаётся родной, вынуждены таиться в ночи и пробиваться с оружием в руках. "Ваших стрел" - расценивалось как поэтическая метафора, годная для обозначения пуль из огнестрельного оружия.
Для самих неарийцев эпохи перед Чертой Мира эта песня была наполнена множеством значимых, но уже смутных образов, поскольку историческая подоплёка была забыта и коллизия перетолкована на более понятный лад (объяснение про "родовых вождей"). Для неарийского слушателя образ "дороги тьмы" (как антитеза "путей Луны", выводящих мёртвых в безопасную обитель) мог быть тревожным и указывающим на некую отверженность героев песни: например, они из любви к этой земле отказываются от пути в лунные чертоги, к преждебывшим родным и близким, и предпочитают вечно скитаться в родных дебрях как заклятое племя.
Для причастного к культуре Пирамиды (где тема пепла и испепеления воспринимается отрицательно, как отвержение нормального уклада и отказ от вековечной защиты Верхнего Мира), образ угольных следов и посыпанных пеплом дорог аналогичен земному образу "сожжённых мостов". То есть такой слушатель мог расценивать героев как неких бунтовщиков, которые тем не менее полны любви к земле (которая для в этой культуре является священным и ценным образом) и желают сойти в неё - то есть возвратиться к истокам.
Так называемым "верным Системы" ( то есть религии поклонения Властелину) на драматическую борьбу и отверженность героев песни могла бы указать тема "путей крови". Причём это была бы не пролитая кровь, а "путы крови" - узы родства и вообще зависимости от плотского мира, которые (согласно храмовому учению) удерживают человека вдали от пламенной любви Властелина. В традициях поэтики Системы песня может быть воспринята как схватка внутри человека между освобождающей Тьмой (апофатика рулит) и косным Светом, который (в образах восхода, холодного пепла, кровных пут) преследует героев, тянется по их следам. Картина схождения в недро земли в этой традиции знаменует победу и спасение, это как бы вхождение в мысленный храм - поскольку храмы всегда располагаются под землёй, жертвенник, именуемый Камень, считается сердцем храма, а "ступени тел" могут ассоциироваться с торжественным жертвоприношением, с символическим освобождением горящего любовью сердца от тирании тела.
Резюмирую: можно ожидать, что даже в разных культурах ЗА один и тот же стихотворный (песенный) текст будет по-разному прочитан с точки зрения деталей, одни и те же образы будут вызывать разные ассоциации, противоположные эмоции - но итоговая мозаика, вероятно, сложится в сходную драматическую картину: стойкие и непреклонные одиночки, переступившие общественный обычай ради закона своего сердца, ведущие драматическую борьбу, декларирующие свою моральную победу вопреки очевидности физического поражения.
А дальше уже от этических дефолтов слушателя зависит, как он оценит в целом эту картину, какое вынесет суждение: эта песня прославляет героев или обнажает тщету упрямых гордецов. И возможные расхождения в оценке будут связаны не с образной традицией или фольклорным загрузом, специфичным для мира и разных культур, а с базовыми ценностями. А они, хоть и подпитываются той или иной общественной атмосферой, свои собственные для каждого мыслящего существа. И в этом месте, наверное, можно согласиться, что поэзия во всех мирах говорит с каждым на его языке, на языке его сердца.
* * *
Что можно в связи с этим сказать о задачах альтерриста-литератора как посредника между мирами? Как ему действовать, если он желает с помощью художественного слова донести до первореальных земляков и фактические коллизии с местной проблематикой, и общие для разных миров "вечные вопросы", и колорит своей альтерры?
Если пересказывать дословно истории своей альтерры, то читатель утонет в пестроте непривычных реалий и нерасчитываемых символов. Даже если он и поймёт, что происходит драма, она для него будет происходить на иностранном языке или, хуже того, на чужом диалекте - то есть велик риск, что понято всё будет сикось-накось.
Для того, чтобы "здешний" читатель мог адекватно воспринять узел и прочувствовать проблему, как это видится альтерритам "изнутри", есть соблазн перевести действие на понятный язык, адаптировать к "здешней" образной системе, то есть на место иномирных элементов поставить аналогичные местные. Тогда земной читатель может распознать в иномирной драме знакомые и актуальные для него темы - но тогда "попадёт мимо глаз" то уникальное, особое, не совпадающее со здешним отношение к общезначимым проблемам, которое и отличает ментальность альтерры от землездешней ментальности. И вместе с этим будет начисто потерян ключ к пониманию альтерры в целом.
Мы постоянно сталкиваемся с этой трудностью - у нас на ЗА многие частности так похожи на Зз, что у нашего земного читателя возникает искушение провести прямые параллели с историей и бытом Земли-здешней и свести всё описываемое к знакомым до зевоты расстановкам, только с мелкими экзотическими отличиями: "примерно как Земля, но встречаются люди с необычными возможностями, разумные компьютеры и говорящие звери". А когда делаешь акцент на этих отличиях, желая подчеркнуть их принципиальное значение, в глазах читателя всё превращается в яркую, по-своему привлекательную, но чуждую картинку, к которой непонятно как приложить свои интересы и запросы: "разведчики за нефиг оживляют людей и вообще могут всё, суперкомпьютеры всеблаги и вездесущи, поэтому все проблемы решены - и какое нам с нашими проблемами дело до вас?"
Как нам быть, как рассказать о важном? Как переводчики и рассказчики мы видим свою задачу так: в каждой из описываемых сфер культуры ЗА выбирать из всего спектра присущих ей реалий, образов и символов прежде всего те элементы, которые одновременно и в одной культуре значимы, и в другой могут быть адекватно восприняты - и постоянно корректировать и уточнять для земного читателя их специфические соотношения в альтерре.
Мне кажется, в прозаическом жанре можно позволить себе достаточно свободно давать специфику мира с колоритом и экзотическими деталями, даже несущими важную смысловую нагрузку в сюжете - потому что в тексте будет время и место истолковать, объяснить читателю их соотношения и место в жизни альтерры. А "параллели" (то есть земные аналоги реалий альтерры) применять или указывать по необходимости, например, чтобы сделать повествование в критических местах более внятным, однозначным и дать возможность читателю быстрее вгрузиться в происходящее.
Но когда "переводишь / перелагаешь" стихи, "места для разгона" не остаётся, стихотворение требует компактности и слаженности чувств и смысла, поэтому поневоле приходится минимизировать всё специфическое для альтерры, которое не может быть расчитано сходу читателем "не в теме", не даёт ему яркой эмоциональной ассоциации. Переводчик стихов вынужден подбирать наиболее универсальные символы и образы из сокровищницы альтерры, чтобы они были внятны и другому миру - при этом мириться с тем, что наполненность их для одного и для другого контекста различается. То есть какая-то часть смысла стиха будет утеряна, какая-то, наоборот, окажется привнесённой при переводе - остаётся надеяться, что рано или поздно внимательный читатель, полюбив нашу альтерру, захочет понять смысл читаемого более глубоко.