(no subject)
Миниатюрные гравюры, часть 1
Гравюра номер семь
Спасаясь бегством из затягивающего омута ее глаз, рук, изгибов, ароматов, Андреас поспешно бросает: «До воскресенья, надеюсь!». Воскресенье через два дня, но Деспина все еще не пообещала, оставляя за собой право отступления. Вместе с тем ей абсолютно понятно, что отступления не будет, и воскресенья не избежать никакими окольными путями. И опять все с ног на голову, и опять кто-то куда-то опоздает в понедельник, опять жизнь несется каруселью, которую непонятно, кто раскручивает - ведь оба так отчаянно пытаются тормозить, пятясь убого, со всем возможным скепсисом принимая внезапную влюбленность. Слова нежности глотаются раньше, чем доходят до языка, и Андреас всего лишь говорит: «У нас отличная химия,» - а Деспина вторит ему: «С тобой так интересно,» - морщась от собственных банальностей, чтобы после искуплением смять избитые формулировки взглядами и ладонями, уверившись на несколько секунд, что душа выпрыгивает в чужое тело, норовя там прописаться половиной. Но взрослым людям - не признаться, тем более - себе, ибо каждый начинает отношения, сразу готовясь их закончить. И два скептика, два насмешника, два неверующих не могут оторваться друг от друга за пять минут до будильника и еще через полчаса после, и считают часы, и придумывают поводы, дабы скрыть единственную настоящую причину. И налаженная полная жизнь каждого срывается с колеи, пропускаются встречи, теряются бумаги, забываются дела, и каждый думает - так нельзя, это произошло случайно и в последний раз... Будучи, конечно, снова неправым.
Гравюра с названием: В снежном королевстве
Снежная королева живет в царстве вечного льда и мужчин. Она давно привыкла к суровым ветрам и вьюгам той земли, выработав иммунитет. Правда, от обитания среди себе неподобных у нее атрофировались некоторые жизненно важные рефлексы. Наример, королева не помнит, как это - открывать самой себе двери. Слишком давно не приходилось. Также королева не помнит, как это - увлечься кем-то всерьез. То есть ей, конечно, хочется - если не принца, то хотя бы пажа, но на поверку попадающиеся оказывают лишь мальчиками Каями или - для разнообразия - девочками Гердами. Так, махнув рукой на очередного, отпущенного к детским играм из бесконечной морозной пустоты, королева опять подставляет лесенку к ледяному пьедесталу, на который сама себя воздвигла, и тяжко на него вскарабкивается.
С пьедестала открывается прекрасный своей безучасностью к живому вид: сосульки чужих желаний на деревьях надежд, лед чьей-то безнадежности, поцарапанный коньками возможностей не по размеру, тут и там воткнутые палки попыток нереального и редкие, быстро затягивающиеся проруби чужого отчаяния. Замечая очередную такую прорубь, Снежная Королева аккуратно дует на нее, дудочкой складывая красивые белые губы, прорубь затягивается льдом, и она снова любуется ровной пустотой своего царства, в котором так быстро вымораживаются все душевные потери. Ведь ни мальчику Каю, ни девочке Герде ее не оттопить, а раз так - пусть еще поиграют.
Гравюра с названием: photo.net
Я бы нарисовала тебе женщину. Она бы курила гавайскую трубку в молодую луну, работала ночами, ходила нагой или празднично красивой средь бела дня, не заботясь о шторах, ела авокадо с солью и перцем по утрам и читала за едой Бродского на трех языках, чтобы обсуждать на четвертом. Она бы теряла одежду в шкафу, дорогу - в машине, ключи - в кармане, ложки - на кухне, и всегда забывала бы про твой день рождения, приготовив, однако, за месяц желаннейший из подарков. Ее бы обожали собаки, дети и некоторые мужчины, числом всегда больше пяти, а она бы чувствовала себя в ответе за них всех и принимала бы звонки издалека в самое неподходящее время. Она была бы твердой с другими и в профессии, чтобы быть водой с тобой, и, открывая устьем ее сжатые руки, ты бы в тысячный раз находил там спрятанную от мира и бережно хранимую частичку себя.
Гравюра с названием: подружки
Им обеим немного больше двадцати, они давно привыкли к самостоятельной жизни, в которой не может быть родителей, но ни одной из них как-то не удавалось установиться с постоянным молодым человеком. Да и зачем, когда они - такие подружки. Они играют в дочки-матери, спят вместе на полутораспальной кровати и делают друг другу ежевечерний ласковый массаж - отнюдь не только спины. Они постоянно обнимаются, прижимаются, запускают нежно друг другу руки в волосы, млея по очереди, и требуют взаимного внимания, надувая по очереди губки и заставляя друг дружку умолять о прощении. У них один блинчик на двоих и одинаковые маечки. Вместе с тем, даже обитая в своем царстве полудетской-полусестринской эротики, они находят, что целующиеся девушки - это gros и в целом отвратительно, а лесбийская любовь - лишь отвлеченное понятие из категории «бывает же такая гадость».
Гравюра номер восемь
Бабочки, женщины, птицы. Коллекционер порхающей красоты - той, что имеет короткий век. И нежное «была», тысячи раз повторенное его губами, ни разу об одной и той же. Комплименты от него - удовольствие искренности. Ведь, нежно оценивая прелесть изгиба, перелив пера или тонкость кости, он хвалит себя, ловца красоты. И ни одна не станется в обиде, и ни одна не будет засушена или помещена в коробку. У прекрасного и так мало времени - и потому за две секунды до смерти прекрасное будет бережно отпущено, но не забыто.
Гравюра с названием: В перспективе
Это был такой странный почти Бермудский треугольник, и все трое, находящиеся в его вершинах, чувствовали себя абсолютно потерянными в пространстве.
Девушка стояла на бывшем Красноармейском проспекте в Вильнюсе напротив театра оперетты, а на часах у нее было начало десятого вечера. В руке она сжимала телефон, по которому ей именно сейчас признавался в любви мужчина. Она тихо плакала, потому что знала, что говорит он правду, но расстояния от этого не уменьшатся, а люди не изменятся так сильно, как хотелось бы.
Мужчина был в Токио, и часы в его очень современном телефоне (потому как наручные были оставлены - уже навсегда - у той самой девушки) показывали начало четвертого утра. Он как раз возвращался с работы, проходя мимо ярко освещенных огромных офисов района Роппонги. Он старался не плакать, потому что считал, что японские мужчины не плачут вообще, хотя плакать и кричать от собственного бессилия ему очень хотелось.
На том же проспекте в Вильнюсе, но по другую сторону дороги, рядом с уродливой стройкой-реконструкцией метро стоял и горько рыдал сквозь попытки сдержаться молодой человек, глядя на девушкино лицо и телефонную трубку, запутавшуюся в ее волосах.
Никто из троих участников этой маленькой драмы, не будучи наивным, но имея все же какие-то надежды, еще не знал, что жить им всем друг от друга за тысячи километров - как если землю разрезать на три апельсиновых дольки, и в середине каждой найти по косточке.
Гравюра номер девять
Счастье кругом, но скользит мимо, жар-птица оставляет лишь яркие перья в руках. И кажется, будто все уже было - у кого еще вы найдете такую коллекцию ободранного ворса: синее, желтое, золотое... Жаль, не поймать было момент; жаль, сияние быстро утихло. И кажется, сотни стран - так мало для новых поисков, птица летает все резвее, и, чем старше ты, тем трудней угнаться. Но, если думать, солено во рту, желчь странной тревогой лижет гортань. Поэтому лучше бежать, искать, ехать. Лучше кричать: я так хочу - через горечь недооцененных потерь, через погранстолбы на дорогах.
И только иногда приходит мысль: счастье ведь в ее ложбинке меж грудей, в сонном запахе волос на затылке. Бьет простотой по мозгу, выкручивает резко опустившимся холодом тело, грозит давно принятому укладу беспричинностью, требует перемен. Это ли я, это ли время? Никто не скажет, никто не пояснит, никто не убедит. Только жар-птица мучительницей улыбнется - может, благословит, а может, посмеется.
Гравюра номер семь
Спасаясь бегством из затягивающего омута ее глаз, рук, изгибов, ароматов, Андреас поспешно бросает: «До воскресенья, надеюсь!». Воскресенье через два дня, но Деспина все еще не пообещала, оставляя за собой право отступления. Вместе с тем ей абсолютно понятно, что отступления не будет, и воскресенья не избежать никакими окольными путями. И опять все с ног на голову, и опять кто-то куда-то опоздает в понедельник, опять жизнь несется каруселью, которую непонятно, кто раскручивает - ведь оба так отчаянно пытаются тормозить, пятясь убого, со всем возможным скепсисом принимая внезапную влюбленность. Слова нежности глотаются раньше, чем доходят до языка, и Андреас всего лишь говорит: «У нас отличная химия,» - а Деспина вторит ему: «С тобой так интересно,» - морщась от собственных банальностей, чтобы после искуплением смять избитые формулировки взглядами и ладонями, уверившись на несколько секунд, что душа выпрыгивает в чужое тело, норовя там прописаться половиной. Но взрослым людям - не признаться, тем более - себе, ибо каждый начинает отношения, сразу готовясь их закончить. И два скептика, два насмешника, два неверующих не могут оторваться друг от друга за пять минут до будильника и еще через полчаса после, и считают часы, и придумывают поводы, дабы скрыть единственную настоящую причину. И налаженная полная жизнь каждого срывается с колеи, пропускаются встречи, теряются бумаги, забываются дела, и каждый думает - так нельзя, это произошло случайно и в последний раз... Будучи, конечно, снова неправым.
Гравюра с названием: В снежном королевстве
Снежная королева живет в царстве вечного льда и мужчин. Она давно привыкла к суровым ветрам и вьюгам той земли, выработав иммунитет. Правда, от обитания среди себе неподобных у нее атрофировались некоторые жизненно важные рефлексы. Наример, королева не помнит, как это - открывать самой себе двери. Слишком давно не приходилось. Также королева не помнит, как это - увлечься кем-то всерьез. То есть ей, конечно, хочется - если не принца, то хотя бы пажа, но на поверку попадающиеся оказывают лишь мальчиками Каями или - для разнообразия - девочками Гердами. Так, махнув рукой на очередного, отпущенного к детским играм из бесконечной морозной пустоты, королева опять подставляет лесенку к ледяному пьедесталу, на который сама себя воздвигла, и тяжко на него вскарабкивается.
С пьедестала открывается прекрасный своей безучасностью к живому вид: сосульки чужих желаний на деревьях надежд, лед чьей-то безнадежности, поцарапанный коньками возможностей не по размеру, тут и там воткнутые палки попыток нереального и редкие, быстро затягивающиеся проруби чужого отчаяния. Замечая очередную такую прорубь, Снежная Королева аккуратно дует на нее, дудочкой складывая красивые белые губы, прорубь затягивается льдом, и она снова любуется ровной пустотой своего царства, в котором так быстро вымораживаются все душевные потери. Ведь ни мальчику Каю, ни девочке Герде ее не оттопить, а раз так - пусть еще поиграют.
Гравюра с названием: photo.net
Я бы нарисовала тебе женщину. Она бы курила гавайскую трубку в молодую луну, работала ночами, ходила нагой или празднично красивой средь бела дня, не заботясь о шторах, ела авокадо с солью и перцем по утрам и читала за едой Бродского на трех языках, чтобы обсуждать на четвертом. Она бы теряла одежду в шкафу, дорогу - в машине, ключи - в кармане, ложки - на кухне, и всегда забывала бы про твой день рождения, приготовив, однако, за месяц желаннейший из подарков. Ее бы обожали собаки, дети и некоторые мужчины, числом всегда больше пяти, а она бы чувствовала себя в ответе за них всех и принимала бы звонки издалека в самое неподходящее время. Она была бы твердой с другими и в профессии, чтобы быть водой с тобой, и, открывая устьем ее сжатые руки, ты бы в тысячный раз находил там спрятанную от мира и бережно хранимую частичку себя.
Гравюра с названием: подружки
Им обеим немного больше двадцати, они давно привыкли к самостоятельной жизни, в которой не может быть родителей, но ни одной из них как-то не удавалось установиться с постоянным молодым человеком. Да и зачем, когда они - такие подружки. Они играют в дочки-матери, спят вместе на полутораспальной кровати и делают друг другу ежевечерний ласковый массаж - отнюдь не только спины. Они постоянно обнимаются, прижимаются, запускают нежно друг другу руки в волосы, млея по очереди, и требуют взаимного внимания, надувая по очереди губки и заставляя друг дружку умолять о прощении. У них один блинчик на двоих и одинаковые маечки. Вместе с тем, даже обитая в своем царстве полудетской-полусестринской эротики, они находят, что целующиеся девушки - это gros и в целом отвратительно, а лесбийская любовь - лишь отвлеченное понятие из категории «бывает же такая гадость».
Гравюра номер восемь
Бабочки, женщины, птицы. Коллекционер порхающей красоты - той, что имеет короткий век. И нежное «была», тысячи раз повторенное его губами, ни разу об одной и той же. Комплименты от него - удовольствие искренности. Ведь, нежно оценивая прелесть изгиба, перелив пера или тонкость кости, он хвалит себя, ловца красоты. И ни одна не станется в обиде, и ни одна не будет засушена или помещена в коробку. У прекрасного и так мало времени - и потому за две секунды до смерти прекрасное будет бережно отпущено, но не забыто.
Гравюра с названием: В перспективе
Это был такой странный почти Бермудский треугольник, и все трое, находящиеся в его вершинах, чувствовали себя абсолютно потерянными в пространстве.
Девушка стояла на бывшем Красноармейском проспекте в Вильнюсе напротив театра оперетты, а на часах у нее было начало десятого вечера. В руке она сжимала телефон, по которому ей именно сейчас признавался в любви мужчина. Она тихо плакала, потому что знала, что говорит он правду, но расстояния от этого не уменьшатся, а люди не изменятся так сильно, как хотелось бы.
Мужчина был в Токио, и часы в его очень современном телефоне (потому как наручные были оставлены - уже навсегда - у той самой девушки) показывали начало четвертого утра. Он как раз возвращался с работы, проходя мимо ярко освещенных огромных офисов района Роппонги. Он старался не плакать, потому что считал, что японские мужчины не плачут вообще, хотя плакать и кричать от собственного бессилия ему очень хотелось.
На том же проспекте в Вильнюсе, но по другую сторону дороги, рядом с уродливой стройкой-реконструкцией метро стоял и горько рыдал сквозь попытки сдержаться молодой человек, глядя на девушкино лицо и телефонную трубку, запутавшуюся в ее волосах.
Никто из троих участников этой маленькой драмы, не будучи наивным, но имея все же какие-то надежды, еще не знал, что жить им всем друг от друга за тысячи километров - как если землю разрезать на три апельсиновых дольки, и в середине каждой найти по косточке.
Гравюра номер девять
Счастье кругом, но скользит мимо, жар-птица оставляет лишь яркие перья в руках. И кажется, будто все уже было - у кого еще вы найдете такую коллекцию ободранного ворса: синее, желтое, золотое... Жаль, не поймать было момент; жаль, сияние быстро утихло. И кажется, сотни стран - так мало для новых поисков, птица летает все резвее, и, чем старше ты, тем трудней угнаться. Но, если думать, солено во рту, желчь странной тревогой лижет гортань. Поэтому лучше бежать, искать, ехать. Лучше кричать: я так хочу - через горечь недооцененных потерь, через погранстолбы на дорогах.
И только иногда приходит мысль: счастье ведь в ее ложбинке меж грудей, в сонном запахе волос на затылке. Бьет простотой по мозгу, выкручивает резко опустившимся холодом тело, грозит давно принятому укладу беспричинностью, требует перемен. Это ли я, это ли время? Никто не скажет, никто не пояснит, никто не убедит. Только жар-птица мучительницей улыбнется - может, благословит, а может, посмеется.