Пусть здесь будут некоторые короткие мои тексты. Каждый из них - как застывшая во времени графика: она не рассказывает историй и не дает глубоких портретов, не называет мест действия или имен, а лишь намекает на ситуацию, обстановку и очертания героев, а заодно и настроение художника. Большинство из них не имеет даже названий, зато имеет вполне случайные номера. Больше - по ссылке
миниатюры.
Целомудренным читателям лучше пролистнуть, так как «гравюры», несмотря на миниатюрность, бывают откровенны.
Гравюра номер один
Жизнь ее похожа становилась на театр, в оркестровой яме которого взбесившийся дирижер вел не соответствующий чинным декорациям джаз. Все вроде бы обычно и пристойно, но только эта музыка окрашивала все в какой-то другой цвет, и она сама была в ней по уши, хотя и делала все, как всегда.
Он приходил к ней ночью, уходил утром, и после него в ее квартире оставались книги, носки и баночки с лубрикантами. Глядя на них, ей очень хотелось подсмотреть, как он их выбирает и покупает. Врочем, она, так привыкшая к размеренной и полной обязательств, но не удовольствий жизни, на этот раз даже не очень себе удивлялась - ведь всегда оставляла себе возможность вдруг взять, да прыгнуть. Дело было лишь за глубиной омута, так как обидно было бы хорошо разогнаться, но стукнуться об мель коленями. Глубина же его омута ее устраивала вполне, иногда лишь пугая объемностью ее собственного отражения.
Гравюра номер два
Бывают такие вечера, когда ты занят и счастлив, она занята и счастлива, и вы, полные своей привычной радостью, своим обыденным довольством, независимым от присутствия друг друга, коротаете время, но не время даже, а его спешно минующих отпрысков - час или половину. Коротаете, сидя подле, но не близко, и только тонкая паутина тепла тихо тянется от твоих кончиков пальцев к ее шее, от ее молочной мочки уха к твоему плечу, от ее правой щиколотки к краю твоей левой ступни. И больше нет ничего, и больше ничего не будет, но она роняет браслет, что крутила в руке, подаренный тем, кому она верна, и тебе приходиться легко улыбнуться и поддернуть джинсы, купленные той, кто искуссно ткет полотно твоего быта. Поддернуть, чтобы спуститься на колени и искать, - уже вдвоем, хотя пока по одному - шаря по полу руками почти вслепую, всматриваясь в лишь в ближайшие прямоугольники паркета, дабы больше ничего не увидеть, а также дабы наткнуться без ожидания и оттого без вины руками на руки, виском на губы, губами на ложбинку под шеей, ложбинкой - на чужое, свое, нет все же чужое, но лишь сегодня, как свое, дыхание...
Гравюра номер три
Беззаботное с виду прощание: она напряженно-сдержана, потому что прячет поглубже тревогу, он холерично-оживлен, потому что, как всегда, спешит. Оба прикрываются деловитой и улыбчивой озабоченностью, пока он подносит ее сумки к стойке нужной авиакомпании. Оглушительная легкость его поцелуя в ее ухо, и абсолютно не вяжущееся с ее чувствами веселенькое «Увидимся в августе!». До августа два с половиной месяца.
Дальше она - по заоблачно-заокеанным странам - он никогда не видел тех людей, он не может знать их жизни. Он - с упоением в работе: лаборатория, университет, организация мероприятия, и хорошо заработал, и поздравляют-приглашают - надо же, какой успех.
Ни одного звонка. Впрочем, пИсьма. Даже, скорее, записки - все так интересно, что абсолютно нет времени рассказывать, и лишь штрихами ложатся детали о чужой и труднопредставимой для другого жизни.
Верность, любовь - никто не знает, никто не видел, никто не обещал. По возвращении в одном из бесконечных разговоров она спросит тихонько - из любопытства - были другие? Ответ известен заранее: другие не были нужны. Ему вообще, как и ей, мало кто нужен, и лишь когда столько сразу сходится в одном человеке, возможны становятся какие-то отношения. Он же ее об этом не спросит никогда. Ведь оба знают - дело не в не в ежечасной потребности (тут обоюдный страх, обратный побежденному страху одиночества - увязнуть, увязаться), и не в достоинствах, перебираемых в уме, как четки, поначалу, еще когда оба они пытались разумно оправдать внезапное увлечение. Просто в какой-то момент он нащупал в ней ту маленькую девочку - глаза как блюдца, полные воды, торс-тростиночка, смешная панамка набекрень. И уже невозможно стало остановиться, отказаться и не думать, и все вдруг встало выемкой к выемке - абсолютно своим, как-будто было всегда где-то между рукой и левым ухом.
Гравюра номер четыре
Обычный конец обычной истории, классика дешевой мелодрамы: танцпол, весенне-летняя чувственность, симпатичная девочка и ее бывалый партнер. Из знакомого сценария выбивается только ее талант - сомнительной, впрочем, ценности для обладателя: придавать даже банальным страницам оттенок романтизма, раскрашивая их в мажентные тона.
Теперь главному герою остается слегка увеличить дозу полуслучайного секса и танцев, героине - нырнуть в работу. Главное, чтобы проигрыватель не попадал на общие песни. А боль - боль глушится усилием воли и убеждением, что опыт стоит набитых шишек. И каждый старается не задумываться о величине потери: он - чтобы, не дай Бог, ее не осознать; она - чтобы, не дай Бог, не поверить, что могло быть иначе.
Через несколько осенних месяцев, когда со дна души почти испарится тяжелая влага так никогда и не выплаканного, она наткнется на корявую, съезжающую в никуда надпись на полях старого рабочего блокнота. Фраза кольнет пошловатым отсутствием стиля и чем-то еще, что она тут же спрячет от себя самой как можно дальше.
«Девушки, не спите с учителями танцев.»
Гравюра номер пять
И где бы ни была мелодика ее смеха, скрытость ее улыбки, непроизвольное взъерошивание ее руками волн ее локонов - ось его неотвратимо поворачивало в том направлении, и приходилось делать усилие, дабы не падал внезапным фокусом на нее взгляд. Почему - понять он не мог, ведь он уже отказался от этой женщины и от ее шаткого для него, как палуба корабля в болтанке, мира. В этом не было мыслей, не было ностальгии, не было, пожалуй, даже чувств - а лишь чистое неотвратимое физически притяжение магнита к железу. Ощущение было навязчивым, отвлекающим и расстраивало такой, как некогда ему казалось, ясный и звонкий аккорд его бодрости и открытости внешнему миру.
Ей тоже, по-видимому, мало хотелось возвращения страстей - не зря же она как-будто нарочно, хотя и очень тихо, избегала тех комнат, где в шумихе толпы слышен был его самоуверенный тенор. Слишком хорошо она уже понимала, что не может вырасти ничего прекрасного из бездумного магнетизма, из влечения наркомана к полному некогда пьянящего белого молочка, но сменившему буйное алое цветение на черную пустоту сухих семенников, густому маковому полю в ее душе.
Гравюра с названием: приворот
И тогда она его чуточку приворожила - нет-нет, что Вы, никакого ведьмачества и ведовства, в наше-то время, никаких куриных потрошков и прочей мерзости (первые она разве что отлично готовила, но только если в доме была спаржа). Просто-напросто - разве не читали, современное исследование, - мужчина, которому каждую ночь снится одна только женщина (пусть он даже толком не помнит), пахнет иначе. А он не мог понять своих неудач - это он-то, на ком успешность смотрится лучше улыбки, вчера только из аэропорта с загаром дальних стран и россыпью историй, он-то, который узнал про чудеса женской чувственности раньше, чем состриг отроческие патлы. Да и как ему было догадаться про запахи и всю эту алхимию, когда в любом магазине можно купить аромат - мечту девушки с обложки, и тут же испытать на молоденьких продавщицах. Но женщины не покупались, не следовали больше за ним с зажмуренными или хмельными глазами, а если следовали, то вовсе не те, и он, сжав зубы и оставляя позади стодесятую просто приятельницу, думал, что, вероятно, лысина намечается, или там зад обвис, а он и не знает - макушку свою разве рассмотришь. Она тем временем крестилась подругам: ни при чем, да и не было, и о чем вы, девочки, какой дурной тон, и только крест у нее выходил какой-то зеркальный - но, может, баптисты нынче так делают или еще кто, их разве разберешь. А спустя три месяца первой трелью ее звонок: я тут, знаешь, в городе - по делам, разумеется - может, есть желание встретиться? И через неделю уже он сам дарил ей какие-то немыслимые блестящие прелести, с ноготок и три банковских счета величиной, а она улыбалась тихонько: нет, зачем, что я - сорОка, и думала: догадается-не догадается, ведь сегодня хочется всего-то ажурных чулков с нежным набивным рисунком да половинку ванильного пирожного.
Гравюра номер шесть
Так бывает: будто в том кино, смотря которое поражаешься сначала глупости двоих главных героев, а потом упорству сценаристов, не желающих устроить легкий счастливый конец и придумывающих игрушечные на взгляд зрителя преграды.
Она злилась внутри, улыбаясь снаружи, покупала платья, расчесывала до электрического треска и без того блестящие волосы, плевала на приглашения. Он упирался глазами в стекло с отражением электрической лампочки, не глядя при этом в окно, работал с остервенением, отключал бесполезный телефон, по которому никто не звонил. Тот, кто не свободен для ее любви, но и не занят. Та, кто не рядом с ним, но и не в стороне. Поэтому каждый не пересекал пяти тротуарных минут, отделявших от другого - мелочь, безделица, лежавшая теперь бездонными океанами подстриженных газонов и нескончаемыми равнинами асфальтовых дорог. А тем временем мысли и настроения вились на пятачке в три квадратных километра между двумя домами, где в одиночестве думали друг о друге два человека, провоцируя то сизую облачность, то внезапно яркое солнце.
А в детстве они оба почему-то думали, что никогда не попадут в такое кино.
Миниатюрные гравюры, часть 2