"Гон" - глава с эпизодом в бильярдой.
http://alikhanov.livejournal.com/736362.html - великие бильярдисты.
1.
Гон оттянулся на войне по полной. Приехал в Гагры на угнанном еще вместе с капитаном Стругиным БТРе; у прилетевшего в Гудауту ООНовца померил голубую каску и забыл ее отдать, косил в ней под миротворца; с отрядом казаков лазил по тылам, марадерствовал. К осени бои приняли позиционный характер, стычек становилось все меньше, предстояло сидеть в окопах и чего-то ждать. Победа пахнет порохом и потом, пораженье - гноем и трупным запахом. Но хуже всего воняет перемирие, особенно когда война чужая и нет ощущения врага. И это оказалось не по нему.
Война чаще всего происходит из-за земли: люди ее или захватывают или у агрессоров назад отбирают. Люди всегда за землю, за твердь сражаются. Дело это простое и извечное. Точно так же как, например, акула в первую очередь сражается за воду, за водяное пространство вокруг себя, а потом уже голод утоляет. Белобилетник, выродок какой-нибудь, этого понять не может, а остальным и объяснять не надо - война у людей в крови. Кто-то на войне разбогатеть хочет, кто-то - отомстить за погибших, за родных. А для Гона война - лекарство.
читать
Только здесь, у Черного моря начал Гон отходить, поправляться чуток от Афгана. Конечно, не совсем выздоровел, но уже стали сниться ему новые, тутошние мертвые. Ведь по ожесточенности эти бои даже превосходят афганские. Там моджахеды в основном прятались, постреливали исподтишка, и только иногда атаковали окруженные советские части. А здесь - лоб в лоб, кость в кость, дух против духа. А пленных или перебежчиков вообще нет. Для таких, как Гон, эта война - самая подходящая, отпускать стала старая хворь. Из новых жмуриков первым ему приснился Стругин. Обрадовался старший сержант, успел спросить:
- Здорово, капитан! Как там дела?
И в ответ послышалось гулко и издали, как будто не Стругин сам отвечает, а кто-то за него из-за угла говорит:
- Скучно... Тоска... Все тут по разу, а кто и по три, уже убиты..
Гон хотел было спросить - неужели встретимся и повоюем еще вместе? - но Стругин в огорчении махнул рукой, и старший сержант проснулся. Пожалел, что забыл спросить у капитана - с кем же тут, в жизни, Гону нужно разобраться. Ничего, в следующий раз обязательно спросит.
Пойдя на поправку, Гон решил наведаться в Москву, но не дезертировал, а ловко слинял. Протесался в охранники какой-то делегации, в голубой каске сел на российский вертолет и в Сочи полетел. А ту посылочку афганскую с золотишком и “козлиным порошком”, ради которой капитан Стругин погиб, Гон давно в альпинистский рюкзак из того чемодана переложил. Так что трофеи двух войн теперь у него с собой.
Пилот-то кореш его оказался - подходяще квасили с ним и на 23 февраля и на 8 марта на военной базе в Эшерах. На службе время долго тянется, а на войне летит - та-та-та-та-та! - и то ли очередь в небо ушла, то ли опять неделя пролетела.
Короче, летит Гон в Москву через Сочи, а пилот, тоже Костя - тезка его, показывает ему вниз - гляди, мол, чего сейчас будет.
Чего там глядеть? - впереди по курсу другой вертолет с делегацией летит, внизу пустой пляж и морской прибой - а на него уже вдоволь насмотрелся спецназовец.
А Костя-вертолетчик жестами заранее его все предупреждает, чтобы он зрелище знаменитое не пропустил. Псоу перелетели, возле моря отдыхающие появились. Минут через семь вдруг завис Костя-вертолетчик, от сопровождаемых отстал, опасности нет уже никакой.
До снижения у Ми-”восьмерки” низкий курс был, а тут борт винтом чуть ли не волны подстригает. Гон тогда повнимательнее стал глядеть - чего же такое хочет кореш ему показать.
- Ух ты! Вот это красота! Вот это прелести мирной жизни!
Внизу, оказывается, пляж женский, закрытый. И телки, телочки точёно-писаные, буквально метрах в десяти и никаких там бикини - все, как есть, натурально, без самомалейшей тряпицы на всех удивительных местах! Под нежарким солнышком нежатся, загорают, потрясающие такие! А на Гона и Костю-вертолетчика - ноль внимания.
Гон наметанным глазом, напротив, тут же заметил, что какой-то мужичонка, сильно недовольный ветром от несущего винта, среди этих Ев и сам в костюмчике Адама разгуливающий, то есть голенький абсолютно, вдруг начал галькой в боевую машину швыряться. Не пускает, значит, бойцов в свой гарем.
“Ладно, - думает Гон, - пристрелю сейчас эту собаку на сене, и стал было уже снимать с плеча автомат, и вдруг видит - так это же Гоша-напёрсточник! Гошка - Фокусник! Вот так встреча.
А эти девочки, значит, стриптиз-актрисы на морских репетициях!”
- Пока! - заорал Гон прямо в шлемофон Кости - пилота, - Спасибо за все! Я тут схожу!
Открыл дверцу, второпях чуть было рюкзак не забыл, и - бултых! - десантировался в море аккурат промеж двух телок, качающихся попочками вверх на надувных матрасах.
Девочки в воду свалились, визжат, а Гон уже на галечный пляж выбирается.
Казалось бы - ну чего тут хорошего - Фокусника встретить? Любой человек, зная Гошу - ”нижнего” напёрсточника так хорошо, как его Гон знает по многолетней совместной работе, ничего особенно приятного при неожиданной встрече с ним не испытал бы. А Гон прямо как к другу закадычному, вылезает из морской пучины, и даже что-то вроде растяжки какой чувствует на смертельных скулах.
Гоша весь голенький, сплошь волосатый, черный от загара - ну до чего смешной, как макака - метуситься стал, побежал куда-то и - глядь, уже не один возвращается, а с оператором. Тот хотя и в плавках, но не с камерой в руках, а с берданкой.
Но тут даже Гон не выдержал, на топчан присел, какую-то телочку загорающую чуть в лепешку не раздавил, да как захохочет.
Редко в боевой жизни приходится смеяться старшему сержанту. Поэтому со стороны впечатление в этот момент он производит весьма неприятное. Словно камни глотает человек, и при этом ужасно корчится. А ушлый оператор разъяренного секс-режиссера прикладом в бок толкает, у него-то зрительная память профессиональная:
- Шеф, ты что, разве не видишь? “Крыша” подвалила, это же наш “крышевик”! Очередной наезд - все-таки выследили нас...
Жаркий был день, и сильно разогрелся Гоша на солнце, и даже до буйка сегодня не успел еще проплыть, остудиться, но тут его, словно током прошибло, и холодный пот на лбу выступил. Прав Надоленко, - это же сам Гон, собственной персоной, в полной боевой выкладке десантировался к нему в стриптиз-театр. Засуетился Гоша, к топчану подбежал и шортики натянул - неудобно все таки, как-никак, а можно сказать, районное начальство прибыло.
Гон перестал хохотать, а увидел Гошу в шортах и опять засмеялся, но тут уже не так тяжело.
- Мы же с тобой пока еще одного пола, это тебе от них надо прикрываться, - наконец произнес Гон что-то членораздельное, указывая автоматом на собравшихся вокруг голых артисток, с восхищением глядящих на гигантского бойца.
Но, наконец, отсмеялся Гон, даже слезу выступившую смахнул, и спрашивает у Фокусника:
- Ну, что ты, падло, можешь сказать в свое оправдание? - и встал с угрозой, и не в московских стильных штиблетах, а в американских воздушно-десантных ботинках, позаимствованных им в одном из боев под Гумистой. Пусть теперь поболтает Гоша, пусть рот поразевает, ведь он такой разговорчивый. Сам и расскажет, что там в Москве произошло, пока Гон воевал.
- Здорово! С приездом, - нерадостно приветствовал аферист неотвязчивого боевика, - какими судьбами к нашему берегу прибился?
Хитер, очень хитер Гоша, но труслив. Сразу пытается передать обратно Гону эстафетную палочку начавшегося разговора. Но не получится.
- Я не надолго. Хотел тебя прямо с вертолета пристрелить, но потом решил, что успеется. Дай, думаю, сперва старого приятеля навещу, - объяснил Гон.
Поглядел Гоша на рэкетира и видит - да, так оно и есть, хотел Гон его с вертолета кокнуть. За то, наверное, что он камнями в борт кидался.
- Я же не знал, что это ты прилетел. Тут все время над нами вертолеты кружат. Надоели, сил никаких нет. Репетировать мешают. Пойдем, я тебя устрою - расположишься, и поговорим.
Гоша повел дорогого гостя к павильону, расположенному перед железнодорожной насыпью. Павильон был застеклен странно гнутыми рамами, какой-то лекальной линии, похожими на спинку плетеного стула. Во все фигурные рамы были вставлены полированные шестимиллиметровые стекла.
“Вот ювелиром был тот стеклорез,” - подумал Гон.
Он уже видел недавно подобное воздушное строение - в одном из последних горных рейдов, и разбил как раз такие же стекла выстрелами из подствольного гранатомета. Правда, тот павильон стоял не под железнодорожной насыпью, а у самой глади огромного голубого озера - такого холодного, холоднее даже, чем его родная северная река Мезень перед ледоставом. После того боя, в котором из такого же павильона выбили они какой-то отряд, Гон купался в озере, и все удивлялся - как может скопиться столько воды и так высоко в горах. В Афгане чем выше - тем суше, а здесь наоборот.
Короче, штурмовал он уже подобный павильон. Поэтому, на всякий случай, прежде чем войти туда вслед за Фокусником, Гон взял автомат наизготовку. Но оружие ему пока не понадобилось, потому что внутри оказалась маленькая железнодорожная станция - рельсы проложены, и запах старой шпальной пропитки, не выветриваюшийся в полузакрытом помещении. На рельсах, уходящих в гору, стоит обшарпанный двуцветный старый вагон. Подойдя поближе, Гон обратил внимание, что старая белая краска облупилась, а из под нее проступила синяя краска, еще более старая, но гораздо лучше сохранившаяся. Гон обошел торец вагончика и заметил, что из-под белой краски орден какой-то проявился. Гон потер ногтями шелушащиеся лохмотья старой краски и прочел надпись, возникшую радужным полукругом над орденом Победы, и сделанную торжественным красным шрифтом:
“Слава великому Сталину!”
Гон сдернул остатки краски с ордена и увидел в центре бриллиантовой звезды профиль военного с потускневшим золотом на погонах.
- А вот в засаде и сам товарищ Сталин, - пошутил Гон.
- Он тут повсюду запрятался, - подтвердил Гоша.
- Вот кто больше меня народу поубивал. Зачем он это сделал - до сих пор не пойму, - сказал минер спецназа, перехватывая тяжелый рюкзак.
- С людской жадностью боролся. Хотел переделать нас изнутри.
Перрон состоял из одних ступенек, и как только они поднялись по ним и сели на лавочку маленького открытого купе, вагончик тронулся и поехал вверх, прорезая насквозь в своем движении проходящую перпендикулярно основную железнодорожную насыпь.
- Фуникулера, что ли, никогда не видел? - спросил Гоша, заметив, что незваный гость озирается по сторонам.
- Нет, не приходилось. Кто же тут живет?
- Как - кто? - удивился Гоша, - Я со своим театром.
“Вот Гоша ловкий парень - все мы бегаем, суетимся, чтобы только потом когда-нибудь пожить так, как этот Гоша все время - прямо сейчас - живет. В натуре, Латка правильно тогда говорила, что все люди деньги вкладывают в недвижимость, а я их на ветер пускаю. Надо будет на этот миллион долларов, на этот зеленый лимон, который я сейчас надыбал, включая афганскую посылочку, нам с Латкой успеть хоть что-нибудь купить. А то опять разлетятся бабки на всякую ерунду.” И чуть было не спросил Гон у режиссера, не взял ли он и его телку на эти морские гастроли. Но тогда этот хитрый штемпяра сразу сообразит, что Гон “не в курсах”.
- А раньше кто тут жил? - интересуется минер, поскольку вагончик фуникулера все на гору ползет и ползет, а вокруг цветы невозможные, и море темно-синее вырастает и все выпячивается из земли, кажется, еще вот-вот и оно прямо на него, на Гона, блин, и опрокинется.
- Вояки, маршала всякие отдыхали - Конев, Рокоссовский.
“Да, - огорчился про себя Гон, - а мне, хоть еще сто лет воюй, так маршалом и не стать. Если бы я сумел тогда попасть в Рязанское воздушно-десантное училище, то сейчас, наверное, уже был бы, - Гон прикинул годы своей выслуги, поскольку считал, что он как был на военной службе, так и остался - минимум подполковником. Конечно, нищим подполковником. Зато сейчас я побогаче любого маршала,” - утешил себя старший сержант.
А вагончик медленно все поднимается, все лезет вверх, еще метров десять - и прямо на небеса.
- Так почему же ты, Гоша, в заказе оказался, - решил на понте расколоть Гошу “крышевик”.
Но тут уже и Гоша мозгами раскинул, пришел в себя после очередной неожиданности:
“Исполнители особо не интересуются - за что, мол, тебя приговорили, и с жертвами не делятся глубокими размышлениями. Гон в последние месяцы из Москвы куда-то исчез.”
Из-за неурядиц с Латунным и из-за вмешательства Престиж-банка Гоша лишился лучших объектов на “Красных баррикадах”. Деньги у него разлетелись - на взятки, на театр, на аренду, на “крышевые”, а в собственность Гоше так ничего и не досталось.
Чтобы и у Латунного все отняли, Гоша нанес ответный удар и через “Всемирный русский собор” продал за бесценок Престиж-банку все оставшиеся у него акции завода “Красные баррикады”.
Немыслимые баксы, присланные на переквалификацию офицеров, тоже пролетели без толку, а вскоре доллары из США вообще перестали капать. Он и пастора Смита напрягал, и с аудитором Булем через пень-колоду по-английски препирался, только с Калифорнией долларов на пятьсот проговорил. Наконец, гаврики прямо ему сказали, что всё, мол, хорош. Мы, говорят, считаем, что ваша армия и ваши офицеры, уйдя из Европы, тем самым уже прекрасно переподготовились. Это и так ясно, без них.
Именно энергию саморазрушения, которая и так сильнее всего на свете, американцы через Гошу и подпитывали. А развал, как и невезение, остановить невозможно.
Не то твое, что ты купил, или завоевал - этого еще недостаточно. А только то по-настоящему и навсегда твое, что ты можешь от других в любую минуту защитить.
Тут еще Рант вызвонил его по мобильному, и сообщил, что Живчик велит приехать на разбор.
Мало того что они с “Христианским университетом” засветились, тут еще мамаша его на квартире “тридцать восьмой” в рог заехала сокамернику авторитета. А Рант, подонок, на Гошу стрелки перевел. Отдельное спасибо и тебе, мама! Ясно теперь, почему она так срочно в Мариуполь умчалась подружек навещать...
Все эти рассуждения и сложные обстоятельства жизни давно сложились в гошиной голове и поэтому промелькнули в одну секунду. Но Гону, странствующему боевику, об этих делах, похоже, ничего не известно. Очевидно, что он случайно на пляж с неба свалился.
Поэтому, уже подъезжая к верхней санаторной площадке, Гоша сказал вовсе не то, что ожидал от него услышать Гон, уверенный, что он испугал Фокусника, и тот потому так долго паузу держит, что трясется от страха:
- Пристрелил бы ты меня прямо сейчас - и дело с концом. Глядя на такую красоту и подохнуть ништяк.
“Во сказанул,” - удивился Гон, и впервые зауважал Гошку.
- Ладно, говори, в чем проблемы, - сказал “крышевик”, как только они вылезли из вагончика фуникулера и направились к левому из двух одинаковых корпусов.
- Проблема одна - где денег взять, остальные решатся сами собой, - ответил Гоша, и спросил, - долго собираешься у нас пробыть?
Гон никогда и ничего делать не собирался, а просто делал, что приходилось. А насчет времени вопрос тоже был не к нему, - потому что долго или коротко, завтра или вчера - ему было без разницы. Из временных перемен, происходящих вокруг него, он иногда замечал только смену сезонов, да и то только из-за некоторой разницы температур. Ни дней, ни, тем более, часов Гон не наблюдал, хотя никогда себя не чувствовал от этого особо счастливым. Поэтому в ответ боевик сделал жест, означающий - а черт его знает!
- В любом случае тебе надо в гражданское переодеться, потому что здесь войны пока нет, - предложил настырный Гоша.
- Артиллерия не применяется, - согласился Гон.
Гоша выделил “крышевику” номер с балконом на море в арендуемом корпусе и сказал:
- Отдохни пока, вечером у нас репетиция, будет на что посмотреть.
- У тебя тут тачка есть? Мне бы в центр съездить, по магазинам прошвырнуться, а то в натуре мне в этих шмотках блатовать без мазы, - сказал Гон и подумал: “Нас с капитаном Стругиным тут наверняка еще помнят. Все-таки с шумом мы тогда за посылкой тут проезжали”.
- Я на машине и приехал. Только раз-два, одна нога там - другая здесь. Моих стриптизерок оставлять надолго нельзя, их разом по койкам растащат.
- Лады! -согласился Гон.
Он снял военную форму, голубую каску, обрубил ножом и превратил в шорты камуфляжные брюки, отрезал длинные рукава тельняшки. Гоша принес ему белые шлепанцы на усиках, неожиданно подошедшие по размеру. За три минуты из всесокрушающего миротворца Гон превратился в расхлябанного пляжного завсегдатая.
Гоша заметил, как Гон из рюкзака положил в карман шорт толстую пачку долларов.
Сели - поехали.
В пыльном, загазованном дизельными моторами “икарусов” воздухе, не было и следа той свежести, которой дышал здесь десантник, когда карабкался вслед за капитаном вон по той горе, чтобы перехватить в туннеле поезд. Гон узнал поворот, на котором они тогда бросили угнанную “Волгу”, и поэтому легко мог сравнить свои дневные и ночные впечатления почти годичной давности.
Сейчас Сочи ему не нравился. А Гоша, напротив, стал явно симпатичнее. И Гон, на примере Гоши, опять заметил, что в последнее время люди, с которыми он встречался раньше, при новой встрече уже не вызывали в нем прежней настороженности. На войне убиваешь незнакомых людей, а в мирное время приходится кончать в основном знакомых. Похоже, он стал от этого дела уставать.
Футболок его размера они никак не могли подобрать. Лотошница подсказала им, что видела большие майки возле порта.
Прямо под возведенным на скале маяком, на бульваре, проходящем вдоль пляжа, в два ряда стояли палатки с множеством пластмассовых финтифлюшек - брелков, зажимов, прищепок, заколок, закладок, детских игрушек, шариковых ручек, водных пистолетов, американских сигарет с молдавским табаком, турецких жвачек, фальшивых косметических наборов известных парижских фирм.
- Словно я опять в Хосте на центральном базаре очутился, - сказал Гон.
- Хоста дальше, ближе к Адлеру, - подсказал Гоша.
“Вот дурак, - подумал Гон, - в первый раз на точно таком же базарчике я побывал в Афганистане, в городе Хосте, на третий день, после как нас забросили на ту войну.”
Там Гон и заметил, что как только переставали стрелять, прямо на развалинах, как плесень, тут же появлялся похожий мусорный товар, и начиналась торговля. Еще в Афгане Гон понял, что торговля посильней войны. Так оно и получилось - барахолка победила.
Протискиваясь дальше между загоревшими и потными покупателями, Гон нашел и разницу - там женщины были в чадре, а мужчины в чалмах, а здесь все были в кепочках- бейсболках.
“Нас в самом деле тогда победили, - решил Гон, - если даже тут, в Сочи, стало точно так же, как было у нас там, в Афгане. А значит мы не зря воевали, как сейчас талдычат по телику эти предатели. Поражение - тоже результат.”
Гон стал примеривать вроде подходящую по размеру футболку и тут же ему пришлось вслепую ловить руку карманника, зацепившую его долларовую пачку. Немедленно сдернув с головы майку, Гон ринулся за ним и увидел, как молодой вор юркнул наверх по какой-то лестнице.
- Ах, сука! - закричал Гоша и рванулся следом.
Доллары были на месте, но воришку следовало наказать.
Оказалось, что паскудник забежал в бильярдную. Гон выволок его из угла и стал подбрасывать к потолку и на лету давать ему пинков.
- Я больше не буду! Я не хотел! Отпусти меня! - орал в ужасе карманник.
Гон наконец поставил вора на пол, повернул и отвесил ему последний могучий удар.
- Ну, как там с моим процентиком, молодой человек? - услышал спецназовец знакомый голос и обернувшись, увидел адмирала в летней форменной сорочке, с кием в руке.
1.
Гон оттянулся на войне по полной. Приехал в Гагры на угнанном еще вместе с капитаном Стругиным БТРе; у прилетевшего в Гудауту ООНовца померил голубую каску и забыл ее отдать, косил в ней под миротворца; с отрядом казаков лазил по тылам, марадерствовал. К осени бои приняли позиционный характер, стычек становилось все меньше, предстояло сидеть в окопах и чего-то ждать. Победа пахнет порохом и потом, пораженье - гноем и трупным запахом. Но хуже всего воняет перемирие, особенно когда война чужая и нет ощущения врага. И это оказалось не по нему.
Война чаще всего происходит из-за земли: люди ее или захватывают или у агрессоров назад отбирают. Люди всегда за землю, за твердь сражаются. Дело это простое и извечное. Точно так же как, например, акула в первую очередь сражается за воду, за водяное пространство вокруг себя, а потом уже голод утоляет. Белобилетник, выродок какой-нибудь, этого понять не может, а остальным и объяснять не надо - война у людей в крови. Кто-то на войне разбогатеть хочет, кто-то - отомстить за погибших, за родных. А для Гона война - лекарство.
читать
Только здесь, у Черного моря начал Гон отходить, поправляться чуток от Афгана. Конечно, не совсем выздоровел, но уже стали сниться ему новые, тутошние мертвые. Ведь по ожесточенности эти бои даже превосходят афганские. Там моджахеды в основном прятались, постреливали исподтишка, и только иногда атаковали окруженные советские части. А здесь - лоб в лоб, кость в кость, дух против духа. А пленных или перебежчиков вообще нет. Для таких, как Гон, эта война - самая подходящая, отпускать стала старая хворь. Из новых жмуриков первым ему приснился Стругин. Обрадовался старший сержант, успел спросить:
- Здорово, капитан! Как там дела?
И в ответ послышалось гулко и издали, как будто не Стругин сам отвечает, а кто-то за него из-за угла говорит:
- Скучно... Тоска... Все тут по разу, а кто и по три, уже убиты..
Гон хотел было спросить - неужели встретимся и повоюем еще вместе? - но Стругин в огорчении махнул рукой, и старший сержант проснулся. Пожалел, что забыл спросить у капитана - с кем же тут, в жизни, Гону нужно разобраться. Ничего, в следующий раз обязательно спросит.
Пойдя на поправку, Гон решил наведаться в Москву, но не дезертировал, а ловко слинял. Протесался в охранники какой-то делегации, в голубой каске сел на российский вертолет и в Сочи полетел. А ту посылочку афганскую с золотишком и “козлиным порошком”, ради которой капитан Стругин погиб, Гон давно в альпинистский рюкзак из того чемодана переложил. Так что трофеи двух войн теперь у него с собой.
Пилот-то кореш его оказался - подходяще квасили с ним и на 23 февраля и на 8 марта на военной базе в Эшерах. На службе время долго тянется, а на войне летит - та-та-та-та-та! - и то ли очередь в небо ушла, то ли опять неделя пролетела.
Короче, летит Гон в Москву через Сочи, а пилот, тоже Костя - тезка его, показывает ему вниз - гляди, мол, чего сейчас будет.
Чего там глядеть? - впереди по курсу другой вертолет с делегацией летит, внизу пустой пляж и морской прибой - а на него уже вдоволь насмотрелся спецназовец.
А Костя-вертолетчик жестами заранее его все предупреждает, чтобы он зрелище знаменитое не пропустил. Псоу перелетели, возле моря отдыхающие появились. Минут через семь вдруг завис Костя-вертолетчик, от сопровождаемых отстал, опасности нет уже никакой.
До снижения у Ми-”восьмерки” низкий курс был, а тут борт винтом чуть ли не волны подстригает. Гон тогда повнимательнее стал глядеть - чего же такое хочет кореш ему показать.
- Ух ты! Вот это красота! Вот это прелести мирной жизни!
Внизу, оказывается, пляж женский, закрытый. И телки, телочки точёно-писаные, буквально метрах в десяти и никаких там бикини - все, как есть, натурально, без самомалейшей тряпицы на всех удивительных местах! Под нежарким солнышком нежатся, загорают, потрясающие такие! А на Гона и Костю-вертолетчика - ноль внимания.
Гон наметанным глазом, напротив, тут же заметил, что какой-то мужичонка, сильно недовольный ветром от несущего винта, среди этих Ев и сам в костюмчике Адама разгуливающий, то есть голенький абсолютно, вдруг начал галькой в боевую машину швыряться. Не пускает, значит, бойцов в свой гарем.
“Ладно, - думает Гон, - пристрелю сейчас эту собаку на сене, и стал было уже снимать с плеча автомат, и вдруг видит - так это же Гоша-напёрсточник! Гошка - Фокусник! Вот так встреча.
А эти девочки, значит, стриптиз-актрисы на морских репетициях!”
- Пока! - заорал Гон прямо в шлемофон Кости - пилота, - Спасибо за все! Я тут схожу!
Открыл дверцу, второпях чуть было рюкзак не забыл, и - бултых! - десантировался в море аккурат промеж двух телок, качающихся попочками вверх на надувных матрасах.
Девочки в воду свалились, визжат, а Гон уже на галечный пляж выбирается.
Казалось бы - ну чего тут хорошего - Фокусника встретить? Любой человек, зная Гошу - ”нижнего” напёрсточника так хорошо, как его Гон знает по многолетней совместной работе, ничего особенно приятного при неожиданной встрече с ним не испытал бы. А Гон прямо как к другу закадычному, вылезает из морской пучины, и даже что-то вроде растяжки какой чувствует на смертельных скулах.
Гоша весь голенький, сплошь волосатый, черный от загара - ну до чего смешной, как макака - метуситься стал, побежал куда-то и - глядь, уже не один возвращается, а с оператором. Тот хотя и в плавках, но не с камерой в руках, а с берданкой.
Но тут даже Гон не выдержал, на топчан присел, какую-то телочку загорающую чуть в лепешку не раздавил, да как захохочет.
Редко в боевой жизни приходится смеяться старшему сержанту. Поэтому со стороны впечатление в этот момент он производит весьма неприятное. Словно камни глотает человек, и при этом ужасно корчится. А ушлый оператор разъяренного секс-режиссера прикладом в бок толкает, у него-то зрительная память профессиональная:
- Шеф, ты что, разве не видишь? “Крыша” подвалила, это же наш “крышевик”! Очередной наезд - все-таки выследили нас...
Жаркий был день, и сильно разогрелся Гоша на солнце, и даже до буйка сегодня не успел еще проплыть, остудиться, но тут его, словно током прошибло, и холодный пот на лбу выступил. Прав Надоленко, - это же сам Гон, собственной персоной, в полной боевой выкладке десантировался к нему в стриптиз-театр. Засуетился Гоша, к топчану подбежал и шортики натянул - неудобно все таки, как-никак, а можно сказать, районное начальство прибыло.
Гон перестал хохотать, а увидел Гошу в шортах и опять засмеялся, но тут уже не так тяжело.
- Мы же с тобой пока еще одного пола, это тебе от них надо прикрываться, - наконец произнес Гон что-то членораздельное, указывая автоматом на собравшихся вокруг голых артисток, с восхищением глядящих на гигантского бойца.
Но, наконец, отсмеялся Гон, даже слезу выступившую смахнул, и спрашивает у Фокусника:
- Ну, что ты, падло, можешь сказать в свое оправдание? - и встал с угрозой, и не в московских стильных штиблетах, а в американских воздушно-десантных ботинках, позаимствованных им в одном из боев под Гумистой. Пусть теперь поболтает Гоша, пусть рот поразевает, ведь он такой разговорчивый. Сам и расскажет, что там в Москве произошло, пока Гон воевал.
- Здорово! С приездом, - нерадостно приветствовал аферист неотвязчивого боевика, - какими судьбами к нашему берегу прибился?
Хитер, очень хитер Гоша, но труслив. Сразу пытается передать обратно Гону эстафетную палочку начавшегося разговора. Но не получится.
- Я не надолго. Хотел тебя прямо с вертолета пристрелить, но потом решил, что успеется. Дай, думаю, сперва старого приятеля навещу, - объяснил Гон.
Поглядел Гоша на рэкетира и видит - да, так оно и есть, хотел Гон его с вертолета кокнуть. За то, наверное, что он камнями в борт кидался.
- Я же не знал, что это ты прилетел. Тут все время над нами вертолеты кружат. Надоели, сил никаких нет. Репетировать мешают. Пойдем, я тебя устрою - расположишься, и поговорим.
Гоша повел дорогого гостя к павильону, расположенному перед железнодорожной насыпью. Павильон был застеклен странно гнутыми рамами, какой-то лекальной линии, похожими на спинку плетеного стула. Во все фигурные рамы были вставлены полированные шестимиллиметровые стекла.
“Вот ювелиром был тот стеклорез,” - подумал Гон.
Он уже видел недавно подобное воздушное строение - в одном из последних горных рейдов, и разбил как раз такие же стекла выстрелами из подствольного гранатомета. Правда, тот павильон стоял не под железнодорожной насыпью, а у самой глади огромного голубого озера - такого холодного, холоднее даже, чем его родная северная река Мезень перед ледоставом. После того боя, в котором из такого же павильона выбили они какой-то отряд, Гон купался в озере, и все удивлялся - как может скопиться столько воды и так высоко в горах. В Афгане чем выше - тем суше, а здесь наоборот.
Короче, штурмовал он уже подобный павильон. Поэтому, на всякий случай, прежде чем войти туда вслед за Фокусником, Гон взял автомат наизготовку. Но оружие ему пока не понадобилось, потому что внутри оказалась маленькая железнодорожная станция - рельсы проложены, и запах старой шпальной пропитки, не выветриваюшийся в полузакрытом помещении. На рельсах, уходящих в гору, стоит обшарпанный двуцветный старый вагон. Подойдя поближе, Гон обратил внимание, что старая белая краска облупилась, а из под нее проступила синяя краска, еще более старая, но гораздо лучше сохранившаяся. Гон обошел торец вагончика и заметил, что из-под белой краски орден какой-то проявился. Гон потер ногтями шелушащиеся лохмотья старой краски и прочел надпись, возникшую радужным полукругом над орденом Победы, и сделанную торжественным красным шрифтом:
“Слава великому Сталину!”
Гон сдернул остатки краски с ордена и увидел в центре бриллиантовой звезды профиль военного с потускневшим золотом на погонах.
- А вот в засаде и сам товарищ Сталин, - пошутил Гон.
- Он тут повсюду запрятался, - подтвердил Гоша.
- Вот кто больше меня народу поубивал. Зачем он это сделал - до сих пор не пойму, - сказал минер спецназа, перехватывая тяжелый рюкзак.
- С людской жадностью боролся. Хотел переделать нас изнутри.
Перрон состоял из одних ступенек, и как только они поднялись по ним и сели на лавочку маленького открытого купе, вагончик тронулся и поехал вверх, прорезая насквозь в своем движении проходящую перпендикулярно основную железнодорожную насыпь.
- Фуникулера, что ли, никогда не видел? - спросил Гоша, заметив, что незваный гость озирается по сторонам.
- Нет, не приходилось. Кто же тут живет?
- Как - кто? - удивился Гоша, - Я со своим театром.
“Вот Гоша ловкий парень - все мы бегаем, суетимся, чтобы только потом когда-нибудь пожить так, как этот Гоша все время - прямо сейчас - живет. В натуре, Латка правильно тогда говорила, что все люди деньги вкладывают в недвижимость, а я их на ветер пускаю. Надо будет на этот миллион долларов, на этот зеленый лимон, который я сейчас надыбал, включая афганскую посылочку, нам с Латкой успеть хоть что-нибудь купить. А то опять разлетятся бабки на всякую ерунду.” И чуть было не спросил Гон у режиссера, не взял ли он и его телку на эти морские гастроли. Но тогда этот хитрый штемпяра сразу сообразит, что Гон “не в курсах”.
- А раньше кто тут жил? - интересуется минер, поскольку вагончик фуникулера все на гору ползет и ползет, а вокруг цветы невозможные, и море темно-синее вырастает и все выпячивается из земли, кажется, еще вот-вот и оно прямо на него, на Гона, блин, и опрокинется.
- Вояки, маршала всякие отдыхали - Конев, Рокоссовский.
“Да, - огорчился про себя Гон, - а мне, хоть еще сто лет воюй, так маршалом и не стать. Если бы я сумел тогда попасть в Рязанское воздушно-десантное училище, то сейчас, наверное, уже был бы, - Гон прикинул годы своей выслуги, поскольку считал, что он как был на военной службе, так и остался - минимум подполковником. Конечно, нищим подполковником. Зато сейчас я побогаче любого маршала,” - утешил себя старший сержант.
А вагончик медленно все поднимается, все лезет вверх, еще метров десять - и прямо на небеса.
- Так почему же ты, Гоша, в заказе оказался, - решил на понте расколоть Гошу “крышевик”.
Но тут уже и Гоша мозгами раскинул, пришел в себя после очередной неожиданности:
“Исполнители особо не интересуются - за что, мол, тебя приговорили, и с жертвами не делятся глубокими размышлениями. Гон в последние месяцы из Москвы куда-то исчез.”
Из-за неурядиц с Латунным и из-за вмешательства Престиж-банка Гоша лишился лучших объектов на “Красных баррикадах”. Деньги у него разлетелись - на взятки, на театр, на аренду, на “крышевые”, а в собственность Гоше так ничего и не досталось.
Чтобы и у Латунного все отняли, Гоша нанес ответный удар и через “Всемирный русский собор” продал за бесценок Престиж-банку все оставшиеся у него акции завода “Красные баррикады”.
Немыслимые баксы, присланные на переквалификацию офицеров, тоже пролетели без толку, а вскоре доллары из США вообще перестали капать. Он и пастора Смита напрягал, и с аудитором Булем через пень-колоду по-английски препирался, только с Калифорнией долларов на пятьсот проговорил. Наконец, гаврики прямо ему сказали, что всё, мол, хорош. Мы, говорят, считаем, что ваша армия и ваши офицеры, уйдя из Европы, тем самым уже прекрасно переподготовились. Это и так ясно, без них.
Именно энергию саморазрушения, которая и так сильнее всего на свете, американцы через Гошу и подпитывали. А развал, как и невезение, остановить невозможно.
Не то твое, что ты купил, или завоевал - этого еще недостаточно. А только то по-настоящему и навсегда твое, что ты можешь от других в любую минуту защитить.
Тут еще Рант вызвонил его по мобильному, и сообщил, что Живчик велит приехать на разбор.
Мало того что они с “Христианским университетом” засветились, тут еще мамаша его на квартире “тридцать восьмой” в рог заехала сокамернику авторитета. А Рант, подонок, на Гошу стрелки перевел. Отдельное спасибо и тебе, мама! Ясно теперь, почему она так срочно в Мариуполь умчалась подружек навещать...
Все эти рассуждения и сложные обстоятельства жизни давно сложились в гошиной голове и поэтому промелькнули в одну секунду. Но Гону, странствующему боевику, об этих делах, похоже, ничего не известно. Очевидно, что он случайно на пляж с неба свалился.
Поэтому, уже подъезжая к верхней санаторной площадке, Гоша сказал вовсе не то, что ожидал от него услышать Гон, уверенный, что он испугал Фокусника, и тот потому так долго паузу держит, что трясется от страха:
- Пристрелил бы ты меня прямо сейчас - и дело с концом. Глядя на такую красоту и подохнуть ништяк.
“Во сказанул,” - удивился Гон, и впервые зауважал Гошку.
- Ладно, говори, в чем проблемы, - сказал “крышевик”, как только они вылезли из вагончика фуникулера и направились к левому из двух одинаковых корпусов.
- Проблема одна - где денег взять, остальные решатся сами собой, - ответил Гоша, и спросил, - долго собираешься у нас пробыть?
Гон никогда и ничего делать не собирался, а просто делал, что приходилось. А насчет времени вопрос тоже был не к нему, - потому что долго или коротко, завтра или вчера - ему было без разницы. Из временных перемен, происходящих вокруг него, он иногда замечал только смену сезонов, да и то только из-за некоторой разницы температур. Ни дней, ни, тем более, часов Гон не наблюдал, хотя никогда себя не чувствовал от этого особо счастливым. Поэтому в ответ боевик сделал жест, означающий - а черт его знает!
- В любом случае тебе надо в гражданское переодеться, потому что здесь войны пока нет, - предложил настырный Гоша.
- Артиллерия не применяется, - согласился Гон.
Гоша выделил “крышевику” номер с балконом на море в арендуемом корпусе и сказал:
- Отдохни пока, вечером у нас репетиция, будет на что посмотреть.
- У тебя тут тачка есть? Мне бы в центр съездить, по магазинам прошвырнуться, а то в натуре мне в этих шмотках блатовать без мазы, - сказал Гон и подумал: “Нас с капитаном Стругиным тут наверняка еще помнят. Все-таки с шумом мы тогда за посылкой тут проезжали”.
- Я на машине и приехал. Только раз-два, одна нога там - другая здесь. Моих стриптизерок оставлять надолго нельзя, их разом по койкам растащат.
- Лады! -согласился Гон.
Он снял военную форму, голубую каску, обрубил ножом и превратил в шорты камуфляжные брюки, отрезал длинные рукава тельняшки. Гоша принес ему белые шлепанцы на усиках, неожиданно подошедшие по размеру. За три минуты из всесокрушающего миротворца Гон превратился в расхлябанного пляжного завсегдатая.
Гоша заметил, как Гон из рюкзака положил в карман шорт толстую пачку долларов.
Сели - поехали.
В пыльном, загазованном дизельными моторами “икарусов” воздухе, не было и следа той свежести, которой дышал здесь десантник, когда карабкался вслед за капитаном вон по той горе, чтобы перехватить в туннеле поезд. Гон узнал поворот, на котором они тогда бросили угнанную “Волгу”, и поэтому легко мог сравнить свои дневные и ночные впечатления почти годичной давности.
Сейчас Сочи ему не нравился. А Гоша, напротив, стал явно симпатичнее. И Гон, на примере Гоши, опять заметил, что в последнее время люди, с которыми он встречался раньше, при новой встрече уже не вызывали в нем прежней настороженности. На войне убиваешь незнакомых людей, а в мирное время приходится кончать в основном знакомых. Похоже, он стал от этого дела уставать.
Футболок его размера они никак не могли подобрать. Лотошница подсказала им, что видела большие майки возле порта.
Прямо под возведенным на скале маяком, на бульваре, проходящем вдоль пляжа, в два ряда стояли палатки с множеством пластмассовых финтифлюшек - брелков, зажимов, прищепок, заколок, закладок, детских игрушек, шариковых ручек, водных пистолетов, американских сигарет с молдавским табаком, турецких жвачек, фальшивых косметических наборов известных парижских фирм.
- Словно я опять в Хосте на центральном базаре очутился, - сказал Гон.
- Хоста дальше, ближе к Адлеру, - подсказал Гоша.
“Вот дурак, - подумал Гон, - в первый раз на точно таком же базарчике я побывал в Афганистане, в городе Хосте, на третий день, после как нас забросили на ту войну.”
Там Гон и заметил, что как только переставали стрелять, прямо на развалинах, как плесень, тут же появлялся похожий мусорный товар, и начиналась торговля. Еще в Афгане Гон понял, что торговля посильней войны. Так оно и получилось - барахолка победила.
Протискиваясь дальше между загоревшими и потными покупателями, Гон нашел и разницу - там женщины были в чадре, а мужчины в чалмах, а здесь все были в кепочках- бейсболках.
“Нас в самом деле тогда победили, - решил Гон, - если даже тут, в Сочи, стало точно так же, как было у нас там, в Афгане. А значит мы не зря воевали, как сейчас талдычат по телику эти предатели. Поражение - тоже результат.”
Гон стал примеривать вроде подходящую по размеру футболку и тут же ему пришлось вслепую ловить руку карманника, зацепившую его долларовую пачку. Немедленно сдернув с головы майку, Гон ринулся за ним и увидел, как молодой вор юркнул наверх по какой-то лестнице.
- Ах, сука! - закричал Гоша и рванулся следом.
Доллары были на месте, но воришку следовало наказать.
Оказалось, что паскудник забежал в бильярдную. Гон выволок его из угла и стал подбрасывать к потолку и на лету давать ему пинков.
- Я больше не буду! Я не хотел! Отпусти меня! - орал в ужасе карманник.
Гон наконец поставил вора на пол, повернул и отвесил ему последний могучий удар.
- Ну, как там с моим процентиком, молодой человек? - услышал спецназовец знакомый голос и обернувшись, увидел адмирала в летней форменной сорочке, с кием в руке.