Михаил Кураев - Коммунальная ретроспектива
КОММУНАЛЬНАЯ РЕТРОСПЕКТИВА
Михаил Кураев. «Приют теней». М. Центполиграф. 2001. 605 стр.
ISBN 5-227-01519-8
(Опубликовано 4 марта 2002 г. в газете «Книжное обозрение»
В словарях лагерной фени - в ссылках на литературные источники - вот где впервые встретилось мне имя Михаила Кураева.
Очень хотелось прочесть его повесть «Петя по дороге в царствие небесное», да в библиотеках, за срочными поделками, все недосуг было взять номер «Знамени» за 1991 год, где эта повесть впервые была опубликована.
А может еще исподволь думалось - раз уж и Шаламов, и Солженицын, и Гинзбург, и Светов с его «Тюрьмой» читаны-перечитаны, может и хватит нам на ближайшие сто, а как бы хотелось, чтобы дал Бог - и на пятьсот лет отойти бы от лагерной тематики, и блатной фени. Ведь давно пора сделать роздых и проявить наконец человечность хотя бы к собственной читательской психике.
Но ни тут то было - новая книга Кураева как раз и открывается этой знаменитой повестью.
Начало 50-х.
На Кольском полуострове, возле северного городка при стройке, как водится, «первой в мире» подземной гидроэлектростанции многочисленные полноразмерные лагеря (возле «промзон»), и редкие лагерьки в тысячу- две тысячи заключенных (для возведения жилых микрорайонов).
Зеки, урки, и вольняшка-водитель, и «хозяин» - начальник ИТУ, который поручает соглядатаям следить за своей женой, которая давно и безошибочно научилась вычислять сексотов, и на скорую руку совокупляется исключительно со своими сексотами, избегая таким образом супружеских разоблачений.
Короче, все та «Атлантида", что, вроде бы, уже "легла на дно».
Но художественный гений, осенивший в давние годы Михаила Кураева, дает всю эту привычную и чуть ли уже не приевшуюся нашему читательскому глазу картину в преломленном восприятии блаженного, юродивого и самозванного милиционера Пети.
С облезлым ментовским жезлом, в самодельной фуражке с красным околышем, бродит безумный Петя по северным дорогам, проложенным между исправительно-трудовыми учреждениями, и раз, а то и два раза в год улучшит минуту, выберет участок трассы, и остановит «Победу» аж самого начальника стройки.
И всесильный начальник вдруг останавливается, и начинает оправдывается перед Петей, что, мол, забыл выписать путевой лист, да еще выгоняет из автомобиля сына-подростка, который попенял отцу, что тот выкаблучивается перед дурачком.
Фантасмагория!
Блаженный юродивый Петя и гибнет потому, что сопричислил себя, слился восторженной и первозданной душой с беспредельной гебистской властью, на десятилетия утвердившейся на бедной северной земле.
Петю застрелил по ошибке солдат, когда юродивый, сменив милицейскую фуражку на кубанку, пускается в погоню за рванувшими в побег заключенными.
На страницах повести Кураев создает потрясающую, вдохновенную оду побегу - от «давно усталый раб замыслил я побег», от толстовского побега - до побега вагонного вора, проигравшего в карты чужую жизнь - с одним, единым, присущим русской душе, мотивом волюшки-воли.
И сквозь Петино - нелепое и искаженное виденье мира, вроде бы давно и навсегда исчезнувшего за напластованием оттепелей, перестроек, и вставаний с колен, возникает совершенно явственная и вполне сегодняшняя картинка - кандидат в депутаты верховного Совета - народный артист Черкасов приехал в город-лагерь на встречу со своим избирателями.
Цитата: «Сколько неслыханного сладострастия и неизведанных наслаждений таит в себе встреча с кандидатом в депутаты. Особенно в ту пору, когда общественное целомудрие достигает совершенства, а политика, утратив свое житейское содержание, перестав наконец быть борьбой за власть, обретает черты исключительно поэтические и достигает ужасающей силы».
Словно не роман читаешь, а нажал на кнопку дистанционника и в ящике возникла до боли знакомая картинка: «Сидя в президиуме Николай Черкасов глубоко и сладко задумывался, ни о чем не думая, прислушивался, повернув голову к оратору, ничего не слыша, и поспешно склонялся над блокнотом и делал запись, когда необходимо было зевнуть.»
Воистину, стрела, пущенная точно в цель, летит вечно!
Еще в книгу вошли роман «Зеркало Монтачки» маленькая повесть «Золотуха по прозвищу Одышка» и рассказы.
«Криминальная сюита» о бытие «гомо советикуса» Монтачки составляет две трети тома,
и дает книге поэтическое - до приторности - название, и является коммунальной ретроспективой.
Александром Сергеевичем Пушкиным сказано: «Воспоминаниями о протекшей юности литература наша далеко вперед не продвинется».
Но пушкинское определение не исключает, что литература может двигаться, да и двигается в романе Кураева далеко - и исключительно! - назад.
Художественная придумка автора - обитатели коммунальной квартирки вдруг перестали видеть себя в зеркалах - не столько литературный прием, сколько почти свершившийся факт.
Хотя, кто его знает, сколько еще будет длиться, точнее, расселяться, этот "почти факт"
Но в романе коммунальное бытование, еще не утратив свою литературную актуальность, уже лишилось зеркального отображения типичных примет и особенностей канувшей социалистической эпохи.
В романном зеркале уже не видна коммунальная типичная очередь дюжины семей в одно место общего пользования, хотя это стояние в различных очередях и длилось в течении 70-ти социалистических лет.
Подобные романные приметы выпукло отличают нашу прошлую жизнь от нынешнего, так сказать, счастливого евросуществования...
Статья была опубликована в газете "Книжное обозрение"
Михаил Кураев. «Приют теней». М. Центполиграф. 2001. 605 стр.
ISBN 5-227-01519-8
(Опубликовано 4 марта 2002 г. в газете «Книжное обозрение»
В словарях лагерной фени - в ссылках на литературные источники - вот где впервые встретилось мне имя Михаила Кураева.
Очень хотелось прочесть его повесть «Петя по дороге в царствие небесное», да в библиотеках, за срочными поделками, все недосуг было взять номер «Знамени» за 1991 год, где эта повесть впервые была опубликована.
А может еще исподволь думалось - раз уж и Шаламов, и Солженицын, и Гинзбург, и Светов с его «Тюрьмой» читаны-перечитаны, может и хватит нам на ближайшие сто, а как бы хотелось, чтобы дал Бог - и на пятьсот лет отойти бы от лагерной тематики, и блатной фени. Ведь давно пора сделать роздых и проявить наконец человечность хотя бы к собственной читательской психике.
Но ни тут то было - новая книга Кураева как раз и открывается этой знаменитой повестью.
Начало 50-х.
На Кольском полуострове, возле северного городка при стройке, как водится, «первой в мире» подземной гидроэлектростанции многочисленные полноразмерные лагеря (возле «промзон»), и редкие лагерьки в тысячу- две тысячи заключенных (для возведения жилых микрорайонов).
Зеки, урки, и вольняшка-водитель, и «хозяин» - начальник ИТУ, который поручает соглядатаям следить за своей женой, которая давно и безошибочно научилась вычислять сексотов, и на скорую руку совокупляется исключительно со своими сексотами, избегая таким образом супружеских разоблачений.
Короче, все та «Атлантида", что, вроде бы, уже "легла на дно».
Но художественный гений, осенивший в давние годы Михаила Кураева, дает всю эту привычную и чуть ли уже не приевшуюся нашему читательскому глазу картину в преломленном восприятии блаженного, юродивого и самозванного милиционера Пети.
С облезлым ментовским жезлом, в самодельной фуражке с красным околышем, бродит безумный Петя по северным дорогам, проложенным между исправительно-трудовыми учреждениями, и раз, а то и два раза в год улучшит минуту, выберет участок трассы, и остановит «Победу» аж самого начальника стройки.
И всесильный начальник вдруг останавливается, и начинает оправдывается перед Петей, что, мол, забыл выписать путевой лист, да еще выгоняет из автомобиля сына-подростка, который попенял отцу, что тот выкаблучивается перед дурачком.
Фантасмагория!
Блаженный юродивый Петя и гибнет потому, что сопричислил себя, слился восторженной и первозданной душой с беспредельной гебистской властью, на десятилетия утвердившейся на бедной северной земле.
Петю застрелил по ошибке солдат, когда юродивый, сменив милицейскую фуражку на кубанку, пускается в погоню за рванувшими в побег заключенными.
На страницах повести Кураев создает потрясающую, вдохновенную оду побегу - от «давно усталый раб замыслил я побег», от толстовского побега - до побега вагонного вора, проигравшего в карты чужую жизнь - с одним, единым, присущим русской душе, мотивом волюшки-воли.
И сквозь Петино - нелепое и искаженное виденье мира, вроде бы давно и навсегда исчезнувшего за напластованием оттепелей, перестроек, и вставаний с колен, возникает совершенно явственная и вполне сегодняшняя картинка - кандидат в депутаты верховного Совета - народный артист Черкасов приехал в город-лагерь на встречу со своим избирателями.
Цитата: «Сколько неслыханного сладострастия и неизведанных наслаждений таит в себе встреча с кандидатом в депутаты. Особенно в ту пору, когда общественное целомудрие достигает совершенства, а политика, утратив свое житейское содержание, перестав наконец быть борьбой за власть, обретает черты исключительно поэтические и достигает ужасающей силы».
Словно не роман читаешь, а нажал на кнопку дистанционника и в ящике возникла до боли знакомая картинка: «Сидя в президиуме Николай Черкасов глубоко и сладко задумывался, ни о чем не думая, прислушивался, повернув голову к оратору, ничего не слыша, и поспешно склонялся над блокнотом и делал запись, когда необходимо было зевнуть.»
Воистину, стрела, пущенная точно в цель, летит вечно!
Еще в книгу вошли роман «Зеркало Монтачки» маленькая повесть «Золотуха по прозвищу Одышка» и рассказы.
«Криминальная сюита» о бытие «гомо советикуса» Монтачки составляет две трети тома,
и дает книге поэтическое - до приторности - название, и является коммунальной ретроспективой.
Александром Сергеевичем Пушкиным сказано: «Воспоминаниями о протекшей юности литература наша далеко вперед не продвинется».
Но пушкинское определение не исключает, что литература может двигаться, да и двигается в романе Кураева далеко - и исключительно! - назад.
Художественная придумка автора - обитатели коммунальной квартирки вдруг перестали видеть себя в зеркалах - не столько литературный прием, сколько почти свершившийся факт.
Хотя, кто его знает, сколько еще будет длиться, точнее, расселяться, этот "почти факт"
Но в романе коммунальное бытование, еще не утратив свою литературную актуальность, уже лишилось зеркального отображения типичных примет и особенностей канувшей социалистической эпохи.
В романном зеркале уже не видна коммунальная типичная очередь дюжины семей в одно место общего пользования, хотя это стояние в различных очередях и длилось в течении 70-ти социалистических лет.
Подобные романные приметы выпукло отличают нашу прошлую жизнь от нынешнего, так сказать, счастливого евросуществования...
Статья была опубликована в газете "Книжное обозрение"