Натан Альтерман, "На дальнем шляхе (Колыбельная)"
Эти стихотворение Натана Альтермана («Седьмая колонка», 4 апреля 1947 года) написано в форме колыбельной-баллады. Его часто называют едва ли не гимном маапилим - нелегальных иммигрантов, которые прибывали в Эрец Исраэль, переплыв море на утлых рыбачьих суденышках. Ансамбль ВМС даже включил песню на этот текст в свой военно-патриотический репертуар (1972 год, музыку написала Наоми Шемер).
Но мне кажется, что значение «Колыбельной» намного глубже. Стихотворение перекликается не столько с частным периодом маапилим, сколько с выходом из галута вообще. Ведь образ дерева на обочине большой дороги символизирует ни что иное, как изгнание. Почти бесплодное, оно (изгнание) сопровождало народ и в дни молитвы, и в дни избиений. И вот теперь оно же превратилось в мачту суденышка, пробивающегося сквозь ночное море к дому, к своей Земле. Но вся штука в том, что эта мачта хранит память о галуте - о дедах и отцах, о молитвах и погромах. Иными словами, мы продолжаем нести свое изгнание с собой - даже тогда, когда на нем закреплен парус, надутый попутным ветром свободы.
Разве не уместно вспомнить это стихотворение именно в конце недели праздника Исхода, праздника Возвращения?
Колыбельная
Спи, мальчик, спи. Кренится ял.
Играют с ветром волны.
На дальнем шляхе дуб стоял
среди равнины вольной.
На дальнем шляхе дуб стоял -
почти без листьев ветки.
Спи, милый, спи. Кренится ял,
надёжен парус крепкий.
Под этим деревом, сынок,
твой дед, как прежде - прадед,
любил укрыться от тревог
в молитвенной отраде.
Вставал под ним, поворотясь
к ерусалимским кущам,
и слёзы проливал, молясь
на пару с Всемогущим.
Об этом мы споём с тобой,
когда пройдёт ненастье.
Спи, мальчик, спи. Шумит прибой,
скрипят тугие снасти.
Спи, милый, спи. Кренится ял,
и ливень льёт холодный.
На дальнем шляхе дуб стоял
суровый и бесплодный.
К нему однажды твой отец
привязан был безвинно,
чтоб сверху видеть мог Творец,
как убивают сына.
И был от крови красен кнут,
и был остёр, как бритва.
Не помогли ни Божий суд,
ни дедова молитва.
Он сполз на землю и лежал,
лицом к Ерусалиму…
Спи, мальчик, спи. Кренится ял,
и даль неодолима.
Попутный ветер свеж и груб,
чернеет берег мрачный.
Спи, милый. Срублен старый дуб -
теперь он служит мачтой.
Он здесь на ялике теперь
стальным кольцом охвачен -
свидетель всех былых потерь
и всей былой удачи.
То скрипнет, то сорвётся в вой,
то плачет, то хохочет -
он как смычок, он как гобой
в морском оркестре ночи.
Он помнит кровь, и боль, и гарь
убитых поколений -
отцовской горести алтарь,
столп дедовских молений.
На дальнем шляхе дуб стоял.
И нет ему изводу…
Спи, мальчик, спи. Кренится ял,
бортом черпает воду.
(пер. с иврита Алекса Тарна)
Но мне кажется, что значение «Колыбельной» намного глубже. Стихотворение перекликается не столько с частным периодом маапилим, сколько с выходом из галута вообще. Ведь образ дерева на обочине большой дороги символизирует ни что иное, как изгнание. Почти бесплодное, оно (изгнание) сопровождало народ и в дни молитвы, и в дни избиений. И вот теперь оно же превратилось в мачту суденышка, пробивающегося сквозь ночное море к дому, к своей Земле. Но вся штука в том, что эта мачта хранит память о галуте - о дедах и отцах, о молитвах и погромах. Иными словами, мы продолжаем нести свое изгнание с собой - даже тогда, когда на нем закреплен парус, надутый попутным ветром свободы.
Разве не уместно вспомнить это стихотворение именно в конце недели праздника Исхода, праздника Возвращения?
Колыбельная
Спи, мальчик, спи. Кренится ял.
Играют с ветром волны.
На дальнем шляхе дуб стоял
среди равнины вольной.
На дальнем шляхе дуб стоял -
почти без листьев ветки.
Спи, милый, спи. Кренится ял,
надёжен парус крепкий.
Под этим деревом, сынок,
твой дед, как прежде - прадед,
любил укрыться от тревог
в молитвенной отраде.
Вставал под ним, поворотясь
к ерусалимским кущам,
и слёзы проливал, молясь
на пару с Всемогущим.
Об этом мы споём с тобой,
когда пройдёт ненастье.
Спи, мальчик, спи. Шумит прибой,
скрипят тугие снасти.
Спи, милый, спи. Кренится ял,
и ливень льёт холодный.
На дальнем шляхе дуб стоял
суровый и бесплодный.
К нему однажды твой отец
привязан был безвинно,
чтоб сверху видеть мог Творец,
как убивают сына.
И был от крови красен кнут,
и был остёр, как бритва.
Не помогли ни Божий суд,
ни дедова молитва.
Он сполз на землю и лежал,
лицом к Ерусалиму…
Спи, мальчик, спи. Кренится ял,
и даль неодолима.
Попутный ветер свеж и груб,
чернеет берег мрачный.
Спи, милый. Срублен старый дуб -
теперь он служит мачтой.
Он здесь на ялике теперь
стальным кольцом охвачен -
свидетель всех былых потерь
и всей былой удачи.
То скрипнет, то сорвётся в вой,
то плачет, то хохочет -
он как смычок, он как гобой
в морском оркестре ночи.
Он помнит кровь, и боль, и гарь
убитых поколений -
отцовской горести алтарь,
столп дедовских молений.
На дальнем шляхе дуб стоял.
И нет ему изводу…
Спи, мальчик, спи. Кренится ял,
бортом черпает воду.
(пер. с иврита Алекса Тарна)
Click to view