Выступление Ворошилова на июньском пленуме 1957 года
Заседание десятое (утреннее, 28 июня)
Председательствующий товарищ. Суслов. Слово имеет тов. Ворошилов.
Ворошилов. Товарищи, я попал, можно сказать, в весьма своеобразное положение - в положение без вины виноватого. Но по мере того, как здесь выступали товарищи, по мере того, как мне становится ясным положением с так называемой антипартийной заговорщической группой, по их собственному признанию, я не могу дальше сидеть и молчать, потому что накапливаются элементы вины, и я уже становлюсь не без «вины», а с «виной» виноватым.
Как же случилось, что заговорщическая группа, которая себя так отрекомендовала, могла меня, человека, ни в каких заговорщических группах не участвовавшего, и, имею честь доложить, участвовать и впредь не собираюсь, да и времени уже осталось мало (смех), как же, повторяю, получилось, что эта антипартийная группа сделал меня причастным к ней? А получилось это потому, что я был слишком убежден и уверен, что разговоры наши о необходимости поговорить в Президиуме ЦК откровенно, начистоту, с тем, чтобы улучшить взаимоотношения и условия работы в нашем узком составе (небольшой ведь состав Президиума), чтобы не было всех тех неприятностей, которые время от времени возникали, были искренними и честными. Разговаривали на эту тему и только об этом, и не раз. Мое полуторамесячное отсутствие тоже сыграло известную роль. За последнее время группировщики, очевидно, сговаривались между собой, спелись, я ничего об этом не знал. Мне об этом не сказали, а если бы сказали, я бы их послал к чертовой бабушке, и на этом дело бы кончилось. Однако разговоры мои с Молотовым, Кагановичем и один раз, кажется, с Маленковым вращались только вокруг вопроса об улучшении взаимоотношений в Президиуме ЦК.
В Президиуме ЦК мы начали обсуждать обычный, я бы сказал, невинный, с моей точки зрения, вопрос. Но уже на первом заседании Президиума этот вопрос вышел за обычные пределы; речи были так длинны, так страстны и сумбурны, что тут уже все перемешалось. И все же я прямо должен, что лично был убежден, уверен, что все эти разговоры, страсти закончатся в Президиуме ЦК. Я даже высказал ту мысль, хорошо, мол, что собрались, наконец высказались все полностью и теперь вопрос будет исчерпан. Оказалось, совсем не так. Именно будучи этак настроенным, я и воспринимал все по-своему, не допускал мысли о чем-либо подобном тому, что произошло на деле. Дорогие товарищи, теперь я вижу, что виноват, глубоко извиняюсь и каюсь в моем страстном, я бы сказал, в нервозном восприятии появления членов ЦК на заседании Президиума Центрального Комитета.
Я ничего такого не только подпольного, не только заговорщического, но просто-напросто чего-то такого неприемлемого, непозволительного, неприличного не видел в том, что у нас происходило. Отсюда и мое реагирование, нехорошее, большевику не свойственное. Но я ведь повторяю, дорогие товарищи, поверьте мне, я не подозревал, что здесь кроется нечто больше того, о чем я думал; поговорим между собой откровенно, по душам, и кончим.
На заседании Президиума ко мне подошел тов. Жуков и говорит: скажи, что происходит? Я ответил: черт его знает. С моей точки зрения, как будто бы ничего серьезного. Я лично ничего не хочу, как только немного улучшить наше положение, привести все в порядок, чтобы не было никаких недоразумений на заседаниях Президиума ЦК. Было так, тов. Жуков?
Жуков. Было.
Ворошилов. Я так сказал тов. Жукову и другим говорил то же самое, когда кончилось заседание, тов. Поспелову, не помню, кажется, и тов. Беляеву - я ничего не хочу. Давайте кончать. И больше того, Никита Сергеевич, на мое такое заявление сказал: я с этим согласен. Вот как получилась эта неприятная история.
Век живи, век учись, и можно оказаться в конце концов идиотом (смех), не понявшим существа дела, скверного, вредного дела.
Я говорю откровенно. Я, товарищи, полностью согласен с тем, что было здесь сказано. Кое-что было сказано резко, было некоторое перебарщивание. Но вопрос настолько важный с партийной точки зрения, настолько серьезно и остров поставлен на Пленуме ЦК, что эти перебарщивания, эти речевые перегибы естественны, они неизбежны. Поэтому я еще и еще раз заявляю, что к группе не только не принадлежал, но даже не знал о ее существовании.
Я знаю Молотова давно, я также знаю Кагановича. Мы были приятелем и часто ругались, расходились по некоторым и большим и малым вопросам и все-таки снова мирились. Я не думал, что они (а они умные люди, старые большевики, но, может быть, немножко запутавшиеся, но все-таки умные люди), я не мог себе представить, чтобы можно было теперь, в наших условиях, какую-то сколотить группу и на что-то рассчитывать. Слушайте, ведь этот Пленум, он решает все вопросы, он является руководящим органом нашей партии.
Голоса. Правильно.
Ворошилов. Если бы даже удалось семерке, как вы правильно подсчитали (смех), «переворот» свершить, это же курам на смех, какой, к черту, переворот? Даже если бы он произошел, то пришли бы сюда члены ЦК, Пленум и здесь перевернули бы вверх ногами «переворотчиков» и выбросили бы вон из этого зала (Смех). И весь «переворот» тут же кончился бы.
Значит, какая-то блажь, какое-то умопомешательство у людей было.
Я, к сожалению, этого не знал и в этом каюсь и признаю, что вы имеете полное право записать, осудить или даже сделать какой-нибудь вывод из создавшегося положения и даже больше того. Это ваше дело, это ваше право.
Но я считаю своим долгом еще и еще раз заверить вас в том, что я был большевиком-ленинцем и остаюсь им все равно, как бы со мной не поступили при наличии этого моего проступка или глупости, недопонимания. Я буду тем, кем был до сих пор, а за все остальное - как хотите судите.
Стр. 423-425. // Молотов, Маленков, Каганович. 1957.
Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы. Под ред. академика А.Н. Яковлева; сост. Н. Ковалева, А. Коротков, С. Мельчин, Ю Сигачев, А Степанов. М.: МФД, 1998 - 848 с. - (Россия. XX век. Документы).
В аннотации к изданию указано, что стенограмма «неправленная».
Запись сделана с помощью m.livejournal.com.
Председательствующий товарищ. Суслов. Слово имеет тов. Ворошилов.
Ворошилов. Товарищи, я попал, можно сказать, в весьма своеобразное положение - в положение без вины виноватого. Но по мере того, как здесь выступали товарищи, по мере того, как мне становится ясным положением с так называемой антипартийной заговорщической группой, по их собственному признанию, я не могу дальше сидеть и молчать, потому что накапливаются элементы вины, и я уже становлюсь не без «вины», а с «виной» виноватым.
Как же случилось, что заговорщическая группа, которая себя так отрекомендовала, могла меня, человека, ни в каких заговорщических группах не участвовавшего, и, имею честь доложить, участвовать и впредь не собираюсь, да и времени уже осталось мало (смех), как же, повторяю, получилось, что эта антипартийная группа сделал меня причастным к ней? А получилось это потому, что я был слишком убежден и уверен, что разговоры наши о необходимости поговорить в Президиуме ЦК откровенно, начистоту, с тем, чтобы улучшить взаимоотношения и условия работы в нашем узком составе (небольшой ведь состав Президиума), чтобы не было всех тех неприятностей, которые время от времени возникали, были искренними и честными. Разговаривали на эту тему и только об этом, и не раз. Мое полуторамесячное отсутствие тоже сыграло известную роль. За последнее время группировщики, очевидно, сговаривались между собой, спелись, я ничего об этом не знал. Мне об этом не сказали, а если бы сказали, я бы их послал к чертовой бабушке, и на этом дело бы кончилось. Однако разговоры мои с Молотовым, Кагановичем и один раз, кажется, с Маленковым вращались только вокруг вопроса об улучшении взаимоотношений в Президиуме ЦК.
В Президиуме ЦК мы начали обсуждать обычный, я бы сказал, невинный, с моей точки зрения, вопрос. Но уже на первом заседании Президиума этот вопрос вышел за обычные пределы; речи были так длинны, так страстны и сумбурны, что тут уже все перемешалось. И все же я прямо должен, что лично был убежден, уверен, что все эти разговоры, страсти закончатся в Президиуме ЦК. Я даже высказал ту мысль, хорошо, мол, что собрались, наконец высказались все полностью и теперь вопрос будет исчерпан. Оказалось, совсем не так. Именно будучи этак настроенным, я и воспринимал все по-своему, не допускал мысли о чем-либо подобном тому, что произошло на деле. Дорогие товарищи, теперь я вижу, что виноват, глубоко извиняюсь и каюсь в моем страстном, я бы сказал, в нервозном восприятии появления членов ЦК на заседании Президиума Центрального Комитета.
Я ничего такого не только подпольного, не только заговорщического, но просто-напросто чего-то такого неприемлемого, непозволительного, неприличного не видел в том, что у нас происходило. Отсюда и мое реагирование, нехорошее, большевику не свойственное. Но я ведь повторяю, дорогие товарищи, поверьте мне, я не подозревал, что здесь кроется нечто больше того, о чем я думал; поговорим между собой откровенно, по душам, и кончим.
На заседании Президиума ко мне подошел тов. Жуков и говорит: скажи, что происходит? Я ответил: черт его знает. С моей точки зрения, как будто бы ничего серьезного. Я лично ничего не хочу, как только немного улучшить наше положение, привести все в порядок, чтобы не было никаких недоразумений на заседаниях Президиума ЦК. Было так, тов. Жуков?
Жуков. Было.
Ворошилов. Я так сказал тов. Жукову и другим говорил то же самое, когда кончилось заседание, тов. Поспелову, не помню, кажется, и тов. Беляеву - я ничего не хочу. Давайте кончать. И больше того, Никита Сергеевич, на мое такое заявление сказал: я с этим согласен. Вот как получилась эта неприятная история.
Век живи, век учись, и можно оказаться в конце концов идиотом (смех), не понявшим существа дела, скверного, вредного дела.
Я говорю откровенно. Я, товарищи, полностью согласен с тем, что было здесь сказано. Кое-что было сказано резко, было некоторое перебарщивание. Но вопрос настолько важный с партийной точки зрения, настолько серьезно и остров поставлен на Пленуме ЦК, что эти перебарщивания, эти речевые перегибы естественны, они неизбежны. Поэтому я еще и еще раз заявляю, что к группе не только не принадлежал, но даже не знал о ее существовании.
Я знаю Молотова давно, я также знаю Кагановича. Мы были приятелем и часто ругались, расходились по некоторым и большим и малым вопросам и все-таки снова мирились. Я не думал, что они (а они умные люди, старые большевики, но, может быть, немножко запутавшиеся, но все-таки умные люди), я не мог себе представить, чтобы можно было теперь, в наших условиях, какую-то сколотить группу и на что-то рассчитывать. Слушайте, ведь этот Пленум, он решает все вопросы, он является руководящим органом нашей партии.
Голоса. Правильно.
Ворошилов. Если бы даже удалось семерке, как вы правильно подсчитали (смех), «переворот» свершить, это же курам на смех, какой, к черту, переворот? Даже если бы он произошел, то пришли бы сюда члены ЦК, Пленум и здесь перевернули бы вверх ногами «переворотчиков» и выбросили бы вон из этого зала (Смех). И весь «переворот» тут же кончился бы.
Значит, какая-то блажь, какое-то умопомешательство у людей было.
Я, к сожалению, этого не знал и в этом каюсь и признаю, что вы имеете полное право записать, осудить или даже сделать какой-нибудь вывод из создавшегося положения и даже больше того. Это ваше дело, это ваше право.
Но я считаю своим долгом еще и еще раз заверить вас в том, что я был большевиком-ленинцем и остаюсь им все равно, как бы со мной не поступили при наличии этого моего проступка или глупости, недопонимания. Я буду тем, кем был до сих пор, а за все остальное - как хотите судите.
Стр. 423-425. // Молотов, Маленков, Каганович. 1957.
Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы. Под ред. академика А.Н. Яковлева; сост. Н. Ковалева, А. Коротков, С. Мельчин, Ю Сигачев, А Степанов. М.: МФД, 1998 - 848 с. - (Россия. XX век. Документы).
В аннотации к изданию указано, что стенограмма «неправленная».
Запись сделана с помощью m.livejournal.com.