Н.Зоркая. «Ностальгия по прошлому»
Статья Натальи Зоркой, выдержки из которой размещаются ниже, примечательна во многих отношениях.
Во-первых, она увидела свет почти десять лет тому назад - в первой половине 2007 г., то есть еще до интервенций в Украину и даже Грузию. Имперский угар, в связи с этим охвативший многих жителей России и шокировавший наблюдателей, как видно, был довольно аккуратно предсказан задолго до того, как у него появилась возможность проявиться столь выпукло.
Во-вторых, один из важнейших выводов данной статьи заключается в том, что массовое сознание нынешнего российского человека мало изменилось по сравнению с советским временем. Иными словами, нынешний homo russicus оказался мало отличим от homo soveticus. Почему? Очевидно, это означает, что только экономических изменений, какими бы они ни были, самих по себе недостаточно для заметных изменений в общественном сознании. И для этого необходимы специальные усилия? Какие? Со стороны кого? Какой интенсивности? Означет ли это, что необходим «отдел пропаганды и агитации наоборот»?
В-третьих, перелом в общественном сознании в сторону популизма, имперскости, агрессивности социологи «старого ВЦИОМА»/нынешнего Левады-центра идентифицировали, самое позднее, в середине 1990-х годов. К этому можно добавить, что этот перелом проявился, возможно, даже еще раньше - в победе партии Жириновского на парламентских выборах в декабре 1993 г. Таким образом, при том, что следует отдать должное путинской пропагандистской машине последних полутора десятилетий, за первый радикальный перелом общественных настроений, случившийся не позже 1993-95 гг., ответственность несет, очевидно, не Путин. Кто?
В-четвертых, данные опросов общественного мнения, широко представленные в статье (не воспроизводятся здесь из-за недостатка места и доступные по ссылке), в общем и целом показывают, что новые (молодые) поколения жителей России оказываются более агрессивными, более ксенофобскими, более пропутинскими, чем предыдущие. Почему?
В-пятых, те же данные (при всей их условности) показывают, что наиболее толерантным, «пролиберальным», «проевропейским» оказывается поколение граждан, кому в 2005-07 годах было от 40 до 54 лет, то есть лица 1956-67 гг. рождения. Следовательно, период их морального, идеологического, политического взросления приходится примерно на 1970-1985 гг., т.е. на т.н. «брежневско-андроповско-черненковский период». Похоже, это не совсем традиционный и не вполне ожидаемый вывод.
Н.Зоркая. «Ностальгия по прошлому», или какие уроки могли усвоить и усвоили молодые
С начала 1990-х годов на молодежь возлагались особые надежды, что она станет первым поколением, которое усвоит западные идеи и демократические принципы и положит начало осмыслению советского прошлого России. Однако годы показали, по мере взросления молодые все больше вписывались в структуру тех массовых ценностных представлений, которые не слишком далеко ушли от советского прошлого, а общий негативный фон настроений, доминировавший до 2006 года, только повышал чувствительность взрослеющих молодых к привычным для советского человека комплексам, стереотипам и предрассудкам.
Молодежь и изменения ценностей
Надежды на восприятие и быстрое усвоение молодежью западных идей и демократических принципов (а не только экономические, технологических достижений) занимали в представлениях либеральных и демократических партий в России одно из ключевых мест. Возможности модернизации российского общества и его экономики непосредственно связывались с рецепцией комплекса идей прав человека, частной собственности, свободы, защиты от произвола со стороны государства. Предполагалось, что в процессе естественной смены поколений произойдет институциональное закрепление подобных представлений, усвоенных молодежью, и постепенное распространение этих установок в обществе, а также - вытеснение прежних советских стереотипов и комплексов. Именно так интерпретировались (в рамках этой логики или идеологии трансформационных процессов) различия мнений молодежи и других социально-демографических групп, зафиксированные в различных опросах Левада-центра на всем протяжении проводимых им (ранее ВЦИОМ) исследований. Поколенческие реакции трактовались как свидетельства идущих в обществе процессов изменения. И действительно, в начале 1990-х годов в ответах молодежи сильнее и отчетливее, чем среди населения в целом проступала приверженность демократическим правам и свободам, значимость ценностей экономического либерализма, ориентации на успех и достижение, большая готовность к взаимодействию и контактам с западными партнерами и т.п. Оценки изменений предполагали двойную оптику: шкала изменений строилась на соотнесении реальных трансформаций с ожидаемыми, а те, в свою очередь, были обусловлены идеальной обобщенной моделью западной демократии и рыночной экономики. Либерально-демократическая идеология программ или сценариев модернизации постсоветского общества и экономики опиралась не на понимание природы советского или эмпирические знания постсоветского общества, а на общие схемы транзитологии и лежащие в их основе ценностные представления. Другими словами, в основе неявных посылок подобных исследований была положена тавтологическая ценностно-методическая схема. В рамках таких представлений межпоколенческие различия в оценках ключевых для модернизационных процессов проблем и вопросов - будь то отношение к частной собственности, к роли государства в управлении экономикой, взаимодействия бизнеса и государства и его правового регулирования, проблематика соблюдения гражданских прав и свобод и пр. - рассматривались как относительно большая заинтересованность молодежи в изменениях, как «либерализм», а их близость с оценками, мнениями и представлениями высокообразованной части населения, специалистов, давала повод считать их более «авторитетными», вводя сюда уже логику «спуска образца» (сверху вниз), от статусно более высоких групп, как бы задающих тон в обществе, к менее авторитетными и готовым к пассивному усвоению группам, усваивающим социальные и культурные образцы и мнения «элиты».
Однако примерно к середине 1990-х гг. в работах «Левада-Центра», основанных на анализе прежде всего «мониторинговых» вопросов, было показано, что приписывание молодежи роли проводников модернизации и носителей новых либерально-демократических ценностей, приверженцев западной модели политической и экономической систем, по сути, выдавало желаемое за действительное. Сравнительный анализ данных по поколениям, возрастным когортам показывал, что «прозападные» ориентации молодых носили преимущественно декларативный (идентификационный) и фазовый характер [1]. То есть по мере взросления молодые все больше вписывались в структуру тех массовых базовых ценностных представлений, которые не слишком далеко ушли от советского прошлого, а общий негативный фон настроений, доминировавший до 2006 года, только повышал чувствительность взрослеющих молодых к привычным для советского человека комплексам, стереотипам и предрассудкам. Значимым отличием молодых от старших поколений были и остаются, по сути, только большая удовлетворенность всеми сферами жизни, включая материальное положение, с одной стороны, а с другой, особенно для самых молодых, - большая чувствительность к проблематике, связанной с национальной или этнической идентичности, большая проницаемость для националистической риторики, вплоть до самых экстремистских ее проявлений.
Пока общий политический климат в стране (примерно до 1998 г.) оставался относительно мягким и либеральным, сохранялась и видимость относительного разнообразия, плюрализма мнений и позиции. Молодежь в это время отличалась большей выраженностью и поляризованностью мнений: она была готова поддерживать в большей мере и право-либеральное крыло политического спектра, так и политиков типа Жириновского. Но по мере укрепления авторитаризма, подчинения СМИ официозу, девальвации избирательных демократических процедур, росту коррупции и проч., все более очевидной становиться ситуация ценностных дефицитов, усиливается роль партикуляристских, в этом смысле домодерных, традиционных ценностных ориентиров, что сопровождается массовым подъемом низовых, архаичных, традиционалистских настроений и представлений инструментализацией подобных настроений кремлевскими политиками [2]. После этого последовал период, отмеченный резким ростом поддержки «путинской вертикали» в молодежной среде, сохраняющейся и по сей день.
Молодежь быстро, за довольно короткие сроки (хотя бы просто в силу больших «жизненных ресурсов»), адаптировавшаяся к социальным и политическим переменам, противопоставлялась массе дезориентированного, «выбитого» из привычной колеи населения (недовольство которого использовали в своих политических играх партии левого или национал-патриотического толка). Возникло парадоксальное явление: молодежь, воспринимаемая другими возрастными группами как носитель нового, новых ценностей, с течением времени и сама стала относиться к себе как к группе или поколенческой когорте, более ценной в определенном плане, чем другие поколения или группы, не прилагая для этого каких-либо особых усилий, не ознаменовав себя в социальном плане особыми достижениями. Молодежь воспринимала свои «привилегированные» позиции, скорее, как нечто закономерное, получив в руки в «готовом виде» свободы и возможности, ранее не доступные для людей старшего возраста, а потому относясь к ним не как к ценностям, а как к само собой разумеющностным условиям индивидуального существования. «Незаслуженность» этой оценки молодежью блокировало как для самого общества, так и для молодых необходимую работу по рационализации задач модернизации, переоценки прошлого, усилия, связанные с пониманием, восприятием, усвоением новых для российского общества идей, правовых представлений, ценностей, понимания ответственности, в том числе и гражданской, национальной, социальной солидарности.
В постсоветском обществе так и не возникло ценностного конфликта поколений, «работа» с которым могла бы стать условием и способом реальных общественных трансформаций. Непроблематизированной, непроработанной, не осознанной осталась вся совокупность проблем, унаследованных от советского прошлого. Главное, что смогло предложить поколение родителей своим детям - это опыт выживания и адаптации. Переломный этап в жизни страны почти исключительно был прожит на «старом багаже» идей, ценностей, комплексов и страхов, с преобладанием во всех слоях и группах общества моделей пассивного выживания и адаптации.
Невостребованный опыт Запада
Обращаясь к истории послевоенной Западной Германии, можно указать, что молодежные волнения 1960-х гг. обнажили глубочайший конфликт поколения родителей, переживших войну, обернувшуюся глубочайшей моральной катастрофой для Германии и первого послевоенного поколения. Немецкие историки, социологи военного поколения свидетельствуют, что на уровне семьи травма проигранной войны, крушения немецкого Рейха оставалась, по меньшей мере, до наступления эпохи «экономического чуда» в общении поколений родителей и детей табуированной и практически вытесненной. В поведении и установках старших поколений доминировали узко прагматические ориентации на выживание, на экономическое восстановление прежнего положения - собственного дома, города, страны.
На уровне социальных институтов западногерманского общества (что особенно важно - системы образования, преподавания и воспитания, других подсистем культуры) шел интенсивный процесс деидеологизации и денацификации. Послевоенное поколение Западной Германии, росло и формировалось как поколение, осмыслявшее и оценивающее свою историю. Открытое миру, оно стремилось вернуться в лоно традиций западных демократий, общеевропейских гуманистических традиций и ценностей.
Напротив, в России и сегодня около трети молодых мечтают видеть страну «великой державой, которую уважают и побаиваются другие страны» (среди населения в среднем людей с такой позицией столько же - 36%, опрос 2006 г.). «Вхождение России в современный мир» упоминается среди молодых жителей крупных городов (опрос 2007 г.) в качестве идеи, которая могла бы «сплотить Россию», лишь каждым десятым (среди населения таких 5%. Общество достигло сплочения, выбрав для этого традиционный для своей истории путь пассивной адаптации и негативной мобилизации, направленной против врагов России. В списке последних опять лидирует «большой» Запад, а в 2000-е гг. к нему явно прибавились представители «бывшего нашего» Запада.
Постсоветское общество не способно расстаться с имперскими амбициями и связанными с ними комплексами превосходства перед другими народами. Неприязнь к другим особенно усиливается, если они живут богаче, свободнее, или если они «бывшие наши», как Прибалтика или страны соцлагеря, которые восприняли крушение советской империи как освобождение и начало нового исторического этапа жизни своей страны. Поиски врагов, «виноватых» во всех отечественных бедах - все это было и остается частью того «культурного капитала», который наследуют без особого сопротивления, постсоветская молодежь.
Бегство от истории
В постсоветском обществе довольно быстро установилось негласное соглашение, своего рода «консенсус» между теми группами и силами, которые стали выступать в роли ведущих культурных и политических элит, и «обществом» или населением. Культурные «элиты», точнее, их суррогаты, масс-медиа, довольно рано (примерно к концу эпохи гласности) отреагировали на обозначившиеся настроения массовых читателей, зрителей, слушателей, скоро уставших от критики советского прошлого, «копания» в советском прошлом, «очернительстве» своей страны и истории. Доля тех, кто считал, что в прессе, в СМИ слишком много внимания уделяется критике прошлого, сталинизма, проблемам массовых репрессий, межнациональных отношений и конфликтов и пр. значительно превышала долю тех, кто считал, что таких материалов недостаточно. Недолгий период либерально-демократического просветительства, лишь наметивший болевые узлы и точки советской истории и советского общества, скоро исчерпал свой потенциал. Этого времени явно не хватило для понимания и анализа, нахлынувших на людей проблем, связанных с распадом советской экономической и политической системы.
Самооправдание «незнанием того, что творилось вокруг», «неучастием», типично для тоталитарных обществ. Оно подавляло и так достаточно слабые желания узнать и разобраться в том, наследниками и носителями какого прошлого является наши страна и общество. Привычное и комфортное состояние неведения воспринималось как «нормальная жизнь» обычного человека, для которого не стоят проблемы моральной ответственности за действия властей, государства, тем более - в прошлом. «Негатив», как теперь выражаются, относящийся к далекому и недавнему прошлому, просто вытеснялся (типично женская, слабая форма психологической защиты - «для меня это слишком тяжело» или другой вариант - «для меня это слишком сложно») из сферы публичного обсуждения, анализа и разбора, постепенно замещаясь играми, различного рода увеселениями и развлечениями, «житейскими ток-шоу» или гламурными сериалами. Особо заинтересованные, «упертые», какое-то время еще могли (теперь уже преимущественно в Интернете) читать «серьезные» газеты, журналы и книги. Но вот обсуждения, полемика, аналитический разбор все больше становилось делом, скорее частным, кружковым или узкоспециальным. Рассказы об «ужасах настоящего» - разгул криминала, мафиозные разборки, катастрофы и пр., обильно поставлялись и поставляются новыми мастерами теле- и киноэкрана и мощно развернувшейся желтой прессы, отлично работая на комплексах и страхах «маленького человека», всякий раз облегченно вздыхающего оттого, что все эти ужасы произошли не с ним. Для пользы и в угоду все того же «обычного» человека, который выглядел перегруженным обрушившейся на него в конце 1980-х информацией о прошлом страны, новый медийный культурный истеблишмент, во взаимодействии и контакте с представителями власти, «разворачивает работу» над позитивным образом советского прошлого, возвращая к жизни такие простые, невинные и человеческие вещи, как старые песни, старые фильмы и любимых героев (сначала более или менее отбирая приемлемое для «новой» России, а потом уже и без всякого разбору, просто «наше», какое есть). Вместо понимания своего прошлого общество успокоилось его как бы невинными стилизациями.
Отношение молодежи к сталинской эпохе и советскому прошлому
Основной источник знаний современной молодежи о сталинской эпохе это не семья, не школа, а СМИ, причем для основной массы опрошенной молодежи (1976-1989 гг. рождения), это СМИ и российское кино (видимо, прежде всего - сериальное) образца 1990-х - начала 2000-х.
<…>
Отношение молодых к сталинской эпохе и Сталину остается внутренне противоречивым [4]. С одной стороны, конечно, ее следует осудить, но с другой - усомниться в оценке, не поверить, что все могло быть так плохо. Половина опрошенных в 2005 году молодых россиян (N=2000) согласились с высказыванием - «Нам нужно больше знать о сталинском периоде, чтобы не повторять ошибок прошлого». Другую половину молодых составили те, кто не считает изучение этой эпохи важным и необходимым. Сюда относятся либо те, кто считает, что изучение прошлого «в нашей нынешней ситуации не отвечает потребностям времени» (25%), либо те, кто согласен с мнением, что «нужно забыть о том, что происходило в период сталинского правления, и двигаться дальше» (18%; 6% - затруднились ответить). Подавляющее большинство молодых (70%) полагает, что «Сталин был непосредственно виноват за заключение в тюрьмы, пытки и смерть миллионов невинных людей», но с суждением «Сталин - жесткий тиран, который не заслуживает ничего, кроме осуждения» согласны были уже только 43% опрошенных молодых (против - 48%). Чуть более половины (55%) разделяют точку зрения (становящуюся сегодня все более популярной), что «Сталин, может быть, допустил некоторые ошибки, но заслуг у него больше, чем недостатков» (не согласны - 33%, 11% затруднились с ответом). Понятно, что главной заслугой Сталина - как для старших, так и теперь уже для молодых - является победа в Великой Отечественной войне, оказывающаяся своего рода индульгенцией за все его грехи и преступления. Величие жертв и сам смысл победы как бы накладывает запрет на осмысление и критический разбор не только самой его фигуры, но и сталинской эпохи в целом. Проблема цены победы для самой страны, ее ближайших соседей, ряда европейских стран - со временем вновь стала, по сути, табуирована, вытеснена на периферию общественного сознания. Непонятой, не осмысленной остается для большинства и само возникновение, суть «фашизма» (а с ним и расизма, антисемитизма, национализма). Гитлер, как и Сталин, постоянно попадают в российских опросах в десятку выдающихся людей «всех времен и народов»; а по данным молодежного опроса 2006 г. (всероссийский репрезентативный опрос, N=1775), Сталин следует «третьим номером», вслед за Пушкиным и Петром I, а Гитлер отстает от него лишь на четыре позиции. Около одной пятой молодых людей (2005 г.) готовы были бы проголосовать за Сталина как за президента страны, если бы он был жив (определенно нет - 51%, каждый десятый затруднился с определенным ответом).
Большинство молодых «унаследовало» от родителей и старших положительный образ брежневской эпохи, в которую в основном выросло поколение их родителей [5]. Чем младше опрошенные, тем реже эта тема затрагивается в разговорах с родителями и их родителями. Косвенно это обстоятельство можно интерпретировать как еще большую «депроблематизацию» советской эпохи для относительно молодых поколений родителей и их детей советской эпохи. Еще реже советское время обсуждается молодыми с «бабушками и дедушками» - поколением, пережившим сталинский террор. По данным этого же опроса примерно одна пятая опрошенных молодых знает о том, что их деды и прадеды были жертвами репрессий сталинского и последующего советского периода, но 20% опрошенных не могут сказать об этом ничего определенного в этом плане о своих прабабушках и прадедушках или других родственниках. Эти данные показательны и для оценки глубины «семейной» памяти.
Вторая мировая война глазами современных россиян
Фундаментальный анализ и историческая оценка советской эпохи тоталитаризма, объективная и полная история Второй мировой войны и советской политики в отношении стран Восточной Европы и Прибалтики, передел Европы и создание социалистического лагеря - все это остается, строго говоря, уделом немногих профессиональных гуманитариев - историков, отчасти - социологов. «Спрос» на это знание со стороны общества, «общественности», и что еще важнее - системы образования едва ли можно считать заметным и значительным.
Дело не только в том, что более половины опрошенных просто не знают о ключевых для судеб стран Восточной Европы и Прибалтики событиях (самые высокие показатели именно среди молодых), объективная и беспристрастная оценка которых так и не была дана на официальном уровне. Транслируемые СМИ оценки этих событий сегодня уже мало чем отличаются от оценок времен советской пропаганды, без видимого сопротивления принимаются на веру и поддерживаются большинством.
Массовое неведение об истории своей собственной страны и, тем более - о последствиях сталинской политики в войне для стран Восточной Европы, образуют благодатную почву поддержки внешнеполитических «акций ненависти», проводимых кремлевскими элитами, выработавших свой особый стиль провокаций и шантажа. В качестве противников в последние годы наряду с Грузией, выдвинулись на передней план не только все прибалтийские страны, но и Польша.
Теперь всякий, кто смеет напомнить о неприглядном для совершенно новой России прошлом, не говоря уже о настоящем, почти автоматом записывается во «вражий стан» [6].
<…>
Распад Союза
Распад Союза превратился в повод обиды на «младших братьев». На протяжении 1990-2000-х гг. доля россиян, сожалеющих о распаде СССР, практически не менялась, составляя около трех пятых всего населения. Не росла и доля тех, кто не сожалел об этом (20-25%; лишь к концу 2006 г. этот показатель составил почти треть - 32% всех опрошенных). Подобное соотношение позиций (значительное преобладание сожалеющих о распаде) фиксировалось на протяжении всех этих лет во всех социально-демографических группах, включая группу молодых (до 29 лет). Спустя полтора десятка лет, отделяющих Россию от этого события, распад советской империи по-прежнему присутствует в массовом сознании как коллективная травма идентичности, которая не была ни осмыслена, ни прожита, ни проработана на уровне общества и его институтов. Доминируют в этом массовом «плаче» комплексы человека несвободного, зависимого и иерархического. Такой «гражданин» чувствует себя «комфортно», только будучи вписанным в систему таких властных отношений, когда проблема индивидуального (и морального) выбора и ответственности как бы передаются «вверх по лестнице», вытесняются, замалчиваются или забалтываются [7]. Зоной индивидуальной ответственности (соответственно выбора, влияния) и социальной заботы - как для старших, так и для молодых выступает исключительно ближний круг - семья, родственники, в гораздо меньшей мере - друзья и коллеги. За этими очень узко очерченными кругами связей, отношений уже не существуют такие же люди, а есть «другие», чужие, не-свои.
Еще один мотив сокрушений по поводу распада советской империи - это устойчивое представление, что его можно было избежать: на протяжении, по меньшей мере, последнего десятилетия, доля придерживавшихся такой оценки абсолютно преобладала над теми, кто считал распад Союза неизбежным (примерно 2:1). Соотношение этих позиций в различных социально-демографических группах было и остается схожим. Массовая распространенность и устойчивость представлений о том, что ни в распаде СССР, ни в распаде социалистического лагеря, ни в перестройке, ни в «гайдаровских реформах», ни в приватизации не было никакой нужды, что этих событий можно и нужно было избежать, «естественным» образом возвращает нас к поискам врагов народа, павшего жертвой этих перемен. Сначала внутри страны (Горбачева, Ельцина, мафии, преступников, кооператоров, олигархов, демократов), а по мере адаптации к новым социальным и политическим рамкам существования - к врагам внешним.
Устойчивость коллективного комплекса травматических переживаний по поводу распада СССР указывает на то, ни в одном из его институтов, обеспечивающих культурное воспроизводство общества за весь постсоветский период не произошло ничего, что можно было бы считать, пользуясь немецким выражением, продуктивной «проработкой прошлого» (Vergangenheitsverarbeitung). Главный смысл ее - глубокое осмысление прошлого, преодоление его негативных последствий в современности. В конце 1990-х гг., в начале «путинского периода», при оценке «потерь», связанных с распадом СССР, в общественном мнении еще доминировали как бы рациональные представления - «разрушение единой экономической системы» (опрос 1999 г. - 60%, первое по частоте упоминание, в пандан к этому - подъем в конце 1990-х оценки остроты проблемы «кризис экономики, спад производства»), хотя политическая «перестройка» середины 1980-х была вызвана именно крахом этой экономической системы. С конца 1990-х к началу 2000-х гг. резко снижается (примерно с 70% до 10%) проблема невыплаты зарплат, пенсий, пособий и пр., соответственно значительно растет индекс субъективной удовлетворенности материальным положением семьи. При весьма незначительном росте реальных доходов она, как нам представляется, становится базой для закрепления пассивного типа адаптации. Именно с этого момента мы видим признаки «активного подключения» одного из главных ресурсов (соответствующих жизненных практик) советского иерархического человека» - «терпения». Культурный капитал «терпения», безусловно, связан с развитыми у советского человека жизненными практиками приспособления и выживания, получившим свое особое развитие в брежневскую эпоху застоя и дефицита, по сути, создавшего (или сохранившего) социальную базу и питательную среду для новейшего расцвета коррупции на всех уровнях жизни общества [8]. Ослабление проблемы невыплаты зарплат, совпавшее с приходом к власти Путина, не могло не способствовать росту массовых представлений о нормализации жизни, особенно для человека, который воспринимает и ценит «работу» почти исключительно как источник средств к существованию. Именно в период ликвидации задолженностей резко возрастает доля людей, считающих, что «жить трудно, но можно терпеть», а также и доля более активных в своих практиках адаптации - тех, кому «приходится вертеться и хвататься за все», чтобы обеспечить себе и своей семье пристойную жизнь. Возвращение «государством» привычного (и высоко ценимого) гарантированного минимума (главное - стабильного заработка) сочетается с ростом позитивных настроений и показателями удовлетворенности своей жизнью, и со стремительным ростом поддержки высшего руководства.
Специфическая российская готовность демонстрировать благодарность «начальству», особенно - высокому, за то, что тебе и так положено («за кефир отдельное спасибо», как говорил Жванецкий), за то, что ты заработал, заслужил (и нелюбовь «одалживаться», в том числе у «ближнего», просить, связанная с неумением и нежеланием быть благодарным другому) указывает на значительные дефициты самоуважения и ущемленное чувство собственного достоинства (того, что ты чего-то стоишь). комплексы униженности и самоуничижения. Собственная значимость удостоверяется, переживается почти исключительно через апелляцию к «высшим» властным инстанциям. Оборотная сторона этого - низкая оценка своих возможностей влиять на происходящее вокруг, сужения сферы своей личной ответственности и возможностей влияния до своего ближайшего круга, что, по сути, предстает и как отказ от социальной значимости личного, морального выбора. Структура социальной идентичности такого человека обусловлена его включенностью во властную вертикаль, прежде всего принадлежностью к государственному целому. Но это же значит, что изменение, тем более - крах, трансформация «великой державы», оборачивается для человека иерархического сильнейшей травмой, повергающей его в состояние фрустрации, дезадаптации и потерянности. Поскольку универсальной, социально закрепленной идеи личной ответственности за происходящее в обществе и стране практически нет, то нет и взаимности. Не возникает сообщество, построенное на основе общих универсальных идей и представлений. А потому нет нужды и в том, чтобы разбираться и понимать происходившее в прошлом и происходящее в настоящем. Процесс «абстрактного» понимания общественного целого предполагает обобщенную фигуру «собеседника», значимого другого, в диалоге, споре, полемике с которым и возникает общее понимание и знание.
За семь лет «путинского правления», отмеченного высокими показателями поддержки президента, особенно среди молодежи, в ряду печалей по поводу распада СССР на первый план выдвигается чувство «утраты принадлежности к великой державе» (в 1999 г. 29%, в конце 2006 г. - 55%). Другие сожаления связаны с утратой роли «большого брата» - «трудно стало свободно путешествовать, поехать на отдых» (с 10% до 23%), «утрачено чувство, что ты повсюду дома» (с 10% до 25%). Устойчивость великодержавных комплексов и непрекращающееся ностальгирование по поводу былого величия, наблюдается сегодня и у нового поколения, подавляющая часть которого выросла уже в постсоветской России. Правда выражаются они главным образом в представлении об «особом пути России», как бы компенсирующим утрату роли супердержавы.
<…>
Абсолютное большинство молодых, опрошенных в 2005 г. (78%) полностью или скорее согласны с прозвучавшим несколько лет назад в устах президента суждением о том, что распад Советского Союза стал величайшей геополитической катастрофой XX в. На этом фоне понятно, что такие «геополитические» последствия распада СССР, как, например, объединение Германии и распад социалистического лагеря также не вызывали у постсоветского человека ни особого энтузиазма ни одобрения. Позиция молодых (причем, только самых молодых) в отношении этих исторических событий, отличается не столько соотношением мнений, сколько тем, что они либо меньше знают, либо меньше интересуются подобными вопросами.
Враги внутренние и внешние: уроки нетерпимости
Нынешнее поколение выросло в такой общественной атмосфере постоянных поисков врагов и виноватых, которые сначала воспринимались почти как личные враги, а по мере нормализации собственной жизни и усиления поддержки «генерального курса» нового руководства, стали квалифицироваться как враги нации и российского государства. Это и кавказцы, и приезжие, и мигранты, особенно нелегальные. Это и те, кто особенно портит образ русского народа - наркоманы (но не пьяницы), проститутки, гомосексуалисты и так далее. Молодые россияне так или иначе знают (но не помнят) о страшной поре сталинских массовых репрессий, когда цена человеческой жизни была сведена к нулю. Подавляющее большинство российского населения демонстрирует яркие черты репрессивного сознания, включающего национализм и ксенофобию.
<…>
Молодежь на этом фоне почти не различима. Это унаследованное от «простого советского человека» репрессивное сознание выступает оборотной стороной униженного, уязвленного в своей неполноценности, зависимости и беззащитности человека, не пытающегося защитить себя от любого произвола - в районном ЖЭКе, поликлинике или отделения ГАИ, налоговой полиции и суде. Молодое «прагматичное» поколение отличает, по большому счету, от этого человеческого типа лишь то, что оно прилично усвоило «правила игры» и скорее способно добиться своих целей.
Весьма низкая - и среди молодежи - оценка соблюдения прав человека в России, и почти поголовное согласие с тем, что не в России, а именно на Западе цена человеческой жизни выше, чем в России, а основное право человека - право на жизнь - реализуется скорее «там», а не «здесь», сочетается с мстительной готовностью ущемлять и поражать в правах «других», особенно тех, кто в меньшинстве, и уж тем более -- если они демонстрируют поведение, отклоняющееся от нормы.
<…>
Россия в окружении врагов
Большинство опрошенных в 2006 г. молодых людей согласны с тем, что сегодня у России есть много врагов. Все больше раскручивающаяся антизападная риторика властей, хотя и вызывает некоторую озабоченность, в целом вполне поддерживается. Самую позитивную оценку внешнеполитического курса России дают именно молодые. Идеи суверенной российской демократии и призывы к необходимости дать отпор на нее посягающим, находит у российской молодежи явный отклик.
<…>
Примечательно, что угроза, исходящая от врагов России, сильнее ощущается именно теми молодыми, кто заявляет о своем интересе к политике - то есть молодежью, декларирующую свою - хоть и пассивную - включенность в политические события.
<…>
Около одной пятой опрошенных молодых квалифицируют себя в политическом плане в качестве сторонников рыночной экономики. Однако важнее, что более половины молодых вообще не придерживаются никаких политических взглядов.
<…>
Партийные приверженности и электоральные ориентации молодежи (к партиям уровень доверия среди молодых выше, чем среди населения, как, правда, и уровень доверия ко всем государственным институтам, особенно - к президенту), то за исключением отношения к КПРФ, они мало чем отличаются от расклада оценок всего населения.
<…>
Набирающая силу среди населения силу «спасительная идея» решения «проблемы 2008 года» путем продления президентского срока вплоть до введения «пожизненного» президентства, то есть добровольный отказ от участия в законной демократической процедуры передачи власти, вызывает особый энтузиазм именно у детей того поколения, чья молодость пришлась на эпоху начала распада советской империи.
Эта растущая готовность связана с полным разочарованием в самой идее демократических выборов. По данным майского опроса 2007 г. лишь 15% опрошенных считали, что то, какие партии пройдут в Государственную Думу на следующих выборах зависит от избирателей, 28% считали, что «от самих партий и их программ», а относительное большинство считали, что это зависит от нынешнего президента или его окружения (в сумме 45%).
http://polit.ru/article/2007/07/29/nostalgy
Во-первых, она увидела свет почти десять лет тому назад - в первой половине 2007 г., то есть еще до интервенций в Украину и даже Грузию. Имперский угар, в связи с этим охвативший многих жителей России и шокировавший наблюдателей, как видно, был довольно аккуратно предсказан задолго до того, как у него появилась возможность проявиться столь выпукло.
Во-вторых, один из важнейших выводов данной статьи заключается в том, что массовое сознание нынешнего российского человека мало изменилось по сравнению с советским временем. Иными словами, нынешний homo russicus оказался мало отличим от homo soveticus. Почему? Очевидно, это означает, что только экономических изменений, какими бы они ни были, самих по себе недостаточно для заметных изменений в общественном сознании. И для этого необходимы специальные усилия? Какие? Со стороны кого? Какой интенсивности? Означет ли это, что необходим «отдел пропаганды и агитации наоборот»?
В-третьих, перелом в общественном сознании в сторону популизма, имперскости, агрессивности социологи «старого ВЦИОМА»/нынешнего Левады-центра идентифицировали, самое позднее, в середине 1990-х годов. К этому можно добавить, что этот перелом проявился, возможно, даже еще раньше - в победе партии Жириновского на парламентских выборах в декабре 1993 г. Таким образом, при том, что следует отдать должное путинской пропагандистской машине последних полутора десятилетий, за первый радикальный перелом общественных настроений, случившийся не позже 1993-95 гг., ответственность несет, очевидно, не Путин. Кто?
В-четвертых, данные опросов общественного мнения, широко представленные в статье (не воспроизводятся здесь из-за недостатка места и доступные по ссылке), в общем и целом показывают, что новые (молодые) поколения жителей России оказываются более агрессивными, более ксенофобскими, более пропутинскими, чем предыдущие. Почему?
В-пятых, те же данные (при всей их условности) показывают, что наиболее толерантным, «пролиберальным», «проевропейским» оказывается поколение граждан, кому в 2005-07 годах было от 40 до 54 лет, то есть лица 1956-67 гг. рождения. Следовательно, период их морального, идеологического, политического взросления приходится примерно на 1970-1985 гг., т.е. на т.н. «брежневско-андроповско-черненковский период». Похоже, это не совсем традиционный и не вполне ожидаемый вывод.
Н.Зоркая. «Ностальгия по прошлому», или какие уроки могли усвоить и усвоили молодые
С начала 1990-х годов на молодежь возлагались особые надежды, что она станет первым поколением, которое усвоит западные идеи и демократические принципы и положит начало осмыслению советского прошлого России. Однако годы показали, по мере взросления молодые все больше вписывались в структуру тех массовых ценностных представлений, которые не слишком далеко ушли от советского прошлого, а общий негативный фон настроений, доминировавший до 2006 года, только повышал чувствительность взрослеющих молодых к привычным для советского человека комплексам, стереотипам и предрассудкам.
Молодежь и изменения ценностей
Надежды на восприятие и быстрое усвоение молодежью западных идей и демократических принципов (а не только экономические, технологических достижений) занимали в представлениях либеральных и демократических партий в России одно из ключевых мест. Возможности модернизации российского общества и его экономики непосредственно связывались с рецепцией комплекса идей прав человека, частной собственности, свободы, защиты от произвола со стороны государства. Предполагалось, что в процессе естественной смены поколений произойдет институциональное закрепление подобных представлений, усвоенных молодежью, и постепенное распространение этих установок в обществе, а также - вытеснение прежних советских стереотипов и комплексов. Именно так интерпретировались (в рамках этой логики или идеологии трансформационных процессов) различия мнений молодежи и других социально-демографических групп, зафиксированные в различных опросах Левада-центра на всем протяжении проводимых им (ранее ВЦИОМ) исследований. Поколенческие реакции трактовались как свидетельства идущих в обществе процессов изменения. И действительно, в начале 1990-х годов в ответах молодежи сильнее и отчетливее, чем среди населения в целом проступала приверженность демократическим правам и свободам, значимость ценностей экономического либерализма, ориентации на успех и достижение, большая готовность к взаимодействию и контактам с западными партнерами и т.п. Оценки изменений предполагали двойную оптику: шкала изменений строилась на соотнесении реальных трансформаций с ожидаемыми, а те, в свою очередь, были обусловлены идеальной обобщенной моделью западной демократии и рыночной экономики. Либерально-демократическая идеология программ или сценариев модернизации постсоветского общества и экономики опиралась не на понимание природы советского или эмпирические знания постсоветского общества, а на общие схемы транзитологии и лежащие в их основе ценностные представления. Другими словами, в основе неявных посылок подобных исследований была положена тавтологическая ценностно-методическая схема. В рамках таких представлений межпоколенческие различия в оценках ключевых для модернизационных процессов проблем и вопросов - будь то отношение к частной собственности, к роли государства в управлении экономикой, взаимодействия бизнеса и государства и его правового регулирования, проблематика соблюдения гражданских прав и свобод и пр. - рассматривались как относительно большая заинтересованность молодежи в изменениях, как «либерализм», а их близость с оценками, мнениями и представлениями высокообразованной части населения, специалистов, давала повод считать их более «авторитетными», вводя сюда уже логику «спуска образца» (сверху вниз), от статусно более высоких групп, как бы задающих тон в обществе, к менее авторитетными и готовым к пассивному усвоению группам, усваивающим социальные и культурные образцы и мнения «элиты».
Однако примерно к середине 1990-х гг. в работах «Левада-Центра», основанных на анализе прежде всего «мониторинговых» вопросов, было показано, что приписывание молодежи роли проводников модернизации и носителей новых либерально-демократических ценностей, приверженцев западной модели политической и экономической систем, по сути, выдавало желаемое за действительное. Сравнительный анализ данных по поколениям, возрастным когортам показывал, что «прозападные» ориентации молодых носили преимущественно декларативный (идентификационный) и фазовый характер [1]. То есть по мере взросления молодые все больше вписывались в структуру тех массовых базовых ценностных представлений, которые не слишком далеко ушли от советского прошлого, а общий негативный фон настроений, доминировавший до 2006 года, только повышал чувствительность взрослеющих молодых к привычным для советского человека комплексам, стереотипам и предрассудкам. Значимым отличием молодых от старших поколений были и остаются, по сути, только большая удовлетворенность всеми сферами жизни, включая материальное положение, с одной стороны, а с другой, особенно для самых молодых, - большая чувствительность к проблематике, связанной с национальной или этнической идентичности, большая проницаемость для националистической риторики, вплоть до самых экстремистских ее проявлений.
Пока общий политический климат в стране (примерно до 1998 г.) оставался относительно мягким и либеральным, сохранялась и видимость относительного разнообразия, плюрализма мнений и позиции. Молодежь в это время отличалась большей выраженностью и поляризованностью мнений: она была готова поддерживать в большей мере и право-либеральное крыло политического спектра, так и политиков типа Жириновского. Но по мере укрепления авторитаризма, подчинения СМИ официозу, девальвации избирательных демократических процедур, росту коррупции и проч., все более очевидной становиться ситуация ценностных дефицитов, усиливается роль партикуляристских, в этом смысле домодерных, традиционных ценностных ориентиров, что сопровождается массовым подъемом низовых, архаичных, традиционалистских настроений и представлений инструментализацией подобных настроений кремлевскими политиками [2]. После этого последовал период, отмеченный резким ростом поддержки «путинской вертикали» в молодежной среде, сохраняющейся и по сей день.
Молодежь быстро, за довольно короткие сроки (хотя бы просто в силу больших «жизненных ресурсов»), адаптировавшаяся к социальным и политическим переменам, противопоставлялась массе дезориентированного, «выбитого» из привычной колеи населения (недовольство которого использовали в своих политических играх партии левого или национал-патриотического толка). Возникло парадоксальное явление: молодежь, воспринимаемая другими возрастными группами как носитель нового, новых ценностей, с течением времени и сама стала относиться к себе как к группе или поколенческой когорте, более ценной в определенном плане, чем другие поколения или группы, не прилагая для этого каких-либо особых усилий, не ознаменовав себя в социальном плане особыми достижениями. Молодежь воспринимала свои «привилегированные» позиции, скорее, как нечто закономерное, получив в руки в «готовом виде» свободы и возможности, ранее не доступные для людей старшего возраста, а потому относясь к ним не как к ценностям, а как к само собой разумеющностным условиям индивидуального существования. «Незаслуженность» этой оценки молодежью блокировало как для самого общества, так и для молодых необходимую работу по рационализации задач модернизации, переоценки прошлого, усилия, связанные с пониманием, восприятием, усвоением новых для российского общества идей, правовых представлений, ценностей, понимания ответственности, в том числе и гражданской, национальной, социальной солидарности.
В постсоветском обществе так и не возникло ценностного конфликта поколений, «работа» с которым могла бы стать условием и способом реальных общественных трансформаций. Непроблематизированной, непроработанной, не осознанной осталась вся совокупность проблем, унаследованных от советского прошлого. Главное, что смогло предложить поколение родителей своим детям - это опыт выживания и адаптации. Переломный этап в жизни страны почти исключительно был прожит на «старом багаже» идей, ценностей, комплексов и страхов, с преобладанием во всех слоях и группах общества моделей пассивного выживания и адаптации.
Невостребованный опыт Запада
Обращаясь к истории послевоенной Западной Германии, можно указать, что молодежные волнения 1960-х гг. обнажили глубочайший конфликт поколения родителей, переживших войну, обернувшуюся глубочайшей моральной катастрофой для Германии и первого послевоенного поколения. Немецкие историки, социологи военного поколения свидетельствуют, что на уровне семьи травма проигранной войны, крушения немецкого Рейха оставалась, по меньшей мере, до наступления эпохи «экономического чуда» в общении поколений родителей и детей табуированной и практически вытесненной. В поведении и установках старших поколений доминировали узко прагматические ориентации на выживание, на экономическое восстановление прежнего положения - собственного дома, города, страны.
На уровне социальных институтов западногерманского общества (что особенно важно - системы образования, преподавания и воспитания, других подсистем культуры) шел интенсивный процесс деидеологизации и денацификации. Послевоенное поколение Западной Германии, росло и формировалось как поколение, осмыслявшее и оценивающее свою историю. Открытое миру, оно стремилось вернуться в лоно традиций западных демократий, общеевропейских гуманистических традиций и ценностей.
Напротив, в России и сегодня около трети молодых мечтают видеть страну «великой державой, которую уважают и побаиваются другие страны» (среди населения в среднем людей с такой позицией столько же - 36%, опрос 2006 г.). «Вхождение России в современный мир» упоминается среди молодых жителей крупных городов (опрос 2007 г.) в качестве идеи, которая могла бы «сплотить Россию», лишь каждым десятым (среди населения таких 5%. Общество достигло сплочения, выбрав для этого традиционный для своей истории путь пассивной адаптации и негативной мобилизации, направленной против врагов России. В списке последних опять лидирует «большой» Запад, а в 2000-е гг. к нему явно прибавились представители «бывшего нашего» Запада.
Постсоветское общество не способно расстаться с имперскими амбициями и связанными с ними комплексами превосходства перед другими народами. Неприязнь к другим особенно усиливается, если они живут богаче, свободнее, или если они «бывшие наши», как Прибалтика или страны соцлагеря, которые восприняли крушение советской империи как освобождение и начало нового исторического этапа жизни своей страны. Поиски врагов, «виноватых» во всех отечественных бедах - все это было и остается частью того «культурного капитала», который наследуют без особого сопротивления, постсоветская молодежь.
Бегство от истории
В постсоветском обществе довольно быстро установилось негласное соглашение, своего рода «консенсус» между теми группами и силами, которые стали выступать в роли ведущих культурных и политических элит, и «обществом» или населением. Культурные «элиты», точнее, их суррогаты, масс-медиа, довольно рано (примерно к концу эпохи гласности) отреагировали на обозначившиеся настроения массовых читателей, зрителей, слушателей, скоро уставших от критики советского прошлого, «копания» в советском прошлом, «очернительстве» своей страны и истории. Доля тех, кто считал, что в прессе, в СМИ слишком много внимания уделяется критике прошлого, сталинизма, проблемам массовых репрессий, межнациональных отношений и конфликтов и пр. значительно превышала долю тех, кто считал, что таких материалов недостаточно. Недолгий период либерально-демократического просветительства, лишь наметивший болевые узлы и точки советской истории и советского общества, скоро исчерпал свой потенциал. Этого времени явно не хватило для понимания и анализа, нахлынувших на людей проблем, связанных с распадом советской экономической и политической системы.
Самооправдание «незнанием того, что творилось вокруг», «неучастием», типично для тоталитарных обществ. Оно подавляло и так достаточно слабые желания узнать и разобраться в том, наследниками и носителями какого прошлого является наши страна и общество. Привычное и комфортное состояние неведения воспринималось как «нормальная жизнь» обычного человека, для которого не стоят проблемы моральной ответственности за действия властей, государства, тем более - в прошлом. «Негатив», как теперь выражаются, относящийся к далекому и недавнему прошлому, просто вытеснялся (типично женская, слабая форма психологической защиты - «для меня это слишком тяжело» или другой вариант - «для меня это слишком сложно») из сферы публичного обсуждения, анализа и разбора, постепенно замещаясь играми, различного рода увеселениями и развлечениями, «житейскими ток-шоу» или гламурными сериалами. Особо заинтересованные, «упертые», какое-то время еще могли (теперь уже преимущественно в Интернете) читать «серьезные» газеты, журналы и книги. Но вот обсуждения, полемика, аналитический разбор все больше становилось делом, скорее частным, кружковым или узкоспециальным. Рассказы об «ужасах настоящего» - разгул криминала, мафиозные разборки, катастрофы и пр., обильно поставлялись и поставляются новыми мастерами теле- и киноэкрана и мощно развернувшейся желтой прессы, отлично работая на комплексах и страхах «маленького человека», всякий раз облегченно вздыхающего оттого, что все эти ужасы произошли не с ним. Для пользы и в угоду все того же «обычного» человека, который выглядел перегруженным обрушившейся на него в конце 1980-х информацией о прошлом страны, новый медийный культурный истеблишмент, во взаимодействии и контакте с представителями власти, «разворачивает работу» над позитивным образом советского прошлого, возвращая к жизни такие простые, невинные и человеческие вещи, как старые песни, старые фильмы и любимых героев (сначала более или менее отбирая приемлемое для «новой» России, а потом уже и без всякого разбору, просто «наше», какое есть). Вместо понимания своего прошлого общество успокоилось его как бы невинными стилизациями.
Отношение молодежи к сталинской эпохе и советскому прошлому
Основной источник знаний современной молодежи о сталинской эпохе это не семья, не школа, а СМИ, причем для основной массы опрошенной молодежи (1976-1989 гг. рождения), это СМИ и российское кино (видимо, прежде всего - сериальное) образца 1990-х - начала 2000-х.
<…>
Отношение молодых к сталинской эпохе и Сталину остается внутренне противоречивым [4]. С одной стороны, конечно, ее следует осудить, но с другой - усомниться в оценке, не поверить, что все могло быть так плохо. Половина опрошенных в 2005 году молодых россиян (N=2000) согласились с высказыванием - «Нам нужно больше знать о сталинском периоде, чтобы не повторять ошибок прошлого». Другую половину молодых составили те, кто не считает изучение этой эпохи важным и необходимым. Сюда относятся либо те, кто считает, что изучение прошлого «в нашей нынешней ситуации не отвечает потребностям времени» (25%), либо те, кто согласен с мнением, что «нужно забыть о том, что происходило в период сталинского правления, и двигаться дальше» (18%; 6% - затруднились ответить). Подавляющее большинство молодых (70%) полагает, что «Сталин был непосредственно виноват за заключение в тюрьмы, пытки и смерть миллионов невинных людей», но с суждением «Сталин - жесткий тиран, который не заслуживает ничего, кроме осуждения» согласны были уже только 43% опрошенных молодых (против - 48%). Чуть более половины (55%) разделяют точку зрения (становящуюся сегодня все более популярной), что «Сталин, может быть, допустил некоторые ошибки, но заслуг у него больше, чем недостатков» (не согласны - 33%, 11% затруднились с ответом). Понятно, что главной заслугой Сталина - как для старших, так и теперь уже для молодых - является победа в Великой Отечественной войне, оказывающаяся своего рода индульгенцией за все его грехи и преступления. Величие жертв и сам смысл победы как бы накладывает запрет на осмысление и критический разбор не только самой его фигуры, но и сталинской эпохи в целом. Проблема цены победы для самой страны, ее ближайших соседей, ряда европейских стран - со временем вновь стала, по сути, табуирована, вытеснена на периферию общественного сознания. Непонятой, не осмысленной остается для большинства и само возникновение, суть «фашизма» (а с ним и расизма, антисемитизма, национализма). Гитлер, как и Сталин, постоянно попадают в российских опросах в десятку выдающихся людей «всех времен и народов»; а по данным молодежного опроса 2006 г. (всероссийский репрезентативный опрос, N=1775), Сталин следует «третьим номером», вслед за Пушкиным и Петром I, а Гитлер отстает от него лишь на четыре позиции. Около одной пятой молодых людей (2005 г.) готовы были бы проголосовать за Сталина как за президента страны, если бы он был жив (определенно нет - 51%, каждый десятый затруднился с определенным ответом).
Большинство молодых «унаследовало» от родителей и старших положительный образ брежневской эпохи, в которую в основном выросло поколение их родителей [5]. Чем младше опрошенные, тем реже эта тема затрагивается в разговорах с родителями и их родителями. Косвенно это обстоятельство можно интерпретировать как еще большую «депроблематизацию» советской эпохи для относительно молодых поколений родителей и их детей советской эпохи. Еще реже советское время обсуждается молодыми с «бабушками и дедушками» - поколением, пережившим сталинский террор. По данным этого же опроса примерно одна пятая опрошенных молодых знает о том, что их деды и прадеды были жертвами репрессий сталинского и последующего советского периода, но 20% опрошенных не могут сказать об этом ничего определенного в этом плане о своих прабабушках и прадедушках или других родственниках. Эти данные показательны и для оценки глубины «семейной» памяти.
Вторая мировая война глазами современных россиян
Фундаментальный анализ и историческая оценка советской эпохи тоталитаризма, объективная и полная история Второй мировой войны и советской политики в отношении стран Восточной Европы и Прибалтики, передел Европы и создание социалистического лагеря - все это остается, строго говоря, уделом немногих профессиональных гуманитариев - историков, отчасти - социологов. «Спрос» на это знание со стороны общества, «общественности», и что еще важнее - системы образования едва ли можно считать заметным и значительным.
Дело не только в том, что более половины опрошенных просто не знают о ключевых для судеб стран Восточной Европы и Прибалтики событиях (самые высокие показатели именно среди молодых), объективная и беспристрастная оценка которых так и не была дана на официальном уровне. Транслируемые СМИ оценки этих событий сегодня уже мало чем отличаются от оценок времен советской пропаганды, без видимого сопротивления принимаются на веру и поддерживаются большинством.
Массовое неведение об истории своей собственной страны и, тем более - о последствиях сталинской политики в войне для стран Восточной Европы, образуют благодатную почву поддержки внешнеполитических «акций ненависти», проводимых кремлевскими элитами, выработавших свой особый стиль провокаций и шантажа. В качестве противников в последние годы наряду с Грузией, выдвинулись на передней план не только все прибалтийские страны, но и Польша.
Теперь всякий, кто смеет напомнить о неприглядном для совершенно новой России прошлом, не говоря уже о настоящем, почти автоматом записывается во «вражий стан» [6].
<…>
Распад Союза
Распад Союза превратился в повод обиды на «младших братьев». На протяжении 1990-2000-х гг. доля россиян, сожалеющих о распаде СССР, практически не менялась, составляя около трех пятых всего населения. Не росла и доля тех, кто не сожалел об этом (20-25%; лишь к концу 2006 г. этот показатель составил почти треть - 32% всех опрошенных). Подобное соотношение позиций (значительное преобладание сожалеющих о распаде) фиксировалось на протяжении всех этих лет во всех социально-демографических группах, включая группу молодых (до 29 лет). Спустя полтора десятка лет, отделяющих Россию от этого события, распад советской империи по-прежнему присутствует в массовом сознании как коллективная травма идентичности, которая не была ни осмыслена, ни прожита, ни проработана на уровне общества и его институтов. Доминируют в этом массовом «плаче» комплексы человека несвободного, зависимого и иерархического. Такой «гражданин» чувствует себя «комфортно», только будучи вписанным в систему таких властных отношений, когда проблема индивидуального (и морального) выбора и ответственности как бы передаются «вверх по лестнице», вытесняются, замалчиваются или забалтываются [7]. Зоной индивидуальной ответственности (соответственно выбора, влияния) и социальной заботы - как для старших, так и для молодых выступает исключительно ближний круг - семья, родственники, в гораздо меньшей мере - друзья и коллеги. За этими очень узко очерченными кругами связей, отношений уже не существуют такие же люди, а есть «другие», чужие, не-свои.
Еще один мотив сокрушений по поводу распада советской империи - это устойчивое представление, что его можно было избежать: на протяжении, по меньшей мере, последнего десятилетия, доля придерживавшихся такой оценки абсолютно преобладала над теми, кто считал распад Союза неизбежным (примерно 2:1). Соотношение этих позиций в различных социально-демографических группах было и остается схожим. Массовая распространенность и устойчивость представлений о том, что ни в распаде СССР, ни в распаде социалистического лагеря, ни в перестройке, ни в «гайдаровских реформах», ни в приватизации не было никакой нужды, что этих событий можно и нужно было избежать, «естественным» образом возвращает нас к поискам врагов народа, павшего жертвой этих перемен. Сначала внутри страны (Горбачева, Ельцина, мафии, преступников, кооператоров, олигархов, демократов), а по мере адаптации к новым социальным и политическим рамкам существования - к врагам внешним.
Устойчивость коллективного комплекса травматических переживаний по поводу распада СССР указывает на то, ни в одном из его институтов, обеспечивающих культурное воспроизводство общества за весь постсоветский период не произошло ничего, что можно было бы считать, пользуясь немецким выражением, продуктивной «проработкой прошлого» (Vergangenheitsverarbeitung). Главный смысл ее - глубокое осмысление прошлого, преодоление его негативных последствий в современности. В конце 1990-х гг., в начале «путинского периода», при оценке «потерь», связанных с распадом СССР, в общественном мнении еще доминировали как бы рациональные представления - «разрушение единой экономической системы» (опрос 1999 г. - 60%, первое по частоте упоминание, в пандан к этому - подъем в конце 1990-х оценки остроты проблемы «кризис экономики, спад производства»), хотя политическая «перестройка» середины 1980-х была вызвана именно крахом этой экономической системы. С конца 1990-х к началу 2000-х гг. резко снижается (примерно с 70% до 10%) проблема невыплаты зарплат, пенсий, пособий и пр., соответственно значительно растет индекс субъективной удовлетворенности материальным положением семьи. При весьма незначительном росте реальных доходов она, как нам представляется, становится базой для закрепления пассивного типа адаптации. Именно с этого момента мы видим признаки «активного подключения» одного из главных ресурсов (соответствующих жизненных практик) советского иерархического человека» - «терпения». Культурный капитал «терпения», безусловно, связан с развитыми у советского человека жизненными практиками приспособления и выживания, получившим свое особое развитие в брежневскую эпоху застоя и дефицита, по сути, создавшего (или сохранившего) социальную базу и питательную среду для новейшего расцвета коррупции на всех уровнях жизни общества [8]. Ослабление проблемы невыплаты зарплат, совпавшее с приходом к власти Путина, не могло не способствовать росту массовых представлений о нормализации жизни, особенно для человека, который воспринимает и ценит «работу» почти исключительно как источник средств к существованию. Именно в период ликвидации задолженностей резко возрастает доля людей, считающих, что «жить трудно, но можно терпеть», а также и доля более активных в своих практиках адаптации - тех, кому «приходится вертеться и хвататься за все», чтобы обеспечить себе и своей семье пристойную жизнь. Возвращение «государством» привычного (и высоко ценимого) гарантированного минимума (главное - стабильного заработка) сочетается с ростом позитивных настроений и показателями удовлетворенности своей жизнью, и со стремительным ростом поддержки высшего руководства.
Специфическая российская готовность демонстрировать благодарность «начальству», особенно - высокому, за то, что тебе и так положено («за кефир отдельное спасибо», как говорил Жванецкий), за то, что ты заработал, заслужил (и нелюбовь «одалживаться», в том числе у «ближнего», просить, связанная с неумением и нежеланием быть благодарным другому) указывает на значительные дефициты самоуважения и ущемленное чувство собственного достоинства (того, что ты чего-то стоишь). комплексы униженности и самоуничижения. Собственная значимость удостоверяется, переживается почти исключительно через апелляцию к «высшим» властным инстанциям. Оборотная сторона этого - низкая оценка своих возможностей влиять на происходящее вокруг, сужения сферы своей личной ответственности и возможностей влияния до своего ближайшего круга, что, по сути, предстает и как отказ от социальной значимости личного, морального выбора. Структура социальной идентичности такого человека обусловлена его включенностью во властную вертикаль, прежде всего принадлежностью к государственному целому. Но это же значит, что изменение, тем более - крах, трансформация «великой державы», оборачивается для человека иерархического сильнейшей травмой, повергающей его в состояние фрустрации, дезадаптации и потерянности. Поскольку универсальной, социально закрепленной идеи личной ответственности за происходящее в обществе и стране практически нет, то нет и взаимности. Не возникает сообщество, построенное на основе общих универсальных идей и представлений. А потому нет нужды и в том, чтобы разбираться и понимать происходившее в прошлом и происходящее в настоящем. Процесс «абстрактного» понимания общественного целого предполагает обобщенную фигуру «собеседника», значимого другого, в диалоге, споре, полемике с которым и возникает общее понимание и знание.
За семь лет «путинского правления», отмеченного высокими показателями поддержки президента, особенно среди молодежи, в ряду печалей по поводу распада СССР на первый план выдвигается чувство «утраты принадлежности к великой державе» (в 1999 г. 29%, в конце 2006 г. - 55%). Другие сожаления связаны с утратой роли «большого брата» - «трудно стало свободно путешествовать, поехать на отдых» (с 10% до 23%), «утрачено чувство, что ты повсюду дома» (с 10% до 25%). Устойчивость великодержавных комплексов и непрекращающееся ностальгирование по поводу былого величия, наблюдается сегодня и у нового поколения, подавляющая часть которого выросла уже в постсоветской России. Правда выражаются они главным образом в представлении об «особом пути России», как бы компенсирующим утрату роли супердержавы.
<…>
Абсолютное большинство молодых, опрошенных в 2005 г. (78%) полностью или скорее согласны с прозвучавшим несколько лет назад в устах президента суждением о том, что распад Советского Союза стал величайшей геополитической катастрофой XX в. На этом фоне понятно, что такие «геополитические» последствия распада СССР, как, например, объединение Германии и распад социалистического лагеря также не вызывали у постсоветского человека ни особого энтузиазма ни одобрения. Позиция молодых (причем, только самых молодых) в отношении этих исторических событий, отличается не столько соотношением мнений, сколько тем, что они либо меньше знают, либо меньше интересуются подобными вопросами.
Враги внутренние и внешние: уроки нетерпимости
Нынешнее поколение выросло в такой общественной атмосфере постоянных поисков врагов и виноватых, которые сначала воспринимались почти как личные враги, а по мере нормализации собственной жизни и усиления поддержки «генерального курса» нового руководства, стали квалифицироваться как враги нации и российского государства. Это и кавказцы, и приезжие, и мигранты, особенно нелегальные. Это и те, кто особенно портит образ русского народа - наркоманы (но не пьяницы), проститутки, гомосексуалисты и так далее. Молодые россияне так или иначе знают (но не помнят) о страшной поре сталинских массовых репрессий, когда цена человеческой жизни была сведена к нулю. Подавляющее большинство российского населения демонстрирует яркие черты репрессивного сознания, включающего национализм и ксенофобию.
<…>
Молодежь на этом фоне почти не различима. Это унаследованное от «простого советского человека» репрессивное сознание выступает оборотной стороной униженного, уязвленного в своей неполноценности, зависимости и беззащитности человека, не пытающегося защитить себя от любого произвола - в районном ЖЭКе, поликлинике или отделения ГАИ, налоговой полиции и суде. Молодое «прагматичное» поколение отличает, по большому счету, от этого человеческого типа лишь то, что оно прилично усвоило «правила игры» и скорее способно добиться своих целей.
Весьма низкая - и среди молодежи - оценка соблюдения прав человека в России, и почти поголовное согласие с тем, что не в России, а именно на Западе цена человеческой жизни выше, чем в России, а основное право человека - право на жизнь - реализуется скорее «там», а не «здесь», сочетается с мстительной готовностью ущемлять и поражать в правах «других», особенно тех, кто в меньшинстве, и уж тем более -- если они демонстрируют поведение, отклоняющееся от нормы.
<…>
Россия в окружении врагов
Большинство опрошенных в 2006 г. молодых людей согласны с тем, что сегодня у России есть много врагов. Все больше раскручивающаяся антизападная риторика властей, хотя и вызывает некоторую озабоченность, в целом вполне поддерживается. Самую позитивную оценку внешнеполитического курса России дают именно молодые. Идеи суверенной российской демократии и призывы к необходимости дать отпор на нее посягающим, находит у российской молодежи явный отклик.
<…>
Примечательно, что угроза, исходящая от врагов России, сильнее ощущается именно теми молодыми, кто заявляет о своем интересе к политике - то есть молодежью, декларирующую свою - хоть и пассивную - включенность в политические события.
<…>
Около одной пятой опрошенных молодых квалифицируют себя в политическом плане в качестве сторонников рыночной экономики. Однако важнее, что более половины молодых вообще не придерживаются никаких политических взглядов.
<…>
Партийные приверженности и электоральные ориентации молодежи (к партиям уровень доверия среди молодых выше, чем среди населения, как, правда, и уровень доверия ко всем государственным институтам, особенно - к президенту), то за исключением отношения к КПРФ, они мало чем отличаются от расклада оценок всего населения.
<…>
Набирающая силу среди населения силу «спасительная идея» решения «проблемы 2008 года» путем продления президентского срока вплоть до введения «пожизненного» президентства, то есть добровольный отказ от участия в законной демократической процедуры передачи власти, вызывает особый энтузиазм именно у детей того поколения, чья молодость пришлась на эпоху начала распада советской империи.
Эта растущая готовность связана с полным разочарованием в самой идее демократических выборов. По данным майского опроса 2007 г. лишь 15% опрошенных считали, что то, какие партии пройдут в Государственную Думу на следующих выборах зависит от избирателей, 28% считали, что «от самих партий и их программ», а относительное большинство считали, что это зависит от нынешнего президента или его окружения (в сумме 45%).
http://polit.ru/article/2007/07/29/nostalgy