Награды и оплеухи: казус пана К-ского
Я как-то писал про тех или иных советских деятелей второго плана. Не то чтобы вызвало значительный интерес, но люди тем не менее комментировали, даже перепосты случались. Дай-ка продолжу. Ибо читаю тут региональное по середине ХХ века - и регулярно маячит один колоритный персонаж. Собрал в кучку найденное - и кое-что прелюбопытное вышло. Кому интересно - усаживайтесь поудобнее.
Итак, Евгений Петрович Колущинский. Как бывало со многими в то время, родился (произошло это в Самарской губернии в 1902 году) и вырос. По словам внучки (о которой речь впереди), «дед был не очень образован "с точки зрения вузов", но у него за плечами была классическая гимназия и знание пяти языков». Интересная деталь - царская гимназия это всё равно что советский универ (недаром внучка постоянно подчёркивала его «образование необычайной широты»), а уж языки... За такое недолго было и в лишенцы загреметь. ЕП в реалиях времени сориентировался быстро и, дабы предотвратить нежелательное развитие событий, вступил в комсомол, потом в партию. Его тут же взяли с оборот и стали направлять то туда, то сюда, перебрасывая с одного «фронта работ» на другой без какой-либо системы: «народное образование», профсоюзы, инспекция труда, отдел снабжения... Но это для тех лет нормально - людей не хватало, любого сколько-нибудь толкового постоянно бросали на «прорывы». Успокоение пришло в 1931-м, когда ЕП выдвинули директором табачно-махорочного совхоза, на каковой должности он и проработал почти все 1930-е.
Совхозы - государственные аграрные предприятия - как-то выпали из поля зрения историков, а между тем на них соввласть возлагала большие надежды (колхозы, например, предполагалось в ближайшей перспективе осовхозить) и снабжала в первоочередном порядке. Несмотря на это, они, прямо скажем, не блистали, будучи мучимы теми же проблемами, что и формально независимые колхозы: прежде всего убыточными ценами на продукцию, не покрывавшими затрат на производство, порочным методом планирования «от достигнутого», затруднениями с механизацией работ, некомпетентным руководством из центра и мн. др. Плюс доля их в аграрном производстве была невелика, и в целом они скорее выполняли рекламно-пропагандистскую функцию («вносили свой вклад в распространение идей социализма по всему миру»), нежели способствовали какому бы то ни было прогрессу в сельхозе.
Тем не менее, Колущинский себя зарекомендовал, и в мае 1938-го его выдвинули на партийно-советскую работу. Все понимают, конечно, что это за год такой и каким образом тогда карьеры делались. ЕП, собственно, того же призыва, что и Брежнев, например, Косыгин, Устинов, другие будущие «звёзды» политики 40-60-х. Террор им, по какой-то причине не попавшим в мясорубку, расчистил путь (и думается, что в этой расчистке фигуранты не могли так или иначе не поучаствовать), потому взлетали счастливчики стремительно. Вот и ЕП сразу шагнул широко: сначала стал первым секретарём райкома, год спустя - секретарём Саратовского обкома по кадрам, ещё через год - вторым секретарём обкома.
До первой роли оставался лишь шаг - но в 1942-м его перебросили первым запредом совнаркома в... Чечено-ингушскую АССР! И тут коллизия, отражённая во многих онлайн-публикациях, а красноречивее всего - в Википедии: в биографии написано, что с 1943 года Колущинский работал председателем Красноярского крайисполкома, а буквально по соседству, в таблице, указано, что ту же должность он занял в марте 1944-го. Последнее, кстати, подтверждает «официальный портал Красноярского края», а это значит, что ЕП не мог остаться в стороне от депортации чечено-ингушей, проведённой в феврале того года! За что, надо думать, и был вознаграждён высоким постом.
В Красноярске Колущинский задержался больше чем на 10 лет. Предисполкома (что краевого, что областного) - должность своеобразная: формально вроде руководитель исполнительной ветви власти, а на деле этакий приказчик при истинном хозяине - персеке край (или об-) кома. Впрочем, расстраиваться не стоило - из руководителей исполкомов нередко «выдвигали» начальников региональных парторганизаций, это была своего рода тренировочная ступень. ЕП, надо полагать, сие осознавал - и в ожидании судьбоносного решения начал осваиваться.
Так это у него хорошо получалось, что уже осенью 1946-го на «руководящих работников крайкома ВКП(б) и крайисполкома» - в том числе на него - поступила в ЦК ВКП(б) докладная «О незаконных расходах и излишествах». Таковые тов. председатель допускал без видимого стеснения, но в Москве решили, что это просто дурное влияние персека Аристова. Обоих отечески предупредили, что при повторении привлекут к строгой ответственности.
А заодно предоставили возможность исправиться: шла пора сбора урожая. В тот год Совдеп постигла тяжелейшая засуха, поэтому хлеб из села буквально выбивали. Вот, к примеру, телеграмма Маленкова Аристову и Колущинскому: «Сейчас на районы, колхозы и совхозы требуется гораздо больший нажим, чем это имело место до сих пор. Нужны более крутые меры и большая строгость в руководстве... Надо заставить райкомы партии, райисполкомы решительно провернуть дело в сторону безусловного выполнения государственного плата хлебозаготовок... создать в каждом районе края действительно напряжённую обстановку в работе... во что бы то ни стало выполнить государственный план... повысить требовательность... привести в действие систему предупреждений... привлекать к строгой ответственности». Такое, впрочем, творилось по всей стране, и неудивительно, что за время голодомора (1946-48) только умерло - от голода и болезней - от 1 до 2 миллионов человек. В свете этого восхищённые слова внучки («Он доводил кампании советской власти до конца») звучат зловеще. В то же время понятно, за какие такие заслуги люди типа Колущинского пользовались теми благами, которыми они пользовались (в подробностях - чуть ниже, а здесь можно о финансовой составляющей узнать).
А если кому интересно, как именно проходили хлебозаготовительные кампании в 1930-40-е и какие последствия они имели, приглашаю почитать статью одного из самых ярких исследователей советской аграрной истории В.А. Ильиных в журнале «Российская история» (c. 130-143).
Наш герой как-то умел совмещать награды и оплеухи. Весной 1949-го он в числе большой группы партийно-советских работников края получил орден Ленина - за «успехи, достигнутые в деле расширения посевных площадей... повышения урожайности в колхозах и совхозах, выполнения плана хлебозаготовок». К художествам Колущинского на полях и пашнях ещё вернусь, станет понятно, чего стоили его награды (данный орден - вовсе не последний). А уже летом секретариат ЦК рассматривал дело работников Красноярского мясопромтреста, «расхищавших длительное время в крупных размерах мясопродукты и спирт». Колущинский и Аристов, констатировали в Москве, «не вскрыли преступлений работников треста и не сделали необходимых политических выводов».
В сентябре же работник крайисполкома, видимо, узнавший об этом деле, осмелился написать письмо самому аж Молотову, в котором бестрепетно сорвал покровы: «К-ский ведёт свой образ жизни не как коммунист и советский работник, а как перерожденец (польский пан), доказательством чему является следующее. На улице Маркса К-ский занимает большой двухэтажный дом, в котором ранее размещались одновременно гостиница крайисполкома и общежитие работников милиции. На верхнем этаже живет сам К-ский, а нижний этаж занимает его бездельник сын, тогда как многие работники советского и государственного аппарата не имеют возможности получить хотя бы одну комнату. Для оборудования своей квартиры, квартиры сына и своего кабинета К-кий позабирал из государственного музея, лечкомиссии и дома отдыха крайисполкома ковры, бронзовые и фарфоровые украшения, художественные картины, кровати, мебель, постельное бельё. К-ский списал путём жульнических махинаций за счёт расходов крайисполкома полные гарнитуры мягкой мебели, изготовленные для себя лично и для бывшего зав. общим отделом Б-ва. Не довольствуясь вышеуказанным, К-ский держит начальника Госохотинспекции Р-ва как своего главного егеря, который по указанию К-ского организовал в Ужурском и Емельяновском районах на сотнях гектаров колхозной и государственной земли личные охотничьи угодья для пана К-ского… Обозлены колхозники, которым под страхом привлечения к уголовной ответственности было запрещено охотиться в этих лесах. Многие из колхозников, рабочих и служащих были оштрафованы на большие суммы за то, что они посмели по своему незнанию случайно забрести в личные охотничьи угодья “пана” К-ского. Всю войну и после войны К-ский в неограниченном количестве по запискам и без записок бесплатно получал с мясокомбината колбасные изделия, из спиртотреста спирт, с пивзавода - пиво».
Вот так вот. Если подобное позволял себе декоративный дурилка, то можете себе представить, какие просторы открывались перед держателем истинной власти. И это в то время, когда даже в краевом центре «денег на жилищное строительство катастрофически не хватало. Люди жили в землянках и полуземлянках, в бараках по нескольку семей в одной комнате, в общежитиях, большинство из которых обветшало и не подлежало ремонту... На одного красноярца в среднем приходилось 3,3 кв. метра жилплощади». Впрочем, такая ситуация - что с жильём для простонародья, что с проделками партейно-советских - наблюдалась по всей стране.
Как бы то ни было, сигнал в ЦК партии поступил. Мы помним, что Главный Орган обещал за этакие безобразия строгую ответственность. Тут, наверное, можно было бы подумать, что конец немного предсказуем, однако получилось более по-другому: остался пан Колущинский сидеть, где сидел. Ему, конечно, для проформы влепили выговор («за недостойное поведение и нарушение государственной дисциплины в расходовании государственных средств») - чтобы, видимо, вдругорядь не шибко светился, - но на дальнейшем жизненном пути вся эта суета никак не сказалась. Уже в марте 1950-го, к примеру, он благополучно переизбрался в Верховный совет СССР.
Но что Колущинский! Его хозяина Аристова, просто по одной только должности заляпанного в махинациях по макушку, просто переместили на аналогичную должность в Челябинскую область (предыдущий персек Белобородов... проворовался и был забран в Москву - «в распоряжение ЦК ВКП(б)». Но не пугайтесь, ничего дурного с ним не стряслось). Вот здесь персека попытались выставить простачком-наивнячком, жертвой гадких, несносных подчинённых во главе с ЕП - и всё бы ничего, да только он и на новом месте умудрился оскандалиться - опять по части злоупотреблений, да ещё публично (обвинения по его адресу, пишет историк, «выплеснулись на челябинские улицы и в переулки, во дворы и в подворотни, проникли в квартиры горожан, на территории заводов и фабрик, в многочисленные учреждения»). Тут терпение Сталина истекло, он убедился, что такому прохвосту не место в региональном руководстве, - и осенью 1952-го сделал его членом президиума и секретарём ЦК КПСС, а также заведующим отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов, т.е. главным кадровиком партии. Видимо, с расчётом завалить работой так, чтобы времени ни на что больше не оставалось (сарказм). Да, умел великий вождь наказывать!
Колущинский между тем служил кем служил - пережил ещё одного персека, срабатывался с очередным... Но пленительной весной 1955-го Счастье вдруг в тишине постучалось в двери: выдвинули наконец-то первым секретарём!!11 Только не Красноярского крайкома, а Омского обкома. Не очень понятное пока решение: Хрущёв, подобно Сталину в своё время, целенаправленно ставил на руководящие посты в регионах своих питомцев, но пан К-ский никак с новым «руководителем и отцом» не пересекался, во всяком случае по биографии этого не прослеживается. И вот, всё ж таки был сочтён достойным править. В 1956-м его ещё до кучи ввели полноправным несгибаемым членом и в ареопаг - ЦК КПСС.
А тут ещё и его давний приятель и покрыватель Аристов, весной 1953-го сброшенный с московского Олимпа аж в Хабаровск, начал новое движение вверх. Летом 1955-го он вернулся в Москву секретарём ЦК и снова стал курировал административные органы, через что появился у Колущинского в столице бонусный заступник и благодетель. Во как сложилось!
В общем, «достиг я высшей власти» (пусть и на региональном уровне). Облечённый таким доверием, ЕП расстарался - и вскоре отхватил уже второй орден Ленина: за «достигнутые успехи в освоении целинных и залежных земель, уборке урожая и сдаче хлеба государству в 1956 году» (область «дала стране» 110 млн пудов). Когда тебя начальство любит, то и работается хорошо, не правда ли? Надо сказать, Колущинскому очень нравилось работать именно под началом «дорогого Никиты Сергеевича», чего он и не думал скрывать. На пленуме ЦК в декабре 1958-го смело, честно бросил в зал: «Разве так относились раньше к партийным работникам? Ничего похожего не было. А сейчас к нам - секретарям обкомов, райкомов партии, к другим работникам - настоящее товарищеское, уважительное отношение». Мда. Прямо скажем, вот уж кому-кому, а Колущинскому бы посовеститься хулить раньшее отношение! Но где членство в КП - и где совесть...
В начале 1959-го ЕП снова проявил себя в Москве: поехал делегатом на внеочередной съезд КПСС, где был избран в секретариат собрания и активно выступил с порицанием «охвостья антипартийной группы». ЦК, по его мнению, проявил «особую гуманность в отношении Булганина, Первухина, Сабурова, но они не сделали из этого никаких выводов». Первухин, например, «хитрит, выкручивается, хочет уйти от ответственности… Вместо того, чтобы рассказать съезду о своей подленькой роли, о том, что был вместе с грязной заговорщической группой, и чистосердечно раскаяться перед съездом». Понятно, конечно, что всё это неизобретательный спектакль по сталинским ещё лекалам, в котором каждый - и порицатели, и порицаемые - играл свою роль, заранее расписанную. Но кто-то не лез топтать уже давно поверженных - а кто-то более наоборот.
«Руководитель и отец» отвечал ретивому ставленнику взаимностью. Колущинского переизбрали в состав ЦК, а в конце года его пиджак украсился очередным знаком отличия - медалью «За трудовую доблесть». Таковая случилась во время предпринятого Хрущёвым рывка в сельхозпроизводстве - только кто-то на местах ударял по молоку и мясу, а ЕП - по зерну (благо аграрная специализация области прежде всего зерновая). А ещё, конечно, истово насаждал кукурузу, заставляя отдавать ей лучшие пахотные земли.
Он вообще вёл себя ничуть не менее свободно, чем в Красноярске - и даже более, ибо наконец-то стал всевластным хозяином целой провинции. Например, уничтожил историческую достопримечательность города - Тарские ворота, поставленные ещё при основании Омска в XVIII веке. Персек жил неподалёку, в шикарном двухэтажном особняке XIX века постройки, где раньше военный суд располагался. Ворота чем-то ему мешали, и в 1959-м он приказал их снести, протесты горожан во внимание не приняли. Тогда же разрушили первое каменное строение в истории города - Воскресенский военный собор. «Теперь на этом месте ворвавшийся в старую Омскую крепость степной ветер поднимает пыль», - писал спустя несколько лет местный краевед. Красоту былого ЕП решил заменить красотой нового - «превратить город в цветущий сад». Засадил его разными-всякими цветами, заезжие персонажи просто обалдевали. С местными, правда, не проконсультировались - может, у кого аллергия или ещё какие реакции организма, а главное - грязи в городе от клумб развелось видимо-невидимо и свидетельствуют, что «проблема не решена до сих пор». Омичам при нём вообще не везло: в 1955-м запустили знаменитый ныне нефтеперерабатывающий завод, разрушивший городскую планировку, а вот когда зашла речь об открытии университета, пан персек резко воспротивился, мол, мне и с нефтяниками хлопот хватает. И пришлось радостного события ждать ещё двадцать лет.
В бытовом плане с переездом в Омск у ЕП ничего не изменилось. Местный историк пишет: «Моральный облик номенклатуры данного времени сочетает в себе преемственность сталинского периода, где приветствовались чинопочитание, осуждение коллег, обвинённых вышестоящим начальством, с новациями "оттепели", когда смягчаются санкции за совершаемые нарушения партийного кодекса. Это привело к заметному росту аморальных поступков - пьянству, морально-бытовому разложению и т.д. ... Первым секретарям крайкомов, обкомов и ЦК компартий союзных республик разрешалось не платить за пользование дачами, за амортизацию мебели в их квартирах, за пользование домашним телефоном, за излишки занимаемой ими жилой площади. Членам семей первых секретарей обкомов КПСС за счёт партийного бюджета выдавались льготные санаторные путёвки, которые оплачивались ими лишь наполовину».
Видите, как здорово. А благоволение «дорогого Никиты Сереевича» позволяло надеяться на дальнейший скачок в карьере - перевод на работу в Москву, в ЦК. Вообще догонянием США по мясу и прочему зерну с молоком хотели воспользоваться многие регионалы, желавшие покорить новые высоты. Но... В 1960-м дутые рекорды начали лопаться один за другим. Началось всё с общеизвестного «рязанского дела» - и покатилось: Тула, Ставрополье, Курган, Воронеж, Киров...
Дошло и до Омска - причём на сей раз взбунтовался не какой-то там штафирка из облисполкома, а первый секретарь одного из райкомов! «В области допущен грубый обман государства, связанный с хлебом, - сигнализировал смельчак по фамилии Авдеев. - Нарушения продолжаются. Прошу разрешения лично доложить». И доложил! Только не Хрущёву, которому писал, а завсельхозотделом ЦК, - но и то дело. История оказалась, в общем-то, обыкновенной. 1959-й выдался урожайным, сдали государству много зерна. Но из-за особенностей советского планирования на следующий год сдавать предстояло ещё больше. Урожай к тому оснований не давал, поэтому начали - по методе приснопамятных лет коллективизации - выгребать всё подчистую, вплоть до семенного зерна. Авдеев мягко сообщил, что ЕП об этих фактах «знал» - означало это, что делалось всё по его указанию (благо опыт в этом деле у него, как мы знаем, имелся богатый). В область приехала комиссия из центра, которая выяснила не только вышеупомянутое, но и то, что «имели место приписки», и то, что один и тот же хлеб сдавали дважды, и много ещё обнаружила всяких остроумных трюков и фокусов.
Колущинского решили, видимо, поберечь. Вместо него влепили выговор второму секретарю обкома, а высечь захотели, конечно же, заявившего о безобразиях. «Инициативники не нужны»(с). Да только Авдеев оказался не робкого десятка - на бюро обкома «учинил дебош», загнал пана персека под стол, членов бюро разогнал по приёмным, а сам с сорванного заседания «ушёл».
К слову, у омских партейцев, видимо, в привычке было бунтовать. Так, в 1948-м они на отчётно-выборной облпартконференции насовали в панамку тогдашнему персеку Румянцеву, которого вскоре после этого конфуза «отозвали в Москву». А в 1951-м даже смогли добиться того, чтобы персеком обкома - вопреки большевицкому обычаю - назначили местного выдвиженца. Правда, усидел тот всего несколько месяцев, а очередной омич стал в своей же области «первым» только в 1987-м.
В общем оскоромился ЕП по полной программе. И если «залёт» по хозчасти теоретически мог бы ещё сойти с рук (хотя неистовый Никита Сергеевич, который, если верить воспоминаниям зятя, «воспринимал вранье как личную обиду», гонял провинившихся регионалов с должностей просто табунами), то вот оплеуха (пусть фигуральная) от подчинённого оказалась подлинным конфузом, безнадёжно испортившим реноме. На бюро, конечно, лишних людей не присутствовало - однако присутствовали все те, кто мог бы донести о произошедшем куда надо. Правда, падение произошло не сразу: сначала Колущинский получил всего-то лишь партвзыскание, а в апреле 1961-го даже был единогласно переизбран персеком на пленуме обкома. Но дни в руководящем кресле оказались сочтены, и уже в августе его по личному распоряжению Хрущёва удолили, заменив ставропольцем Сергеем Манякиным.
Тот стал самым молодым в РСФСР персеком и правил Омщиной без малого 26 лет, став через то рекордистом среди руководителей крайкомов и обкомов. О принятом хозяйстве написал в мемуаре прямо, без утайки: «В области сложилась удручающая обстановка с кадрами. За полтора года в хозяйствах области сменилось 74 руководителя. Среди председателей колхозов только 5 % имели высшее образование. За три года в село было направлено 2212 специалистов, из которых уволилось 1822, т. е. почти 82 %. После первых высоких целинных урожаев сборы зерна резко упали, что привело к ухудшению дел в животноводстве. Большинство колхозов были экономически слабыми и не справлялись с выполнением планов по доходам. Возникшая диспропорция между сельским хозяйством и промышленностью стали серьёзным препятствием для дальнейшего подъема народного хозяйства и роста благосостояния населения». Вот до чего довёл регион этот фигляр ЕП! Правда, подобное описание приложимо едва ли не ко всем регионам страны (интересующимся рекомендую статью В.Н. Томилина здесь).
Колущинского отправили на (персональную) пенсию с циничной формулировкой «по состоянию здоровья» всего-то 59 лет от роду (а в октябре на очередном съезде КПСС и в ЦК не переизбрали). Так бесславно закончилась карьера сего, конечно, не самого звёздного, но всё же примечательного регионального управителя советской эпохи. Дальше он ничем не занимался, хотя, видимо, источал сановное влияние. Внучка вспоминала, что когда ей захотелось поступить в Омский пединститут, то любящий дед позвонил в ректорат - и вопрос решился сам собой. В общем, помогал людям как мог, даже не будучи у руля.
А в 1973-м - преставился, пройдя путь, прямо скажем, яркий, насыщенный и полный событий. Иные от нервяка, который сталинско-хрущёвским кадрам доставался, и до пенсионного возраста не дотягивали, а вот пан персек прожил долго, почти как Брежнев. Что ни говори, а умел брать от жизни всё, тут можно только поаплодировать.
Причём и после смерти учинил контроверзу. Интернеты доносят две разные даты и места кончины: в январе в Москве и в октябре в Омске. Вообще обычно партпенсионеры переезжали в столицу, но второй вариант выглядит более правдоподобнее (sic!) из-за следующей истории. В том году Омский горисполком как раз обсуждал, как переназвать одну из первых улиц города. Ещё с царских времён она именовалась Почтовой - но царские названия кололи красному режиму глаз даже в 1970-е, поэтому стирали их из топонимики нещадно. Хотели дать ей имя местного милиционера Поморцева, погибшего при исполнении служебных обязанностей, но тут отдал концы К-ский, и решение состоялось в его пользу. Стали бы так трястись, если бы он убыл в Москву?
В общем, стала Почтовая улицей Колущинского. Вернули ей законное название лишь в 1990-м, когда ненадолго стало можно, - причём это было первое такого рода решение в городе. А в 1991-м восстановили и Тарские ворота. Нет, не принял Омск пана секретаря с пятью языками...
Такой могучий дуб не мог не оставить потомства. Правда, о детях известно немного. Вот попалось в ЖЖшных комментах: «Знавал его дочку-пустышку, пристроенную на престижное и непыльное место в институте торговли, где она только числилась и ничего не делала». Ну и всё - ни как звали, ничего. «Бездельник-сын» «окончил исторический факультет Красноярского пединститута. Работал на кафедре философии, потом был директором школы. А когда мы переехали в Омск, дед поручил ему создать Омское телевидение. Потом он окончил политех. И работал на оборонном заводе... быстро достигал результатов в любой сфере деятельности. Хотя истинным его желанием всегда было сидеть в лесной избушке и общаться со зверями и птичками... однажды он вдруг бросил "виповскую" должность и ушёл на время в лесничество». В общем ни доча, ни сынка в жизни не пропали, как и положено начальницким дитачкам, жили как хотели и не напрягались.
На детях гениев природа, как правило, отдыхает, а вот внуки, бывает, дают жару. Такова внучка Колущинского Ирина, умершая в 2016-м в статусе «легенды пермской журналистики» (sic!). Ей, видимо, дедово альфачество и передалось, ибо она по жизни всех строила и как сыр в масле каталась, о чём рассказывала с самодовольством («Сильная женщина - тяжёлая карма. Сильная женщина всегда амазонка») и тем характерным отсутствием фильтрации базара, кое нередко встречается именно у таких потомственно привилегированных, всю жизнь проведших в холе и неге, где-то там в поднебесье, и не понимающих, «ачотакова», что стоит говорить, а о чём - помолчать бы. Поэтому цитировать её откровения - одно удовольствие!
Вот, например, из простого советского детства: «Дед дружил с Константином Константиновичем Рокоссовским. С внуком Анастаса Микояна, нынешним Стасом Наминым, мы гоняли по коридорам гостиницы "Москва", когда дед приезжал на сессии Верховного Совета или на Пленумы ЦК. Деды играли на бильярде с К.К. и композитором Глиэром, а мы ходили на головах». Здесь, видимо и кроется ответ на вопрос, каким образом Колущинский свёл знакомство с Хрущёвым - вот во время таких выездов в столицу по депутатским делам. Или вот: «Для меня до сих пор остаётся загадкой тот факт, что "Железная леди пермской журналистики" не использовала для поднятия своей популярности фото, на котором она (тогда ещё маленькая девчушка) сидит на коленях Мао Дзэдуна! (Была такая в семейном альбоме Колущинской)».
Закончив школу, барышня отправилась поступать на истфак Пермского ГУ, однако учёба то ли легко давалась, то ли интересовала во вторую очередь. На первом месте твёрдо стояло творчество, по невероятному совпадению удачно совмещаемое с заработком: «Лет в 20-25 была одной из лучших в Перми модисток... шила и вязала очень креативную одежду разным известным в Перми дамам. И даже в тяжёлые годы дефицита, когда всё было по талонам, я ни разу ими не воспользовалась и никогда не стояла в очередях, будь то масло или авиабилеты. У меня всегда всего было в достатке, потому что среди моей клиентуры были жёны известных в городе мужей». Достаток никуда не исчез и потом, когда мадам пошла работать по специальности - в школу: «Я всегда кроме рукоделия очень успешно занималась репетиторством. Подготовка к поступлению в вуз в среднем пятерых выпускников в год приносила хороший доход. Тысяча рублей за эту работу по советским временам каждое лето у меня была стабильно. И я ездила отдыхать туда, куда только пожелаю, в том числе на выходные в Москву, и, будучи учительницей, держала приходящую домработницу». В общем всё легко и хорошо сложилось, несмотря даже на то, что, по собственному утверждению, «я в их партии не была». Вела себя непринуждённо: «Я встречал её в коридорах облисполкома, шагающей по ковровым дорожкам коридоров босиком(!) (это в те годы, когда тебе начальник мог сделать замечание, что ты пришёл на работу без галстука)».
Во второй половине 1980-х Колущинская сменила сферу деятельности - ушла в журналистику, специализируясь на материалах «разоблачительного» характера. Вроде бы помогала обездоленным, обиженным властью и т.п., а заодно свободно устраивала скандалы и фрондировала: «По большому счету у журналистики две заботы: рассказывать о новостях и критиковать власть... Журналистика в принципе оппозиционна». Но в новом веке, наверное, что-то случилось, ибо многие годы наша героиня входила в региональный политсовет «Единой России». Занималась «политтехнологиями» (лень искать, в чём это заключалось) и являлась носителем солидного социального капитала, а для души по-прежнему писала. Читается с трудом - слащавость и сопли, перемешанные с нелепой патетикой, безвкусными потугами на юмор и самовлюблённостью (вот, например, типичное - и, кстати, откровенное и тем ценное). С другой стороны, это образчик советской провинциальной журналистики женского розливу, тем более что ей в начале журналистской карьеры посоветовали - пиши как говоришь, т.е. тут тот случай, когда что в голове, то и на бумаге. С антропологической точки зрения любопытно. Неудивительно, что когда наконец-то померла, то удостоилась не менее слащаво-патетичных некрологов на месте (вот, например) и даже упоминаний в столичной прессе.
Такая вот «кровь колущинская».
Итак, Евгений Петрович Колущинский. Как бывало со многими в то время, родился (произошло это в Самарской губернии в 1902 году) и вырос. По словам внучки (о которой речь впереди), «дед был не очень образован "с точки зрения вузов", но у него за плечами была классическая гимназия и знание пяти языков». Интересная деталь - царская гимназия это всё равно что советский универ (недаром внучка постоянно подчёркивала его «образование необычайной широты»), а уж языки... За такое недолго было и в лишенцы загреметь. ЕП в реалиях времени сориентировался быстро и, дабы предотвратить нежелательное развитие событий, вступил в комсомол, потом в партию. Его тут же взяли с оборот и стали направлять то туда, то сюда, перебрасывая с одного «фронта работ» на другой без какой-либо системы: «народное образование», профсоюзы, инспекция труда, отдел снабжения... Но это для тех лет нормально - людей не хватало, любого сколько-нибудь толкового постоянно бросали на «прорывы». Успокоение пришло в 1931-м, когда ЕП выдвинули директором табачно-махорочного совхоза, на каковой должности он и проработал почти все 1930-е.
Совхозы - государственные аграрные предприятия - как-то выпали из поля зрения историков, а между тем на них соввласть возлагала большие надежды (колхозы, например, предполагалось в ближайшей перспективе осовхозить) и снабжала в первоочередном порядке. Несмотря на это, они, прямо скажем, не блистали, будучи мучимы теми же проблемами, что и формально независимые колхозы: прежде всего убыточными ценами на продукцию, не покрывавшими затрат на производство, порочным методом планирования «от достигнутого», затруднениями с механизацией работ, некомпетентным руководством из центра и мн. др. Плюс доля их в аграрном производстве была невелика, и в целом они скорее выполняли рекламно-пропагандистскую функцию («вносили свой вклад в распространение идей социализма по всему миру»), нежели способствовали какому бы то ни было прогрессу в сельхозе.
Тем не менее, Колущинский себя зарекомендовал, и в мае 1938-го его выдвинули на партийно-советскую работу. Все понимают, конечно, что это за год такой и каким образом тогда карьеры делались. ЕП, собственно, того же призыва, что и Брежнев, например, Косыгин, Устинов, другие будущие «звёзды» политики 40-60-х. Террор им, по какой-то причине не попавшим в мясорубку, расчистил путь (и думается, что в этой расчистке фигуранты не могли так или иначе не поучаствовать), потому взлетали счастливчики стремительно. Вот и ЕП сразу шагнул широко: сначала стал первым секретарём райкома, год спустя - секретарём Саратовского обкома по кадрам, ещё через год - вторым секретарём обкома.
До первой роли оставался лишь шаг - но в 1942-м его перебросили первым запредом совнаркома в... Чечено-ингушскую АССР! И тут коллизия, отражённая во многих онлайн-публикациях, а красноречивее всего - в Википедии: в биографии написано, что с 1943 года Колущинский работал председателем Красноярского крайисполкома, а буквально по соседству, в таблице, указано, что ту же должность он занял в марте 1944-го. Последнее, кстати, подтверждает «официальный портал Красноярского края», а это значит, что ЕП не мог остаться в стороне от депортации чечено-ингушей, проведённой в феврале того года! За что, надо думать, и был вознаграждён высоким постом.
В Красноярске Колущинский задержался больше чем на 10 лет. Предисполкома (что краевого, что областного) - должность своеобразная: формально вроде руководитель исполнительной ветви власти, а на деле этакий приказчик при истинном хозяине - персеке край (или об-) кома. Впрочем, расстраиваться не стоило - из руководителей исполкомов нередко «выдвигали» начальников региональных парторганизаций, это была своего рода тренировочная ступень. ЕП, надо полагать, сие осознавал - и в ожидании судьбоносного решения начал осваиваться.
Так это у него хорошо получалось, что уже осенью 1946-го на «руководящих работников крайкома ВКП(б) и крайисполкома» - в том числе на него - поступила в ЦК ВКП(б) докладная «О незаконных расходах и излишествах». Таковые тов. председатель допускал без видимого стеснения, но в Москве решили, что это просто дурное влияние персека Аристова. Обоих отечески предупредили, что при повторении привлекут к строгой ответственности.
А заодно предоставили возможность исправиться: шла пора сбора урожая. В тот год Совдеп постигла тяжелейшая засуха, поэтому хлеб из села буквально выбивали. Вот, к примеру, телеграмма Маленкова Аристову и Колущинскому: «Сейчас на районы, колхозы и совхозы требуется гораздо больший нажим, чем это имело место до сих пор. Нужны более крутые меры и большая строгость в руководстве... Надо заставить райкомы партии, райисполкомы решительно провернуть дело в сторону безусловного выполнения государственного плата хлебозаготовок... создать в каждом районе края действительно напряжённую обстановку в работе... во что бы то ни стало выполнить государственный план... повысить требовательность... привести в действие систему предупреждений... привлекать к строгой ответственности». Такое, впрочем, творилось по всей стране, и неудивительно, что за время голодомора (1946-48) только умерло - от голода и болезней - от 1 до 2 миллионов человек. В свете этого восхищённые слова внучки («Он доводил кампании советской власти до конца») звучат зловеще. В то же время понятно, за какие такие заслуги люди типа Колущинского пользовались теми благами, которыми они пользовались (в подробностях - чуть ниже, а здесь можно о финансовой составляющей узнать).
А если кому интересно, как именно проходили хлебозаготовительные кампании в 1930-40-е и какие последствия они имели, приглашаю почитать статью одного из самых ярких исследователей советской аграрной истории В.А. Ильиных в журнале «Российская история» (c. 130-143).
Наш герой как-то умел совмещать награды и оплеухи. Весной 1949-го он в числе большой группы партийно-советских работников края получил орден Ленина - за «успехи, достигнутые в деле расширения посевных площадей... повышения урожайности в колхозах и совхозах, выполнения плана хлебозаготовок». К художествам Колущинского на полях и пашнях ещё вернусь, станет понятно, чего стоили его награды (данный орден - вовсе не последний). А уже летом секретариат ЦК рассматривал дело работников Красноярского мясопромтреста, «расхищавших длительное время в крупных размерах мясопродукты и спирт». Колущинский и Аристов, констатировали в Москве, «не вскрыли преступлений работников треста и не сделали необходимых политических выводов».
В сентябре же работник крайисполкома, видимо, узнавший об этом деле, осмелился написать письмо самому аж Молотову, в котором бестрепетно сорвал покровы: «К-ский ведёт свой образ жизни не как коммунист и советский работник, а как перерожденец (польский пан), доказательством чему является следующее. На улице Маркса К-ский занимает большой двухэтажный дом, в котором ранее размещались одновременно гостиница крайисполкома и общежитие работников милиции. На верхнем этаже живет сам К-ский, а нижний этаж занимает его бездельник сын, тогда как многие работники советского и государственного аппарата не имеют возможности получить хотя бы одну комнату. Для оборудования своей квартиры, квартиры сына и своего кабинета К-кий позабирал из государственного музея, лечкомиссии и дома отдыха крайисполкома ковры, бронзовые и фарфоровые украшения, художественные картины, кровати, мебель, постельное бельё. К-ский списал путём жульнических махинаций за счёт расходов крайисполкома полные гарнитуры мягкой мебели, изготовленные для себя лично и для бывшего зав. общим отделом Б-ва. Не довольствуясь вышеуказанным, К-ский держит начальника Госохотинспекции Р-ва как своего главного егеря, который по указанию К-ского организовал в Ужурском и Емельяновском районах на сотнях гектаров колхозной и государственной земли личные охотничьи угодья для пана К-ского… Обозлены колхозники, которым под страхом привлечения к уголовной ответственности было запрещено охотиться в этих лесах. Многие из колхозников, рабочих и служащих были оштрафованы на большие суммы за то, что они посмели по своему незнанию случайно забрести в личные охотничьи угодья “пана” К-ского. Всю войну и после войны К-ский в неограниченном количестве по запискам и без записок бесплатно получал с мясокомбината колбасные изделия, из спиртотреста спирт, с пивзавода - пиво».
Вот так вот. Если подобное позволял себе декоративный дурилка, то можете себе представить, какие просторы открывались перед держателем истинной власти. И это в то время, когда даже в краевом центре «денег на жилищное строительство катастрофически не хватало. Люди жили в землянках и полуземлянках, в бараках по нескольку семей в одной комнате, в общежитиях, большинство из которых обветшало и не подлежало ремонту... На одного красноярца в среднем приходилось 3,3 кв. метра жилплощади». Впрочем, такая ситуация - что с жильём для простонародья, что с проделками партейно-советских - наблюдалась по всей стране.
Как бы то ни было, сигнал в ЦК партии поступил. Мы помним, что Главный Орган обещал за этакие безобразия строгую ответственность. Тут, наверное, можно было бы подумать, что конец немного предсказуем, однако получилось более по-другому: остался пан Колущинский сидеть, где сидел. Ему, конечно, для проформы влепили выговор («за недостойное поведение и нарушение государственной дисциплины в расходовании государственных средств») - чтобы, видимо, вдругорядь не шибко светился, - но на дальнейшем жизненном пути вся эта суета никак не сказалась. Уже в марте 1950-го, к примеру, он благополучно переизбрался в Верховный совет СССР.
Но что Колущинский! Его хозяина Аристова, просто по одной только должности заляпанного в махинациях по макушку, просто переместили на аналогичную должность в Челябинскую область (предыдущий персек Белобородов... проворовался и был забран в Москву - «в распоряжение ЦК ВКП(б)». Но не пугайтесь, ничего дурного с ним не стряслось). Вот здесь персека попытались выставить простачком-наивнячком, жертвой гадких, несносных подчинённых во главе с ЕП - и всё бы ничего, да только он и на новом месте умудрился оскандалиться - опять по части злоупотреблений, да ещё публично (обвинения по его адресу, пишет историк, «выплеснулись на челябинские улицы и в переулки, во дворы и в подворотни, проникли в квартиры горожан, на территории заводов и фабрик, в многочисленные учреждения»). Тут терпение Сталина истекло, он убедился, что такому прохвосту не место в региональном руководстве, - и осенью 1952-го сделал его членом президиума и секретарём ЦК КПСС, а также заведующим отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов, т.е. главным кадровиком партии. Видимо, с расчётом завалить работой так, чтобы времени ни на что больше не оставалось (сарказм). Да, умел великий вождь наказывать!
Колущинский между тем служил кем служил - пережил ещё одного персека, срабатывался с очередным... Но пленительной весной 1955-го Счастье вдруг в тишине постучалось в двери: выдвинули наконец-то первым секретарём!!11 Только не Красноярского крайкома, а Омского обкома. Не очень понятное пока решение: Хрущёв, подобно Сталину в своё время, целенаправленно ставил на руководящие посты в регионах своих питомцев, но пан К-ский никак с новым «руководителем и отцом» не пересекался, во всяком случае по биографии этого не прослеживается. И вот, всё ж таки был сочтён достойным править. В 1956-м его ещё до кучи ввели полноправным несгибаемым членом и в ареопаг - ЦК КПСС.
А тут ещё и его давний приятель и покрыватель Аристов, весной 1953-го сброшенный с московского Олимпа аж в Хабаровск, начал новое движение вверх. Летом 1955-го он вернулся в Москву секретарём ЦК и снова стал курировал административные органы, через что появился у Колущинского в столице бонусный заступник и благодетель. Во как сложилось!
В общем, «достиг я высшей власти» (пусть и на региональном уровне). Облечённый таким доверием, ЕП расстарался - и вскоре отхватил уже второй орден Ленина: за «достигнутые успехи в освоении целинных и залежных земель, уборке урожая и сдаче хлеба государству в 1956 году» (область «дала стране» 110 млн пудов). Когда тебя начальство любит, то и работается хорошо, не правда ли? Надо сказать, Колущинскому очень нравилось работать именно под началом «дорогого Никиты Сергеевича», чего он и не думал скрывать. На пленуме ЦК в декабре 1958-го смело, честно бросил в зал: «Разве так относились раньше к партийным работникам? Ничего похожего не было. А сейчас к нам - секретарям обкомов, райкомов партии, к другим работникам - настоящее товарищеское, уважительное отношение». Мда. Прямо скажем, вот уж кому-кому, а Колущинскому бы посовеститься хулить раньшее отношение! Но где членство в КП - и где совесть...
В начале 1959-го ЕП снова проявил себя в Москве: поехал делегатом на внеочередной съезд КПСС, где был избран в секретариат собрания и активно выступил с порицанием «охвостья антипартийной группы». ЦК, по его мнению, проявил «особую гуманность в отношении Булганина, Первухина, Сабурова, но они не сделали из этого никаких выводов». Первухин, например, «хитрит, выкручивается, хочет уйти от ответственности… Вместо того, чтобы рассказать съезду о своей подленькой роли, о том, что был вместе с грязной заговорщической группой, и чистосердечно раскаяться перед съездом». Понятно, конечно, что всё это неизобретательный спектакль по сталинским ещё лекалам, в котором каждый - и порицатели, и порицаемые - играл свою роль, заранее расписанную. Но кто-то не лез топтать уже давно поверженных - а кто-то более наоборот.
«Руководитель и отец» отвечал ретивому ставленнику взаимностью. Колущинского переизбрали в состав ЦК, а в конце года его пиджак украсился очередным знаком отличия - медалью «За трудовую доблесть». Таковая случилась во время предпринятого Хрущёвым рывка в сельхозпроизводстве - только кто-то на местах ударял по молоку и мясу, а ЕП - по зерну (благо аграрная специализация области прежде всего зерновая). А ещё, конечно, истово насаждал кукурузу, заставляя отдавать ей лучшие пахотные земли.
Он вообще вёл себя ничуть не менее свободно, чем в Красноярске - и даже более, ибо наконец-то стал всевластным хозяином целой провинции. Например, уничтожил историческую достопримечательность города - Тарские ворота, поставленные ещё при основании Омска в XVIII веке. Персек жил неподалёку, в шикарном двухэтажном особняке XIX века постройки, где раньше военный суд располагался. Ворота чем-то ему мешали, и в 1959-м он приказал их снести, протесты горожан во внимание не приняли. Тогда же разрушили первое каменное строение в истории города - Воскресенский военный собор. «Теперь на этом месте ворвавшийся в старую Омскую крепость степной ветер поднимает пыль», - писал спустя несколько лет местный краевед. Красоту былого ЕП решил заменить красотой нового - «превратить город в цветущий сад». Засадил его разными-всякими цветами, заезжие персонажи просто обалдевали. С местными, правда, не проконсультировались - может, у кого аллергия или ещё какие реакции организма, а главное - грязи в городе от клумб развелось видимо-невидимо и свидетельствуют, что «проблема не решена до сих пор». Омичам при нём вообще не везло: в 1955-м запустили знаменитый ныне нефтеперерабатывающий завод, разрушивший городскую планировку, а вот когда зашла речь об открытии университета, пан персек резко воспротивился, мол, мне и с нефтяниками хлопот хватает. И пришлось радостного события ждать ещё двадцать лет.
В бытовом плане с переездом в Омск у ЕП ничего не изменилось. Местный историк пишет: «Моральный облик номенклатуры данного времени сочетает в себе преемственность сталинского периода, где приветствовались чинопочитание, осуждение коллег, обвинённых вышестоящим начальством, с новациями "оттепели", когда смягчаются санкции за совершаемые нарушения партийного кодекса. Это привело к заметному росту аморальных поступков - пьянству, морально-бытовому разложению и т.д. ... Первым секретарям крайкомов, обкомов и ЦК компартий союзных республик разрешалось не платить за пользование дачами, за амортизацию мебели в их квартирах, за пользование домашним телефоном, за излишки занимаемой ими жилой площади. Членам семей первых секретарей обкомов КПСС за счёт партийного бюджета выдавались льготные санаторные путёвки, которые оплачивались ими лишь наполовину».
Видите, как здорово. А благоволение «дорогого Никиты Сереевича» позволяло надеяться на дальнейший скачок в карьере - перевод на работу в Москву, в ЦК. Вообще догонянием США по мясу и прочему зерну с молоком хотели воспользоваться многие регионалы, желавшие покорить новые высоты. Но... В 1960-м дутые рекорды начали лопаться один за другим. Началось всё с общеизвестного «рязанского дела» - и покатилось: Тула, Ставрополье, Курган, Воронеж, Киров...
Дошло и до Омска - причём на сей раз взбунтовался не какой-то там штафирка из облисполкома, а первый секретарь одного из райкомов! «В области допущен грубый обман государства, связанный с хлебом, - сигнализировал смельчак по фамилии Авдеев. - Нарушения продолжаются. Прошу разрешения лично доложить». И доложил! Только не Хрущёву, которому писал, а завсельхозотделом ЦК, - но и то дело. История оказалась, в общем-то, обыкновенной. 1959-й выдался урожайным, сдали государству много зерна. Но из-за особенностей советского планирования на следующий год сдавать предстояло ещё больше. Урожай к тому оснований не давал, поэтому начали - по методе приснопамятных лет коллективизации - выгребать всё подчистую, вплоть до семенного зерна. Авдеев мягко сообщил, что ЕП об этих фактах «знал» - означало это, что делалось всё по его указанию (благо опыт в этом деле у него, как мы знаем, имелся богатый). В область приехала комиссия из центра, которая выяснила не только вышеупомянутое, но и то, что «имели место приписки», и то, что один и тот же хлеб сдавали дважды, и много ещё обнаружила всяких остроумных трюков и фокусов.
Колущинского решили, видимо, поберечь. Вместо него влепили выговор второму секретарю обкома, а высечь захотели, конечно же, заявившего о безобразиях. «Инициативники не нужны»(с). Да только Авдеев оказался не робкого десятка - на бюро обкома «учинил дебош», загнал пана персека под стол, членов бюро разогнал по приёмным, а сам с сорванного заседания «ушёл».
К слову, у омских партейцев, видимо, в привычке было бунтовать. Так, в 1948-м они на отчётно-выборной облпартконференции насовали в панамку тогдашнему персеку Румянцеву, которого вскоре после этого конфуза «отозвали в Москву». А в 1951-м даже смогли добиться того, чтобы персеком обкома - вопреки большевицкому обычаю - назначили местного выдвиженца. Правда, усидел тот всего несколько месяцев, а очередной омич стал в своей же области «первым» только в 1987-м.
В общем оскоромился ЕП по полной программе. И если «залёт» по хозчасти теоретически мог бы ещё сойти с рук (хотя неистовый Никита Сергеевич, который, если верить воспоминаниям зятя, «воспринимал вранье как личную обиду», гонял провинившихся регионалов с должностей просто табунами), то вот оплеуха (пусть фигуральная) от подчинённого оказалась подлинным конфузом, безнадёжно испортившим реноме. На бюро, конечно, лишних людей не присутствовало - однако присутствовали все те, кто мог бы донести о произошедшем куда надо. Правда, падение произошло не сразу: сначала Колущинский получил всего-то лишь партвзыскание, а в апреле 1961-го даже был единогласно переизбран персеком на пленуме обкома. Но дни в руководящем кресле оказались сочтены, и уже в августе его по личному распоряжению Хрущёва удолили, заменив ставропольцем Сергеем Манякиным.
Тот стал самым молодым в РСФСР персеком и правил Омщиной без малого 26 лет, став через то рекордистом среди руководителей крайкомов и обкомов. О принятом хозяйстве написал в мемуаре прямо, без утайки: «В области сложилась удручающая обстановка с кадрами. За полтора года в хозяйствах области сменилось 74 руководителя. Среди председателей колхозов только 5 % имели высшее образование. За три года в село было направлено 2212 специалистов, из которых уволилось 1822, т. е. почти 82 %. После первых высоких целинных урожаев сборы зерна резко упали, что привело к ухудшению дел в животноводстве. Большинство колхозов были экономически слабыми и не справлялись с выполнением планов по доходам. Возникшая диспропорция между сельским хозяйством и промышленностью стали серьёзным препятствием для дальнейшего подъема народного хозяйства и роста благосостояния населения». Вот до чего довёл регион этот фигляр ЕП! Правда, подобное описание приложимо едва ли не ко всем регионам страны (интересующимся рекомендую статью В.Н. Томилина здесь).
Колущинского отправили на (персональную) пенсию с циничной формулировкой «по состоянию здоровья» всего-то 59 лет от роду (а в октябре на очередном съезде КПСС и в ЦК не переизбрали). Так бесславно закончилась карьера сего, конечно, не самого звёздного, но всё же примечательного регионального управителя советской эпохи. Дальше он ничем не занимался, хотя, видимо, источал сановное влияние. Внучка вспоминала, что когда ей захотелось поступить в Омский пединститут, то любящий дед позвонил в ректорат - и вопрос решился сам собой. В общем, помогал людям как мог, даже не будучи у руля.
А в 1973-м - преставился, пройдя путь, прямо скажем, яркий, насыщенный и полный событий. Иные от нервяка, который сталинско-хрущёвским кадрам доставался, и до пенсионного возраста не дотягивали, а вот пан персек прожил долго, почти как Брежнев. Что ни говори, а умел брать от жизни всё, тут можно только поаплодировать.
Причём и после смерти учинил контроверзу. Интернеты доносят две разные даты и места кончины: в январе в Москве и в октябре в Омске. Вообще обычно партпенсионеры переезжали в столицу, но второй вариант выглядит более правдоподобнее (sic!) из-за следующей истории. В том году Омский горисполком как раз обсуждал, как переназвать одну из первых улиц города. Ещё с царских времён она именовалась Почтовой - но царские названия кололи красному режиму глаз даже в 1970-е, поэтому стирали их из топонимики нещадно. Хотели дать ей имя местного милиционера Поморцева, погибшего при исполнении служебных обязанностей, но тут отдал концы К-ский, и решение состоялось в его пользу. Стали бы так трястись, если бы он убыл в Москву?
В общем, стала Почтовая улицей Колущинского. Вернули ей законное название лишь в 1990-м, когда ненадолго стало можно, - причём это было первое такого рода решение в городе. А в 1991-м восстановили и Тарские ворота. Нет, не принял Омск пана секретаря с пятью языками...
Такой могучий дуб не мог не оставить потомства. Правда, о детях известно немного. Вот попалось в ЖЖшных комментах: «Знавал его дочку-пустышку, пристроенную на престижное и непыльное место в институте торговли, где она только числилась и ничего не делала». Ну и всё - ни как звали, ничего. «Бездельник-сын» «окончил исторический факультет Красноярского пединститута. Работал на кафедре философии, потом был директором школы. А когда мы переехали в Омск, дед поручил ему создать Омское телевидение. Потом он окончил политех. И работал на оборонном заводе... быстро достигал результатов в любой сфере деятельности. Хотя истинным его желанием всегда было сидеть в лесной избушке и общаться со зверями и птичками... однажды он вдруг бросил "виповскую" должность и ушёл на время в лесничество». В общем ни доча, ни сынка в жизни не пропали, как и положено начальницким дитачкам, жили как хотели и не напрягались.
На детях гениев природа, как правило, отдыхает, а вот внуки, бывает, дают жару. Такова внучка Колущинского Ирина, умершая в 2016-м в статусе «легенды пермской журналистики» (sic!). Ей, видимо, дедово альфачество и передалось, ибо она по жизни всех строила и как сыр в масле каталась, о чём рассказывала с самодовольством («Сильная женщина - тяжёлая карма. Сильная женщина всегда амазонка») и тем характерным отсутствием фильтрации базара, кое нередко встречается именно у таких потомственно привилегированных, всю жизнь проведших в холе и неге, где-то там в поднебесье, и не понимающих, «ачотакова», что стоит говорить, а о чём - помолчать бы. Поэтому цитировать её откровения - одно удовольствие!
Вот, например, из простого советского детства: «Дед дружил с Константином Константиновичем Рокоссовским. С внуком Анастаса Микояна, нынешним Стасом Наминым, мы гоняли по коридорам гостиницы "Москва", когда дед приезжал на сессии Верховного Совета или на Пленумы ЦК. Деды играли на бильярде с К.К. и композитором Глиэром, а мы ходили на головах». Здесь, видимо и кроется ответ на вопрос, каким образом Колущинский свёл знакомство с Хрущёвым - вот во время таких выездов в столицу по депутатским делам. Или вот: «Для меня до сих пор остаётся загадкой тот факт, что "Железная леди пермской журналистики" не использовала для поднятия своей популярности фото, на котором она (тогда ещё маленькая девчушка) сидит на коленях Мао Дзэдуна! (Была такая в семейном альбоме Колущинской)».
Закончив школу, барышня отправилась поступать на истфак Пермского ГУ, однако учёба то ли легко давалась, то ли интересовала во вторую очередь. На первом месте твёрдо стояло творчество, по невероятному совпадению удачно совмещаемое с заработком: «Лет в 20-25 была одной из лучших в Перми модисток... шила и вязала очень креативную одежду разным известным в Перми дамам. И даже в тяжёлые годы дефицита, когда всё было по талонам, я ни разу ими не воспользовалась и никогда не стояла в очередях, будь то масло или авиабилеты. У меня всегда всего было в достатке, потому что среди моей клиентуры были жёны известных в городе мужей». Достаток никуда не исчез и потом, когда мадам пошла работать по специальности - в школу: «Я всегда кроме рукоделия очень успешно занималась репетиторством. Подготовка к поступлению в вуз в среднем пятерых выпускников в год приносила хороший доход. Тысяча рублей за эту работу по советским временам каждое лето у меня была стабильно. И я ездила отдыхать туда, куда только пожелаю, в том числе на выходные в Москву, и, будучи учительницей, держала приходящую домработницу». В общем всё легко и хорошо сложилось, несмотря даже на то, что, по собственному утверждению, «я в их партии не была». Вела себя непринуждённо: «Я встречал её в коридорах облисполкома, шагающей по ковровым дорожкам коридоров босиком(!) (это в те годы, когда тебе начальник мог сделать замечание, что ты пришёл на работу без галстука)».
Во второй половине 1980-х Колущинская сменила сферу деятельности - ушла в журналистику, специализируясь на материалах «разоблачительного» характера. Вроде бы помогала обездоленным, обиженным властью и т.п., а заодно свободно устраивала скандалы и фрондировала: «По большому счету у журналистики две заботы: рассказывать о новостях и критиковать власть... Журналистика в принципе оппозиционна». Но в новом веке, наверное, что-то случилось, ибо многие годы наша героиня входила в региональный политсовет «Единой России». Занималась «политтехнологиями» (лень искать, в чём это заключалось) и являлась носителем солидного социального капитала, а для души по-прежнему писала. Читается с трудом - слащавость и сопли, перемешанные с нелепой патетикой, безвкусными потугами на юмор и самовлюблённостью (вот, например, типичное - и, кстати, откровенное и тем ценное). С другой стороны, это образчик советской провинциальной журналистики женского розливу, тем более что ей в начале журналистской карьеры посоветовали - пиши как говоришь, т.е. тут тот случай, когда что в голове, то и на бумаге. С антропологической точки зрения любопытно. Неудивительно, что когда наконец-то померла, то удостоилась не менее слащаво-патетичных некрологов на месте (вот, например) и даже упоминаний в столичной прессе.
Такая вот «кровь колущинская».