Исландия. I.
Перевёл прекрасную статью Майкла Льюиса из Vanity Fair. Кстати, спасибо dm1795, который в своё время её нашёл.
Статья про экономический крах Исландии, конечно, но во многом, как мне кажется, и про нас. Мне вот лично чертовски интересно, что бы автор написал про Россию, побывай он тут... Текст довольно длинный, разбиваю на несколько записей. Тем не менее очень рекомендую почитать - ну и обсудить было бы интересно, конечно. Ну что, предварительные слова все сказаны - так что поехали.
Уолл Стрит в тундре.
Сразу после 6го октября 2008 года, когда Исландия практически вылетела в трубу, у меня состоялся разговор с одним человеком. Он был из Международного валютного фонда и был срочно отправлен в Рейкьявик, дабы выяснить: можно ли в трезвом уме одалживать деньги столь эффектно обанкротившейся нации? До того он никогда не бывал в Исландии, ничего о ней не знал и утверждал, что ему понадобилась географическая карта, чтобы её разыскать. Он провёл свою жизнь, разбираясь с знаменитыми своими неурядицами, обычно африканскими, странами, вечно испытывающими то те, то другие финансовые проблемы. Исландия была для него чем-то совершенно новым: нация сверхобеспеченных (№1 в списке ООН 2008 года), хорошо образованных, в прошлом известных рационализмом людей, организованно совершивших теперь один из величайших актов коллективного сумасшествия в истории финансов. «Пойми», - сказал он мне. - «Исландия - это уже не страна. Это хедж-фонд».
Целая нация безо всякого современного опыта или даже отдалённых воспоминаний о больших финансах, уставившись на пример, поданный Уолл Стрит, заявила: «Мы можем это сделать!» На краткий миг показалось, что они и вправду смогли. В 2003 году три крупнейших банка Исландии имели несколько миллиардов долларов активов, примерно 100% ВВП страны. За следующие три с половиной года их активы выросли до более чем 140 миллиардов и стали настолько больше ВВП, что вычисление того, сколько процентов его они составляют, потеряло всякий смысл. Как выразился в беседе со мной один экономист, «это был самый быстрый рост банковской системы в истории человечества».
В то же время стоимость исландских бумаг и недвижимости взлетела до заоблачных высот - в частности и потому, что банки активно выдавали исландцам кредиты на покупку ценных бумаг и недвижимости. С 2003 по 2007 год американский фондовый рынок вырос вдвое, исландский же вырос в девять раз. Цены на недвижимость в Рейкьявике увеличились втрое. К 2006 году средняя исландская семья стала втрое богаче, и фактически всё это богатство так или иначе было связано с новой индустрией инвестиционных банков. «Каждый учился Блеку-Шоулзу», - говорит Рагнар Арнасон, профессор экономики рыболовства университета Исландии, наблюдавший бегство студентов от рыбы в экономику денег. «Инженерные и математические факультеты вводили программы финансового менеджмента. Сотни и сотни студентов у нас изучали финансы». И это в стране размером с Кентукки, но с населением меньшим, чем в Пиории, штат Иллинойс. В Пиории нет глобальных финансовых учреждений, нет университета, посвятившего себя обучению многих сотен финансистов, нет своей собственной валюты. И всё-таки мир принимал Исландию всерьёз. (Из новостей Блумберга от марта 2006 года: исландский магнат-миллиардер «Тор» смело приходит в США со своим хедж-фондом).
У глобальных финансовых амбиций оказалась и оборотная сторона. Когда три их новёхоньких глобальных банка накрылись в прошлом октябре, 300,000 граждан Исландии обнаружили: они несут некую ответственность за 100 миллиардов банковских потерь - грубо по 330,000 баксов на каждого исландца, мужчину, женщину и ребёнка. Помимо того, они потеряли десятки миллионов долларов лично, как следствие своих ненормальных спекуляций иностранной валютой, и еще больше - в результате обрушения на 85% исландского фондового рынка. Точный долларовый объём исландской финансовой дыры невозможно даже узнать, так как он зависит от бывшего устойчивым курса исландской кроны (крона также рухнула и была убрана с рынка исландским правительством). Но дыра оказалась очень большой.
Исландия немедленно обратилась в единственную страну, в которую американцы могли ткнуть пальцем со словами: «Да ладно, мы хотя бы этого не натворили!» В конце концов, исландцы остались должны 850% собственного ВВП (захлёбывающаяся в долгах Америка достигла лишь 350-процентного показателя). Какой бы абсурдно большой и важной для американской экономики ни стала Уолл-стрит, она всё-таки не доросла до того, чтобы остальная часть населения не смогла её выкупить в один присест. Каждый из трёх исландских банков потерял больше, чем могла выдержать страна; вместе же их потери были настолько потешно непропорциональными, что уже через недели после коллапса треть населения, по данным социологов, всерьёз задумалась об эмиграции.
Всего за три-четыре года этому устойчивому, коллективистскому обществу был привит черенок совершенно нового способа экономической жизни, и черенок задавил растение. «Они были обычной группой молодых детей. В этом эгалитарном обществе они просто приходили, одевались в чёрное и начинали делать бизнес», - сказал человек из МВФ.
За пятьсот миль к северо-западу от Шотландии приземлился самолёт Айслэнд-Эйр и теперь катится к аэровокзалу, всё ещё раскрашенному в корпоративные цвета Ландсбанки - одного из трёх разорившихся исландских банков. Остальные два звались Кауптинг и Глитнир. Я пытаюсь придумать метафору для всемирного резервуара усопших корпоративных спонсорств - вода, оставшаяся в шланге после того, как вы перекрыли вентиль? - но не успеваю я закончить, как мужик позади меня лезет на полку за своим багажом, и я огребаю по полной программе. Я скоро уясню, что исландские мужчины, подобно лосям, баранам и прочим рогатым млекопитающим, почитают такие столкновения необходимыми для борьбы за собственное выживание. Я также выясню, что данный конкретный исландский самец является высокопоставленным сотрудником исландской фондовой биржи. Впрочем, в данный момент я знаю лишь, что мужик среднего возраста в дорогом костюме очень постарался посильнее пнуть меня - безо всякого объяснения и без извинений. Пребывая в смятении от этого ничем не спровоцированного акта враждебности, я иду на паспортный контроль.
По тому, насколько к соотечественникам лучше относятся на границе по сравнению с иностранцами, о стране можно много сказать. Да будет известно: исландцы вовсе не делают никаких различий. Над будкой паспортного контроля у них привешен милейший плакат с простой надписью «все граждане». Под этим подразумевается не «все исландские граждане», а «все граждане откуда угодно». Каждый из нас откуда-нибудь, так что все мы оказываемся стоящими в одной очереди, ведущей к парню за стеклом. Быстрее, чем вы успеете сказать «страна противоречий», он уже притворился осмотревшим ваш паспорт и махнул вам: «Проходи!».
Дальше вас окружает тёмный ландшафт облепленных снегом вулканических скал, то ли лунный, то ли нет, но выглядящий столь похожим на этот последний, что учёные НАСА перед первой лунной экспедицией тренировали тут астронавтов. Через час мы добираемся до отеля 101, принадлежащего жене одного из наиболее знаменитых из обанкротившихся исландских банкиров. Он называется загадочно (101 - это почтовый индекс самого богатого района города), но немедленно узнаваем: «крутая» манхэттенская гостиница. Работники в чёрном, непонятные картины на стенах, никем не читанные книги о моде на никем не используемых кофейных столиках - в общем, всё для повышения самомнения деревенщины родом из задницы мира, за исключением свежего номера Нью-Йоркского Обозревателя. Место типа тех, в которых останавливаются банкиры, полагающие, что в таких останавливаются художники. Здесь Беар Стернс проводил в январе 2008 года встречу менеджеров британских и американских хедж-фондов, на которой определялось - сколько денег можно сделать на исландском коллапсе (до чёрта). Когда-то забитый под завязку отель теперь пустует, занято лишь 6 номеров из 38. Ресторан также пуст, как пусты и маленькие столики в уютных закутках, когда-то пробуждавшие восхищение среди тех, кому они были недоступны, теми, кто их занимал,. Обанкротившийся Холидей Инн попросту депрессивен; обанкротившийся отель Иан Шрагер - трагическое зрелище.
Так как платившие кучу денег за проживание здесь финансисты исчезли навсегда, мне за полцены сдают большую комнату на верхнем этаже с видом на старый город. Развалившись на белых шёлковых простынях, я тянусь за книжкой по исландской экономике - написанной в 1995 году, задолго до банковского сумасшествия, когда стране практически нечем было торговать с остальным миром, за исключением свежей рыбы - и читаю следующее замечательное предложение: «Исландцы относятся к рыночной системе с заметным подозрением, а особенно к её влиянию на распределение».
Тут до меня доносится странный звук.
Сперва я слышу скрежет из дальнего угла комнаты. Я выбираюсь из койки, дабы изучить ситуацию. Это отопление, оно звучит, как позабытый на плите кипящий чайник. Отопление в Исландии - не знакомое нам отопление: его получают прямо из земли. Естественное состояние воды - кипяток. Каждый год ремонтники умудряются перекрыть водозабор используемой для понижения температуры этого кипятка холодной воды, и какой-нибудь бедолага-исландец практически сваривается заживо в своём душе. Приходящее в мою комнату прямо из недр земли тепло настолько могуче, что нужно какое-то хрипящее, скрежещущее устройство, дабы не дать ему меня поджарить.
Затем снаружи доносится взрыв.
Бум!
И еще один.
Бум!
Так как на дворе середина декабря, солнце появляется (едва) в 10:50 и заходит (с энтузиазмом) в 15:44. Это получше, чем полное отсутствие солнца, но чем-то и хуже, поскольку искушает поверить в возможность симулирования нормальной жизни. А чем бы ни было это место, оно ненормально. Эту мысль подтверждает 26-летний исландец, которого я назову Магнусом Олафсоном. Ещё несколько недель назад, будучи валютным трейдером в одном из банков, он зарабатывал около миллиона долларов в год. Высокий, светловолосый и статный, Олафсон выглядит в точности так, как вы представляете себе исландца, - то есть совершенно нетипично для них, в большинстве обладающих волосами мышиного цвета и грузной, мешковатой фигурой. Он говорит: «У моей матери запасено довольно продуктов, чтобы открыть зеленную лавку». И добавляет, что со времени краха в Рейкьявике ощущается напряжение и тревога.
Два месяца назад, в начале октября, когда приказал долго жить рынок исландской кроны, он выскользнул из-за своего рабочего стола и спустился вниз, к кассиру. Там он взял столько иностранной валюты, сколько ему соглашались выдать, и набил ей мешок. «Везде в деловом районе встречались в тот день люди с мешками. Никто и никогда не ходил там с ними». После работы он ушёл со своими наличными домой и спрятал около тридцати тысяч в йенах, долларах, евро и фунтах во внутренностях настольной игры.
До октября известные банкиры были героями; теперь они или за границей, или залегли на дно. До октября Магнус полагал Исландию практически безопасной; ныне ему мерещатся толпы грабителей на пути из-за границы, готовые разнести его настольный игрушечный сейф - и потому Магнус не разрешает мне использовать его настоящее имя. «Ясное дело, в Нью-Йорке узнают о наших делах и пришлют самолёты, набитые бандитами. Ведь практически каждый теперь хранит сбережения дома.» Так как он и так взволнован, я решаю рассказать ему о странных взрывах за окном моего номера. Он улыбается: «Да, в последнее время много Рэндж Роверов погорело». Затем он объясняет.
В последние несколько лет многие исландцы занялись одними и теми же пагубными спекуляциями. Видя местную ставку в 15.5% и растущую крону, они решили: если очень хочется купить что-нибудь, чего не можешь себе позволить, умно будет взять кредит не в кронах, а в йенах или швейцарских франках. Они платили 3% в йенах и вдобавок срывали куш на обмене валюты, ибо крона продолжала расти. «Рыбаки распробовали эту фишку. Они делали на этом столько денег, что уже и рыбу ловить не приходилось». Они столько на этом заработали, что фишка распространилась от рыбаков к их друзьям.
Должно было казаться, что тут и думать не о чем: покупай эти становящиеся всё дороже дома и машины на кредиты, за которые тебе еще и приплачивают. Но в октябре с обвалом кроны йены и швейцарские франки, которые надо было возвращать, подорожали во много раз. Теперь многие исландцы - особенно молодежь - владеют домами за полмиллиона с ипотеками на полтора и тридцатипятитысячными Рэндж Роверами с кредитами на сто тысяч. Проблему Рэндж Ровера можно решить лишь двумя способами. Первый - это погрузить его на корабль, отправить в Европу и постараться сбыть за такую валюту, которая всё еще ценится. Другой - поджечь его и получить страховку. Буууууум!
Пусть скалы под Рейкьявиком и вулканические, сам город напоминает осадочную породу: над несколькими толстыми слоями архитектуры, вполне заслуживающей названия Северной Прагматической, залегает тонкий слой той, что в своё время наверняка будет наречена «Капиталистической Жопой с Ручками». Достойные хоббита своими размерами здания исландского парламента милы и соразмерны городу. Отнюдь не таковы полудостроенные стеклянные башни морского фасада, предназначенные для неожиданно разбогатевших финансистов (и за те же деньги заслонившие всем остальным вид на белые скалы в гавани).
Лучший способ изучить город - это гулять по нему, но куда бы я ни пошёл, исландские мужчины бесцеремонно врезаются в меня. Для прикола, я промаршировал с видом дурачка туда-сюда по основной торговой зоне. Я хотел посмотреть, найдётся ли тут хоть один исландец, скорее свернувший со своего пути, чем долбанувший меня плечом. Не-а. Вечерами четвергов, пятниц и суббот - когда добрая половина страны, кажется, считает своим профессиональным долгом ужраться до чертей и в этом состоянии шляться по улицам до времени, когда должно было бы рассветать - проблема стоит особенно остро. Бары открыты до 5 утра, и люди устремляются в них с неистовой энергией. В ночном клубе Бостон мне уже через несколько минут наподдал бородатый тролль, оказавшийся руководителем местного хедж-фонда. Покуда я пытаюсь прийти в себя, сквозь меня проходит старший служащий Центрального банка. То ли потому, что он пьян, то ли потому, что мы уже встречались несколько часов назад, он решает остановиться и сказать мне: «Мыы старалиссь говорийт им, у нас не есть пропплема платёжеспособнойст, у нас пропплемма ликфиднойст. Но они не поверийт нам». Пошатываясь, он продолжает свой путь. В точности то же самое сообщали нам в своё время Леман Бразерз и Сити Групп: «Если вы дадите нам денег, чтобы выпутаться, мы легко переживём эту маленькую проблемку».
Нация столь маленькая и однородная, что всякий знает практически всякого, столь фундаментально отличается от ваших представлений о значении слова «нация», что почти требует иной классификации. Право, это куда больше похоже на большую семью. К примеру, большинство исландцев - по умолчанию, прихожане лютеранской церкви. При желании перестать быть лютеранами, им следует написать правительству и выйти из церкви; с другой точки зрения, путём заполнения другой формы они могут основать свой собственный культ, получив субсидию. Другой пример. В телефонной книге Рейкьявика фигурируют лишь имена абонентов, ибо в Исландии наберётся всего около девяти фамилий - они получаются добавлением имени отца к словам «сон» и «доттир». Так как имён в Исландии тоже около девяти, сложно понять, как это упрощает жизнь. Но при желании показать, как мало вы понимаете в Исландии, просто попытайтесь обратиться «мистер Сигфуссон» к мужчине по имени Сиггор Сигфуссон или «Миссис Петурсдоттир» - к женщине по имени Кристин Петурсдоттир. В любом случае подразумевается, что всякий в разговоре всегда знает, кого вы имеете в виду, так что вам никогда не доведётся услышать: «Какого Сиггора ты имеешь в виду?»
Так как Исландия - это одна большая семья, ваши беспрерывные расспросы о встречах с Бьорк попросту вызывают раздражение. Ну разумеется, они видали Бьорк, кто ж не видал Бьорк? Кто, к тому же, не знал Бьорк в двухлетнем возрасте? «Да, я знаю Бьорк», - устало отвечает на мой вопрос профессор финансов в университете Исландии. - «Она не умеет петь, и я с детства знаком с её матерью, и обе они были чокнутыми. То, что она столь известна за границей, говорит мне больше о мире, чем о Бьорк».
Преимущество жизни в обширном семействе, прикидывающемся нацией, - то, что ничего не надо объяснять. Каждому известно всё, что нужно. Я быстро уясняю, что спрашивать дорогу - еще большая бессмыслица, чем это бывает обычно. Подобно тому, как вам всегда полагается знать, о котором Бьорнйолфере сей момент идёт речь, вам положено знать и то, где вы сейчас находитесь. Двое взрослых - один из них банкир с офисом в трёх кварталах отсюда - не могут сказать мне, как найти офис премьер-министра. Трое других - в трёх кварталах от Национальной галереи Исландии - понятия не имеют, как до неё добраться. Когда я сообщаю милой женщине средних лет, работающей в Национальном музее, что ни один исландец, кажется, не знает его местоположения, она говорит: «На самом деле, никто тут ничего не знает о нашей стране. На прошлой неделе у нас тут были старшеклассники, и учитель попросил их назвать исландского художника 19го века. Никто из них не знал. Ни один! Один сказал: “Халлдор Лакснесс?”» (Лакснесс получил нобелевскую премию по литературе в 1955 году. Наивысшая честь, какой добивался исландец до 80х годов, когда две исландки почти подряд выиграли титул Мисс мира).
Ныне лицо земли испещрено городами, под которые будто подложены бомбы. Бомбы еще не взорвались, но фитили уже подожжены, и их не потушить никакими усилиями. Прогуляйтесь по Манхэттену, и вы увидите пустые магазины, пустые улицы, и даже под дождём пустые такси: люди разбежались, не дожидаясь взрыва. В Рейкьявике у меня было то же ощущение начинающегося конца света, но фитиль горел как-то странно. Правительство настаивало на выплате трехмесячных выходных пособий, так что многие уволенные банковские служащие получали деньги до стремительной отставки правительства в начале февраля. Курс кроны к валютной корзине более чем втрое ниже, чем был на пике. Исландия импортирует всё, кроме энергии и рыбы, так что все цены в середине декабря готовятся к полёту в космос. Новая знакомая, работающая в правительстве, рассказывает о походе в магазин за люстрой. По словам продавца, нужные ей люстры уже распроданы - но можно заказать еще, из Швеции - по цене втрое выше старой.
Статья про экономический крах Исландии, конечно, но во многом, как мне кажется, и про нас. Мне вот лично чертовски интересно, что бы автор написал про Россию, побывай он тут... Текст довольно длинный, разбиваю на несколько записей. Тем не менее очень рекомендую почитать - ну и обсудить было бы интересно, конечно. Ну что, предварительные слова все сказаны - так что поехали.
Уолл Стрит в тундре.
Сразу после 6го октября 2008 года, когда Исландия практически вылетела в трубу, у меня состоялся разговор с одним человеком. Он был из Международного валютного фонда и был срочно отправлен в Рейкьявик, дабы выяснить: можно ли в трезвом уме одалживать деньги столь эффектно обанкротившейся нации? До того он никогда не бывал в Исландии, ничего о ней не знал и утверждал, что ему понадобилась географическая карта, чтобы её разыскать. Он провёл свою жизнь, разбираясь с знаменитыми своими неурядицами, обычно африканскими, странами, вечно испытывающими то те, то другие финансовые проблемы. Исландия была для него чем-то совершенно новым: нация сверхобеспеченных (№1 в списке ООН 2008 года), хорошо образованных, в прошлом известных рационализмом людей, организованно совершивших теперь один из величайших актов коллективного сумасшествия в истории финансов. «Пойми», - сказал он мне. - «Исландия - это уже не страна. Это хедж-фонд».
Целая нация безо всякого современного опыта или даже отдалённых воспоминаний о больших финансах, уставившись на пример, поданный Уолл Стрит, заявила: «Мы можем это сделать!» На краткий миг показалось, что они и вправду смогли. В 2003 году три крупнейших банка Исландии имели несколько миллиардов долларов активов, примерно 100% ВВП страны. За следующие три с половиной года их активы выросли до более чем 140 миллиардов и стали настолько больше ВВП, что вычисление того, сколько процентов его они составляют, потеряло всякий смысл. Как выразился в беседе со мной один экономист, «это был самый быстрый рост банковской системы в истории человечества».
В то же время стоимость исландских бумаг и недвижимости взлетела до заоблачных высот - в частности и потому, что банки активно выдавали исландцам кредиты на покупку ценных бумаг и недвижимости. С 2003 по 2007 год американский фондовый рынок вырос вдвое, исландский же вырос в девять раз. Цены на недвижимость в Рейкьявике увеличились втрое. К 2006 году средняя исландская семья стала втрое богаче, и фактически всё это богатство так или иначе было связано с новой индустрией инвестиционных банков. «Каждый учился Блеку-Шоулзу», - говорит Рагнар Арнасон, профессор экономики рыболовства университета Исландии, наблюдавший бегство студентов от рыбы в экономику денег. «Инженерные и математические факультеты вводили программы финансового менеджмента. Сотни и сотни студентов у нас изучали финансы». И это в стране размером с Кентукки, но с населением меньшим, чем в Пиории, штат Иллинойс. В Пиории нет глобальных финансовых учреждений, нет университета, посвятившего себя обучению многих сотен финансистов, нет своей собственной валюты. И всё-таки мир принимал Исландию всерьёз. (Из новостей Блумберга от марта 2006 года: исландский магнат-миллиардер «Тор» смело приходит в США со своим хедж-фондом).
У глобальных финансовых амбиций оказалась и оборотная сторона. Когда три их новёхоньких глобальных банка накрылись в прошлом октябре, 300,000 граждан Исландии обнаружили: они несут некую ответственность за 100 миллиардов банковских потерь - грубо по 330,000 баксов на каждого исландца, мужчину, женщину и ребёнка. Помимо того, они потеряли десятки миллионов долларов лично, как следствие своих ненормальных спекуляций иностранной валютой, и еще больше - в результате обрушения на 85% исландского фондового рынка. Точный долларовый объём исландской финансовой дыры невозможно даже узнать, так как он зависит от бывшего устойчивым курса исландской кроны (крона также рухнула и была убрана с рынка исландским правительством). Но дыра оказалась очень большой.
Исландия немедленно обратилась в единственную страну, в которую американцы могли ткнуть пальцем со словами: «Да ладно, мы хотя бы этого не натворили!» В конце концов, исландцы остались должны 850% собственного ВВП (захлёбывающаяся в долгах Америка достигла лишь 350-процентного показателя). Какой бы абсурдно большой и важной для американской экономики ни стала Уолл-стрит, она всё-таки не доросла до того, чтобы остальная часть населения не смогла её выкупить в один присест. Каждый из трёх исландских банков потерял больше, чем могла выдержать страна; вместе же их потери были настолько потешно непропорциональными, что уже через недели после коллапса треть населения, по данным социологов, всерьёз задумалась об эмиграции.
Всего за три-четыре года этому устойчивому, коллективистскому обществу был привит черенок совершенно нового способа экономической жизни, и черенок задавил растение. «Они были обычной группой молодых детей. В этом эгалитарном обществе они просто приходили, одевались в чёрное и начинали делать бизнес», - сказал человек из МВФ.
За пятьсот миль к северо-западу от Шотландии приземлился самолёт Айслэнд-Эйр и теперь катится к аэровокзалу, всё ещё раскрашенному в корпоративные цвета Ландсбанки - одного из трёх разорившихся исландских банков. Остальные два звались Кауптинг и Глитнир. Я пытаюсь придумать метафору для всемирного резервуара усопших корпоративных спонсорств - вода, оставшаяся в шланге после того, как вы перекрыли вентиль? - но не успеваю я закончить, как мужик позади меня лезет на полку за своим багажом, и я огребаю по полной программе. Я скоро уясню, что исландские мужчины, подобно лосям, баранам и прочим рогатым млекопитающим, почитают такие столкновения необходимыми для борьбы за собственное выживание. Я также выясню, что данный конкретный исландский самец является высокопоставленным сотрудником исландской фондовой биржи. Впрочем, в данный момент я знаю лишь, что мужик среднего возраста в дорогом костюме очень постарался посильнее пнуть меня - безо всякого объяснения и без извинений. Пребывая в смятении от этого ничем не спровоцированного акта враждебности, я иду на паспортный контроль.
По тому, насколько к соотечественникам лучше относятся на границе по сравнению с иностранцами, о стране можно много сказать. Да будет известно: исландцы вовсе не делают никаких различий. Над будкой паспортного контроля у них привешен милейший плакат с простой надписью «все граждане». Под этим подразумевается не «все исландские граждане», а «все граждане откуда угодно». Каждый из нас откуда-нибудь, так что все мы оказываемся стоящими в одной очереди, ведущей к парню за стеклом. Быстрее, чем вы успеете сказать «страна противоречий», он уже притворился осмотревшим ваш паспорт и махнул вам: «Проходи!».
Дальше вас окружает тёмный ландшафт облепленных снегом вулканических скал, то ли лунный, то ли нет, но выглядящий столь похожим на этот последний, что учёные НАСА перед первой лунной экспедицией тренировали тут астронавтов. Через час мы добираемся до отеля 101, принадлежащего жене одного из наиболее знаменитых из обанкротившихся исландских банкиров. Он называется загадочно (101 - это почтовый индекс самого богатого района города), но немедленно узнаваем: «крутая» манхэттенская гостиница. Работники в чёрном, непонятные картины на стенах, никем не читанные книги о моде на никем не используемых кофейных столиках - в общем, всё для повышения самомнения деревенщины родом из задницы мира, за исключением свежего номера Нью-Йоркского Обозревателя. Место типа тех, в которых останавливаются банкиры, полагающие, что в таких останавливаются художники. Здесь Беар Стернс проводил в январе 2008 года встречу менеджеров британских и американских хедж-фондов, на которой определялось - сколько денег можно сделать на исландском коллапсе (до чёрта). Когда-то забитый под завязку отель теперь пустует, занято лишь 6 номеров из 38. Ресторан также пуст, как пусты и маленькие столики в уютных закутках, когда-то пробуждавшие восхищение среди тех, кому они были недоступны, теми, кто их занимал,. Обанкротившийся Холидей Инн попросту депрессивен; обанкротившийся отель Иан Шрагер - трагическое зрелище.
Так как платившие кучу денег за проживание здесь финансисты исчезли навсегда, мне за полцены сдают большую комнату на верхнем этаже с видом на старый город. Развалившись на белых шёлковых простынях, я тянусь за книжкой по исландской экономике - написанной в 1995 году, задолго до банковского сумасшествия, когда стране практически нечем было торговать с остальным миром, за исключением свежей рыбы - и читаю следующее замечательное предложение: «Исландцы относятся к рыночной системе с заметным подозрением, а особенно к её влиянию на распределение».
Тут до меня доносится странный звук.
Сперва я слышу скрежет из дальнего угла комнаты. Я выбираюсь из койки, дабы изучить ситуацию. Это отопление, оно звучит, как позабытый на плите кипящий чайник. Отопление в Исландии - не знакомое нам отопление: его получают прямо из земли. Естественное состояние воды - кипяток. Каждый год ремонтники умудряются перекрыть водозабор используемой для понижения температуры этого кипятка холодной воды, и какой-нибудь бедолага-исландец практически сваривается заживо в своём душе. Приходящее в мою комнату прямо из недр земли тепло настолько могуче, что нужно какое-то хрипящее, скрежещущее устройство, дабы не дать ему меня поджарить.
Затем снаружи доносится взрыв.
Бум!
И еще один.
Бум!
Так как на дворе середина декабря, солнце появляется (едва) в 10:50 и заходит (с энтузиазмом) в 15:44. Это получше, чем полное отсутствие солнца, но чем-то и хуже, поскольку искушает поверить в возможность симулирования нормальной жизни. А чем бы ни было это место, оно ненормально. Эту мысль подтверждает 26-летний исландец, которого я назову Магнусом Олафсоном. Ещё несколько недель назад, будучи валютным трейдером в одном из банков, он зарабатывал около миллиона долларов в год. Высокий, светловолосый и статный, Олафсон выглядит в точности так, как вы представляете себе исландца, - то есть совершенно нетипично для них, в большинстве обладающих волосами мышиного цвета и грузной, мешковатой фигурой. Он говорит: «У моей матери запасено довольно продуктов, чтобы открыть зеленную лавку». И добавляет, что со времени краха в Рейкьявике ощущается напряжение и тревога.
Два месяца назад, в начале октября, когда приказал долго жить рынок исландской кроны, он выскользнул из-за своего рабочего стола и спустился вниз, к кассиру. Там он взял столько иностранной валюты, сколько ему соглашались выдать, и набил ей мешок. «Везде в деловом районе встречались в тот день люди с мешками. Никто и никогда не ходил там с ними». После работы он ушёл со своими наличными домой и спрятал около тридцати тысяч в йенах, долларах, евро и фунтах во внутренностях настольной игры.
До октября известные банкиры были героями; теперь они или за границей, или залегли на дно. До октября Магнус полагал Исландию практически безопасной; ныне ему мерещатся толпы грабителей на пути из-за границы, готовые разнести его настольный игрушечный сейф - и потому Магнус не разрешает мне использовать его настоящее имя. «Ясное дело, в Нью-Йорке узнают о наших делах и пришлют самолёты, набитые бандитами. Ведь практически каждый теперь хранит сбережения дома.» Так как он и так взволнован, я решаю рассказать ему о странных взрывах за окном моего номера. Он улыбается: «Да, в последнее время много Рэндж Роверов погорело». Затем он объясняет.
В последние несколько лет многие исландцы занялись одними и теми же пагубными спекуляциями. Видя местную ставку в 15.5% и растущую крону, они решили: если очень хочется купить что-нибудь, чего не можешь себе позволить, умно будет взять кредит не в кронах, а в йенах или швейцарских франках. Они платили 3% в йенах и вдобавок срывали куш на обмене валюты, ибо крона продолжала расти. «Рыбаки распробовали эту фишку. Они делали на этом столько денег, что уже и рыбу ловить не приходилось». Они столько на этом заработали, что фишка распространилась от рыбаков к их друзьям.
Должно было казаться, что тут и думать не о чем: покупай эти становящиеся всё дороже дома и машины на кредиты, за которые тебе еще и приплачивают. Но в октябре с обвалом кроны йены и швейцарские франки, которые надо было возвращать, подорожали во много раз. Теперь многие исландцы - особенно молодежь - владеют домами за полмиллиона с ипотеками на полтора и тридцатипятитысячными Рэндж Роверами с кредитами на сто тысяч. Проблему Рэндж Ровера можно решить лишь двумя способами. Первый - это погрузить его на корабль, отправить в Европу и постараться сбыть за такую валюту, которая всё еще ценится. Другой - поджечь его и получить страховку. Буууууум!
Пусть скалы под Рейкьявиком и вулканические, сам город напоминает осадочную породу: над несколькими толстыми слоями архитектуры, вполне заслуживающей названия Северной Прагматической, залегает тонкий слой той, что в своё время наверняка будет наречена «Капиталистической Жопой с Ручками». Достойные хоббита своими размерами здания исландского парламента милы и соразмерны городу. Отнюдь не таковы полудостроенные стеклянные башни морского фасада, предназначенные для неожиданно разбогатевших финансистов (и за те же деньги заслонившие всем остальным вид на белые скалы в гавани).
Лучший способ изучить город - это гулять по нему, но куда бы я ни пошёл, исландские мужчины бесцеремонно врезаются в меня. Для прикола, я промаршировал с видом дурачка туда-сюда по основной торговой зоне. Я хотел посмотреть, найдётся ли тут хоть один исландец, скорее свернувший со своего пути, чем долбанувший меня плечом. Не-а. Вечерами четвергов, пятниц и суббот - когда добрая половина страны, кажется, считает своим профессиональным долгом ужраться до чертей и в этом состоянии шляться по улицам до времени, когда должно было бы рассветать - проблема стоит особенно остро. Бары открыты до 5 утра, и люди устремляются в них с неистовой энергией. В ночном клубе Бостон мне уже через несколько минут наподдал бородатый тролль, оказавшийся руководителем местного хедж-фонда. Покуда я пытаюсь прийти в себя, сквозь меня проходит старший служащий Центрального банка. То ли потому, что он пьян, то ли потому, что мы уже встречались несколько часов назад, он решает остановиться и сказать мне: «Мыы старалиссь говорийт им, у нас не есть пропплема платёжеспособнойст, у нас пропплемма ликфиднойст. Но они не поверийт нам». Пошатываясь, он продолжает свой путь. В точности то же самое сообщали нам в своё время Леман Бразерз и Сити Групп: «Если вы дадите нам денег, чтобы выпутаться, мы легко переживём эту маленькую проблемку».
Нация столь маленькая и однородная, что всякий знает практически всякого, столь фундаментально отличается от ваших представлений о значении слова «нация», что почти требует иной классификации. Право, это куда больше похоже на большую семью. К примеру, большинство исландцев - по умолчанию, прихожане лютеранской церкви. При желании перестать быть лютеранами, им следует написать правительству и выйти из церкви; с другой точки зрения, путём заполнения другой формы они могут основать свой собственный культ, получив субсидию. Другой пример. В телефонной книге Рейкьявика фигурируют лишь имена абонентов, ибо в Исландии наберётся всего около девяти фамилий - они получаются добавлением имени отца к словам «сон» и «доттир». Так как имён в Исландии тоже около девяти, сложно понять, как это упрощает жизнь. Но при желании показать, как мало вы понимаете в Исландии, просто попытайтесь обратиться «мистер Сигфуссон» к мужчине по имени Сиггор Сигфуссон или «Миссис Петурсдоттир» - к женщине по имени Кристин Петурсдоттир. В любом случае подразумевается, что всякий в разговоре всегда знает, кого вы имеете в виду, так что вам никогда не доведётся услышать: «Какого Сиггора ты имеешь в виду?»
Так как Исландия - это одна большая семья, ваши беспрерывные расспросы о встречах с Бьорк попросту вызывают раздражение. Ну разумеется, они видали Бьорк, кто ж не видал Бьорк? Кто, к тому же, не знал Бьорк в двухлетнем возрасте? «Да, я знаю Бьорк», - устало отвечает на мой вопрос профессор финансов в университете Исландии. - «Она не умеет петь, и я с детства знаком с её матерью, и обе они были чокнутыми. То, что она столь известна за границей, говорит мне больше о мире, чем о Бьорк».
Преимущество жизни в обширном семействе, прикидывающемся нацией, - то, что ничего не надо объяснять. Каждому известно всё, что нужно. Я быстро уясняю, что спрашивать дорогу - еще большая бессмыслица, чем это бывает обычно. Подобно тому, как вам всегда полагается знать, о котором Бьорнйолфере сей момент идёт речь, вам положено знать и то, где вы сейчас находитесь. Двое взрослых - один из них банкир с офисом в трёх кварталах отсюда - не могут сказать мне, как найти офис премьер-министра. Трое других - в трёх кварталах от Национальной галереи Исландии - понятия не имеют, как до неё добраться. Когда я сообщаю милой женщине средних лет, работающей в Национальном музее, что ни один исландец, кажется, не знает его местоположения, она говорит: «На самом деле, никто тут ничего не знает о нашей стране. На прошлой неделе у нас тут были старшеклассники, и учитель попросил их назвать исландского художника 19го века. Никто из них не знал. Ни один! Один сказал: “Халлдор Лакснесс?”» (Лакснесс получил нобелевскую премию по литературе в 1955 году. Наивысшая честь, какой добивался исландец до 80х годов, когда две исландки почти подряд выиграли титул Мисс мира).
Ныне лицо земли испещрено городами, под которые будто подложены бомбы. Бомбы еще не взорвались, но фитили уже подожжены, и их не потушить никакими усилиями. Прогуляйтесь по Манхэттену, и вы увидите пустые магазины, пустые улицы, и даже под дождём пустые такси: люди разбежались, не дожидаясь взрыва. В Рейкьявике у меня было то же ощущение начинающегося конца света, но фитиль горел как-то странно. Правительство настаивало на выплате трехмесячных выходных пособий, так что многие уволенные банковские служащие получали деньги до стремительной отставки правительства в начале февраля. Курс кроны к валютной корзине более чем втрое ниже, чем был на пике. Исландия импортирует всё, кроме энергии и рыбы, так что все цены в середине декабря готовятся к полёту в космос. Новая знакомая, работающая в правительстве, рассказывает о походе в магазин за люстрой. По словам продавца, нужные ей люстры уже распроданы - но можно заказать еще, из Швеции - по цене втрое выше старой.