АНГЕЛ СЕРДЦА МОЕГО (продолжение)
Будни («реанимация»)
А дельфины добрые,а дельфины мокрые.
Просят, чтобы им cказку рассказали.
м/ф «В порту»
Бóльшая часть «Отделения анестезиологии и реанимации» представляла собой галерею, разделённую на два крыла колоннадой из прямоугольных столпов, украшенных незамысловатым трафаретом. Въезд в галерею располагался в левом крыле, отчего, в дни дежурств больницы по городу, оно походило на поле для игры в "пятнашки": каталки ввозили, вывозили, переставляли в зависимости от состояния пациентов.
В отличие от левого, светлого крыла, противоположная сторона галереи была окутана полумраком, даже при включенном освещении. Казалось, в этом правом крыле располагались кровати более тяжелых пациентов с долгоиграющими состояниями. Там и рисунок на колоннах был несколько пессимистичный. Если передо мной раскинулась широкая крона «Древа Жизни», как я его называл, распространившаяся от мощного ствола на всю длину отделения, то в сумеречной области тонкий столбик дерева смог породить, лишь скромные кустики листьев, едва видневшихся под потолком.
Жизни светлой стороне добавляли пять райских птичек, порхающих под сенью упомянутого древа, которых не было в Сумраке. Напротив, вместо пяти птичек, стремящихся ввысь, тут был изображен вечно падающий лист, одиноко прилепленный к столбу, что, конечно же, не добавляло вынужденному созерцателю оптимизма.
Эту грусть трафаретного Микеланджело я смог оценить, когда в очередной розыгрыш «пятнашек» меня на одну ночь переместили в палату, отделённую от правого крыла галереи лишь стеклом. Мне сразу стало неуютно в сумеречной зоне, и к утру, словно услышав мои молитвы, медбрат Пётр вернул меня на The Bright side of the Moon.
Вообще говоря, разного рода «знамений» в этом моём путешествии по раю хватало. Начиная от дизайна и заканчивая именами медперсонала - всё стремилось успокоить меня и наполнить жизнеутверждающими перспективами.
То, что первым делом я встретил ангела, даже не буду вспоминать - незабываемо. Слово «рай», дабы описать возникшие ощущения еще на обследовании в «приёмном», вырвалось непроизвольно, что как бы намекает на непредвзятость. Да и не один я так думал. В реанимации, после отхода от наркоза, одна бабуся принялась хватать за ягодицы молоденького медбрата, явно принимая его за херувимчика, но уточняя при этом у окружающих:
- Я в раю?! - и тут же отвечая себе самой: Я в раю! - заливалась она безудержным смехом и была искренна перед собой в своих чувствах. Пусть недолго, пока не отпустило.
Юмор не оставлял нас даже ночью. Задержавшаяся допоздна, врач сидела на посту за компьютером и выполняла какую-то электронно-бумажную рутину, как появилась медсестра из «приёмного». Увидев врача она, едва ли не вскрикнула:
- Вы опять на дежурстве? Совсем себя не жалеете, - выказала сестра заботливое участие и продолжила:
- А у нас в «приёмное» народ валом валит, девать некуда уже, еле справляемся, - запричитала она (в ту ночь больница была дежурной по городу) и снова, обращая внимание на усталый вид врача, посетовала:
- И чего только дома не сидится?
Врач медленно перевела взгляд с монитора на сестру и спокойно ровным голосом, без намёка на улыбку на уставшем и красивом лице, ответила:
- Сама не знаю, чего им не сидится дома. Сидели бы себе спокойно.
И снова принялась за документооборот. На этом их беседа закончилась.
На имена я начал обращать внимание на исходе вторых суток, когда на ужин очередной раз подали рыбу. Я вспомнил, что на календаре сейчас, так кстати, время «Петрова поста», который установлен в память святых апостолов Петра и Павла, но по порядку…
Два Олега. (имя князя язычника, основателя первого Русского государства)
В смене, которая дежурила при моём поступлении, было два медбрата по имени Олег. Состояние моё в тот момент было тяжелое, а когда я узнал, что оно тяжелое, то утяжелело вовсе, потому много о них сказать не могу. Только запомнил, что один Олег пришел мне на помощь, выдав пелёнку, чтобы мне было сподручнее покашливать (в неё).
Другой же (не прошло и часа) с непонятным: «Что это такое?» - тут же изъял её у меня. Хотя может это викторина какая была. Не знаю. Со мной только на третьи сутки, еще раз сыграла в этот квест санитарка, изъяв у меня второй стакан для питья.
- Не положено, - отрубила она, хотя стакан был положен мне её же коллегой из другой смены. Стаканчик у меня хоть сутки продержался, а полотенце и часа не прослужило гигиеническим целям.
Ольга. (имя святой равноапостольной )
Улучшаться моё состояние начало со следующей смены, с появлением врача с именем Ольга. Она сделала мне все назначения. Хрупкая на вид, но сильная во всех остальных проявлениях женщина. При её невысоком росте она всегда привлекала моё внимание в свои нечастые появления в отделении. Отчасти, объяснение было написано со спины её униформы. «ОПЕРБЛОК» гласила надпись, своей лаконичной суровостью оправдывая периодическую усталость на лице врача.
Но, вот общение наше не задалось. Она посчитала меня ненормальным, только на том основании, что я не помнил, сколько дней пролежал в реанимации «инфекционки» девять лет назад. Ну вот, не считал я!
Я был занят разглядыванием «глюков», которые меня посещали в тот момент. Это Да. Это помню. Я до сих пор помню сюжеты почти всех видений, что вылазили из каждого фрагмента «плиточных» обоев палаты. От статичных «Портретов Незнакомки» и анимированных «гифок» из семейной жизни, до полноценных массовых сцен типа гонок Бунта-Ив на Татуине или застолий из раннего, но уже мрачного, Средневековья. А вот, сколько дней это продолжалось, запамятовал так некстати.
Надо отдать должное, «ненормальность» была озвучена интеллигентно, не выделяя меня в особую категорию.
- Знаете, мне это напоминает разговор двух ненормальных, - корректно обобщив, выразилась она. Я не стал ничего говорить про «глюки», тогда ненормальным остался бы я один, и уже без всякой «политкорректности».
Пётр и Павел. (имена святых апостолов)
А вот, с этими двумями Петра и Павлами наобщался вдоволь, если так можно назвать этот процесс в реанимационном отделении. В разных сменах я находился на попечении, сначала у Павла, потом у Петра. При мне им выпадало дежурить на Светлой стороне, и улучшение моего общего состояния происходило не без их прямого участия.
Блондинистый, почти белесый Павел и долговязый нескладный Пётр: оба производили впечатление отъявленных ботаников и ответственных людей, что и помогало им успешно выполнять свои обязанности, а мне идти на поправку.
Надежда. (имя медсестрички)
В какой-то момент, я таки посчитал, что Петя потерял всякую ответственность, когда на ночь перед переводом в «терапию» он передал меня с рук на руки медсестре Наде. С самого своего первого дефиле по галерее она начала отвлекать. Всех!
Молодёжь из сестёр, при её появлении, отмечалась приветственными возгласами: «Ты что ли работать тут будешь?» и начинала шептаться: «Она работать тут будет?», когда та исчезала. Сёстры и девочки-санитарочки постарше могли быть вовлечены в шоу по поискам утерянного ею телефона. Ребята врачи, расположившись вокруг неё вдвоём, начинали нашёптывать ей на ушкó и общаться с остальным миром затылками.
Только на Петра эти гендерные приёмчики не действовали. Но смекалистая Надя и его броню прошибала, только с другой стороны. Она могла спокойно подойти к какому-либо пациенту и ловким движением руки изменить регулировку в оборудовании, к которому тот подключён.
На панику и протесты Петра она уверенно отвечала де, на последней лекции их как раз вот так и учили… и тэдэ. Если же тот осмеливался вернуть регулятор в прежнее положение, о чём извещал звонкий щелчок, то скорый повторный щелчок не оставлял сомнений в том, что, если и не правда на стороне Нади, то последнее слово, уж точно за ней.
Эта профессиональная дерзость растопила лёд моих опасений, и я даже посчитал символичным, что в «Петров пост» под сенью «Древа Жизни» в окружении райских птичек на Светлой стороне, с ангельского благословения, получив лечение от врача Ольги при попечении собора медбратьев Петра и Павла, выздоравливать я отправлюсь с Надеждой.
Будни («терапия»)
- Нууу… не знаааю. Это извращение какое-то, я считаю.
- А у папы на машине два режима: полный и задний приводы. Он часто задним приводом пользуется.
- Я просто ниприцтавляю, как на задеприводных ездить. Нет, - на этом диалог двух юных медсестричек от гламура закончился.
Барышни-крестьянки доставили меня в палату «Отделения терапии», так кстати переименованное из «Отделения гастроэнтерологии с кардиологическими и эндокринологическими койками», и степенно удалились к себе на ресепшн.
Палата сияла комфортом. Оказывается, мест в отделении не хватало, и нас (меня и двух моих соратников по «реанимации») временно разместили в платных апартаментах. Но нет ничего более постоянного…
Вариантов развлечься там было немного - вообще не было. Трёхразовые капельницы и питание не в счёт.
Изначально в палате кровати стояли изголовьем к окну, и потому вид открывался унылый. Дверь, холодильник и телевизор, который, к счастью, никому в голову не приходило включать. Поэтому на третий день, когда я смог более менее самостоятельно шевелиться, я первым делом привёл в порядок этот феншуй и развернул койку на 180 градусов (ибо на колёсах…).
Теперь передо мной была que Bonita panorama, с впечатляющим любого выпускника «реанимации» видом на парк. Лёжа, можно было наблюдать кроны живых деревьев, кокетливо заигрывающих с лёгким ветерком подрагиванием ладошек зелёных листьев. Ветерок, возбуждаясь, набирал силу, и тогда эти матрёшки цвета хаки включали «динамо», начиная качать макушками из стороны в сторону, отказывая в домогательствах ветерку и давая понять, что дальше «подрагивания» дело не зайдёт.
Порой эти шуточки выводили из себя незадачливого кавалера, и, разъярённый, он налегал на проказниц с такой силой, что, дрожа листвой от его напора, те выгибались под ним дугой, да так и замирали, не в силах сопротивляться. Он уже никого ни о чём не спрашивал, а наседал снова и снова, не давая им выпрямиться и перевести дух.
После такого, как правило, наступала тишина. Ветер успокаивался, а расслабленные деревья замирали, словно в истоме, лишь изредка вздрагивая зеленью по краям крон. И так несколько раз в неделю несколько раз в день.
В такую погоду хотелось выйти на свежий воздух и покурить.
Сидя же у окна, видны становились аллеи и тропинки, по которым с бодрым шарканьем и размеренным стуком прогуливались немногочисленные пары. Пациент и трость, «шарк»-«шарк»-«стук», «шарк»-«шарк»-«стук».
Под этот незатейливый мотивчик и я мог бы элегантным па-де-де добраться до одной из скамеек, которые также углядел среди зелени парка. Благо трость имелась и у меня. И уже там, в тени парка, наполненного вырабатываемым кислородом, с полным упоением и риском для жизни затянуться никотиновым ингалятором. Но врач настрого запретил не только курить, но даже покидать отделение почему-то.
- Полноте вам, профессор, вещаете, буде прокламации цитируете. Да неужто же от одной папиросочки…?
- Отнюдь. Не от папиросочки, как вы изволили выразиться, но самый факт этого непотребства нездоров и относительно вас решительно летален.
Реальность, конечно, гораздо суровее. Коротковолновое, как «FM диапазон» и оттого всепроникающее профессорское НЕТ «и никаких гвоздей» - зато доходит.
Как-то отзвуки падения бутербродов докатились и до «терапии» и палата наполнилась звенящими погремушками, пришедшими по мою душу. Практикантки (я становлюсь сексистом, когда из дюжины студентов, лишь один мужеского полу)… все практикантки должны были послушать и классифицировать хрипы и биения в моих лёгких и в сердце.
Сначала девчата чинно по-одной подходили ко мне. Потом, для экономии времени, они стали прикладываться к моей груди по двое , а то трое душ за раз. Да так интенсивно, что единственный самец человека, так и не поучаствовал в этой процедуре. Это было бы лишним, мы оба это понимали.
Зато профессора, эта пошаговая стратегия, явно, забавляла.
- Теперь пульс и давление можете не измерять, - развеселился он и, не сдержавшись, добавил, обращаясь ко мне:
- У вас там всё внутри бешено колотится, столько девушек молодых рядом.
Я хотел было возразить и даже немного возмутиться, дескать: «Нимало не взволнован». Только, вот слова застревали прямо в альвеолах, так как всё внутри бешено колотилось. Я тактично не стал настаивать на ошибочности субъективного суждения профессора.
Но, если меня эта орда оккупировала, только по зову моего сердца в прямом смысле, к тому же, по прямому распоряжению и в присутствии господина Профессора, то к молодому соседу набигали по зову своих сердец.
Под видом социологического опроса, вместо одной, приходившей по делу, налетало три-четыре студентки, тоже, обязательно, «по делам» и, чинным образом усевшись в кружок, слушали сладкоголосого красавца, подперев алеющие от волнующих впечатлений ланиты маленькими кулачками сложенных ладошек.
- Москва… телевидение… эфир…ведущий…, - внимали юные карменситы чарующей магии слов. Три дня и три ночи слушали они эту арию Хозе из оперы Бизе. Потом, видимо, досмотрели восьмой сезон известного сериала…
И да не стало у кого им черпать приёмчики «дифференциальной диагностики».
И да иссяк источник поводов для посещения вороного мóлодца.
Ох, беда-беда-огорчение, негде голову приклонить!
И не будет. Dr. Хаус вам не Терморегулятор какой, и уж точно не Карлсон. Не вернётся, и не обещал. Хауса я вспоминал, когда наш куратор от практикантов внезапно вырастала, словно из-под земли, ко мне задом, к соседу передом и, по-хаусовски, вспомнив о его, например, пятилетней давности, занятиях тяжёлой атлетикой, задавала каверзный вопрос, де:
- А не употреблял ли ты во время оно, гражданин хороший, стероидов каких анаболических, чи другую погань химическую? - и разочарованная отрицательным ответом (диагноз не срастался с анамнезом жизни), так же внезапно исчезала. Ни «здрасте» соседу, ни «давай, до свидания» мне. А ,ведь, пациенты всегда лгут, isn't it?
Но каким бы балаболом-затейником не был мой сосед, куда молодости до опыта? Через четыре дня он начал задолго загодя на ночь забивать уши «берушами». Я намёк понял, и мы лишились удовольствия слушать невероятные истории и моей бурной молодости.
Ещё один день ушёл на совместное творчество по написанию характеристики нашей кандидатке в «диф. диагносты», которая (характеристика), по словам профессора, имела успех у руководителя практики.
Оставалось любимое развлечение придворных интеллектуалов Его Величества Генриха III Валуа - составление анаграмм (если верить А. Дюма). Исходным словом я выбрал латинское написание наших с соседом диагнозов: endocarditis. Так как, моя латынь ограничивалась эпитафиями с надгробий из мультфильма «Икар и мудрецы», то целевым языком я избрал английский (известный мне, также, не от совсем живых носителей).
Получились, вполне себе сносная красноармейская «агитка» - «I can do it Red's» и непонятное - «I can sort died». Что, для придания сентенции смысла, я художественно перевёл в стиле нуар как «Я различаю лики смерти». На чём и оставил эти мрачные опыты. Не различал я их и не собирался.
Внезапно…
Пошумев моторами, выпустив дымок, через акваторию мчится Катерок…
А вслед за Екатериной Григорьевной в нашу акваторию въехало оборудование для УЗИ сердца, подталкиваемое высокой и строгой, на первый взгляд, хозяйкой одноименного кабинета. На второй же и последующие взгляды, она оказалась приятной, отзывчивой и не лишённой чувства юмора женщиной.
Повторное обследование, как и положено, проводила коллега Екатерины Григорьевны. Склонившись над моим грудным отсеком (можно подумать «грудная клетка» понятнее), она принялась датчиком исследовать моё израненное сердце и надиктовывать разные «скорости», «объёмы» и прочая «градиенты».
Как вдруг, случилась лёгкая заминка, которая вызвала немедленную реакцию Екатерины Григорьевны, в виде какой-то короткой рекомендации по процедуре. Коллега повернула голову и испросила объяснений, которые тут же и получила, уже в виде тридцатисекундного беззапиночного спича. Ответ прозвучал на том же непонятном языке, на котором врачи пишут рецепты и заполняют мед. карточки, потому привести я его не могу.
Зато вполне разобрал реакцию коллеги. Та, не отрывая взгляда от Екатерины Григорьевны, выпрямилась и удивлённо спросила:
- Екатерина Григорьевна, вы состояние каждого больного так хорошо помните?
В ответ раздалось молчание. Не могла же она признаться, что у ангелов давно и всё записано. Ей и помнить не надо.
Завершение тут.
Начало здесь.