Читаю Александра БАЛИНА (окончание)
.
начало здесь
Александр Балин. «Возвращение». М, изд. «Московский рабочий», 1963
После шахтерских забоев в жизни Александра Балина снова была Москва, педагогический институт и высшие литературные курсы, а потом, как ни странно, - завод «Динамо», где он довольно долго трудился кузнецом. И видимо, была в этом человеке не только глубоко заложенная потребность любое дело делать на совесть, но и находить в нем прекрасные черты, испытывать творческое удовлетворение от результатов своего труда, для кого-то другого - тяжелого, грязного и неблагодарного.
СТАРЕНЬЕ
Его торопим.
Говорим:
старей!
Старей скорее, -
говорим железу.
А листья,
как листки календарей,
И дождь по жести жарит «Марсельезу».
…Один момент,
я всё вам проясню:
Чтоб не было в железе напряженья,
Пред тем,
как потащить его к огню,
Даем железу время для старенья.
Чтобы послушней стало,
так сказать,
Чтобы веревки из него вязать.
И мы стареем.
В лужах голубых -
Башкою в тучи -
наши отраженья.
Идем,
о тучи ушибаем лбы, -
Старенье не снимает напряженья.
Один-единственный несем в себе закал,
Шагая на последний поединок.
А мимо пацаненок проскакал
По голубой
окалине
дождинок.
А вот еще о своем родном кузнечном цехе - чтобы мы с вами лучше представили себе, что это была за работа:
ГОЛУБЬ
По своей душевной простоте
Каждый может дверью ошибиться.
К нам,
в кузнечный,
голубь залетел,
Белая,
доверчивая птица.
Залетел,
уселся на стропилах,
И в потеках копоти сплошной
Всех нас белизною затопило,
Самой настоящей белизной.
Нет,
не любопытство в нас горело,
Не кипел охотничий азарт, -
Мужикам,
в грехах понаторелым,
Я смотрел в бездонные глаза.
Я смотрел на потные,
на грубые,
На святые лица кузнецов, -
Так улыбкой расцветают губы
Над ребенком спящим у отцов.
Так вот и глядели заворожено,
Так вот и стояли,
не дыша,
И сияла светом невозможным
Сильная,
красивая душа.
Было в горле от мазута горько.
Мы привыкши.
Голубю горчей.
Молчаливый Абдулхаев Борька
Прикрутил форсунки у печей.
Сменный мастер не полез в бутылку
(О тебе,
Никитич,
говорю),
Только густо покраснел затылком
Да понюшку запустил в ноздрю.
Ох, и грохотали мы в тот вечер,
Чтоб не пропадала белизна!
Словно крылья, поднимались плечи,
В цех врывалась ранняя весна.
Вы, наверное, заметили некоторую простоватость языка - и «понаторелым», и «мы привыкши», и «горчей», и «густо покраснел затылком»… Да, Александр Балин не мог похвастаться аристократическим происхождением, и элитного образования, судя по всему, не получил. Довольно часто отдельные его строчки становились мишенью пародистов, причем пародии получались весьма талантливые. Ну что тут сказать… У одного автора самобытность - для колорита, для того, чтобы произвести впечатление на читателя, у другого самобытность лежит в основе его естественной речи, причем необходимость донести мысль, выразить что-то важное для него дороже, чем репутация в глазах некоторых снобов. Таких людей можно с полным правом называть самородками, и я не вижу беды в том, что они оживляют культуру особенностями того языка, который впитали в детстве и пронесли через всю жизнь.
... Да, с «педпрактикой» безбожно затянул в цеху кузнечном...
Никакой я не психолог, логик - тоже никакой.
Лишь счастливо обладаю жизни знанием сердечным,-
И оно всегда со мною, постоянно под рукой.
Кузня, словно бы кукушка, в тесноте души кукует.
Разменяв седьмой десяток, сильно я по ней скорблю:
Как она ни куковала б, все равно душа рискует
Ознобиться без братишек, коих до смерти люблю…
Но вернемся в далекие 60-е… Вкалывая в горячих цехах и на вредных производствах, дыша мазутом и копотью, надрываясь на физической работе, засиживаясь за полночь над учебниками и конспектами, люди того склада, к которым принадлежал Александр Балин, слишком долго не обращали внимания на то, что жизнь постепенно меняется, что ценности первых послевоенных лет сменяются другими жизненными приоритетами. Многие их сверстники осознали за эти годы, что руководить приятнее, чем пахать, что существуют на свете теплые и прибыльные места, что можно «жить красиво» и сидеть за такими рычагами, которые дают куда больше, чем скромная зарплата работяги. Не могу не процитировать здесь четверостишие Бориса Заходера, написанное совсем по иному поводу, якобы как перевод с английского:
Равно
На честных и бесчестных льётся
Господень дождь
С небесной высоты,
Но честным всё же
Больше достаётся:
Бесчестные
Крадут у них зонты.
В качестве зонтов у целого поколения была украдена нормальная благополучная жизнь - примерно такая, которую построили к этому времени в своих странах побежденные народы Германии и Японии. Взамен советская власть кормила своих подданных трескучей болтовней о том, что СССР является сверхдержавой, а народ у нас самый передовой и могучий в мире. Двойные стандарты, когда все знали и видели, что происходит на самом деле, и спокойно закрывали глаза на то, как это преподносится в газете, по радио или перед редкими иностранными гостями, постепенно проникли во все сферы жизни. Характерно, что и люди воевавшие волей-неволей оказались втянуты в этот процесс глобального искажения реальности. К началу 70-х их официально зауважали, начали награждать юбилейными медалями к очередному Дню победы или столетию Ильича, приглашать в школы повязывать детям пионерские галстуки и рассказывать о своих боевых подвигах. (В семье, где я прожил много лет, это мероприятие всегда называлось «я пошел пудрить мозги пионерам»). Страна постепенно покрывалась ухоженными памятниками неизвестному солдату и вечными огнями, в то время как не захороненные останки реальных солдат продолжали гнить на бескрайних болотах спасенной ими Родины. И в этой обстановке у ветеранов как-то язык не поворачивался рассказывать будущему поколению - детям - всю суровую, жестокую и неприкрытую правду о войне. Так уж получалось, что воспитанное советской идеологией поколение детей и внуков, с одной стороны, нетерпеливо требовало от фронтовиков: «Расскажите нам о войне!» - и тут же поспешно добавляло: «а вот об этом, этом и этом - мы знать не желаем!» Да и как впрячь в одну повозку историческую правду и лояльность к государству, которое активно использовало ветеранов в качестве живого прикрытия своих идеологических догм. Некоторые предпочли говорить правду - судьба Солженицына и Галича хорошо известна и нынешним поколениям. Некоторые решили промолчать и спрятать куда подальше свои боевые награды. Большинство фронтовиков выбрало компромисс: «вы не хотите всей правды о войне - мы не будем открывать вам глаза».
Александр Балин, человек добросовестный во всем, в том числе и в поэзии, оказался в числе последних. До самой своей смерти он честно писал стихи о войне, вспоминал боевых товарищей (в его стихах множество конкретных имен, фамилий, географических названий), как член Союза писателей, редактировал книги собратьев по перу, давал рекомендации в СП, переводил «братских поэтов»… Родина платила ему регулярными публикациями и изданием поэтических книг… Некоторые из них я с немалым трудом разыскал в запасниках библиотеки (как они уцелели в наши дни, после того как «малоценные фонды» библиотек были основательно прорежены в 90-е - 2000-е годы, - для меня до сих пор загадка).
...Должен сказать, что моему разочарованию не было предела - я не нашел в этих сборниках, выпущенных в 70-е и 80-е, ни одного мало-мальски запоминающегося стихотворения. Не попалось мне свежих сюжетов, острых вопросов, поэтических находок, подлинных чувств - всего того, чем пронизана тоненькая книжка «Возвращение», написанная в те годы, когда ее автор жил трудной, небогатой, но настоящей жизнью. Увы, если оскудевает почва - дерево плодоносить не может, и поздние стихи Александра Балина в тысячный раз подтверждают эту избитую истину.
И вдруг… В 1986 году «День поэзии» публикует поэму «Отметины» - произведение, в котором 60-летний автор, оглядываясь назад, подводит итоги своей непростой жизни - как оказалось вскоре, жить ему оставалось всего два года. И из-под его пера выходит произведение, соединившее в себе правдивость и достоверность исторического документа, благодарные воспоминания о людях, с которыми сводила судьба, раздумья о прошлом, настоящем и будущем и накопленный жизненный опыт, который Александр Балин пытается передать будущему поколению. Несмотря на начавшуюся гласность, он не кается, не жалуется на судьбу, не клянет прошлое и настоящее, не отказывается от своих вполне советских убеждений, но все же чувство острой ностальгии по лучшим, наиболее насыщенным годам его жизни присутствуют в каждой строке.
…И живет на антресолях трудовое наше знамя,
За которое свой ливер я мазутом отравил...
Двое внуков подрастают,- с озорными пацанами
Напрочь собственное горе я веревочкой завил.
Наша память - мед полынный,- никого к ней не ревную:
Как солдат сверхсрочной службы, память честно служит мне.
Вот я слушаю с улыбкой «топотуху» озорную,
Аж мурашки нетерпенья пробегают по спине.
Вот звучит полузабыто и, пожалуй, странновато:
«Сама садик я садила, сама буду поливать»...
Не жалею, что у жизни стало пауз маловато.
Чтоб порою бесконтрольно волю памяти давать.
Понимаю: неохотно стану я своею тенью,
Только прежде, только с болью, только более всего
Всем остатком бывшей силы не помочь грешно раденью
О делах людской планеты - мира - дома своего.
Одиноким белым чудом и торчу во чистом поле,-
Молчаливые зарубки поперек и вдоль ствола...
В вечной смене поколений сорок лет трудов и боли
Как единый миг промчались, а ведь это - жизнь прошла…
Лучшие люди из тех, кому довелось пережить войну, всегда жили какой-то надеждой. В сороковые - на восстановление мирной и благополучной жизни. В шестидесятые - на построение коммунизма через 20 лет. В восьмидесятые - на перестройку. В нулевые… да что там говорить… Непоправимая вина нашего государства и всего общества перед этими людьми состоит в том, что их надеждам ни разу не суждено было сбыться. Что они умирали - в 60-е, 80-е, 2000-е, - так и не увидев того, о чем мечтали и ради чего честно вкалывали, выкладываясь на полную катушку, и не очень-то озираясь на соседский забор. И если построенное их руками еще кое-где стоит и даже кое-где работает, то нравственный багаж, накопленный этим поколением и переданный по наследству, мы, похоже, растеряли бесповоротно. Наверное, к нам никогда уже не вернется та романтически-наивная преданность важнейшим жизненным ценностям - порядочности, бессребренничеству и чувству справедливости, которую являли эти люди. А ведь именно этими ценностями, так или иначе жившими в душе каждого человека, а отнюдь не нынешними законами, и не усилиями обслуживающих эти законы юристов, веками поддерживалось относительно мирное существование любого общества, не знавшего тех угроз, которые нежданно-негаданно принес нам 21-й век.
…Удивление - полезно, ну а разве бесполезней
Праздник будничной работы раньше солнца затевать?
Все ж заверчено нелепо расставанье с жизнью-песней:
«Сама садик я садила, сама буду поливать».
К лику солнца головенки два подсолнечника тянут,
Золотистых и пушистых,- как мне дороги они!
По больному, по живому я сталистым тросом стянут.
Чтоб рассохшейся кадушкой не рассыпать клепки-дни...
Тороплюсь душою чуткой принимать задачи века.
Чтоб внимать им, как внимаю стуку сердца своего...
Он наступит на планете, вечный мир для человека,-
Мы не зря морями крови заплатили за него.
...Распогодило прилично, как оно и намечалось.
Время самое, пожалуй, долг давнишний отдавать,
Только б сердце колотилось, только б песня не кончалась:
«Сама садик я садила, сама буду поливать»…
© Александр Балин
Большое спасибо моему другу, библиотекарю и ценителю поэзии Оксане Белоусовой за помощь в подготовке этих заметок.
о книге "Тарусские страницы" и Фриде ВИГДОРОВОЙ
начало здесь
Александр Балин. «Возвращение». М, изд. «Московский рабочий», 1963
После шахтерских забоев в жизни Александра Балина снова была Москва, педагогический институт и высшие литературные курсы, а потом, как ни странно, - завод «Динамо», где он довольно долго трудился кузнецом. И видимо, была в этом человеке не только глубоко заложенная потребность любое дело делать на совесть, но и находить в нем прекрасные черты, испытывать творческое удовлетворение от результатов своего труда, для кого-то другого - тяжелого, грязного и неблагодарного.
СТАРЕНЬЕ
Его торопим.
Говорим:
старей!
Старей скорее, -
говорим железу.
А листья,
как листки календарей,
И дождь по жести жарит «Марсельезу».
…Один момент,
я всё вам проясню:
Чтоб не было в железе напряженья,
Пред тем,
как потащить его к огню,
Даем железу время для старенья.
Чтобы послушней стало,
так сказать,
Чтобы веревки из него вязать.
И мы стареем.
В лужах голубых -
Башкою в тучи -
наши отраженья.
Идем,
о тучи ушибаем лбы, -
Старенье не снимает напряженья.
Один-единственный несем в себе закал,
Шагая на последний поединок.
А мимо пацаненок проскакал
По голубой
окалине
дождинок.
А вот еще о своем родном кузнечном цехе - чтобы мы с вами лучше представили себе, что это была за работа:
ГОЛУБЬ
По своей душевной простоте
Каждый может дверью ошибиться.
К нам,
в кузнечный,
голубь залетел,
Белая,
доверчивая птица.
Залетел,
уселся на стропилах,
И в потеках копоти сплошной
Всех нас белизною затопило,
Самой настоящей белизной.
Нет,
не любопытство в нас горело,
Не кипел охотничий азарт, -
Мужикам,
в грехах понаторелым,
Я смотрел в бездонные глаза.
Я смотрел на потные,
на грубые,
На святые лица кузнецов, -
Так улыбкой расцветают губы
Над ребенком спящим у отцов.
Так вот и глядели заворожено,
Так вот и стояли,
не дыша,
И сияла светом невозможным
Сильная,
красивая душа.
Было в горле от мазута горько.
Мы привыкши.
Голубю горчей.
Молчаливый Абдулхаев Борька
Прикрутил форсунки у печей.
Сменный мастер не полез в бутылку
(О тебе,
Никитич,
говорю),
Только густо покраснел затылком
Да понюшку запустил в ноздрю.
Ох, и грохотали мы в тот вечер,
Чтоб не пропадала белизна!
Словно крылья, поднимались плечи,
В цех врывалась ранняя весна.
Вы, наверное, заметили некоторую простоватость языка - и «понаторелым», и «мы привыкши», и «горчей», и «густо покраснел затылком»… Да, Александр Балин не мог похвастаться аристократическим происхождением, и элитного образования, судя по всему, не получил. Довольно часто отдельные его строчки становились мишенью пародистов, причем пародии получались весьма талантливые. Ну что тут сказать… У одного автора самобытность - для колорита, для того, чтобы произвести впечатление на читателя, у другого самобытность лежит в основе его естественной речи, причем необходимость донести мысль, выразить что-то важное для него дороже, чем репутация в глазах некоторых снобов. Таких людей можно с полным правом называть самородками, и я не вижу беды в том, что они оживляют культуру особенностями того языка, который впитали в детстве и пронесли через всю жизнь.
... Да, с «педпрактикой» безбожно затянул в цеху кузнечном...
Никакой я не психолог, логик - тоже никакой.
Лишь счастливо обладаю жизни знанием сердечным,-
И оно всегда со мною, постоянно под рукой.
Кузня, словно бы кукушка, в тесноте души кукует.
Разменяв седьмой десяток, сильно я по ней скорблю:
Как она ни куковала б, все равно душа рискует
Ознобиться без братишек, коих до смерти люблю…
Но вернемся в далекие 60-е… Вкалывая в горячих цехах и на вредных производствах, дыша мазутом и копотью, надрываясь на физической работе, засиживаясь за полночь над учебниками и конспектами, люди того склада, к которым принадлежал Александр Балин, слишком долго не обращали внимания на то, что жизнь постепенно меняется, что ценности первых послевоенных лет сменяются другими жизненными приоритетами. Многие их сверстники осознали за эти годы, что руководить приятнее, чем пахать, что существуют на свете теплые и прибыльные места, что можно «жить красиво» и сидеть за такими рычагами, которые дают куда больше, чем скромная зарплата работяги. Не могу не процитировать здесь четверостишие Бориса Заходера, написанное совсем по иному поводу, якобы как перевод с английского:
Равно
На честных и бесчестных льётся
Господень дождь
С небесной высоты,
Но честным всё же
Больше достаётся:
Бесчестные
Крадут у них зонты.
В качестве зонтов у целого поколения была украдена нормальная благополучная жизнь - примерно такая, которую построили к этому времени в своих странах побежденные народы Германии и Японии. Взамен советская власть кормила своих подданных трескучей болтовней о том, что СССР является сверхдержавой, а народ у нас самый передовой и могучий в мире. Двойные стандарты, когда все знали и видели, что происходит на самом деле, и спокойно закрывали глаза на то, как это преподносится в газете, по радио или перед редкими иностранными гостями, постепенно проникли во все сферы жизни. Характерно, что и люди воевавшие волей-неволей оказались втянуты в этот процесс глобального искажения реальности. К началу 70-х их официально зауважали, начали награждать юбилейными медалями к очередному Дню победы или столетию Ильича, приглашать в школы повязывать детям пионерские галстуки и рассказывать о своих боевых подвигах. (В семье, где я прожил много лет, это мероприятие всегда называлось «я пошел пудрить мозги пионерам»). Страна постепенно покрывалась ухоженными памятниками неизвестному солдату и вечными огнями, в то время как не захороненные останки реальных солдат продолжали гнить на бескрайних болотах спасенной ими Родины. И в этой обстановке у ветеранов как-то язык не поворачивался рассказывать будущему поколению - детям - всю суровую, жестокую и неприкрытую правду о войне. Так уж получалось, что воспитанное советской идеологией поколение детей и внуков, с одной стороны, нетерпеливо требовало от фронтовиков: «Расскажите нам о войне!» - и тут же поспешно добавляло: «а вот об этом, этом и этом - мы знать не желаем!» Да и как впрячь в одну повозку историческую правду и лояльность к государству, которое активно использовало ветеранов в качестве живого прикрытия своих идеологических догм. Некоторые предпочли говорить правду - судьба Солженицына и Галича хорошо известна и нынешним поколениям. Некоторые решили промолчать и спрятать куда подальше свои боевые награды. Большинство фронтовиков выбрало компромисс: «вы не хотите всей правды о войне - мы не будем открывать вам глаза».
Александр Балин, человек добросовестный во всем, в том числе и в поэзии, оказался в числе последних. До самой своей смерти он честно писал стихи о войне, вспоминал боевых товарищей (в его стихах множество конкретных имен, фамилий, географических названий), как член Союза писателей, редактировал книги собратьев по перу, давал рекомендации в СП, переводил «братских поэтов»… Родина платила ему регулярными публикациями и изданием поэтических книг… Некоторые из них я с немалым трудом разыскал в запасниках библиотеки (как они уцелели в наши дни, после того как «малоценные фонды» библиотек были основательно прорежены в 90-е - 2000-е годы, - для меня до сих пор загадка).
...Должен сказать, что моему разочарованию не было предела - я не нашел в этих сборниках, выпущенных в 70-е и 80-е, ни одного мало-мальски запоминающегося стихотворения. Не попалось мне свежих сюжетов, острых вопросов, поэтических находок, подлинных чувств - всего того, чем пронизана тоненькая книжка «Возвращение», написанная в те годы, когда ее автор жил трудной, небогатой, но настоящей жизнью. Увы, если оскудевает почва - дерево плодоносить не может, и поздние стихи Александра Балина в тысячный раз подтверждают эту избитую истину.
И вдруг… В 1986 году «День поэзии» публикует поэму «Отметины» - произведение, в котором 60-летний автор, оглядываясь назад, подводит итоги своей непростой жизни - как оказалось вскоре, жить ему оставалось всего два года. И из-под его пера выходит произведение, соединившее в себе правдивость и достоверность исторического документа, благодарные воспоминания о людях, с которыми сводила судьба, раздумья о прошлом, настоящем и будущем и накопленный жизненный опыт, который Александр Балин пытается передать будущему поколению. Несмотря на начавшуюся гласность, он не кается, не жалуется на судьбу, не клянет прошлое и настоящее, не отказывается от своих вполне советских убеждений, но все же чувство острой ностальгии по лучшим, наиболее насыщенным годам его жизни присутствуют в каждой строке.
…И живет на антресолях трудовое наше знамя,
За которое свой ливер я мазутом отравил...
Двое внуков подрастают,- с озорными пацанами
Напрочь собственное горе я веревочкой завил.
Наша память - мед полынный,- никого к ней не ревную:
Как солдат сверхсрочной службы, память честно служит мне.
Вот я слушаю с улыбкой «топотуху» озорную,
Аж мурашки нетерпенья пробегают по спине.
Вот звучит полузабыто и, пожалуй, странновато:
«Сама садик я садила, сама буду поливать»...
Не жалею, что у жизни стало пауз маловато.
Чтоб порою бесконтрольно волю памяти давать.
Понимаю: неохотно стану я своею тенью,
Только прежде, только с болью, только более всего
Всем остатком бывшей силы не помочь грешно раденью
О делах людской планеты - мира - дома своего.
Одиноким белым чудом и торчу во чистом поле,-
Молчаливые зарубки поперек и вдоль ствола...
В вечной смене поколений сорок лет трудов и боли
Как единый миг промчались, а ведь это - жизнь прошла…
Лучшие люди из тех, кому довелось пережить войну, всегда жили какой-то надеждой. В сороковые - на восстановление мирной и благополучной жизни. В шестидесятые - на построение коммунизма через 20 лет. В восьмидесятые - на перестройку. В нулевые… да что там говорить… Непоправимая вина нашего государства и всего общества перед этими людьми состоит в том, что их надеждам ни разу не суждено было сбыться. Что они умирали - в 60-е, 80-е, 2000-е, - так и не увидев того, о чем мечтали и ради чего честно вкалывали, выкладываясь на полную катушку, и не очень-то озираясь на соседский забор. И если построенное их руками еще кое-где стоит и даже кое-где работает, то нравственный багаж, накопленный этим поколением и переданный по наследству, мы, похоже, растеряли бесповоротно. Наверное, к нам никогда уже не вернется та романтически-наивная преданность важнейшим жизненным ценностям - порядочности, бессребренничеству и чувству справедливости, которую являли эти люди. А ведь именно этими ценностями, так или иначе жившими в душе каждого человека, а отнюдь не нынешними законами, и не усилиями обслуживающих эти законы юристов, веками поддерживалось относительно мирное существование любого общества, не знавшего тех угроз, которые нежданно-негаданно принес нам 21-й век.
…Удивление - полезно, ну а разве бесполезней
Праздник будничной работы раньше солнца затевать?
Все ж заверчено нелепо расставанье с жизнью-песней:
«Сама садик я садила, сама буду поливать».
К лику солнца головенки два подсолнечника тянут,
Золотистых и пушистых,- как мне дороги они!
По больному, по живому я сталистым тросом стянут.
Чтоб рассохшейся кадушкой не рассыпать клепки-дни...
Тороплюсь душою чуткой принимать задачи века.
Чтоб внимать им, как внимаю стуку сердца своего...
Он наступит на планете, вечный мир для человека,-
Мы не зря морями крови заплатили за него.
...Распогодило прилично, как оно и намечалось.
Время самое, пожалуй, долг давнишний отдавать,
Только б сердце колотилось, только б песня не кончалась:
«Сама садик я садила, сама буду поливать»…
© Александр Балин
Большое спасибо моему другу, библиотекарю и ценителю поэзии Оксане Белоусовой за помощь в подготовке этих заметок.
о книге "Тарусские страницы" и Фриде ВИГДОРОВОЙ