Читаю Александра БАЛИНА
.
На подшипниках осипших инвалид пылил по рынку:
Чем слышнее лязг медалей, тем страшнее тишина...
У него купил я клеши да кепчонку-шестиклинку
Из облезшего до ниток беспородного сукна.
За рубахой дело стало,- мне б хотя косоворотку,
Потому что гимнастерка прохудилась на груди...
На вчерашнего сержанта жизнь набросила обротку,
Засупонила хозяйски и промолвила: «Иди!»
А мечталось позабыться, навзничь лечь в приокский клевер.
Чтоб под солнцем тлела мирно «козья ножка» на губе
Да бараньими стадами облака брели на север
Добрым знаком, что запахнет чистым хлебушком в избе.
Ах ты, милая Кашира! Не до жиру - быть бы живу...
Надрываясь от бессилья посреди мычащих масс,
Осознал я, что мечтанья - невеликая нажива,
И на выгоне плешивом полудохлых телок пас…
О чем эти стихи? Наверное, сейчас уже не всякий сможет точно назвать события, которые здесь описаны. 1945 год. Вчерашний сержант возвращается с фронта в родные края. Полное разорение, разруха, нищета - даже надеть нечего. Безногий инвалид-фронтовик кормится тем, что распродает вещи, которые ему больше не понадобятся… Страшная картина - и совершенно точная.
Кто автор этих стихов? Современному читателю его имя ничего не скажет. Александр Балин - один из множества советских поэтов. Сейчас, когда прошло более 20 лет после его смерти, даже скудные биографические сведения о нем можно отыскать с большим трудом. Спасибо «Журнальному залу» и словарю «Новая Россия: мир литературы», опубликованному в свое время в журнале «Знамя». Читаем:
«27.01.1925- 1988. Род. в с. Раменье Московской обл. Участник Великой Отеч. Войны. Окончил Высшие литературные курсы (1964). Был членом КПСС (с 1962). В молодости работал кузнецом.
Печатался с 1955. Автор кн. стихов: Солнце над цехом. М.,1961; Возвращение. М., 1963; …; Трубач. М., 1989. Переводил стихи поэтов СССР. Член СП СССР (1962). Награжден медалями. Премии еженедельника «Лит. Россия» (1981), журнала «Наш Современник» (1982).
М-да, не густо… В Сети можно найти еще несколько страниц, связанных с именем этого поэта, которые мало что добавляют к сказанному. А между тем, Александр Балин был хорошо известен в 60-е годы прошлого века. Настолько, что по свидетельству поэта Сергея Мнацаканяна, выступал бок о бок с Вознесенским, Ахмадулиной, Евтушенко, Рождественским на том самом знаменитом стадионе... Я, правда, тех времен не застал, но есть у меня другой критерий - его тоненькая книжка «Возвращение» стояла на книжной полке в доме моей бабушки. На этих полках абы какая поэзия не стояла - это я знаю точно. И вот - много лет спустя книжка у меня в руках.
Интересно издавались стихи в начале 60-х... Бумажная обложка на двух скрепках. Цена - 10 копеек. Предисловия - нет. Послесловия - нет. Краткой аннотации - тоже нет. Узнать что-либо об авторе можно единственным способом - из его стихов. И знаете, этот способ в те годы работал - и еще как! Вот одно из самых известных стихотворений А. Балина, сделавшее ему имя в 60-е:
НОЧНОЙ БОМБАРДИРОВЩИК
Вот опять на мужика ты ропщешь:
«Хоть бы раз ему родить,
облому!»
Нас рожал ночной бомбардировщик
В сорок третьем...
Он кричал по-злому.
Он метался в простынях тумана, -
В тяжком чреве -
тридцать с лишним деток...
Показалось солнце,
словно рана
На виске февральского рассвета.
Бабки
повивальные
спешили:
Погремушек натащили звонких,
Огневыми трассами прошили
Байку туч,
добротные пеленки...
Больше он не мог,
большой и шалый,
Горло перехватывала мука.
И - трещали обрывные фалы,
Пуповиной рвались возле люка.
Он кружил,
под крылья звал как будто,
Одинокий,
ласковый и слабый.
Латаный,
дюралевый, -
в то утро
Чувствовал себя счастливой бабой,
Матерью...
А первенцы летели,
Сразу повзрослевшие,
сражаться.
Мальчуганы-близнецы хотели
К фюзеляжу теплому прижаться,
Чтоб еще хоть миг продлилась ласка -
Запах нитрокраски и бензина...
Пролетают журавлиным клином
Мальчуганы в здоровенных касках.
...Облетают,
словно одуванчики,
Тают голубые купола...
Первенца,
отчаянного мальчика
Женщина сегодня родила.
…Александр Балин попал на фронт в конце 41-го, не достигнув 17-летия. Был несколько раз ранен, но прошел всю войну и остался жив. И конечно, звание «поэт-фронтовик» и военная тема прикипели к нему на всю жизнь.
Вы никогда не задумывались, чем обернулась война, о которой мы до сих пор преступно мало знаем, для тех, кто попал на нее в 17-20-летнем возрасте и вернулся-таки с победой, а не остался лежать на поле боя? Почетом и уважением? Благодарностью народа? Спокойной мирной жизнью? Как бы не так! Сколько фронтовиков переселилось из окопов и блиндажей в гулаговские бараки? Сколько вернулось на пепелище, как герой гениального стихотворения Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату»? Сколько их колесило «на подшипниках осипших» по вокзалам и рынкам в поисках милостыни и подаяния, пока заботливая рука государства не согнала всех калек за высокие заборы домов инвалидов - подальше с глаз и из сердца вон? Да и самого понятия «фронтовик» в послевоенные годы не существовало. Я могу ошибаться, но отмечать День победы с подобающими почестями начали только в 1965-м - в год ее 20-летия. Но и 20 лет спустя фронтовиков оставалось столько, что их не очень-то считали и не очень-то берегли.
Так чем обернулась война для поколения Александра Балина? Я думаю, в первую очередь - тяжелейшей моральной катастрофой. Не только свист пуль, бомбежки, постоянный страх смерти, ранения и гибель товарищей, но и бессмысленная жестокость, дикие решения командования, никогда не считавшего человеческие жизни, пулеметы заградотрядов за спиной атакующих, показательные расстрелы своих - непокорных или провинившихся, угроза попасть не только в немецкий плен, но и в лапы НКВД - весь этот моральный груз обрушился на ранимые души подростков, надевших по приказу Родины солдатские гимнастерки. Далеко не каждый выдержал этот груз - с войны возвращались ожесточившиеся циники, законченные преступники, эгоисты, стяжатели, люди, разуверившиеся во всем человеческом … Кто-то спивался, кто-то отправлялся на нары, и только самые сильные, самые лучшие, самые достойные нашли в себе силы честно жить дальше. Мне посчастливилось знать этих людей лично. Думаю, что их ровесник Александр Балин был из этой же породы.
***
Примерно дюймов двадцати
Я в стену вбил костыль.
Мне в кузнице его ковал
Кузнец четыре дня,
В солярке закалил,
потом
Еще два дня он стыл,
И вот -
в бревне заголубел
В еловом
у меня.
Костыль удержит груз избы.
Да не избы -
горы!
Все выдюжит он,
друг стальной,
Лишь выдержала б ель…
Пора!
В торжественной тиши
(Как долго жал я той поры!)
На мощный,
на стальной
костыль
Я вешаю шинель.
Что бы ни случалось в долгой послевоенной жизни, эти люди не теряли оптимизма и веры в лучшее. Они жили с чувством, что страшнее того ужаса, что им довелось пережить, ничего уже быть не должно, что отныне лично они ответственны за покой и порядок на земле - не только перед своей совестью, но и перед памятью тех, кто бился за победу и не дожил до нее. Меня всегда поражала реакция этих людей на любую подлость и несправедливость - не гнев, не обида, а в первую очередь, недоумение: как же так? Как же это возможно после всего, что довелось пережить? Разве за это мы мерзли и голодали, преодолевая страх, ходили в атаку, рисковали собой и хоронили друзей?
СТРАСТЬ
Деревянный манок
Иль подсАдная утка,
И досадно кончается песня любви.
Эхо выстрела
Стихнет над озером чутким,
И опять беспощадное:
- Дура,
зови! -
Страсть,
она под картечь
И под дробь,
и под пулю
Подведет,
Только б голос горячий в ночи…
Я над озером чутким
Сижу в карауле
И кричу очумело:
- Дурак,
замолчи!
Они не были настолько слепы, чтобы не видеть того, что происходило вокруг в первые послевоенные годы. Не имея никакого опыта взрослой жизни, они пытались вписаться в нее, заполнив собой зияющие бреши, которые сделала война и мудрое советское командование, угробившее миллионы тех, кто должен был составить опору для страны и поднимать ее из руин. Осознавая, что вокруг почти не осталось ни сверстников, ни старшего поколения, они видели только один выход - взвалить все на себя, пахать на полную катушку, тянуть лямку, какой бы тугой она ни была:
…Может, слишком по-щенячьи свиста пули опасался,
С дегтяревской бронебойкой в щель вжимался - вопль сплошной,
Словно жалкой жаждой - «выжить!» - на три жизни запасался,
А приперла,- знать не знаешь, как управиться с одной?..
И когда, кругом обложен, сад колхозный среди ночи
Под топор склонился молча, перестав благоухать,
Каюсь,- силы не хватило, не осталось в сердце мочи
Ну совсем как в дивной песне: «ни боронить, ни пахать».
Ко всему привыкнуть можно да и жить себе лет до ста.
Мне ж такое долголетье, извините, на шиша,
Коль в подержанном рассудке бдит беспамятства короста
Да в ленивой клетке ребер спит бесполая душа.
И - с Оки стопы направил, чтоб узнать, чего я стою,
На озера Тугайкуля, на болота Курлады...
Вагонетки друг за дружкой шли с породою пустою.
По загривку террикона голося на все лады.
Рассуждал я с уваженьем: уголь, мол, себя покажет.
Вертикальные забои - это ж надо понимать!
Ох, как трудно был он нажит, опыт мой. А кто подскажет.
Как осколки антрацита мне из сердца вынимать?..
Мать родная! Словно филин, я торчал в вечерней школе,
В крышку парты подростковой глухо ахала башка...
Жутковато недоучкой жить баржою на приколе,
Стыть погасшим терриконом у пустого рудника.
Горизонт семидесятый сквозняком скрепил мне кости.
Добрый свет шахтерской лампы - разве не звезда во лбу?
По таким причинам веским мне хватило доброй злости
На болты поставить сердце, не сорвав на них резьбу…
окончание
На подшипниках осипших инвалид пылил по рынку:
Чем слышнее лязг медалей, тем страшнее тишина...
У него купил я клеши да кепчонку-шестиклинку
Из облезшего до ниток беспородного сукна.
За рубахой дело стало,- мне б хотя косоворотку,
Потому что гимнастерка прохудилась на груди...
На вчерашнего сержанта жизнь набросила обротку,
Засупонила хозяйски и промолвила: «Иди!»
А мечталось позабыться, навзничь лечь в приокский клевер.
Чтоб под солнцем тлела мирно «козья ножка» на губе
Да бараньими стадами облака брели на север
Добрым знаком, что запахнет чистым хлебушком в избе.
Ах ты, милая Кашира! Не до жиру - быть бы живу...
Надрываясь от бессилья посреди мычащих масс,
Осознал я, что мечтанья - невеликая нажива,
И на выгоне плешивом полудохлых телок пас…
О чем эти стихи? Наверное, сейчас уже не всякий сможет точно назвать события, которые здесь описаны. 1945 год. Вчерашний сержант возвращается с фронта в родные края. Полное разорение, разруха, нищета - даже надеть нечего. Безногий инвалид-фронтовик кормится тем, что распродает вещи, которые ему больше не понадобятся… Страшная картина - и совершенно точная.
Кто автор этих стихов? Современному читателю его имя ничего не скажет. Александр Балин - один из множества советских поэтов. Сейчас, когда прошло более 20 лет после его смерти, даже скудные биографические сведения о нем можно отыскать с большим трудом. Спасибо «Журнальному залу» и словарю «Новая Россия: мир литературы», опубликованному в свое время в журнале «Знамя». Читаем:
«27.01.1925- 1988. Род. в с. Раменье Московской обл. Участник Великой Отеч. Войны. Окончил Высшие литературные курсы (1964). Был членом КПСС (с 1962). В молодости работал кузнецом.
Печатался с 1955. Автор кн. стихов: Солнце над цехом. М.,1961; Возвращение. М., 1963; …; Трубач. М., 1989. Переводил стихи поэтов СССР. Член СП СССР (1962). Награжден медалями. Премии еженедельника «Лит. Россия» (1981), журнала «Наш Современник» (1982).
М-да, не густо… В Сети можно найти еще несколько страниц, связанных с именем этого поэта, которые мало что добавляют к сказанному. А между тем, Александр Балин был хорошо известен в 60-е годы прошлого века. Настолько, что по свидетельству поэта Сергея Мнацаканяна, выступал бок о бок с Вознесенским, Ахмадулиной, Евтушенко, Рождественским на том самом знаменитом стадионе... Я, правда, тех времен не застал, но есть у меня другой критерий - его тоненькая книжка «Возвращение» стояла на книжной полке в доме моей бабушки. На этих полках абы какая поэзия не стояла - это я знаю точно. И вот - много лет спустя книжка у меня в руках.
Интересно издавались стихи в начале 60-х... Бумажная обложка на двух скрепках. Цена - 10 копеек. Предисловия - нет. Послесловия - нет. Краткой аннотации - тоже нет. Узнать что-либо об авторе можно единственным способом - из его стихов. И знаете, этот способ в те годы работал - и еще как! Вот одно из самых известных стихотворений А. Балина, сделавшее ему имя в 60-е:
НОЧНОЙ БОМБАРДИРОВЩИК
Вот опять на мужика ты ропщешь:
«Хоть бы раз ему родить,
облому!»
Нас рожал ночной бомбардировщик
В сорок третьем...
Он кричал по-злому.
Он метался в простынях тумана, -
В тяжком чреве -
тридцать с лишним деток...
Показалось солнце,
словно рана
На виске февральского рассвета.
Бабки
повивальные
спешили:
Погремушек натащили звонких,
Огневыми трассами прошили
Байку туч,
добротные пеленки...
Больше он не мог,
большой и шалый,
Горло перехватывала мука.
И - трещали обрывные фалы,
Пуповиной рвались возле люка.
Он кружил,
под крылья звал как будто,
Одинокий,
ласковый и слабый.
Латаный,
дюралевый, -
в то утро
Чувствовал себя счастливой бабой,
Матерью...
А первенцы летели,
Сразу повзрослевшие,
сражаться.
Мальчуганы-близнецы хотели
К фюзеляжу теплому прижаться,
Чтоб еще хоть миг продлилась ласка -
Запах нитрокраски и бензина...
Пролетают журавлиным клином
Мальчуганы в здоровенных касках.
...Облетают,
словно одуванчики,
Тают голубые купола...
Первенца,
отчаянного мальчика
Женщина сегодня родила.
…Александр Балин попал на фронт в конце 41-го, не достигнув 17-летия. Был несколько раз ранен, но прошел всю войну и остался жив. И конечно, звание «поэт-фронтовик» и военная тема прикипели к нему на всю жизнь.
Вы никогда не задумывались, чем обернулась война, о которой мы до сих пор преступно мало знаем, для тех, кто попал на нее в 17-20-летнем возрасте и вернулся-таки с победой, а не остался лежать на поле боя? Почетом и уважением? Благодарностью народа? Спокойной мирной жизнью? Как бы не так! Сколько фронтовиков переселилось из окопов и блиндажей в гулаговские бараки? Сколько вернулось на пепелище, как герой гениального стихотворения Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату»? Сколько их колесило «на подшипниках осипших» по вокзалам и рынкам в поисках милостыни и подаяния, пока заботливая рука государства не согнала всех калек за высокие заборы домов инвалидов - подальше с глаз и из сердца вон? Да и самого понятия «фронтовик» в послевоенные годы не существовало. Я могу ошибаться, но отмечать День победы с подобающими почестями начали только в 1965-м - в год ее 20-летия. Но и 20 лет спустя фронтовиков оставалось столько, что их не очень-то считали и не очень-то берегли.
Так чем обернулась война для поколения Александра Балина? Я думаю, в первую очередь - тяжелейшей моральной катастрофой. Не только свист пуль, бомбежки, постоянный страх смерти, ранения и гибель товарищей, но и бессмысленная жестокость, дикие решения командования, никогда не считавшего человеческие жизни, пулеметы заградотрядов за спиной атакующих, показательные расстрелы своих - непокорных или провинившихся, угроза попасть не только в немецкий плен, но и в лапы НКВД - весь этот моральный груз обрушился на ранимые души подростков, надевших по приказу Родины солдатские гимнастерки. Далеко не каждый выдержал этот груз - с войны возвращались ожесточившиеся циники, законченные преступники, эгоисты, стяжатели, люди, разуверившиеся во всем человеческом … Кто-то спивался, кто-то отправлялся на нары, и только самые сильные, самые лучшие, самые достойные нашли в себе силы честно жить дальше. Мне посчастливилось знать этих людей лично. Думаю, что их ровесник Александр Балин был из этой же породы.
***
Примерно дюймов двадцати
Я в стену вбил костыль.
Мне в кузнице его ковал
Кузнец четыре дня,
В солярке закалил,
потом
Еще два дня он стыл,
И вот -
в бревне заголубел
В еловом
у меня.
Костыль удержит груз избы.
Да не избы -
горы!
Все выдюжит он,
друг стальной,
Лишь выдержала б ель…
Пора!
В торжественной тиши
(Как долго жал я той поры!)
На мощный,
на стальной
костыль
Я вешаю шинель.
Что бы ни случалось в долгой послевоенной жизни, эти люди не теряли оптимизма и веры в лучшее. Они жили с чувством, что страшнее того ужаса, что им довелось пережить, ничего уже быть не должно, что отныне лично они ответственны за покой и порядок на земле - не только перед своей совестью, но и перед памятью тех, кто бился за победу и не дожил до нее. Меня всегда поражала реакция этих людей на любую подлость и несправедливость - не гнев, не обида, а в первую очередь, недоумение: как же так? Как же это возможно после всего, что довелось пережить? Разве за это мы мерзли и голодали, преодолевая страх, ходили в атаку, рисковали собой и хоронили друзей?
СТРАСТЬ
Деревянный манок
Иль подсАдная утка,
И досадно кончается песня любви.
Эхо выстрела
Стихнет над озером чутким,
И опять беспощадное:
- Дура,
зови! -
Страсть,
она под картечь
И под дробь,
и под пулю
Подведет,
Только б голос горячий в ночи…
Я над озером чутким
Сижу в карауле
И кричу очумело:
- Дурак,
замолчи!
Они не были настолько слепы, чтобы не видеть того, что происходило вокруг в первые послевоенные годы. Не имея никакого опыта взрослой жизни, они пытались вписаться в нее, заполнив собой зияющие бреши, которые сделала война и мудрое советское командование, угробившее миллионы тех, кто должен был составить опору для страны и поднимать ее из руин. Осознавая, что вокруг почти не осталось ни сверстников, ни старшего поколения, они видели только один выход - взвалить все на себя, пахать на полную катушку, тянуть лямку, какой бы тугой она ни была:
…Может, слишком по-щенячьи свиста пули опасался,
С дегтяревской бронебойкой в щель вжимался - вопль сплошной,
Словно жалкой жаждой - «выжить!» - на три жизни запасался,
А приперла,- знать не знаешь, как управиться с одной?..
И когда, кругом обложен, сад колхозный среди ночи
Под топор склонился молча, перестав благоухать,
Каюсь,- силы не хватило, не осталось в сердце мочи
Ну совсем как в дивной песне: «ни боронить, ни пахать».
Ко всему привыкнуть можно да и жить себе лет до ста.
Мне ж такое долголетье, извините, на шиша,
Коль в подержанном рассудке бдит беспамятства короста
Да в ленивой клетке ребер спит бесполая душа.
И - с Оки стопы направил, чтоб узнать, чего я стою,
На озера Тугайкуля, на болота Курлады...
Вагонетки друг за дружкой шли с породою пустою.
По загривку террикона голося на все лады.
Рассуждал я с уваженьем: уголь, мол, себя покажет.
Вертикальные забои - это ж надо понимать!
Ох, как трудно был он нажит, опыт мой. А кто подскажет.
Как осколки антрацита мне из сердца вынимать?..
Мать родная! Словно филин, я торчал в вечерней школе,
В крышку парты подростковой глухо ахала башка...
Жутковато недоучкой жить баржою на приколе,
Стыть погасшим терриконом у пустого рудника.
Горизонт семидесятый сквозняком скрепил мне кости.
Добрый свет шахтерской лампы - разве не звезда во лбу?
По таким причинам веским мне хватило доброй злости
На болты поставить сердце, не сорвав на них резьбу…
окончание