О ПЕРЕВОДАХ
(Покровское, Лимуд 2007)
Филлип Филлипович, помнится, предупреждал Ивана Арнольдовича:
- И - Б-же вас сохрани - не читайте до обеда советских газет.
- Гм... Да ведь других нет,- отвечал тот.
- Вот никаких и не читайте.
Оглядывая нашу книжную полку, пока еще не ставшую, как принято сегодня говорить, еврейским книжным шкафом, я хочу порекомендовать всем, кто заботится о своем пищеварении: не читайте плохих переводов. А если других нет, не читайте никаких.
Каждый из нас работает с переводами. Многие пишут их для себя или для других. Иные пользуются переводами в качестве вспомогательного или основного учебного источника.
Но всякий раз, когда знание языков позволяет нам сравнить перевод с оригиналом, мы, ужасаясь, понимаем, насколько размыто значение слова «перевод», насколько правильнее было бы назвать этот процесс переноса смыслов из языка в язык, из культуры в культуру, толкованием, интерпретацией. Недаром переводчик по-английски называется не только translator, но и interpreter. Отмечу, что на языке грузинских евреев перевод Торы называют тафсири, от арабского تفسير . Да и сами арабы называют перевод Корана на другие языки تفسير القرآن الكريم باللغة... . Интересно отметить в связи с этим, что осознание перевода, как интерпретации приводит арабов и к пониманию неизбежной нетождественности, а ,в случае свяшенного текста, и неадекватности перевода оригиналу. Мухаммад говорит: «Кто толкует (переводит) Коран, даже если он говорит правду - все равно врет» (Сунан абу Дауд, 25:3644).
Подобное парадоксальное суждение, но на мой взгляд, в более изящной форме, мы находим в Талмуде. Раби говорит: «Тот, кто переводит стих [Торы] буквально - выдумщик, а тот, кто добавляет к его [тексту слова] - богохульствует и святотатствует» (Кидушин 49а, перевод основан на Тосфот).
Итак, переводчик неминуемо попадает в клещи необходимости и недопустимости толкования оригинального текста, в ситуацию, когда ему нужно понять, а чаще угадать, что имел в виду автор. И если трудно это сделать, переводя Кафку, то что уж говорить о текстах, авторами которых были мудрецы глубокой древности или сам Творец Вселенной.
История переводов священных текстов иудаизма на языки народов мира имеет две стороны, из которых мы будем говорить только об одной, внутренней. Переводы, которые издавна делались для неевреев и призваны были служить нуждам иной веры или академической науки тоже интересны, но выходят за рамки нашей темы. Переводы же, о которых пойдет речь сейчас, выполненные евреями и для евреев, отнюдь не являются новой модой, как пишет в своей статье «Перевод, сочинение и изучение священных книг на нееврейском языке» р. Ари Ицхак Шевет. Достаточно упомянуть перевод Семидесяти и Онкелос, созданные в глуюокой древности.
В Танахе мы крайне редко сталкиваемся с прямыми упоминаниями о переводе и переводчике. Впервые косвенное упоминание о многоязычии, как причине необходимости перевода мы встречаем в истории о Вавилонском столпотворении. Творец утснавливает наказание бунтарям:
הָבָה, נֵרְדָה, וְנָבְלָה שָׁם, שְׂפָתָם--אֲשֶׁר לֹא יִשְׁמְעוּ, אִישׁ שְׂפַת רֵעֵהוּ
Глагол לשמוע здесь (вспомним классическое נעשה ונשמע) означает не «слышать», как в современном иврите, а «понимать», то есть перевод стиха таков:
«Спустимся-ка, смешаем там язык их, чтобы не понимали один язык другого» (Берешит 11:7).
И хотя потребность в переводе появляется, мы все еще не встречаем на страницах Танаха переводчика, как такового. Первый перевод мы слышим не из уст переводчика, но от двух разноязычных героев, дающих одному и тому же месту названия каждый на своем языке. Яаков и Лаван расстаются, отныне семья Яакова становится самостоятельным племенем, и появляется необходимость у мирном договоре между главами племен: Лаваном и Яаковом. В качестве памятного знака главы племен строят, в духе времени, возвышение из камней. «И назвал его Лаван Егар-Саhадута, а Яаков назвал его Галь-Эд» (Берешит 31:47). Оба топонима, первый на арамейском, второй на иврите, означают «куча, горка, нагромождение + свидетельство». Интересно, что этот стих отмечен как первый перевод, упомянутый в Торе не современными исследователями, как можно было бы предположить, но еще мудрецами Талмуда: «Какой перевод [упомянут] в Торе? Егар- Саhадута» (Шабат, 115б). Впрочем, эти слова мы перевели тенденциозно, возможно, их следует понимать так: «Где в Торе [встречается] арамейский язык? Егар- Саhадута».
Порой человек может предпочесть вести разговор на чужом для него, но хорошо ему понятном языке, нежели на своем. Во время осады Иерусалима ассирийской армией, командующий атаующими войсками Равшакэ обращается к возглавляющим защиту города по-еврейски. Но те отказываются говорить на родном языке и предпочитают ему арамейский, чтобы массы защитников на стенах города не понимали сказанное:
«И сказали Равшакэ Эльяким, сын Хилькияhу, и Шэвна, и Йоах: говори, просим, с нами по-арамейски, ибо мы понимаем; и не говори с нами по-еврейски, - народ на стенах слушает». Тут перевод не только нежелателен, но и опасен. Именно поэтому Равшакэ не принимает эту просьбу: «И встал Равшакэ, и произнес громко по-еврейски, и говорил, и сказал так: слушайте слово царя великого, царя Ашура! Так сказал царь: "Пусть не уговаривает вас Хизкийау,… который подстрекает вас, говоря: "Г-сподь спасет нас". Разве какое-нибудь из божеств народов спасло свою страну от руки царя Ашурского?!» (Млахим 2, 18)
Но найдем ли мы сцены, в которой переводчик посредничает между носителями разных языков? И очевидно ли, что переводчик появляется только тогда, когда в нем есть нужда?
«И сказал им Иосэф: Брата же вашего младшего приведите ко мне, этим будут подтверждены слова ваши, и вы не умрете. И говорили они друг другу: Да, виноваты из-за брата нашего, ведь видели мы мучения души его, когда он умолял нас, но мы не послушали; за то и постигло нас горе это. И ответил им Рэувэн: а ведь я говорил вам: "не грешите против мальчика", но вы не послушались; вот кровь его и взыскивается».
Они говорят между собой открыто, не обращая внимания на гоя, на египтянина Цофнат-Панеэаха, не узнают в нем того мальчишку, против которого согрешили. Этот вельможа наверняка не знает еврейского языка. Почему братья так в этом уверенны? Тора отвечает на этот вопрос: «А они не знали, что Йосэф понимает, ибо между ними был переводчик. И он отвернулся от них, и заплакал» (Берешит 42:21-23).
Так на страницах Торы, наконец, появляется переводчик. Это профессия, она имеет название «мелиц», ее носитель имеет определенный статус, стоит между высшим правителем Египта и его пленниками-гостями. Мудрецы говорят, что этим переводчиком был Менаше, сын Йосефа. Но в тексте мы не слышим его слов. Да и к чему они, ведь Тора сама рассказывает нам о содержании разговора, открывая даже те реплики, которые были сказаны не для протокола и не для перевода.
Интересно, что почти всегда переводчики в Танахе остаются анонимными. Возможно, это отражает самую суть нашей работы. Профессор еврейских штудий в Кембрижде, Николас де Ланге (Лендж) выразил это ярко и лаконично: "The translator is a servant. His task is to do his work completely unnoticed, like the perfect butler. If you notice him, he has failed»,- «Переводчик это слуга. Он должен деать свое дело совершенно незаметно, как отличный дворецкий. Если вы заметили его, значит он оплошал».
Мы видим, как постепенно, от пунктира к четкой линии, входит в текст Танаха тема перевода.
1. В истории о вавилонской башне есть многоязычие, но нет ни переводчика, ни перевода.
2. В сюжетах о Яакове и Лаване и об ассирийской осаде Иерусалима есть многоязычие, но нет нужды в переводчике. Авраам говорит и на иврите (Сфорно, Раши), и по-арамейски (он прожил в доме Лавана 20 лет!). Равшакэ говорит на родном арамейском и иврите, а его собеседники - на родном для них иврите и арамейском. Каждый может понять собеседника без переводчика.
Но есть в Танахе и полноценные сцены перевода, включающие весь процесс передачи смысла из языка в язык в полноте и с подробностями: «Царь Бэлшацар устроил великий пир для тысячи сановников своих и перед глазами тысячи пил вино. В это время появились пальцы руки человеческой и стали писать подле светильника на выбеленной стене царского дворца; и увидел царь кисть руки, которая писала. И изменился царь в лице, и мысли его испугали его; бедра ослабли, а колени стали стучать друг о друга. Закричал царь во весь голос, чтобы привели лекарей, звездочетов и магов».
Обратим внимание, в какой веселой компании оказывается здесь переводчик. Его задача, в представлении темного человека, состоит в том, чтобы догадаться о значении иноязычных слов. Его ремесло кажется не актуализацией знаний, а колдовским трюком. Переводчика зовут вместе с магами и звездочетами, его работа кажется не более рациональной, чем выступление Павла Глобы или доктора Малахова с Евгением Петросяном.
«И сказал царь…, что любой, кто прочтет эту надпись и объяснит… ее смысл, одет будет в пурпур, и золотое ожерелье будет на шее у него, и будет он властвовать над третью царства. Тогда пришли все царские мудрецы, но они не смогли прочесть эту надпись и поведать царю ее смысл… Тогда приведен был Даниэль к царю… И отвечал Даниэль царю: «Дары твои пусть будут у тебя, и награды твои отдай другому, а надпись я прочту царю и перевод сообщу ему». Нет, даниэдь - не Глоба. Он пришел применить знакомое ремесло: прочесть и перевести. «Ты - царь. Б-г Всевышний дал царство, и величие, и честь, и славу Нэвухаднэцару, отцу твоему. И пред величием, которое дал Он ему, трепетали все народы, племена и языки, и боялись они его; кого он хотел, того казнил, а кого хотел - миловал, кого хотел - возвышал, а кого хотел - унижал. Но когда возгордился он сердцем своим, а дух его осмелился совершать нечестивое, свергнут он был с престола царства его, и почести отняты были у него. И был он удален от людей, и сердце его стало подобно звериному, и жил он среди диких ослов, и кормили его травой, как кормят быков, и росой небесной омывалось тело его, пока не признал он, что Б-г Всевышний властвует над царством людей, и кого Он пожелает, того и ставит над ним. А ты, сын его, Бэлшацар, не смирил сердца своего, хотя знал все это. И против Властелина небес поднялся ты».
Мастер-класс переводчика Даниэля для нас начинается важным требованием: прежде, чем приступить к переводу, следует прорисовать контекст, фон, в который перевод затем будет вписан. Иначе он останется непонятым и бесполезным. Он прозвучит на знакомом языке набором непонятных слов. Об подобном сказано:
«Для него закон не писан,
Если писан, то не читан,
Если читан, то не понят,
Если понят, то не так».
Теперь Даниэль приступает к самой надписи, написанной чудесной рукой на стене дворца: «И вот надпись, которая была начертана: "Мэнэ, мэнэ, тэкэл уфарсин". А вот смысл этих слов: "Мэнэ" - отсчитал Г-сподь дни царства твоего и завершил его. "Тэкэл" - взвешен ты был на весах и оказался обличенным. "Пэрэс" - рассечено царство твое и отдано Мадаю и Парасу».
А ведь «хороший» переводчик, знаток арамейского, перевел бы короче: «Сосчитано, сосчитано, взвешено и отрезано». Более того, совсем хороший переводчик сказал бы: на стене написаны названия монет, ведь «мене» или «мане» - слиток серебра, равный по весу и стоимости пятидесяти или шестидесяти шекелям, «текель» - и есть шекель по-арамейски, а «парсин» - половинки шекелей.
Так перевел бы очень хороший переводчик. Но Даниэль был просто переводчиком. Он не пользовался словарем и интернетом. Но, кроме языка, он пользовался широкими знаниями контекста. И поэтому его перевод вписан в Библию, а наши можно расклеивать по заборам.
Интересно, что именно эта, самая полная, самая обильная в Танахе история о переводе происходит в Вавилоне, там, где некогда в дни столплтворения родилась необходимость в пререводе и само многоязычие. И недаром именно пророк Даниэль решил дать стольпространный (13 стихов вместо четырех слов оригинала!) перевод. Весь сюжет с напуганным царем, обещанным призом толкователю, неспособностью придворных волхвов разгадать смысл, разрешается, наконец, появлением еврея, по слухам, обладающего даром расшифровывать знаки свыше. Даниэль, в этом смысле, дает Бэлшецару то, чего он ожидал: магическое представление, чудесное предсказание будущей катастрофы. Вы хотели Глобу? Вот вам Глоба.
А вот история из Танаха о переводе, не упомянутом прямо:
«В те дни, когда Мордэхай сидел у царских ворот, Бигтан и Тэрэш, два царских евнуха из стражей входа, озлились и замыслили поднять руку на царя Ахашвэроша. И стало известно об этом Мордехаю, и сообщил он царице Эстэр, а Эстэр рассказала царю от имени Мордэхая».
Но с чего это два евнуха разговорились на столь опасную тему в людном месте, у входа во дворец?! Талмуд (Мегила 13б) приводит дополняющую сюжет традицию: Бигтан и Тэрэш говорили на редком языке, по-тарски. А в тех местах не было никого, кто понимал бы их язык, потому они и привыкли на людях говорить о трепетном и тайном. А Мордехай, как все члены Санhедрина, знал семьдесят языков и понял их. Переводчик, стало быть, не всегда появляется по заказу клиента. Интересно, что в книге Нехемьи (7:7) Мордехай назван «балшаном», знатоком языков. В современном иврите это слово означает «лингвист».
Тахлес, короче, так как же нужно переводить?
1. Переводчик должен уважать оригинал. Уважать, не умирать от страха перед ним. Многие трепещут перед оригиналом и поэтому убивают его неумеренным пиететом. За примерами не нужно далео ходить: тексты с одного хасидского сайта полны ужасающих пассажей отчасти потому, что переводчик не решается отступить от оригинала ни на слово.
Другая крайнсть: уверенность переводчика в праве на соавторство, хотя ни Раши, ни Рамбам его в соавторы не звали. Пример такому насилию над текстом - перевод «Нецах Исраэль», недавно вышедший в свет. В нем слова Маhараля утопают в измышлениях креативного соавтора.
Уважение, на мой взгляд, и будет оптимальным отношением к орпигиналу.
2. Переводить следует на существующий литературный язык, а не на искусственный, удобный переводчику, но невнятный или неблагозвучный русско-еврейский воляпюк: «и отпустил свою ебаму, совершив предварительно с ней халицу». Или вот еще: «Запрет дурного языка стоит рядом с язвами и запрещенной пищей, сказать тебе, что дурной язык влечет язвы и запрещен как свинина».
Вообще, следует уважать традиции и нормы того языка, на который ты переводишь, иначе к тебе отнесут слова Б. Камянова:
«Кто Торою смешит людей,
Тот, без сомнения, злодей».
3. Переводчик должен понимать текст оригинала. Банально, не правда ли? Две недели назад мне дали на прочтение текст, в котором выражение רשימת דברים (то есть, «стенограмма беседы») было переведено как «список вещей».
4. Контекст, понимание темы не повредят переводчику. Даже если переводчик понимает язык оригинала, это не дает уверенности в том, что он понимает сам оригинал. Более того, даже если переводчик понимает оригинал, это не дает уверенности, что читатель поймет переводчика: «Ты не можешь сказать, что сожгут его первую жену, ведь он женился на ней дозволенным образом (не нарушая при этом заповедей) и она для него не была запрещенной (в качестве жены). Однако (в случае) "жена и ее мать", о которых пишется здесь, обе находятся под запретом, (например, если) женился на матери жены и на ее матери. А некоторые из наших мудрецов полагают, (что речь идет о случае, когда человек взял в жены) мать жены. Что же (означает и сожгут) ? Одну из них».
5. Перевод не должен превращаться в транслитерацию, в котором только связки переведены на русский по схеме, которую любила осмеивать моя идишеговорящая бабушка: «ин кладовкэ аф дер полкэ штэйт а банкэ мит варэнье». А вот современный пример с нашей книжной полки: «А в шабатот и Йом Тов подымается Машиях и Кен Ципор к Бине, получая там ее гимел-кавим. Потому как не достоин этого прежде чем привлечет ГА"Р дэ ГА"Р, хасадим по линии Ципор и ор хасадим для себя, называемые нешама, хая, ехида».
6. Переводчик должен обладать ощущением времени и пониманием хронологии текстов. Иначе в его переводе танаи станут спорить с амораями, а Рамабам будет оппонировать раву Соловейчику, как сказано: «И грамматика пустилась с арифметикой плясать».
7. И, возможно, главное. В иудаизме добрые намерения не так важны, как достойные результаты действия. Во сне Творец говорит царю Кузари: «намерения твои хороши, но плохи твои действия». Когда я в 1987 году оказался в Бруклине, у Любавичского ребе, добрые люди, , едва не довели меня до инфаркта. Не спрашивая моего разрешения они, представили меня так: «Ребе, этот молодой человек переводит ваши беседы на русский и хочет получить от вас совет и благословение»,- сказал р. Лейб Мочкин. Ребе тут же перешел на русский и сказал очень медленно и отчетливо: «Прежде всего, не переводите меня буквально!»
Это, пожалуй, главный совет переводчику: не впадать в буквализм, не идти слепо за текстом, превращая особенности грамматичесого строя языка оригинала в уродливые кальки в переводе. То, что нормально в иврите, вернее в одном из слоев языка, становится нефункциональным и громоздким в другом.
Об убийственном буквализме хорошо пишет Рамбам в письме к своему переводчику ибн Тибону: «Переводить следует так: прочесть от начала до конца абзац и затем пересказать его своими словами в духе и по правилам языка перевода» (цитирую по памяти, двухтомник Шилата найти в Москве мне не удалось).
Разумеется, Рамбам не оперирует современным нам термином «лексическая единица перевода», но по сути, предлагает крайнюю антитезу буквализму, требуя переводить не слово в слово и даже не фразы целиком, а абзацами. Возможно, современный переводчик и не может позволить себе широту мазка, которую рекомендует Рамбам, но очевидно, что позволить себе переползание от слова к слову с рабским сохранением порядка слов мы тоже себе не можем позволить.
Завершу этот краткий экскурс в искусство перевода классических еврейских текстов на оптимистической ноте: ростет поколение, которое просто не станет читать те переводы, которые тридцать лет назад читали мы и продолжаем предлагать им. Остается надеяться, что среди этого поколения появятся и мастера, которые создадут для нового поколения новые, достойные переводы. Если нет никаких газет, кроме советских, значит пора менять власть.
Филлип Филлипович, помнится, предупреждал Ивана Арнольдовича:
- И - Б-же вас сохрани - не читайте до обеда советских газет.
- Гм... Да ведь других нет,- отвечал тот.
- Вот никаких и не читайте.
Оглядывая нашу книжную полку, пока еще не ставшую, как принято сегодня говорить, еврейским книжным шкафом, я хочу порекомендовать всем, кто заботится о своем пищеварении: не читайте плохих переводов. А если других нет, не читайте никаких.
Каждый из нас работает с переводами. Многие пишут их для себя или для других. Иные пользуются переводами в качестве вспомогательного или основного учебного источника.
Но всякий раз, когда знание языков позволяет нам сравнить перевод с оригиналом, мы, ужасаясь, понимаем, насколько размыто значение слова «перевод», насколько правильнее было бы назвать этот процесс переноса смыслов из языка в язык, из культуры в культуру, толкованием, интерпретацией. Недаром переводчик по-английски называется не только translator, но и interpreter. Отмечу, что на языке грузинских евреев перевод Торы называют тафсири, от арабского تفسير . Да и сами арабы называют перевод Корана на другие языки تفسير القرآن الكريم باللغة... . Интересно отметить в связи с этим, что осознание перевода, как интерпретации приводит арабов и к пониманию неизбежной нетождественности, а ,в случае свяшенного текста, и неадекватности перевода оригиналу. Мухаммад говорит: «Кто толкует (переводит) Коран, даже если он говорит правду - все равно врет» (Сунан абу Дауд, 25:3644).
Подобное парадоксальное суждение, но на мой взгляд, в более изящной форме, мы находим в Талмуде. Раби говорит: «Тот, кто переводит стих [Торы] буквально - выдумщик, а тот, кто добавляет к его [тексту слова] - богохульствует и святотатствует» (Кидушин 49а, перевод основан на Тосфот).
Итак, переводчик неминуемо попадает в клещи необходимости и недопустимости толкования оригинального текста, в ситуацию, когда ему нужно понять, а чаще угадать, что имел в виду автор. И если трудно это сделать, переводя Кафку, то что уж говорить о текстах, авторами которых были мудрецы глубокой древности или сам Творец Вселенной.
История переводов священных текстов иудаизма на языки народов мира имеет две стороны, из которых мы будем говорить только об одной, внутренней. Переводы, которые издавна делались для неевреев и призваны были служить нуждам иной веры или академической науки тоже интересны, но выходят за рамки нашей темы. Переводы же, о которых пойдет речь сейчас, выполненные евреями и для евреев, отнюдь не являются новой модой, как пишет в своей статье «Перевод, сочинение и изучение священных книг на нееврейском языке» р. Ари Ицхак Шевет. Достаточно упомянуть перевод Семидесяти и Онкелос, созданные в глуюокой древности.
В Танахе мы крайне редко сталкиваемся с прямыми упоминаниями о переводе и переводчике. Впервые косвенное упоминание о многоязычии, как причине необходимости перевода мы встречаем в истории о Вавилонском столпотворении. Творец утснавливает наказание бунтарям:
הָבָה, נֵרְדָה, וְנָבְלָה שָׁם, שְׂפָתָם--אֲשֶׁר לֹא יִשְׁמְעוּ, אִישׁ שְׂפַת רֵעֵהוּ
Глагол לשמוע здесь (вспомним классическое נעשה ונשמע) означает не «слышать», как в современном иврите, а «понимать», то есть перевод стиха таков:
«Спустимся-ка, смешаем там язык их, чтобы не понимали один язык другого» (Берешит 11:7).
И хотя потребность в переводе появляется, мы все еще не встречаем на страницах Танаха переводчика, как такового. Первый перевод мы слышим не из уст переводчика, но от двух разноязычных героев, дающих одному и тому же месту названия каждый на своем языке. Яаков и Лаван расстаются, отныне семья Яакова становится самостоятельным племенем, и появляется необходимость у мирном договоре между главами племен: Лаваном и Яаковом. В качестве памятного знака главы племен строят, в духе времени, возвышение из камней. «И назвал его Лаван Егар-Саhадута, а Яаков назвал его Галь-Эд» (Берешит 31:47). Оба топонима, первый на арамейском, второй на иврите, означают «куча, горка, нагромождение + свидетельство». Интересно, что этот стих отмечен как первый перевод, упомянутый в Торе не современными исследователями, как можно было бы предположить, но еще мудрецами Талмуда: «Какой перевод [упомянут] в Торе? Егар- Саhадута» (Шабат, 115б). Впрочем, эти слова мы перевели тенденциозно, возможно, их следует понимать так: «Где в Торе [встречается] арамейский язык? Егар- Саhадута».
Порой человек может предпочесть вести разговор на чужом для него, но хорошо ему понятном языке, нежели на своем. Во время осады Иерусалима ассирийской армией, командующий атаующими войсками Равшакэ обращается к возглавляющим защиту города по-еврейски. Но те отказываются говорить на родном языке и предпочитают ему арамейский, чтобы массы защитников на стенах города не понимали сказанное:
«И сказали Равшакэ Эльяким, сын Хилькияhу, и Шэвна, и Йоах: говори, просим, с нами по-арамейски, ибо мы понимаем; и не говори с нами по-еврейски, - народ на стенах слушает». Тут перевод не только нежелателен, но и опасен. Именно поэтому Равшакэ не принимает эту просьбу: «И встал Равшакэ, и произнес громко по-еврейски, и говорил, и сказал так: слушайте слово царя великого, царя Ашура! Так сказал царь: "Пусть не уговаривает вас Хизкийау,… который подстрекает вас, говоря: "Г-сподь спасет нас". Разве какое-нибудь из божеств народов спасло свою страну от руки царя Ашурского?!» (Млахим 2, 18)
Но найдем ли мы сцены, в которой переводчик посредничает между носителями разных языков? И очевидно ли, что переводчик появляется только тогда, когда в нем есть нужда?
«И сказал им Иосэф: Брата же вашего младшего приведите ко мне, этим будут подтверждены слова ваши, и вы не умрете. И говорили они друг другу: Да, виноваты из-за брата нашего, ведь видели мы мучения души его, когда он умолял нас, но мы не послушали; за то и постигло нас горе это. И ответил им Рэувэн: а ведь я говорил вам: "не грешите против мальчика", но вы не послушались; вот кровь его и взыскивается».
Они говорят между собой открыто, не обращая внимания на гоя, на египтянина Цофнат-Панеэаха, не узнают в нем того мальчишку, против которого согрешили. Этот вельможа наверняка не знает еврейского языка. Почему братья так в этом уверенны? Тора отвечает на этот вопрос: «А они не знали, что Йосэф понимает, ибо между ними был переводчик. И он отвернулся от них, и заплакал» (Берешит 42:21-23).
Так на страницах Торы, наконец, появляется переводчик. Это профессия, она имеет название «мелиц», ее носитель имеет определенный статус, стоит между высшим правителем Египта и его пленниками-гостями. Мудрецы говорят, что этим переводчиком был Менаше, сын Йосефа. Но в тексте мы не слышим его слов. Да и к чему они, ведь Тора сама рассказывает нам о содержании разговора, открывая даже те реплики, которые были сказаны не для протокола и не для перевода.
Интересно, что почти всегда переводчики в Танахе остаются анонимными. Возможно, это отражает самую суть нашей работы. Профессор еврейских штудий в Кембрижде, Николас де Ланге (Лендж) выразил это ярко и лаконично: "The translator is a servant. His task is to do his work completely unnoticed, like the perfect butler. If you notice him, he has failed»,- «Переводчик это слуга. Он должен деать свое дело совершенно незаметно, как отличный дворецкий. Если вы заметили его, значит он оплошал».
Мы видим, как постепенно, от пунктира к четкой линии, входит в текст Танаха тема перевода.
1. В истории о вавилонской башне есть многоязычие, но нет ни переводчика, ни перевода.
2. В сюжетах о Яакове и Лаване и об ассирийской осаде Иерусалима есть многоязычие, но нет нужды в переводчике. Авраам говорит и на иврите (Сфорно, Раши), и по-арамейски (он прожил в доме Лавана 20 лет!). Равшакэ говорит на родном арамейском и иврите, а его собеседники - на родном для них иврите и арамейском. Каждый может понять собеседника без переводчика.
Но есть в Танахе и полноценные сцены перевода, включающие весь процесс передачи смысла из языка в язык в полноте и с подробностями: «Царь Бэлшацар устроил великий пир для тысячи сановников своих и перед глазами тысячи пил вино. В это время появились пальцы руки человеческой и стали писать подле светильника на выбеленной стене царского дворца; и увидел царь кисть руки, которая писала. И изменился царь в лице, и мысли его испугали его; бедра ослабли, а колени стали стучать друг о друга. Закричал царь во весь голос, чтобы привели лекарей, звездочетов и магов».
Обратим внимание, в какой веселой компании оказывается здесь переводчик. Его задача, в представлении темного человека, состоит в том, чтобы догадаться о значении иноязычных слов. Его ремесло кажется не актуализацией знаний, а колдовским трюком. Переводчика зовут вместе с магами и звездочетами, его работа кажется не более рациональной, чем выступление Павла Глобы или доктора Малахова с Евгением Петросяном.
«И сказал царь…, что любой, кто прочтет эту надпись и объяснит… ее смысл, одет будет в пурпур, и золотое ожерелье будет на шее у него, и будет он властвовать над третью царства. Тогда пришли все царские мудрецы, но они не смогли прочесть эту надпись и поведать царю ее смысл… Тогда приведен был Даниэль к царю… И отвечал Даниэль царю: «Дары твои пусть будут у тебя, и награды твои отдай другому, а надпись я прочту царю и перевод сообщу ему». Нет, даниэдь - не Глоба. Он пришел применить знакомое ремесло: прочесть и перевести. «Ты - царь. Б-г Всевышний дал царство, и величие, и честь, и славу Нэвухаднэцару, отцу твоему. И пред величием, которое дал Он ему, трепетали все народы, племена и языки, и боялись они его; кого он хотел, того казнил, а кого хотел - миловал, кого хотел - возвышал, а кого хотел - унижал. Но когда возгордился он сердцем своим, а дух его осмелился совершать нечестивое, свергнут он был с престола царства его, и почести отняты были у него. И был он удален от людей, и сердце его стало подобно звериному, и жил он среди диких ослов, и кормили его травой, как кормят быков, и росой небесной омывалось тело его, пока не признал он, что Б-г Всевышний властвует над царством людей, и кого Он пожелает, того и ставит над ним. А ты, сын его, Бэлшацар, не смирил сердца своего, хотя знал все это. И против Властелина небес поднялся ты».
Мастер-класс переводчика Даниэля для нас начинается важным требованием: прежде, чем приступить к переводу, следует прорисовать контекст, фон, в который перевод затем будет вписан. Иначе он останется непонятым и бесполезным. Он прозвучит на знакомом языке набором непонятных слов. Об подобном сказано:
«Для него закон не писан,
Если писан, то не читан,
Если читан, то не понят,
Если понят, то не так».
Теперь Даниэль приступает к самой надписи, написанной чудесной рукой на стене дворца: «И вот надпись, которая была начертана: "Мэнэ, мэнэ, тэкэл уфарсин". А вот смысл этих слов: "Мэнэ" - отсчитал Г-сподь дни царства твоего и завершил его. "Тэкэл" - взвешен ты был на весах и оказался обличенным. "Пэрэс" - рассечено царство твое и отдано Мадаю и Парасу».
А ведь «хороший» переводчик, знаток арамейского, перевел бы короче: «Сосчитано, сосчитано, взвешено и отрезано». Более того, совсем хороший переводчик сказал бы: на стене написаны названия монет, ведь «мене» или «мане» - слиток серебра, равный по весу и стоимости пятидесяти или шестидесяти шекелям, «текель» - и есть шекель по-арамейски, а «парсин» - половинки шекелей.
Так перевел бы очень хороший переводчик. Но Даниэль был просто переводчиком. Он не пользовался словарем и интернетом. Но, кроме языка, он пользовался широкими знаниями контекста. И поэтому его перевод вписан в Библию, а наши можно расклеивать по заборам.
Интересно, что именно эта, самая полная, самая обильная в Танахе история о переводе происходит в Вавилоне, там, где некогда в дни столплтворения родилась необходимость в пререводе и само многоязычие. И недаром именно пророк Даниэль решил дать стольпространный (13 стихов вместо четырех слов оригинала!) перевод. Весь сюжет с напуганным царем, обещанным призом толкователю, неспособностью придворных волхвов разгадать смысл, разрешается, наконец, появлением еврея, по слухам, обладающего даром расшифровывать знаки свыше. Даниэль, в этом смысле, дает Бэлшецару то, чего он ожидал: магическое представление, чудесное предсказание будущей катастрофы. Вы хотели Глобу? Вот вам Глоба.
А вот история из Танаха о переводе, не упомянутом прямо:
«В те дни, когда Мордэхай сидел у царских ворот, Бигтан и Тэрэш, два царских евнуха из стражей входа, озлились и замыслили поднять руку на царя Ахашвэроша. И стало известно об этом Мордехаю, и сообщил он царице Эстэр, а Эстэр рассказала царю от имени Мордэхая».
Но с чего это два евнуха разговорились на столь опасную тему в людном месте, у входа во дворец?! Талмуд (Мегила 13б) приводит дополняющую сюжет традицию: Бигтан и Тэрэш говорили на редком языке, по-тарски. А в тех местах не было никого, кто понимал бы их язык, потому они и привыкли на людях говорить о трепетном и тайном. А Мордехай, как все члены Санhедрина, знал семьдесят языков и понял их. Переводчик, стало быть, не всегда появляется по заказу клиента. Интересно, что в книге Нехемьи (7:7) Мордехай назван «балшаном», знатоком языков. В современном иврите это слово означает «лингвист».
Тахлес, короче, так как же нужно переводить?
1. Переводчик должен уважать оригинал. Уважать, не умирать от страха перед ним. Многие трепещут перед оригиналом и поэтому убивают его неумеренным пиететом. За примерами не нужно далео ходить: тексты с одного хасидского сайта полны ужасающих пассажей отчасти потому, что переводчик не решается отступить от оригинала ни на слово.
Другая крайнсть: уверенность переводчика в праве на соавторство, хотя ни Раши, ни Рамбам его в соавторы не звали. Пример такому насилию над текстом - перевод «Нецах Исраэль», недавно вышедший в свет. В нем слова Маhараля утопают в измышлениях креативного соавтора.
Уважение, на мой взгляд, и будет оптимальным отношением к орпигиналу.
2. Переводить следует на существующий литературный язык, а не на искусственный, удобный переводчику, но невнятный или неблагозвучный русско-еврейский воляпюк: «и отпустил свою ебаму, совершив предварительно с ней халицу». Или вот еще: «Запрет дурного языка стоит рядом с язвами и запрещенной пищей, сказать тебе, что дурной язык влечет язвы и запрещен как свинина».
Вообще, следует уважать традиции и нормы того языка, на который ты переводишь, иначе к тебе отнесут слова Б. Камянова:
«Кто Торою смешит людей,
Тот, без сомнения, злодей».
3. Переводчик должен понимать текст оригинала. Банально, не правда ли? Две недели назад мне дали на прочтение текст, в котором выражение רשימת דברים (то есть, «стенограмма беседы») было переведено как «список вещей».
4. Контекст, понимание темы не повредят переводчику. Даже если переводчик понимает язык оригинала, это не дает уверенности в том, что он понимает сам оригинал. Более того, даже если переводчик понимает оригинал, это не дает уверенности, что читатель поймет переводчика: «Ты не можешь сказать, что сожгут его первую жену, ведь он женился на ней дозволенным образом (не нарушая при этом заповедей) и она для него не была запрещенной (в качестве жены). Однако (в случае) "жена и ее мать", о которых пишется здесь, обе находятся под запретом, (например, если) женился на матери жены и на ее матери. А некоторые из наших мудрецов полагают, (что речь идет о случае, когда человек взял в жены) мать жены. Что же (означает и сожгут) ? Одну из них».
5. Перевод не должен превращаться в транслитерацию, в котором только связки переведены на русский по схеме, которую любила осмеивать моя идишеговорящая бабушка: «ин кладовкэ аф дер полкэ штэйт а банкэ мит варэнье». А вот современный пример с нашей книжной полки: «А в шабатот и Йом Тов подымается Машиях и Кен Ципор к Бине, получая там ее гимел-кавим. Потому как не достоин этого прежде чем привлечет ГА"Р дэ ГА"Р, хасадим по линии Ципор и ор хасадим для себя, называемые нешама, хая, ехида».
6. Переводчик должен обладать ощущением времени и пониманием хронологии текстов. Иначе в его переводе танаи станут спорить с амораями, а Рамабам будет оппонировать раву Соловейчику, как сказано: «И грамматика пустилась с арифметикой плясать».
7. И, возможно, главное. В иудаизме добрые намерения не так важны, как достойные результаты действия. Во сне Творец говорит царю Кузари: «намерения твои хороши, но плохи твои действия». Когда я в 1987 году оказался в Бруклине, у Любавичского ребе, добрые люди, , едва не довели меня до инфаркта. Не спрашивая моего разрешения они, представили меня так: «Ребе, этот молодой человек переводит ваши беседы на русский и хочет получить от вас совет и благословение»,- сказал р. Лейб Мочкин. Ребе тут же перешел на русский и сказал очень медленно и отчетливо: «Прежде всего, не переводите меня буквально!»
Это, пожалуй, главный совет переводчику: не впадать в буквализм, не идти слепо за текстом, превращая особенности грамматичесого строя языка оригинала в уродливые кальки в переводе. То, что нормально в иврите, вернее в одном из слоев языка, становится нефункциональным и громоздким в другом.
Об убийственном буквализме хорошо пишет Рамбам в письме к своему переводчику ибн Тибону: «Переводить следует так: прочесть от начала до конца абзац и затем пересказать его своими словами в духе и по правилам языка перевода» (цитирую по памяти, двухтомник Шилата найти в Москве мне не удалось).
Разумеется, Рамбам не оперирует современным нам термином «лексическая единица перевода», но по сути, предлагает крайнюю антитезу буквализму, требуя переводить не слово в слово и даже не фразы целиком, а абзацами. Возможно, современный переводчик и не может позволить себе широту мазка, которую рекомендует Рамбам, но очевидно, что позволить себе переползание от слова к слову с рабским сохранением порядка слов мы тоже себе не можем позволить.
Завершу этот краткий экскурс в искусство перевода классических еврейских текстов на оптимистической ноте: ростет поколение, которое просто не станет читать те переводы, которые тридцать лет назад читали мы и продолжаем предлагать им. Остается надеяться, что среди этого поколения появятся и мастера, которые создадут для нового поколения новые, достойные переводы. Если нет никаких газет, кроме советских, значит пора менять власть.