Письма из зоны военных действий - Любовь к книгам: мужское/женское/феминистское
Перевод главы "Loving Books: Male/Female/Feminist" из книги "Letters from a War Zone".
Оригинал перевода можно найти здесь.
После долгих лет, когда я почти не имела возможности вообще публиковаться в прессе, женщины из музыкального журнала "Hot Wire" предложили мне написать что-нибудь о моей идентичности как писательницы. Тематически это в определенной степени развивает некоторые идеи, затронутые в « Нервном интервью». Когда речь идет о мужчинах-писателях, люди хотят узнать, кто они. К женщинам же просто применяют стереотипы. Предложение от "Hot Wire" дало мне исключительно редкую возможность рассказать что-то о себе, о своей идентичности и развитии.
Я живу странной жизнью, но самое удивительное в ней то, что я все еще люблю книги, верю им и черпаю в них силы - как тогда, когда я была еще юной, невинной и полной надежд. Невинность в первую очередь касалась представлений о том, что потребуется, чтобы выдержать жизнь писательницы - просто чтобы выжить, если она несгибаема, несентиментальна, радикальна, бескомпромиссна и говорит правду. Книги, которыми я зачитывалась в детстве, были написаны гениальными безумцами: Достоевский, Рембо, из еще живых Аллен Гинсберг, Бодлер, грубиян Уитмен. Фрейд и Дарвин казались мне великими провидцами, а их труды - плодом работы причудливого, невероятно сложного воображения. Моя собственная система ценностей как писательницы сформировалась уже тогда; и произведения, написанные женщинами (если не считать «Унесенных ветром» и детских книжек о Нэнси Дрю), вторглись в нее гораздо позже. В восьмом классе на уроках естествознания я и моя лучшая подруга (и возлюбленная) вместе писали романы в качестве противоядия от скуки и зубрежки - и в этих романах главными героинями были женщины с огромными амбициями. Мы назвали их в честь Белль Старр и Эмилии Эрхарт: странные имена, необычные женщины - не приземленные, не скучные.
Я всегда хотела быть только великой писательницей, и не менее того; и никогда не боялась, что мне это не удастся - потому что предпочла бы потерпеть поражение на этом поприще, чем преуспеть в каком бы то ни было другом. Эта амбиция - порождение моей мужской самоидентификации, как и многие черты моего характера, которые я больше всего ценю в себе самой как в человеке и как в писательнице. В юности я никогда не задумывалась о гомосексуальности, или бисексуальности, или гетеросексуальности: только о том, чтобы быть как Рембо. Artiste, живущий так, словно завтра умирать, был моей сексуальной ориентацией, моей гендерной идентичностью, самым волнующим и ярким жизненным путем: ранняя смерть как неизбежный результат стремления отдаваться всему с абсолютной страстью. Я сильно увлекалась Сапфо, и ее существование скрыло от меня гендерную специфику моего истинного увлечения. Когда я читала книги, то была писателем, не Дамой. Я была неисправима: что бы со мной ни происходило, какую бы цену я ни платила за то, что родилась в женском теле, за то, что меня использовали как женщину, за то, что со мной обращались как с женщиной - я была писателем, не Дамой. Сексуальное уничтожение, а не романтичное выгорание с оставленным после себя великолепным литературным наследием было реалистичным концом для женщины, слишком тупой, чтобы уразуметь.
Феминизм дал мне возможность переосмыслить свою жизнь: почему обретение свободы для меня как женщины было не просто вопросом отказа от либо навязанных самой себе, либо социальных, либо сексуальных ограничений. Моя так называемая свобода не раз чуть не стоила мне жизни, но в этом не было ни высокой трагедии, ни романтики: ни Достоевскому, ни Рембо никогда в жизни не приходилось терпеть сексуальную эксплуатацию и драить туалеты.
«Политика пола» - книга о писательстве и сексе, которая потрясла меня, к тому же в ней были большие дозы лесбийства. Из нее я узнала о том, что именно со мной делали. Смотри, писала Миллетт, он делает с ней это, и это, и вот это. И я больше не была писателем. Я стала ею. У меня открылось множество старых ран, и они начали болеть. Будь я потребительницей, а не потребляемой, моя чувствительность, скорее всего, осталась бы где-то на уровне Генри Миллера. Думать об этом неприятно, и поэтому я избегаю это делать. Но когда-нибудь придется.
Я очень многому научилась от женщин-писательниц во взрослом возрасте; я узнала, что даже гениальные творения женщин совершенно искренне - не романтически - презираемы, что книги пишутся из открытой вены; я узнала о жизнях других женщин. Мои писательские амбиции все еще слишком глубоко укоренены в моей одержимости мужчинами; но то, чему я у них научилась, совершенно необходимо в моей повседневной писательской жизни - готовность идти на конфликт и рисковать, готовность слишком много на себя брать и ошибаться - я несказанно рада своей неспособности даже просто придерживаться элементарных правил вежливого дискурса, поскольку так рано научилась их ненавидеть - в писательстве я больше всего ценю обжигающую искренность, неистовость и выразительность, а не женственность. Я научилась ценить потрясающую деликатность и силу женщин, творящих в рамках норм, установленных для женщин-писательниц: но для себя я их не приемлю.
Вот что я хочу сказать этой статьей: хоть я и не училась писательскому ремеслу у женщин, но именно от женщин-писательниц я узнала все самое важное о том, что это значит - быть женщиной. От них же я многое узнала о мужской власти, после того, как в достаточной степени заинтересовалась проблемами женщин как группы, чтобы осознать, что мужская власть - это та тема, к которой меня привела сама жизнь. Я знаю мужскую власть вдоль и поперек, это знание было усвоено вот этим женским телом. Я не боюсь бросать ей вызов в своих работах - благодаря той дерзости, которую я переняла у писателей-мужчин. И я научилась бросать ей вызов в реальной жизни благодаря феминисткам - как писательницам, так и активисткам - ведущим политическую жизнь, не ограниченную ни женской слабостью, ни мужской безжалостностью; но вместо этого движимую сияющим чувством собственного достоинства и воинственным состраданием, которых я все еще надеюсь достигнуть.
Перейти к предыдущей главе: " Нервное интервью".
Перейти к следующей главе: " «Грозовой перевал»".
Оригинал перевода можно найти здесь.
После долгих лет, когда я почти не имела возможности вообще публиковаться в прессе, женщины из музыкального журнала "Hot Wire" предложили мне написать что-нибудь о моей идентичности как писательницы. Тематически это в определенной степени развивает некоторые идеи, затронутые в « Нервном интервью». Когда речь идет о мужчинах-писателях, люди хотят узнать, кто они. К женщинам же просто применяют стереотипы. Предложение от "Hot Wire" дало мне исключительно редкую возможность рассказать что-то о себе, о своей идентичности и развитии.
Я живу странной жизнью, но самое удивительное в ней то, что я все еще люблю книги, верю им и черпаю в них силы - как тогда, когда я была еще юной, невинной и полной надежд. Невинность в первую очередь касалась представлений о том, что потребуется, чтобы выдержать жизнь писательницы - просто чтобы выжить, если она несгибаема, несентиментальна, радикальна, бескомпромиссна и говорит правду. Книги, которыми я зачитывалась в детстве, были написаны гениальными безумцами: Достоевский, Рембо, из еще живых Аллен Гинсберг, Бодлер, грубиян Уитмен. Фрейд и Дарвин казались мне великими провидцами, а их труды - плодом работы причудливого, невероятно сложного воображения. Моя собственная система ценностей как писательницы сформировалась уже тогда; и произведения, написанные женщинами (если не считать «Унесенных ветром» и детских книжек о Нэнси Дрю), вторглись в нее гораздо позже. В восьмом классе на уроках естествознания я и моя лучшая подруга (и возлюбленная) вместе писали романы в качестве противоядия от скуки и зубрежки - и в этих романах главными героинями были женщины с огромными амбициями. Мы назвали их в честь Белль Старр и Эмилии Эрхарт: странные имена, необычные женщины - не приземленные, не скучные.
Я всегда хотела быть только великой писательницей, и не менее того; и никогда не боялась, что мне это не удастся - потому что предпочла бы потерпеть поражение на этом поприще, чем преуспеть в каком бы то ни было другом. Эта амбиция - порождение моей мужской самоидентификации, как и многие черты моего характера, которые я больше всего ценю в себе самой как в человеке и как в писательнице. В юности я никогда не задумывалась о гомосексуальности, или бисексуальности, или гетеросексуальности: только о том, чтобы быть как Рембо. Artiste, живущий так, словно завтра умирать, был моей сексуальной ориентацией, моей гендерной идентичностью, самым волнующим и ярким жизненным путем: ранняя смерть как неизбежный результат стремления отдаваться всему с абсолютной страстью. Я сильно увлекалась Сапфо, и ее существование скрыло от меня гендерную специфику моего истинного увлечения. Когда я читала книги, то была писателем, не Дамой. Я была неисправима: что бы со мной ни происходило, какую бы цену я ни платила за то, что родилась в женском теле, за то, что меня использовали как женщину, за то, что со мной обращались как с женщиной - я была писателем, не Дамой. Сексуальное уничтожение, а не романтичное выгорание с оставленным после себя великолепным литературным наследием было реалистичным концом для женщины, слишком тупой, чтобы уразуметь.
Феминизм дал мне возможность переосмыслить свою жизнь: почему обретение свободы для меня как женщины было не просто вопросом отказа от либо навязанных самой себе, либо социальных, либо сексуальных ограничений. Моя так называемая свобода не раз чуть не стоила мне жизни, но в этом не было ни высокой трагедии, ни романтики: ни Достоевскому, ни Рембо никогда в жизни не приходилось терпеть сексуальную эксплуатацию и драить туалеты.
«Политика пола» - книга о писательстве и сексе, которая потрясла меня, к тому же в ней были большие дозы лесбийства. Из нее я узнала о том, что именно со мной делали. Смотри, писала Миллетт, он делает с ней это, и это, и вот это. И я больше не была писателем. Я стала ею. У меня открылось множество старых ран, и они начали болеть. Будь я потребительницей, а не потребляемой, моя чувствительность, скорее всего, осталась бы где-то на уровне Генри Миллера. Думать об этом неприятно, и поэтому я избегаю это делать. Но когда-нибудь придется.
Я очень многому научилась от женщин-писательниц во взрослом возрасте; я узнала, что даже гениальные творения женщин совершенно искренне - не романтически - презираемы, что книги пишутся из открытой вены; я узнала о жизнях других женщин. Мои писательские амбиции все еще слишком глубоко укоренены в моей одержимости мужчинами; но то, чему я у них научилась, совершенно необходимо в моей повседневной писательской жизни - готовность идти на конфликт и рисковать, готовность слишком много на себя брать и ошибаться - я несказанно рада своей неспособности даже просто придерживаться элементарных правил вежливого дискурса, поскольку так рано научилась их ненавидеть - в писательстве я больше всего ценю обжигающую искренность, неистовость и выразительность, а не женственность. Я научилась ценить потрясающую деликатность и силу женщин, творящих в рамках норм, установленных для женщин-писательниц: но для себя я их не приемлю.
Вот что я хочу сказать этой статьей: хоть я и не училась писательскому ремеслу у женщин, но именно от женщин-писательниц я узнала все самое важное о том, что это значит - быть женщиной. От них же я многое узнала о мужской власти, после того, как в достаточной степени заинтересовалась проблемами женщин как группы, чтобы осознать, что мужская власть - это та тема, к которой меня привела сама жизнь. Я знаю мужскую власть вдоль и поперек, это знание было усвоено вот этим женским телом. Я не боюсь бросать ей вызов в своих работах - благодаря той дерзости, которую я переняла у писателей-мужчин. И я научилась бросать ей вызов в реальной жизни благодаря феминисткам - как писательницам, так и активисткам - ведущим политическую жизнь, не ограниченную ни женской слабостью, ни мужской безжалостностью; но вместо этого движимую сияющим чувством собственного достоинства и воинственным состраданием, которых я все еще надеюсь достигнуть.
Перейти к предыдущей главе: " Нервное интервью".
Перейти к следующей главе: " «Грозовой перевал»".