Порнография: Мужчины обладают женщинами - Глава 1. Власть
Отрывок главы 1 "Power" из книги "Pornography: Men Possessing Women".
Оригинал перевода можно найти здесь.
Поскольку свобода всегда находится в зависимости от власти, тот род свободы, утверждение которого на настоящий момент является неотложным, зависит от природы власти, которая установлена и преобладает.
Р. Х. Тоуни, Равенство
Власть мужчины - это первое метафизическое утверждение самости. Я есмь, которое существует как априори, как базовое основание, как абсолют, не требующий ни приукрашиваний, ни извинений, индифферентный как в отношении опровержений, так и в отношении брошенного вызова. Самость выражает внутреннюю власть. Она никогда не перестает существовать - вне зависимости от того, на каких основаниях ее атакуют. Можно даже сказать, что она сильнее физической смерти. Эта самость не просто переживается субъективно. Она защищается и традицией, и законодательством, она провозглашается в искусстве и в литературе, она задокументирована историей, она поддерживается при распределении материальных благ. Эта самость не может быть искоренена и сведена к нулю. Она существует. Когда субъективное ощущение самости дает сбои, институции, созданные для ее сохранения, поддерживают ее на плаву.
Первый догмат идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины имеют эту самость и что женщинам, по определению, ее не достает. Мужская самость кажется весьма противоречивой. С одной стороны, она подвешена в воздухе и магическим образом является вечной; она не нуждается ни в чем, что подпирало и поддерживало бы ее. С другой стороны, она дает право брать все, что угодно для того, чтобы поддерживать и улучшать себя, иметь все, что ей нужно, любой ценой. Фактически, здесь нет противоречия, лишь обычный простой круг: природа мужской самости в том, что она берет. Таким образом, по определению, абсолютная самость выражается в абсолютном праве брать все, в чем она нуждается для поддержания себя. Вот почему неизменная мужская самость сводится к крайнему дорефлексивному паразитизму. Самость является утверждением (сделанным в обход разума и тщательного анализа), что можно поставить знак равенства между тем, что хочешь, и тем, чем являешься. В стиле Декарта это утверждение может быть выражено так: я хочу и я вправе это иметь, поэтому я существую.
Самость, приращивая свою ширину, подобно паразиту, высасывает все даже из тех, кто не давал ему на это право. Для него - это данность убеждения и действия, известная с рождения. В отношении ее - это нечто, что отрицается и запрещается, опять же, в убеждениях и действиях с самого рождения. Его никогда не является слишком большим, ее же - всегда слишком большая, хоть и маленькая. Во времена детства эта самость высасывает себе пищу из матери - чем бы она не обладала, это все предназначено специально для него. Она выкармливается и родовыми потугами, и женскими достоинствами. Он их использует. Она посвящена этому, в большей или в меньшей степени; но «в большей степени» - так же плохо, как и «в меньшей»; и ничего никогда не достаточно, хотя и всегда слишком много; и все это - вне зависимости от того, чего и сколько в действительности было. По мере того, как мальчик растет, он вовлекается в процесс поддержания предательских и опустошающих «нормальных суждений», чтобы осуществить перенос своего паразитизма со своей матери на других женщин, которые имеют более сочные «я», которые еще предстоит освоить. В течение своей жизни он проигрывает этот великий перенос столько раз, сколько ему хочется. Особенно охотно он использует женщин для того, чтобы, как описала Вирджиния Вулф в «Собственной комнате», расширить себя. Он всегда находится в состоянии паники, он никогда не является достаточно широким. Его самость неизменна - как бы он не боялся быть опустошенным в результате продолжения своих захватов, он все равно продолжает захватывать, поскольку и захват, и хватание являются его неизменным правом и его неизменной самостью. Даже когда он удовлетворяет свое желание быть большим и иметь больше, он все равно убежден в том, что его право быть и иметь.
Во-вторых, власть является физической силой, которая используется в отношении и против тех, кто менее силен, причем без санкции использовать силу как власть. Если физическая сила не используется против других - к примеру, если силен раб - это не власть. Право на физическую силу как на власть в системах мужского доминирования вручено мужчинам. Вторая догма идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины физически более сильные, чем женщины, и что именно поэтому они доминируют. Женская физическая сила, если только она не «запряжена» в «женские» виды деятельности, становится таким образом вызывающей отвращение, а ее использование против мужчин, то есть в качестве власти, предается анафеме, запрещается, подвергается поношениям. Реальность мужской физической силы в холодном высшем смысле не так важна, как идеология, которая сакрализует и чествует ее. Отчасти, физическая сила мужчин по сравнению с женщинами реализуется и посредством того, что мужчины заставляют женщин быть физически неразвитыми. Мужчины выбирают себе в партнерши слабых женщин (хотя и знают, что тяжесть родов ложится на женские плечи); и постоянно в ходе взросления женщины ее физическую силу расшатывают и нивелируют. Женщины тем менее сильны физически, чем выше их экономический класс (как и было заведено мужчинами). Таким образом, чем ближе они к власти, тем более хрупкими они должны быть. Даже женщины, которые являются физически сильными, должны притворяться слабыми, чтобы подчеркнуть не только свою феминность, но также и свои эстетические устремления. Физическая непригодность является разновидностью женской красоты, а заодно и символом благосостояния партнера. Такая женщина как бы говорит: он достаточно богат для того, чтобы оградить меня от работы, сделать бесполезной, украшением. Зачастую женщин даже калечат физически посредством моды и обычаев таким образом, что какой бы физической силой они не обладали, эта сила не имеет смысла. Мужская физическая сила, вне зависимости от ее абсолютных значений, в то же время наполнена смыслом. Мужская физическая сила выражается как власть, как мужская самость, а не как субъективный феномен, ее значимость является произвольной. Законы и традиции защищают ее; искусство и литература воспевают ее; от нее зависит история; о ней заботится и система распределения материальных благ. Ее абсолютное значение мифологизировано и мистифицировано таким образом, что женщины запуганы легендой о ней не меньше, чем ее реальностью. Власть физической силы комбинируется с властью самости таким образом, что он не только существует, он еще и сильнее; он не только берет, но и берет силой.
В-третьих, власть - это способность терроризировать, использовать самость и силу для того, чтобы вызвать страх, страх в целом классе людей и у целого класса людей. Акты террора лежат в широком диапазоне - от изнасилования до оскорбления действием, до сексуальных злоупотреблений, до войны, до убийства, до изувечивания, до пыток, до порабощения, до киднеппинга, до словесного оскорбления, до угрозы смерти, до угрозы боли, до принудительных родов. Символы террора также являются общим местом и исключительно знакомы: пистолет, нож, бомба, кулак и так далее. Но более значимый скрытый символ террора - это пенис. Акты и символы встречаются во всех комбинациях, террор является основной темой и последствием мужской истории и мужской культуры. Тем не менее, умягчая его эвфемизмами, его называют славой и героизмом. Даже когда он является подлым, широкомасштабным и ужасающим. Террор, и теперь порождаемый мужчинами, иллюминирует свою эссенциальную природу и свою основную цель. Именно он выбирает, насколько много следует терроризировать, будет ли террор всего лишь «флиртом» или осадой, будет ли он грубым или утонченным. Но в первую очередь существует легенда о терроре и эта легенда культивируется самими мужчинами с неким возвышенным вниманием. Вне зависимости от того, что это - эпос, драма, трагедия, великая книга или бульварное чтиво, телевидение, кинематограф, история подлинная или альтернативная - мужчины являются гигантами, которые топят землю в крови. В этой легенде мужчины обладают великой удачей, они - носители ценностей. В этой легенде женщины - добыча, наравне с золотом, драгоценностями, землями и сырьем.
Легенда о мужском насилии - одна из самых почитаемых легенд человечества, именно из нее выкристаллизовывается роль мужчины: он опасен. С развитием социал-дарвинизма в девятнадцатом веке, да и сейчас, внутри псевдонаучной социал-биологии, Мужчина-Агрессор находится на вершине эволюционной борьбы. Он - царь природы, поскольку он самый агрессивный, самый жестокий. Превозносящая мужчину биология, которая в наши дни захлестнула социальные науки, является, на самом деле, эссенциальным элементом в современной легенде террора, согласно которой мужчина может и дальше праздновать свое превосходство: ему биологически предписано (даже до того, как он стал рыцарем Бога), терроризировать женщину и другие живые существа и держать их в подчинении и покорности. Если это не получится, террор исполнит свое обещание: мужчины сотрут с лица земли все неподконтрольное террору.
Третьей догмой идеологии мужского превосходства в секулярных обществах, где биология заместила Бога (и используется в качестве подпорки для анахронистических теологических выкладок там, где это нужно), является то, что мужчины биологически агрессивны, что им присущи бойцовские качества, что они неизменно конфликтны, генетически жестоки, что они гормонально запрограммированы на конфликт, что они неизбежно враждебны и воинственны. Для тех, кто остался набожным, картина выглядит так, будто Бог наделил мужчину тем, что в соответствии с любым стандартом может быть рассмотрено как универсально плохой набор качеств, который может обернуться благом только для одной цели - для подчинения женщины. Акты террора, символы террора и легенды террора - все они распространяют террор. Этот террор не является психологическим событием, как это обычно понимается: он не возникает в уме того, кто его воспринимает, хоть и настойчиво резонирует там. Нет, он генерируется теми жестокими акциями, которые повсеместно санкционируются и поощряются. Он также генерируется своей собственной репутацией и в тех изысканных формах, которые мы можем встретить у Гомера, Жене или Кафки, и в тех дьявольских формах, какие создали Гитлер, реальный граф Дракула или Мэнсон. Гниющее мясо воняет; насилие порождает террор. Мужчины опасны; мужчин боятся.
В-четвертых, мужчины имеют власть давать имена, великую и возвышенную власть. Эта власть именовать дает мужчинам возможность определять опыт, артикулировать границы и ценности, обозначать реальность каждой вещи и ее качества, означивать то, что может и что не может быть выражено, контролировать саму перцепцию. Как отмечала Мэри Дэли, которая первой вычленила эту власть в работе «По ту сторону от Бога Отца»: «необходимо осознать тот фундаментальный факт, что мы, женщины, имели власть именовать, но эта власть была у нас украдена». Мужское превосходство растворено в языке таким образом, что любое предложение провозглашает его и укрепляет его. Мысль, выраженная первично в языке, проникнута лингвистическими и перцептуальными ценностями, которые были выработаны именно для подавления женщин. Мужчины уже определили параметры каждого субъекта. Все феминистские аргументы, как бы они ни были радикальны в своей интенции или в своих следствиях, являются аргументами «за» или «против» утверждений или посылок, скрытых в мужской системе, которая сделана заслуживающей доверия или недоверия посредством власти мужчин именовать.
Никакая трансценденция мужской системы невозможна до тех пор, пока мужчины имеют в своих руках власть именовать. Их имена звучат, в какую область человеческой жизни не посмотри. Так же, как Прометей похитил у богов огонь, феминистки должны забрать власть именовать у мужчин, и, желательно, сделать это более эффективно. Так же, как пламя казалось магическим во времена, когда оно принадлежало богам, магическим кажется искусство именования: он дает имя и имя приживается; она дает имя - и имя утеряно. Но эта магия иллюзорна. Мужская власть именовать поддерживается силой, тупой и элементарной. Сама по себе эта власть, без силы вернуть ее, скроенная вразрез с реальностью - не власть; это всего лишь процесс, вещь более подконтрольная. «Древнее поименование, - писала Мэри Дэли, - не было продуктом диалога - факт, по невниманию признаваемый в Книге Бытия, в истории о том, как Адам давал имена животным и женщине». Это - именование по типу декрета, который дает власть над теми и против тех, кому запрещено выражать в именах их собственный опыт; это декрет, сохраняемый насилием, которое в культурах мужского доминирования пишет несмываемые имена кровью.
Мужчина не только называет женщину злом; он также истребляет девять миллионов женщин как ведьм, поскольку он назвал женщину злом. Он не просто называет женщину слабой; он подвергает мучениям женское тело, завязывает и обматывает его одеждой, чтобы она не могла двигаться свободно, он использует ее как игрушку или как украшение, держит ее в клетке, затормаживает ее рост, поскольку он назвал женщину слабой. Он говорит, что женщина хочет быть изнасилованной - и он насилует. Она сопротивляется насилию? Тогда он будет бить ее, угрожать ей смертью, силой выбрасывать ее из дому, нападать на нее по ночам, используя нож или кулак, и все равно он будет говорить, что она этого хочет, они все этого хотят. Она говорит «нет», а он утверждает, что это значит «да». Он называет ее невежественной, когда запрещает ей образование. Он не разрешает ей использовать ее ум и ее тело строго и логично, и тогда он называет ее интуитивной и эмоциональной. Он определяет феминность. И когда она не покоряется, он называет ее девиантной, патологической, он выбивает из нее дурь, проводит клиторэктомию, отнимая клитор (хранилище патологической маскулинности), вырывает ей матку (источник ее личности), проводит лоботомию или наркотизацию (в чем выражается извращенное понимание того, что женщина может думать, в то время, как мышление у женщины названо девиацией). Он называет вражду и насилие, смешанные в разных пропорциях, «сексом», он бьет ее и называет это, в зависимости от ситуации, «доказательством любви» (если она его жена) или «эротикой» (если она его любовница). Если она сексуально желает его, он называет ее шлюхой; если она не желает его, он насилует ее и говорит, что она все-таки желает. Все равно, будет она учиться или рисовать, он называет ее забитой и хвастает, что может вылечить ее патологические интересы при помощи мифического «хорошего траха». Он называет ее домохозяйкой, годной только для дома, он держит ее в бедности и крайней зависимости только для того, чтобы покупать ее за свои деньги, но стоит только ей покинуть дом, как он называет ее потаскухой. Он называет ее так, как ему нравится. Он активно утверждает свою власть именовать посредством силы и он оправдывает силу посредством власти давать имена. Мир принадлежит ему, поскольку он называет в нем все, включая ее. Она использует этот язык против себя, поскольку больше этот язык ни для чего не пригоден. Четвертая догма идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины, поскольку они более интеллектуальны и креативны, называют вещи подходящими, подлинными именами. Кто бы ни ниспровергал или противоречил мужскому поименованию, он тут же подвергается поношению и клевете; сама по себе власть давать имена в мужской системе является формой силы.
В-пятых, мужчины имеют власть владеть. В исторической ретроспективе эта власть была абсолютной; отрицаясь некоторыми мужчинами в отношении других мужчин в периоды рабства и гонений, она, преимущественно, активно поддерживалась при помощи вооруженной силы и закона во всех остальных случаях. Во многих частях мира мужское право властвовать над женщиной и над всем, что вытекает из этого права (дети, труд), по-прежнему является абсолютным, и никакие признания прав человека, кажется, не приложимы к женской популяции. В Соединенных Штатах в последние 140 лет это право было легально смягчено, однако последние законы, даже те, где нечто в этом смысле проясняется, уже лишены этого духа. Побои жены, сексуальное насилие в браке, распространенные здесь, как и где бы то ни было, основаны на убеждении, что мужчина обладает правом собственности на свою жену, которое дает ему право делать с ней все, что душе угодно: ее тело принадлежит ему и он может использовать его для сексуального удовлетворения, для битья, для оплодотворения. Мужская власть обладать, благодаря тому центральному положению, которое она занимала в исторической ретроспективе, по-прежнему лишь в малой степени сдерживается теми стыдливыми легальными ограничениями, которые наложены на нее. Это правда - замужняя женщина в сегодняшних Соединенных Штатах может владеть своей собственной щеткой для волос и своей одеждой, что было невозможно на протяжении большей части девятнадцатого века. Она не будет публично выпорота, однако в приватной жизни она все так же избиваема за свое бесстыдство. И мужская власть обладать, как и все другие виды мужской власти, не встречает препятствий и не ограничена определенной спецификой. Эта власть, как и другие ее виды, гораздо больше, нежели какая-либо из ее традиционных манифестаций.
Пятая догма мужского доминирования - это посылка, что мужское право властвовать над женщиной и тем, что с ней связано, является естественным, исторически обусловленным, закрепленным прогрессом. Что бы он ни придумал для того, чтобы закреплять или утверждать свою собственность, все это естественно; это действие, которое коренится в этике, которая, без всяких сомнений, релятивна. Власть обладания исходит из самости, которая определяется, как нечто, что берет. Таким образом, захватывание увеличивает свою значимость: он берет, он удерживает; однажды он взял, и теперь это его. Отношение между самостью, которая берет, и обладанием является достаточно точным отражением отношения между изнасилованием и браком. Браком как институцией, которая развилась из практики изнасилования. Изнасилование, первоначально определяемое через похищение, стало браком, связанным с захватом в плен. Брак означал захват, растянутый во времени, подразумевающий не единомоментное, но долгосрочное использование и обладание, то есть владение.
В-шестых, власть денег является определенно мужской властью. Деньги говорят. Но говорят они мужским голосом. В руках женщин деньги сохраняют свое буквальное значение, их отсчитывают, они покупают то, что этого стоит или не стоит. В руках мужчин деньги покупают женщин, статус, достоинство, оценку окружающих, признание, лояльность, все, что только возможно. В руках мужчин деньги не только покупают, они приносят с собой достоинство, достижения, честь, уважение. На каждом экономическом уровне значение денег для мужчин и для женщин значительно отличается. Накопленные мужчиной в достаточном количестве деньги видятся чистыми, даже если они грязные. Женщину, если она становится богатой наследницей, проклинают мужчины, принадлежащие к той же группе родственников. Бедные женщины в целом тратят свои деньги на удовлетворение своих критических жизненных потребностей и на своих детей. Бедные мужчины, в целом, тратят деньги, причем с удивительной настойчивостью, на удовольствия. Богатые женщины особенно охотно тратят свои деньги на украшение себя и на создание привлекательного для мужчин образа: деньги не освобождают их от диктата мужчин. Богатые мужчины тратят деньги на удовольствия и используют их на то, чтобы делать из денег деньги. Деньги в руках мужчины символизируют благополучие и достижения. Деньги в руках женщины являются признаками чего-то бесчестного, неженственных амбиций или алчности. Шестая догма мужского превосходства состоит в том, что деньги правильным образом выражают маскулинность. Мужчины удерживают деньги для себя самих. Они скупо выдают их женщинам и детям. Мужчины удерживают также и пространство рынка только для себя: женщины получают меньше мужчин, делая эквивалентную работу, несмотря на то, что никто не оспаривает тезис о равной плате за одну и ту же работу; работающие женщины, имеющие диплом колледжа, в среднем получают меньше, чем мужчины с образованием в восемь классов. Сегрегация в работе, равно как и прямое исключение из рядов рабочей силы, скрытая дискриминация при найме, а также дискриминация вследствие беременности держат женщин в бедности, вдали от денег как таковых, делают их неспособными зарабатывать и накапливать.
Деньги как экстремальная составляющая секса. Как отмечали Филис Чеслер и Эмили Джейн Гудмен в работе «Женщины, деньги и власть», «мужское прикосновение означивает экономическое доминирование». Когда бедный мужчина совращает или насилует женщину, которая богаче его, его прикосновение означивает экономический бунт. Деньги являются первичными в приобретении секса, также и секс является первичным в делании денег: он вплавлен во все виды индустрии через рекламу (эта машина принесет тебе женщину, посмотри, что за штучка разлеглась на капоте!), каждая порция которой эротизирована прямо пропорционально стоимости рекламируемого товара. В финансовой реальности секс и женщина - это такие же предметы потребления, как и остальные. Благосостояние любого рода и любой величины является выражением мужской сексуальной власти.
Внешне сексуальное значение денег разыгрывается мужчинами в весьма широком диапазоне, но оно также является и интериоризированным, апеллирующим к внутренней функциональности мужского сексуального процесса. Предполагается, что мужчины должны накапливать сперму точно также, как они накапливают деньги. Центральным религиозным императивом как в восточных, так и в западных религиях является порицание расхода спермы на любые другие цели, помимо оплодотворения. Логика проста - добро, которое разбазарено, а не инвестировано - это потерянное добро. Выражение «экономия спермы» выражает ту же идею в секулярных реалиях, в особенности применительно к девятнадцатому веку. Представление о том, что когда мужчина тратит сперму, он тратит свой наиболее значительный природный ресурс, представление о том, что он, распыляя своих потенциальных сыновей по простыням, обрекает их на небытие, были следствиями специфических религиозных догм и квази-научного теоретизирования. Одно из значений глагола to spend [тратить] - «эякулировать». Одно из значений глагола to husband [быть мужем] - «сберегать или сохранять», его архаическое значение - «пахать, ради урожая». Муж в этом смысле - это тот, кто консервирует или сохраняет свою сперму исключительно для половых сношений с целью оплодотворения. В мужской системе контроль за деньгами означает сексуальное возмужание, то есть то же самое, что означает контроль над эякуляцией. Бережливость и накопление денег, использование денег на то, чтобы умножать благосостояние - точно так же, как и бережливость и накопление в отношении спермы - все это демонстрирует принятие «взрослых» мужских ценностей, сексуальных и экономических. Мальчик тратит свою сперму и свои деньги на женщин. Мужчина использует свою сперму и свою женщину на то, чтобы умножать благосостояние. Мальчик - тратит, мужчина - производит. Траты указывают на незрелость ценностей, построенных на немедленном вознаграждении. Производство, напротив, означает долгосрочные обязательства в отношении самоконтроля и контроля над другими - и оба они жестоки в вечной ситуации мужского превосходства. Обладание и оплодотворение женщины в браке или в других формах конкубината (хоть и неформального) рассматриваются как господство над тратами без цели, как основное и недвусмысленное доказательство маскулинности, как признак состоявшегося и неопровержимого факта возмужания, которое оставляет мужчину глухим к интенциям юности, которая все еще контаминирует с женским эротизмом, в которой пенис не играет существенной роли. Передача денег как таковых, и это совершенно очевидно, является действием, направленным на то, чтобы продемонстрировать маскулинность как агрессивную и возвеличивающую силу. В то время, как бедный или депривированный мужчина борется за то, чтобы заработать деньги на выживание, все мужчины, вне зависимости от того, бедны они или богаты, сражаются за деньги потому, что они выражают маскулинность, власть над женщинами. Получать меньше, чем женщина в той же сфере деятельности, является постыдным: это означает, что ты менее маскулинен, чем она. Другие виды мужской власти, такие как власть террора (насилие) или власть давать имена (диффамация) в этом случае должны выполнять компенсирующие функции.
В-седьмых, мужчины имеют власть секса. Впрочем, они утверждают обратное: что эта власть принадлежит женщинам, которых они воспринимают как синонимы сексуального. Женская чувственность, даже будучи воспринимаемой, как монструозная, понимается как определяющее качество женщины. Будучи редуцированной до своей наиболее простой и абсурдной компоненты своими защитниками, наиболее склонными к сексуальному опрощению, она превращается в утверждение о том, что женщина имеет сексуальную власть, поскольку эрекция не является добровольной. Женщина является тем, что ее обуславливает. Поскольку мужчина беспомощен, женщина могущественна. Мужчина реагирует на стимуляцию, за которую он не несет ответственности, это крайне естественно поступать именно так; что бы он ни делал, он делает это в ответ на провокативные действия женщины. Даже на этом крайне редукционистском уровне - она вызывает эрекцию пениса, поэтому она обладает сексуальным могуществом - данный аргумент видится преднамеренно наивным и эгоистичным. Мужчина, каждый мужчина и каждая из мужских институций, принуждают женщину к тому, чтобы соглашаться с этим нелепым определением женщины как сексуального объекта. Он фетишизирует ее тело - и в целом, и по частям. Он изгоняет ее из реальности выражения во внешнем мире в определенную мужчиной реальность сексуального или же определенную им же реальность материнского. Он заставляет ее стать той самой штучкой, которая вызывает эрекцию, когда он чувствует себя беспомощным и бессильным, поскольку именно она возбудила его. И он очень зол, когда она - не эта самая штучка. Когда она больше, чем штучка, или меньше, чем штучка, он становится напряженным и угрожающим.
Будучи изложенным более связно, это утверждение выглядит так - определенная вне границ мужского опыта власть секса, манифестированная в действиях, отношениях и культуре, является преимущественно мужской сферой деятельности, его королевским доменом, сакрализованным и нерушимым. Мир секса, мир столь потенциально богатый и разнообразный, редуцирован мужчинами до того, что по факту является просто интромиссией пениса. То, что обычно называют словом «это», то есть секс, на самом деле сводится к тому, что мужчина делает со своим пенисом. Копуляция - а именно фрикции пениса - вот магическое, скрытое значение слова «это», вот смысл секса, вот он - экспансивный опыт, посредством которого мужчина реализует свою сексуальную власть. На практике копуляция является актом обладания - одновременно и актом владения, и актом захвата, и актом силы. Это - завоевание. Это выражает власть близости одного тела над другим, личности над вещью. «Сексуальный акт» означает интромиссию пениса, сопровождаемую фрикциями или, собственно, копуляцию. Женщина - это тот, над кем совершают действия. Эти действия совершает мужчина и посредством них он выражает сексуальную власть, власть маскулинности. Секс требует, чтобы мужчина совершал действия над тем, кто имеет меньше силы. Такая оценка настолько глубоко закрепилась, стала настолько имплицитно присущей сексуальному акту, что любой, кого «имеют», тут же маркируется, как «женщина», феминизируется, вне зависимости от того, имеет ли это под собой анатомические основания. В мужской системе секс эквивалентен пенису, а пенис является сексуальной властью, в то время, как его использование в половом акте указывает на мужественность.
Мужская сексуальная власть также выражается как возмужалость - как отношение и как категория. Определенная в первую очередь как сама мужественность, возмужалость в своем вторичном значении означает энергию, динамизм (который в патриархальном словаре также имеет значение «сила»). Витальность, присущая возмужалости как качеству, призвана быть эксклюзивным маскулинным маркером энергичности, в первую очередь понимаемой в сексуальном контексте, и биологической по своему происхождению, которая переносится в том числе на сам пенис. Это он, по факту, является выразителем энергии, силы, амбиции, уверенности. Определенная мужчинами и воспринимаемая женщинами как одна из форм женской сексуальной власти, возмужалость является показателем энергии и самореализации, которые запрещены женщинам.
Мужская сексуальная власть является сущностью культуры. Она звучит повсюду. Чествование насилия в литературе, песнях и в науках является парадигматической артикуляцией мужской сексуальной власти как культурного абсолюта. Завоевание женщины, выражаемое в половом акте, в акте обладания ею, в акте использования ее как вещи является сценарием, повторенным бесконечное число раз в контексте половых отношений и вне его повсюду в культуре. В половом акте он расширяется. Как писала Вулф, она - его зеркало. Уменьшая ее посредством ее использования, он вдвое увеличивается в размерах. В культуре он является гигантом, который увеличивается посредством завоевания ее, скрытого или явного. Она остается его зеркалом, поскольку, как утверждала Вулф, «зеркало совершенно необходимо для всякой жестокости или героики». В культуре его сексуальная власть является его темой. В культуре мужское использует женское для того, чтобы развертывать эту тему.
Сексуальная власть также является атрибутом мужчины, чем-то, что присуще ему как тому, кто берет, захватывает желаемое и нужное. Особенно же - как тому, кто использует пенис для того, чтобы «брать» женщину, в более широком контексте - как тому, кто берет землю, деньги. Как атрибут, его сексуальная власть уничтожает сердцевину его природы.
Седьмая догма мужского доминирования состоит в том, что сексуальная власть коренится в пенисе. Маскулинность в действиях, а именно - в сексуальном акте в качестве мужчины, определяет ее. Если посмотреть шире - речь идет о любом акте захвата, его сексуальная власть сама себя подпитывает, будучи верной собственной натуре. Мужское мнение о том, что сексуальная власть принадлежит женщине (которая вызывает эрекцию), призвано защищать мужчину от ответственности за свои действия, в особенности за свои сексуальные завоевания. Большую часть времени использованные тела пытаются выжить. Часто они говорят, кричат или плачут - сегодня крайние проявления этого преследуются и порицаются. Безжалостное обвинение «ты меня спровоцировала» сегодня используется для того, чтобы поощрять то индивидуальное и социальное молчание, что является наиболее благоприятной средой для продолжения завоеваний.
Оригинал перевода можно найти здесь.
Поскольку свобода всегда находится в зависимости от власти, тот род свободы, утверждение которого на настоящий момент является неотложным, зависит от природы власти, которая установлена и преобладает.
Р. Х. Тоуни, Равенство
Власть мужчины - это первое метафизическое утверждение самости. Я есмь, которое существует как априори, как базовое основание, как абсолют, не требующий ни приукрашиваний, ни извинений, индифферентный как в отношении опровержений, так и в отношении брошенного вызова. Самость выражает внутреннюю власть. Она никогда не перестает существовать - вне зависимости от того, на каких основаниях ее атакуют. Можно даже сказать, что она сильнее физической смерти. Эта самость не просто переживается субъективно. Она защищается и традицией, и законодательством, она провозглашается в искусстве и в литературе, она задокументирована историей, она поддерживается при распределении материальных благ. Эта самость не может быть искоренена и сведена к нулю. Она существует. Когда субъективное ощущение самости дает сбои, институции, созданные для ее сохранения, поддерживают ее на плаву.
Первый догмат идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины имеют эту самость и что женщинам, по определению, ее не достает. Мужская самость кажется весьма противоречивой. С одной стороны, она подвешена в воздухе и магическим образом является вечной; она не нуждается ни в чем, что подпирало и поддерживало бы ее. С другой стороны, она дает право брать все, что угодно для того, чтобы поддерживать и улучшать себя, иметь все, что ей нужно, любой ценой. Фактически, здесь нет противоречия, лишь обычный простой круг: природа мужской самости в том, что она берет. Таким образом, по определению, абсолютная самость выражается в абсолютном праве брать все, в чем она нуждается для поддержания себя. Вот почему неизменная мужская самость сводится к крайнему дорефлексивному паразитизму. Самость является утверждением (сделанным в обход разума и тщательного анализа), что можно поставить знак равенства между тем, что хочешь, и тем, чем являешься. В стиле Декарта это утверждение может быть выражено так: я хочу и я вправе это иметь, поэтому я существую.
Самость, приращивая свою ширину, подобно паразиту, высасывает все даже из тех, кто не давал ему на это право. Для него - это данность убеждения и действия, известная с рождения. В отношении ее - это нечто, что отрицается и запрещается, опять же, в убеждениях и действиях с самого рождения. Его никогда не является слишком большим, ее же - всегда слишком большая, хоть и маленькая. Во времена детства эта самость высасывает себе пищу из матери - чем бы она не обладала, это все предназначено специально для него. Она выкармливается и родовыми потугами, и женскими достоинствами. Он их использует. Она посвящена этому, в большей или в меньшей степени; но «в большей степени» - так же плохо, как и «в меньшей»; и ничего никогда не достаточно, хотя и всегда слишком много; и все это - вне зависимости от того, чего и сколько в действительности было. По мере того, как мальчик растет, он вовлекается в процесс поддержания предательских и опустошающих «нормальных суждений», чтобы осуществить перенос своего паразитизма со своей матери на других женщин, которые имеют более сочные «я», которые еще предстоит освоить. В течение своей жизни он проигрывает этот великий перенос столько раз, сколько ему хочется. Особенно охотно он использует женщин для того, чтобы, как описала Вирджиния Вулф в «Собственной комнате», расширить себя. Он всегда находится в состоянии паники, он никогда не является достаточно широким. Его самость неизменна - как бы он не боялся быть опустошенным в результате продолжения своих захватов, он все равно продолжает захватывать, поскольку и захват, и хватание являются его неизменным правом и его неизменной самостью. Даже когда он удовлетворяет свое желание быть большим и иметь больше, он все равно убежден в том, что его право быть и иметь.
Во-вторых, власть является физической силой, которая используется в отношении и против тех, кто менее силен, причем без санкции использовать силу как власть. Если физическая сила не используется против других - к примеру, если силен раб - это не власть. Право на физическую силу как на власть в системах мужского доминирования вручено мужчинам. Вторая догма идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины физически более сильные, чем женщины, и что именно поэтому они доминируют. Женская физическая сила, если только она не «запряжена» в «женские» виды деятельности, становится таким образом вызывающей отвращение, а ее использование против мужчин, то есть в качестве власти, предается анафеме, запрещается, подвергается поношениям. Реальность мужской физической силы в холодном высшем смысле не так важна, как идеология, которая сакрализует и чествует ее. Отчасти, физическая сила мужчин по сравнению с женщинами реализуется и посредством того, что мужчины заставляют женщин быть физически неразвитыми. Мужчины выбирают себе в партнерши слабых женщин (хотя и знают, что тяжесть родов ложится на женские плечи); и постоянно в ходе взросления женщины ее физическую силу расшатывают и нивелируют. Женщины тем менее сильны физически, чем выше их экономический класс (как и было заведено мужчинами). Таким образом, чем ближе они к власти, тем более хрупкими они должны быть. Даже женщины, которые являются физически сильными, должны притворяться слабыми, чтобы подчеркнуть не только свою феминность, но также и свои эстетические устремления. Физическая непригодность является разновидностью женской красоты, а заодно и символом благосостояния партнера. Такая женщина как бы говорит: он достаточно богат для того, чтобы оградить меня от работы, сделать бесполезной, украшением. Зачастую женщин даже калечат физически посредством моды и обычаев таким образом, что какой бы физической силой они не обладали, эта сила не имеет смысла. Мужская физическая сила, вне зависимости от ее абсолютных значений, в то же время наполнена смыслом. Мужская физическая сила выражается как власть, как мужская самость, а не как субъективный феномен, ее значимость является произвольной. Законы и традиции защищают ее; искусство и литература воспевают ее; от нее зависит история; о ней заботится и система распределения материальных благ. Ее абсолютное значение мифологизировано и мистифицировано таким образом, что женщины запуганы легендой о ней не меньше, чем ее реальностью. Власть физической силы комбинируется с властью самости таким образом, что он не только существует, он еще и сильнее; он не только берет, но и берет силой.
В-третьих, власть - это способность терроризировать, использовать самость и силу для того, чтобы вызвать страх, страх в целом классе людей и у целого класса людей. Акты террора лежат в широком диапазоне - от изнасилования до оскорбления действием, до сексуальных злоупотреблений, до войны, до убийства, до изувечивания, до пыток, до порабощения, до киднеппинга, до словесного оскорбления, до угрозы смерти, до угрозы боли, до принудительных родов. Символы террора также являются общим местом и исключительно знакомы: пистолет, нож, бомба, кулак и так далее. Но более значимый скрытый символ террора - это пенис. Акты и символы встречаются во всех комбинациях, террор является основной темой и последствием мужской истории и мужской культуры. Тем не менее, умягчая его эвфемизмами, его называют славой и героизмом. Даже когда он является подлым, широкомасштабным и ужасающим. Террор, и теперь порождаемый мужчинами, иллюминирует свою эссенциальную природу и свою основную цель. Именно он выбирает, насколько много следует терроризировать, будет ли террор всего лишь «флиртом» или осадой, будет ли он грубым или утонченным. Но в первую очередь существует легенда о терроре и эта легенда культивируется самими мужчинами с неким возвышенным вниманием. Вне зависимости от того, что это - эпос, драма, трагедия, великая книга или бульварное чтиво, телевидение, кинематограф, история подлинная или альтернативная - мужчины являются гигантами, которые топят землю в крови. В этой легенде мужчины обладают великой удачей, они - носители ценностей. В этой легенде женщины - добыча, наравне с золотом, драгоценностями, землями и сырьем.
Легенда о мужском насилии - одна из самых почитаемых легенд человечества, именно из нее выкристаллизовывается роль мужчины: он опасен. С развитием социал-дарвинизма в девятнадцатом веке, да и сейчас, внутри псевдонаучной социал-биологии, Мужчина-Агрессор находится на вершине эволюционной борьбы. Он - царь природы, поскольку он самый агрессивный, самый жестокий. Превозносящая мужчину биология, которая в наши дни захлестнула социальные науки, является, на самом деле, эссенциальным элементом в современной легенде террора, согласно которой мужчина может и дальше праздновать свое превосходство: ему биологически предписано (даже до того, как он стал рыцарем Бога), терроризировать женщину и другие живые существа и держать их в подчинении и покорности. Если это не получится, террор исполнит свое обещание: мужчины сотрут с лица земли все неподконтрольное террору.
Третьей догмой идеологии мужского превосходства в секулярных обществах, где биология заместила Бога (и используется в качестве подпорки для анахронистических теологических выкладок там, где это нужно), является то, что мужчины биологически агрессивны, что им присущи бойцовские качества, что они неизменно конфликтны, генетически жестоки, что они гормонально запрограммированы на конфликт, что они неизбежно враждебны и воинственны. Для тех, кто остался набожным, картина выглядит так, будто Бог наделил мужчину тем, что в соответствии с любым стандартом может быть рассмотрено как универсально плохой набор качеств, который может обернуться благом только для одной цели - для подчинения женщины. Акты террора, символы террора и легенды террора - все они распространяют террор. Этот террор не является психологическим событием, как это обычно понимается: он не возникает в уме того, кто его воспринимает, хоть и настойчиво резонирует там. Нет, он генерируется теми жестокими акциями, которые повсеместно санкционируются и поощряются. Он также генерируется своей собственной репутацией и в тех изысканных формах, которые мы можем встретить у Гомера, Жене или Кафки, и в тех дьявольских формах, какие создали Гитлер, реальный граф Дракула или Мэнсон. Гниющее мясо воняет; насилие порождает террор. Мужчины опасны; мужчин боятся.
В-четвертых, мужчины имеют власть давать имена, великую и возвышенную власть. Эта власть именовать дает мужчинам возможность определять опыт, артикулировать границы и ценности, обозначать реальность каждой вещи и ее качества, означивать то, что может и что не может быть выражено, контролировать саму перцепцию. Как отмечала Мэри Дэли, которая первой вычленила эту власть в работе «По ту сторону от Бога Отца»: «необходимо осознать тот фундаментальный факт, что мы, женщины, имели власть именовать, но эта власть была у нас украдена». Мужское превосходство растворено в языке таким образом, что любое предложение провозглашает его и укрепляет его. Мысль, выраженная первично в языке, проникнута лингвистическими и перцептуальными ценностями, которые были выработаны именно для подавления женщин. Мужчины уже определили параметры каждого субъекта. Все феминистские аргументы, как бы они ни были радикальны в своей интенции или в своих следствиях, являются аргументами «за» или «против» утверждений или посылок, скрытых в мужской системе, которая сделана заслуживающей доверия или недоверия посредством власти мужчин именовать.
Никакая трансценденция мужской системы невозможна до тех пор, пока мужчины имеют в своих руках власть именовать. Их имена звучат, в какую область человеческой жизни не посмотри. Так же, как Прометей похитил у богов огонь, феминистки должны забрать власть именовать у мужчин, и, желательно, сделать это более эффективно. Так же, как пламя казалось магическим во времена, когда оно принадлежало богам, магическим кажется искусство именования: он дает имя и имя приживается; она дает имя - и имя утеряно. Но эта магия иллюзорна. Мужская власть именовать поддерживается силой, тупой и элементарной. Сама по себе эта власть, без силы вернуть ее, скроенная вразрез с реальностью - не власть; это всего лишь процесс, вещь более подконтрольная. «Древнее поименование, - писала Мэри Дэли, - не было продуктом диалога - факт, по невниманию признаваемый в Книге Бытия, в истории о том, как Адам давал имена животным и женщине». Это - именование по типу декрета, который дает власть над теми и против тех, кому запрещено выражать в именах их собственный опыт; это декрет, сохраняемый насилием, которое в культурах мужского доминирования пишет несмываемые имена кровью.
Мужчина не только называет женщину злом; он также истребляет девять миллионов женщин как ведьм, поскольку он назвал женщину злом. Он не просто называет женщину слабой; он подвергает мучениям женское тело, завязывает и обматывает его одеждой, чтобы она не могла двигаться свободно, он использует ее как игрушку или как украшение, держит ее в клетке, затормаживает ее рост, поскольку он назвал женщину слабой. Он говорит, что женщина хочет быть изнасилованной - и он насилует. Она сопротивляется насилию? Тогда он будет бить ее, угрожать ей смертью, силой выбрасывать ее из дому, нападать на нее по ночам, используя нож или кулак, и все равно он будет говорить, что она этого хочет, они все этого хотят. Она говорит «нет», а он утверждает, что это значит «да». Он называет ее невежественной, когда запрещает ей образование. Он не разрешает ей использовать ее ум и ее тело строго и логично, и тогда он называет ее интуитивной и эмоциональной. Он определяет феминность. И когда она не покоряется, он называет ее девиантной, патологической, он выбивает из нее дурь, проводит клиторэктомию, отнимая клитор (хранилище патологической маскулинности), вырывает ей матку (источник ее личности), проводит лоботомию или наркотизацию (в чем выражается извращенное понимание того, что женщина может думать, в то время, как мышление у женщины названо девиацией). Он называет вражду и насилие, смешанные в разных пропорциях, «сексом», он бьет ее и называет это, в зависимости от ситуации, «доказательством любви» (если она его жена) или «эротикой» (если она его любовница). Если она сексуально желает его, он называет ее шлюхой; если она не желает его, он насилует ее и говорит, что она все-таки желает. Все равно, будет она учиться или рисовать, он называет ее забитой и хвастает, что может вылечить ее патологические интересы при помощи мифического «хорошего траха». Он называет ее домохозяйкой, годной только для дома, он держит ее в бедности и крайней зависимости только для того, чтобы покупать ее за свои деньги, но стоит только ей покинуть дом, как он называет ее потаскухой. Он называет ее так, как ему нравится. Он активно утверждает свою власть именовать посредством силы и он оправдывает силу посредством власти давать имена. Мир принадлежит ему, поскольку он называет в нем все, включая ее. Она использует этот язык против себя, поскольку больше этот язык ни для чего не пригоден. Четвертая догма идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины, поскольку они более интеллектуальны и креативны, называют вещи подходящими, подлинными именами. Кто бы ни ниспровергал или противоречил мужскому поименованию, он тут же подвергается поношению и клевете; сама по себе власть давать имена в мужской системе является формой силы.
В-пятых, мужчины имеют власть владеть. В исторической ретроспективе эта власть была абсолютной; отрицаясь некоторыми мужчинами в отношении других мужчин в периоды рабства и гонений, она, преимущественно, активно поддерживалась при помощи вооруженной силы и закона во всех остальных случаях. Во многих частях мира мужское право властвовать над женщиной и над всем, что вытекает из этого права (дети, труд), по-прежнему является абсолютным, и никакие признания прав человека, кажется, не приложимы к женской популяции. В Соединенных Штатах в последние 140 лет это право было легально смягчено, однако последние законы, даже те, где нечто в этом смысле проясняется, уже лишены этого духа. Побои жены, сексуальное насилие в браке, распространенные здесь, как и где бы то ни было, основаны на убеждении, что мужчина обладает правом собственности на свою жену, которое дает ему право делать с ней все, что душе угодно: ее тело принадлежит ему и он может использовать его для сексуального удовлетворения, для битья, для оплодотворения. Мужская власть обладать, благодаря тому центральному положению, которое она занимала в исторической ретроспективе, по-прежнему лишь в малой степени сдерживается теми стыдливыми легальными ограничениями, которые наложены на нее. Это правда - замужняя женщина в сегодняшних Соединенных Штатах может владеть своей собственной щеткой для волос и своей одеждой, что было невозможно на протяжении большей части девятнадцатого века. Она не будет публично выпорота, однако в приватной жизни она все так же избиваема за свое бесстыдство. И мужская власть обладать, как и все другие виды мужской власти, не встречает препятствий и не ограничена определенной спецификой. Эта власть, как и другие ее виды, гораздо больше, нежели какая-либо из ее традиционных манифестаций.
Пятая догма мужского доминирования - это посылка, что мужское право властвовать над женщиной и тем, что с ней связано, является естественным, исторически обусловленным, закрепленным прогрессом. Что бы он ни придумал для того, чтобы закреплять или утверждать свою собственность, все это естественно; это действие, которое коренится в этике, которая, без всяких сомнений, релятивна. Власть обладания исходит из самости, которая определяется, как нечто, что берет. Таким образом, захватывание увеличивает свою значимость: он берет, он удерживает; однажды он взял, и теперь это его. Отношение между самостью, которая берет, и обладанием является достаточно точным отражением отношения между изнасилованием и браком. Браком как институцией, которая развилась из практики изнасилования. Изнасилование, первоначально определяемое через похищение, стало браком, связанным с захватом в плен. Брак означал захват, растянутый во времени, подразумевающий не единомоментное, но долгосрочное использование и обладание, то есть владение.
В-шестых, власть денег является определенно мужской властью. Деньги говорят. Но говорят они мужским голосом. В руках женщин деньги сохраняют свое буквальное значение, их отсчитывают, они покупают то, что этого стоит или не стоит. В руках мужчин деньги покупают женщин, статус, достоинство, оценку окружающих, признание, лояльность, все, что только возможно. В руках мужчин деньги не только покупают, они приносят с собой достоинство, достижения, честь, уважение. На каждом экономическом уровне значение денег для мужчин и для женщин значительно отличается. Накопленные мужчиной в достаточном количестве деньги видятся чистыми, даже если они грязные. Женщину, если она становится богатой наследницей, проклинают мужчины, принадлежащие к той же группе родственников. Бедные женщины в целом тратят свои деньги на удовлетворение своих критических жизненных потребностей и на своих детей. Бедные мужчины, в целом, тратят деньги, причем с удивительной настойчивостью, на удовольствия. Богатые женщины особенно охотно тратят свои деньги на украшение себя и на создание привлекательного для мужчин образа: деньги не освобождают их от диктата мужчин. Богатые мужчины тратят деньги на удовольствия и используют их на то, чтобы делать из денег деньги. Деньги в руках мужчины символизируют благополучие и достижения. Деньги в руках женщины являются признаками чего-то бесчестного, неженственных амбиций или алчности. Шестая догма мужского превосходства состоит в том, что деньги правильным образом выражают маскулинность. Мужчины удерживают деньги для себя самих. Они скупо выдают их женщинам и детям. Мужчины удерживают также и пространство рынка только для себя: женщины получают меньше мужчин, делая эквивалентную работу, несмотря на то, что никто не оспаривает тезис о равной плате за одну и ту же работу; работающие женщины, имеющие диплом колледжа, в среднем получают меньше, чем мужчины с образованием в восемь классов. Сегрегация в работе, равно как и прямое исключение из рядов рабочей силы, скрытая дискриминация при найме, а также дискриминация вследствие беременности держат женщин в бедности, вдали от денег как таковых, делают их неспособными зарабатывать и накапливать.
Деньги как экстремальная составляющая секса. Как отмечали Филис Чеслер и Эмили Джейн Гудмен в работе «Женщины, деньги и власть», «мужское прикосновение означивает экономическое доминирование». Когда бедный мужчина совращает или насилует женщину, которая богаче его, его прикосновение означивает экономический бунт. Деньги являются первичными в приобретении секса, также и секс является первичным в делании денег: он вплавлен во все виды индустрии через рекламу (эта машина принесет тебе женщину, посмотри, что за штучка разлеглась на капоте!), каждая порция которой эротизирована прямо пропорционально стоимости рекламируемого товара. В финансовой реальности секс и женщина - это такие же предметы потребления, как и остальные. Благосостояние любого рода и любой величины является выражением мужской сексуальной власти.
Внешне сексуальное значение денег разыгрывается мужчинами в весьма широком диапазоне, но оно также является и интериоризированным, апеллирующим к внутренней функциональности мужского сексуального процесса. Предполагается, что мужчины должны накапливать сперму точно также, как они накапливают деньги. Центральным религиозным императивом как в восточных, так и в западных религиях является порицание расхода спермы на любые другие цели, помимо оплодотворения. Логика проста - добро, которое разбазарено, а не инвестировано - это потерянное добро. Выражение «экономия спермы» выражает ту же идею в секулярных реалиях, в особенности применительно к девятнадцатому веку. Представление о том, что когда мужчина тратит сперму, он тратит свой наиболее значительный природный ресурс, представление о том, что он, распыляя своих потенциальных сыновей по простыням, обрекает их на небытие, были следствиями специфических религиозных догм и квази-научного теоретизирования. Одно из значений глагола to spend [тратить] - «эякулировать». Одно из значений глагола to husband [быть мужем] - «сберегать или сохранять», его архаическое значение - «пахать, ради урожая». Муж в этом смысле - это тот, кто консервирует или сохраняет свою сперму исключительно для половых сношений с целью оплодотворения. В мужской системе контроль за деньгами означает сексуальное возмужание, то есть то же самое, что означает контроль над эякуляцией. Бережливость и накопление денег, использование денег на то, чтобы умножать благосостояние - точно так же, как и бережливость и накопление в отношении спермы - все это демонстрирует принятие «взрослых» мужских ценностей, сексуальных и экономических. Мальчик тратит свою сперму и свои деньги на женщин. Мужчина использует свою сперму и свою женщину на то, чтобы умножать благосостояние. Мальчик - тратит, мужчина - производит. Траты указывают на незрелость ценностей, построенных на немедленном вознаграждении. Производство, напротив, означает долгосрочные обязательства в отношении самоконтроля и контроля над другими - и оба они жестоки в вечной ситуации мужского превосходства. Обладание и оплодотворение женщины в браке или в других формах конкубината (хоть и неформального) рассматриваются как господство над тратами без цели, как основное и недвусмысленное доказательство маскулинности, как признак состоявшегося и неопровержимого факта возмужания, которое оставляет мужчину глухим к интенциям юности, которая все еще контаминирует с женским эротизмом, в которой пенис не играет существенной роли. Передача денег как таковых, и это совершенно очевидно, является действием, направленным на то, чтобы продемонстрировать маскулинность как агрессивную и возвеличивающую силу. В то время, как бедный или депривированный мужчина борется за то, чтобы заработать деньги на выживание, все мужчины, вне зависимости от того, бедны они или богаты, сражаются за деньги потому, что они выражают маскулинность, власть над женщинами. Получать меньше, чем женщина в той же сфере деятельности, является постыдным: это означает, что ты менее маскулинен, чем она. Другие виды мужской власти, такие как власть террора (насилие) или власть давать имена (диффамация) в этом случае должны выполнять компенсирующие функции.
В-седьмых, мужчины имеют власть секса. Впрочем, они утверждают обратное: что эта власть принадлежит женщинам, которых они воспринимают как синонимы сексуального. Женская чувственность, даже будучи воспринимаемой, как монструозная, понимается как определяющее качество женщины. Будучи редуцированной до своей наиболее простой и абсурдной компоненты своими защитниками, наиболее склонными к сексуальному опрощению, она превращается в утверждение о том, что женщина имеет сексуальную власть, поскольку эрекция не является добровольной. Женщина является тем, что ее обуславливает. Поскольку мужчина беспомощен, женщина могущественна. Мужчина реагирует на стимуляцию, за которую он не несет ответственности, это крайне естественно поступать именно так; что бы он ни делал, он делает это в ответ на провокативные действия женщины. Даже на этом крайне редукционистском уровне - она вызывает эрекцию пениса, поэтому она обладает сексуальным могуществом - данный аргумент видится преднамеренно наивным и эгоистичным. Мужчина, каждый мужчина и каждая из мужских институций, принуждают женщину к тому, чтобы соглашаться с этим нелепым определением женщины как сексуального объекта. Он фетишизирует ее тело - и в целом, и по частям. Он изгоняет ее из реальности выражения во внешнем мире в определенную мужчиной реальность сексуального или же определенную им же реальность материнского. Он заставляет ее стать той самой штучкой, которая вызывает эрекцию, когда он чувствует себя беспомощным и бессильным, поскольку именно она возбудила его. И он очень зол, когда она - не эта самая штучка. Когда она больше, чем штучка, или меньше, чем штучка, он становится напряженным и угрожающим.
Будучи изложенным более связно, это утверждение выглядит так - определенная вне границ мужского опыта власть секса, манифестированная в действиях, отношениях и культуре, является преимущественно мужской сферой деятельности, его королевским доменом, сакрализованным и нерушимым. Мир секса, мир столь потенциально богатый и разнообразный, редуцирован мужчинами до того, что по факту является просто интромиссией пениса. То, что обычно называют словом «это», то есть секс, на самом деле сводится к тому, что мужчина делает со своим пенисом. Копуляция - а именно фрикции пениса - вот магическое, скрытое значение слова «это», вот смысл секса, вот он - экспансивный опыт, посредством которого мужчина реализует свою сексуальную власть. На практике копуляция является актом обладания - одновременно и актом владения, и актом захвата, и актом силы. Это - завоевание. Это выражает власть близости одного тела над другим, личности над вещью. «Сексуальный акт» означает интромиссию пениса, сопровождаемую фрикциями или, собственно, копуляцию. Женщина - это тот, над кем совершают действия. Эти действия совершает мужчина и посредством них он выражает сексуальную власть, власть маскулинности. Секс требует, чтобы мужчина совершал действия над тем, кто имеет меньше силы. Такая оценка настолько глубоко закрепилась, стала настолько имплицитно присущей сексуальному акту, что любой, кого «имеют», тут же маркируется, как «женщина», феминизируется, вне зависимости от того, имеет ли это под собой анатомические основания. В мужской системе секс эквивалентен пенису, а пенис является сексуальной властью, в то время, как его использование в половом акте указывает на мужественность.
Мужская сексуальная власть также выражается как возмужалость - как отношение и как категория. Определенная в первую очередь как сама мужественность, возмужалость в своем вторичном значении означает энергию, динамизм (который в патриархальном словаре также имеет значение «сила»). Витальность, присущая возмужалости как качеству, призвана быть эксклюзивным маскулинным маркером энергичности, в первую очередь понимаемой в сексуальном контексте, и биологической по своему происхождению, которая переносится в том числе на сам пенис. Это он, по факту, является выразителем энергии, силы, амбиции, уверенности. Определенная мужчинами и воспринимаемая женщинами как одна из форм женской сексуальной власти, возмужалость является показателем энергии и самореализации, которые запрещены женщинам.
Мужская сексуальная власть является сущностью культуры. Она звучит повсюду. Чествование насилия в литературе, песнях и в науках является парадигматической артикуляцией мужской сексуальной власти как культурного абсолюта. Завоевание женщины, выражаемое в половом акте, в акте обладания ею, в акте использования ее как вещи является сценарием, повторенным бесконечное число раз в контексте половых отношений и вне его повсюду в культуре. В половом акте он расширяется. Как писала Вулф, она - его зеркало. Уменьшая ее посредством ее использования, он вдвое увеличивается в размерах. В культуре он является гигантом, который увеличивается посредством завоевания ее, скрытого или явного. Она остается его зеркалом, поскольку, как утверждала Вулф, «зеркало совершенно необходимо для всякой жестокости или героики». В культуре его сексуальная власть является его темой. В культуре мужское использует женское для того, чтобы развертывать эту тему.
Сексуальная власть также является атрибутом мужчины, чем-то, что присуще ему как тому, кто берет, захватывает желаемое и нужное. Особенно же - как тому, кто использует пенис для того, чтобы «брать» женщину, в более широком контексте - как тому, кто берет землю, деньги. Как атрибут, его сексуальная власть уничтожает сердцевину его природы.
Седьмая догма мужского доминирования состоит в том, что сексуальная власть коренится в пенисе. Маскулинность в действиях, а именно - в сексуальном акте в качестве мужчины, определяет ее. Если посмотреть шире - речь идет о любом акте захвата, его сексуальная власть сама себя подпитывает, будучи верной собственной натуре. Мужское мнение о том, что сексуальная власть принадлежит женщине (которая вызывает эрекцию), призвано защищать мужчину от ответственности за свои действия, в особенности за свои сексуальные завоевания. Большую часть времени использованные тела пытаются выжить. Часто они говорят, кричат или плачут - сегодня крайние проявления этого преследуются и порицаются. Безжалостное обвинение «ты меня спровоцировала» сегодня используется для того, чтобы поощрять то индивидуальное и социальное молчание, что является наиболее благоприятной средой для продолжения завоеваний.