Евразийский конфликт и синтез
(текст написан ещё летом, но только сейчас чувствую в себе силы на публикацию)
Вступление
Ответ на вопрос “должен ли человек быть счастлив” кажется мне очевидным - должен. Ну, может быть, лучше ответить менее категорично - имеет право. Вопрос же по-настоящему сложный, неоднозначный и наиболее для меня интересный - чем должен быть счастлив человек, что именно должно составлять его счастье? Вопрос совсем не новый и имеющий множество ответов, потому что является прямым следствием мировоззренческой системы. А мировоззрение у каждого своё. Пусть далеко не все могут внятно его артикулировать, но каждый его имеет, обнаруживая в своих мотивах и ежедневно совершаемых выборах. И далее я собираюсь говорить о той разнице, которая, по моему глубокому убеждению, существует между ментальными установками относительно того, чем и как должен быть счастлив человек, царящими на просторах гумилёвской Евразии и теми, что сформировались на Западе.
В первую очередь разберёмся с терминами. “Гумилёвская Евразия” это понятие, подслушанное мной на лекции по евразизму и показавшееся мне удачным. Оно обозначает географическое пространство, на котором доминирует особая цивилизация, характер которой был описан евразийцами, а географические границы - Гумилёвым. В своих текстах для обозначения этой области Гумилёв использовал понятие “Евразия в узком смысле”, тогда как под “широким смыслом” подразумевался весь континент, от Англии до Японии. Сам я не являюсь сторонником евразийства как философской и политической системы взглядов, но согласен с мыслью, что существует некоторая невидимая граница, разделяющая ментальную Евразию на две части. Одну из которых можно условно назвать Западом, а другую - Евразия в узком гумилёвском смысле. Сегодня, в век глобализма и интернета, география играет меньшую роль, поэтому очертить на карте области, соответствующие этим двум мирам довольно сложно. Но для наших рассуждений будет достаточно сказать, что первая часть это то, что мы называем Западом, и в наше время она выходит далеко за пределы Европы. Это и Америка, и Австралия с Новой Зеландией, и Израиль, и даже, в определённом смысле, Япония - в общем все те страны, которые сегодня по-честному, словом и делом, а не только словом, разделяют так называемые западные ценности. А вторая часть ассоциирована в первую очередь с территорией России, а также окружающих её земель, культура которых, в силу ли взаимного влияния или похожих условий формирования, оказалась родственной русской в каких-то наиболее важных ценностных вопросах. Добавим также, что на территории нашего континента есть и другие культурные и мировоззренческие системы, которые превосходят названные или, как минимум, не уступают им ни по богатству, ни по глубине исторических корней, ни по количеству носителей. Достаточно назвать Индию и Китай. Но они стоят несколько в стороне от темы нашего разговора, и в данном контексте представляют меньший интерес.
Теперь поговорим о сути упомянутых различий. Сразу оговорюсь, что в данном тексте я не пытаюсь анализировать то, как эти различия сформировались и чем они обусловлены. Это отдельная, сложная и слишком масштабная для задуманного формата тема. Сейчас же я хочу изложить свой взгляд на уже имеющееся положение вещей, взгляд, сформировавшийся в ходе многолетних раздумий и систематизации опыта жизни как в западном мире, так и в русском. Эти наблюдения привели меня к выводу, что главное, что отличает русскую ментальность от западной, это порядок приоритетов в отношении интересов отдельной личности и общества, или даже мира, в целом.
Запад
Так сложилось, что становление западных ценностей, шедшее довольно длинным и извилистым путём, демонстрирует, тем не менее, одну различимую тенденцию. Она состоит в стремлении умножить свободу и благосостояние, в самом широком смысле этого слова, каждого отдельного человека. Не во все времена этот императив был проявлен, но, по крайней мере, в Новое время мы видим непрерывный рост ценности таких понятий как свобода, социальная справедливость, равенство перед законом всех граждан. В наше время эта тенденция не просто проявлена, но даже в определённом смысле доведена до абсурда, но об этом мы поговорим ниже.
В проекции на политическую жизнь эта тенденция привела к тому, что граждане западных стран относятся к своей власти не как к чему-то, поставленному над ними, а скорее наоборот, как к чему-то подконтрольному и подотчётному своему народу, чему-то выбранному исходя из прагматических соображений. В отличие от короля, имеющего статус промежуточный между человеком и богом, демократические институты управления лишены сакрального ореола. Поэтому граждане свободных стран с молоком матери впитывают ощущение своего права быть недовольными их деятельностью и, пользуясь законными и активными инструментами, существенным образом воздействовать на них. Обладание подобного права воспитывает в людях ответственность за происходящее и с их страной, и с ними самими как её гражданами. Таким образом в западной культуре реализуется рациональный принцип “разумного эгоизма”, когда личное благо предполагает то, что человек заботится о благе окружающих. Это является тем этическим механизмом, который многие годы обеспечивал социальный баланс и справедливость в западном обществе.
Евразия
В русском или евразийском, в узком смысле этого слова, мире ситуация во многом обратная. В этой культуре присутствует нацеленность на некие высшие смыслы и ценности, ради которых человек может и даже должен уметь приносить в жертву своё благосостояние, безопасность и даже жизнь. Концепция пирамиды Маслоу могла родиться только в голове психолога, сформировавшегося на Западе. Только там приоритеты ценностей устроены таким образом, что базовые физиологические потребности считаются наиболее важными, а потребности духа актуализируются лишь тогда, когда человек сыт, находится в безопасности и не имеет проблем с социализацией. В евразийском мире эта пирамида перевёрнута на 180 градусов. Важно помнить, что мы говорим сейчас не о том, как живёт каждый отдельный человек, а о доминирующей в обществе системе ценностей, о том, что считается правильным, тем, к чему стоит стремиться и что в себе воспитывать.
Если отвлечься от теорий мотивации и сформулировать ту же мысль простыми словами, то она состоит в том, что в евразийской культуре превалирует идея необходимости служения. То есть человек обретает свою ценность и реализуется, только выполняя некую миссию, служа некой великой идее и той сущности, через которую эта идея персонифицируется. В качестве такой сущности чаще всего выступает личность, но ей так же может быть и организация, подобно церкви, компартии или секте. Главное, чтобы цель была достаточно масштабна и благородна, чтобы мотивировать на преодоление “тягот и лишений”, почти всегда связанных со служением. Ведь оно часто вступает в противоречие с теми потребностями, что лежат в основе пирамиды Маслоу, требуя отказа от них. В этой парадигме счастье человека состоит не в радостях тела, а в том что может дать осознание своей причастности к великим целям.
Вне зависимости от содержания идеи, она обязательно имеет сакральный смысл, и эта тень сакральности ложится так же и на ту сущность, которая персонифицирует идею и формирует практики её реализации. Независимо от того, чем является эта сущность, царём, церковью, партией и правительством, служение ей имеет религиозную составляющую. Религиозность здесь понимается более широко, чем следование некому теологическому учению. В психологическом плане суть религии составляет вера в иррациональную, не поддающуюся эмпирической проверке догму, на основе которой выстраивается целая мировоззренческая система. В этом смысле коммунизм ничем принципиально не отличается от идеи царствия божьего на земле. Какими бы ни были коммунисты антиклерикалами, как бы ни пытались называть свою систему взглядов научной, она зиждилась на вере той же самой психологической природы, что и любая из классических религий. В коммунистических идеологемах было не меньше иррационального, чем в христианстве или иудаизме. Изменились обряды и практики, но они по прежнему были необходимы и выполняли ту же функцию, а именно реализации и поддержания веры в конкретных действиях.
Учитывая вышесказанное, можно констатировать, что евразийский менталитет содержит в себе априорную потребность в какой-то религиозной, в широком смысле этого слова, идеологии, способной придать смысл существованию как каждого отдельного человека, так и всей нации в целом. Эта идеология объединяет людей, требуя от них самоотдачи, и давая взамен ощущение силы и благородного предназначения.
Конфликт в теории.
Теперь я хочу поговорить о тех проблемах, которые порождаются либерализмом
и сильной идеологией, когда они действуют в отрыве друг от друга. Стремление к свободе и благосостоянию отдельной личности прекрасная по своей сути вещь. На определённом отрезке истории она вполне может выполнять роль ведущей идеи общества, играя в этом качестве конструктивную и позитивную роль. Но наступает момент, когда она по большому счёту реализована и больше не может ответить на вопрос, в какую сторону должно идти развитие, к чему следует стремиться людям. В этом проявляется ограниченность рациональных идей, ставящих понятные, а, главное, достижимые цели. Само по себе это не является проблемой. Если общество способно констатировать, что поставленные ранее задачи решены и настало время для новых, то всё в порядке. Сложности начинаются тогда, когда люди не готовы заниматься поиском новой парадигмы развития и вместо этого пытаются “докрутить” старую. В этом случае происходит радикализация идеи вплоть до превращения её в свою противоположность.
В современном мире мы можем наблюдать множество примеров подобного положения вещей. Например, нечто подобное произошло с феминизмом. Будучи некогда глубоко прогрессивным, восстанавливающим социальную справедливость через устранение гендерных предрассудков, оно превратилось сегодня в маргинальное и зачастую деструктивное течение. Это, безусловно, касается не всего феминизма. Его консервативная часть продолжает защищать права женщин и бороться за равенство возможностей. Но в этом уже нет былой пассионарности, былого развития. Говоря техническим языком, такую стадию в эволюции проекта называют поддержкой. Это очень важный этап, но для многих уже не такой интересный из-за своей рутинности. А между тем всегда есть энергичные личности, которые не могут удовлетворяться поддержанием уже имеющегося. Они хотят двигаться вперед, и вот тогда, если они не находят для себя новых революционных идей, происходят “перегибы” и радикализация старых. В феминизме это проявляется среди прочего в том, что стремление к равенству полов доводится до абсурда, при котором любая декларация гендерных различий, включая вполне естественные и нейтральные, воспринимается как шовинизм. Иногда же, слушая иных феминисток, я понимаю, что их взгляды уже вполне можно квалифицировать как дискриминацию мужчин.
Феминизм это очень характерный, но далеко не единственный пример того, как прогрессивные рациональные идеи “портятся” при передержке. Нечто подобное происходит и с либерализмом в целом. Уже несколько десятилетий назад он исчерпал свой пассионарный потенциал. Приведя западное общество к достаточно высокому уровню благосостояния, безопасности и свободы, он больше не может мотивировать людей на подвиги и революционные свершения, поскольку и так уже всё неплохо. Однако инерция движения к свободе, набранная Европой со времён Руссо и Монтескье, всё ещё воспринимается как позитивная сила. Общество потребления, популизм экологических движений, борьба за права всех слабых социальных групп, от детей до нелегальных иммигрантов всё чаще расходится с соображениями здравого смысла и целесообразности. В отсутствии реальных угроз либерализму люди придумывают их сами, а затем вступают в борьбу за их преодоление. Всё это делает западный мир более слабым, более инертным и разобщённым. Разрыв между довольным жизнью обывателем и пассионарием становится всё шире, потому первый всё более пассивен, а второй радикален. Было бы несправедливостью не упомянуть другие примеры, когда западные общественные организации делают действительно важное и полезное дело. Таких тоже немало, и работающие в них люди вызывают настоящее уважение и даже восхищение своей самоотверженностью, скромностью и альтруистичностью. Но о них мы слышим гораздо реже, потому что такие организации делают своё дело гораздо тише и будничнее, без провокаций и скандалов.
Если сравнивать евразийские (в узком смысле) идеологии с западными, то сразу можно увидеть качественное различие в характере конечной цели. Как уже говорилось выше, на востоке она всегда имеет религиозный оттенок, а значит содержит в себе нечто иррациональное и принципиально недостижимое. И православие, и коммунизм, и даже имперский дискурс нацелены либо на ситуацию совершенно утопическую, либо на никому неизвестную иную жизнь. В этой недостижимости есть и плюсы и минусы. С одной стороны, такая идеология не может себя исчерпать через осуществление и реализацию. Поскольку она опирается на веру, то конец её может быть связан только с разочарованием. Но до тех пор, пока вера крепка, ей ничего не может угрожать. Она подобна горизонту или радуге, всегда будет звать в картину прекрасного будущего, созданного её догматами, но как бы человек или общество ни приближались к этой картине, она будет оставаться всё такой же далёкой, как и прежде.
Жизнь в подобной парадигме требует от человека душевных усилий и самоотдачи. Его счастье состоит не столько в удовлетворении от полученных результатов, сколько от ощущения движения. Не случайно в моём детстве был так популярен слоган: цель ничто, движение - всё. Нас учили не почивать на лаврах и не удовлетворяться достигнутым, а, поднявшись на ещё одну ступень в своём движении к “светлому будущему”, сразу начинать работу над следующим шагом. Романтике этого движения было посвещена лучшая коммунистическая литература, и она была понятна и близка нам с младых ногтей.
Модель счастья, основанная на идее благополучия, чревата стагнацией. По большому счёту, для его достижения нужно не так уж много, сытость, крыша над головой, возможность реализовывать свои интересы. Всего этого можно достичь, а что потом? Просто жить в своё удовольствие, ни к чему более не стремясь? С одной стороны, это звучит заманчиво, но с другой, останавливает развитие. А мир устроен таким образом, что если человек не развивается, то он начинает деградировать. Жизнь похожа на движущийся вниз эскалатор, на котором все мы стоим. Как только мы перестаём двигаться вверх, то сразу начинаем опускаться. Даже для того, чтобы оставаться на месте, нужно постоянно двигаться. В этом смысле евразийская парадигма даёт человеку преимущество. Слабой же её стороной является выбор направления движения. Когда путь далёк, то ошибка даже на один градус приведёт нас в совершенно другое место.
Здесь мы подходим к главной проблеме евразийского способа жизни. Чрезмерная увлечённость тем, что находится за горизонтом, приводит к тому, что человек забывает смотреть себе под ноги. В итоге он начинает спотыкаться или, того хуже, забредает в непроходимые дебри, и его движение стопорится. Если перевести слова из этой метафоры на язык реальности, то “смотреть под ноги” будет означать не забывать о простых и понятных ценностях каждого отдельного человека. Не забывать о его благополучии как в физическом, так и в душевном плане. Пусть оно не будет являться самоцелью, но оно по прежнему важно. Помимо того, что оно делает человека и более счастливым, и более сильным, позволяя двигаться к цели быстрее и эффективнее, оно ещё является критерием правильности избранного пути. Каким бы он ни был, он должен приводить к тому, что люди, следующие им, становятся тем благополучнее, чем дальше они продвигаются. Да, мы можем быть направлены в будущее, но личное благополучие должно служить нам компасом и ориентиром. Если движение приводит к тому, что жизнь отдельных людей становится хуже, значит мы делаем что-то не так. И именно это раз за разом происходит с евразийскими идеологиями, приведя к революциям и смене парадигм. Однако, по-настоящему жизнеспособные и эффективные идеологии появляются очень редко. На их формирование уходят столетия, поэтому, отказываясь от старых изживших себя идей, не так просто найти новые, которые будут столь же масштабны и привлекательны для нации. В результате появляется нечто менее величественное, но более агрессивное. Недостаток глубины идеологии компенсируется громкостью голосов, ратующих за неё.
Таким образом мы получаем механизм деградации евразийского мировоззрения, который в корне отличается от западных механизмов, и по внутренней логике, и по результату. Запад, становится всё более благополучным, но расслабленным и лояльным, компенсирующим недостаток “больших целей” появлением самых разных, оторванных от жизни и здравого смысла течений. А Восток теряет величие своих целей и компенсирует возникающую из-за этого фрустрацию поиском виноватых, то есть тех, кто разрушает “большую” идеологию своими “мелкими” мещанскими приоритетами. И чем, с одной стороны, слабее в идеологическом плане становится Запад, а Восток, с другой стороны, обиженнее и агрессивнее, тем всё острее градус конфликта между ними, и тем неизбежнее его переход в горячую фазу.
Конфликт в действии
В течении последнего столетия гумилёвская Евразия последовательно отказалась от двух подобных идеологий. В 17 году от православия в пользу коммунизма, а в 90-х от коммунизма в пользу западных либеральных идей. Однако либерализм имеет принципиально иную природу, по сравнению с мировоззренческими системами, востребованными русским миром. В нём нет ничего сакрального и иррационального. Он не предлагает “светлого будущего” или “спасения” в какой-то иной форме. И он не требует служения. Другими словами, современный либерализм во многом чужд тем потребностям евразийской ментальности, которые должна закрывать главенствующая идеология. Я думаю, что это одна из глубинных причин, объясняющих почему семена западных ценностей так плохо всходят на почвах русского мира.
Между тем, возникшая идеологическая пустота рано или поздно должна была быть чем-то заполнена. Экономическое развитие и рост благосостояния россиян, происходившие с начала двухтысячных не могли этого сделать. Это лишь притупляло голод и тоску по великим целям, позволяло вытеснить потребность в них на периферию сознания. Другим фактором, способным до известной степени компенсировать этот голод, явился усиливающийся авторитаризм путинской власти. “Сильная рука” не может заменить идеологию, но она отчасти решает те же задачи. Воля правителя так же, как и идеология, создаёт людям внешние рамки, подобные колее, ограничивая и направляя их в определённую сторону. Служение власти не может принести то же удовлетворение, что и служение идее, но, тем не менее, оно придаёт жизни больший смысл, Кроме того, оно канализирует избыток личной свободы, который, в отсутствии навыка ей распоряжаться, ощущается человеком как угроза хаоса и лишь вызывает тревогу. Другим эрзацем идеологии является мироощущение “все против нас”, усиленно насаждаемое российской властью. Оно, как и “сильная рука” способно консолидировать людей, объединяя вокруг чувств страха, ненависти к “врагу” и обиды на несправедливое отношение к “нам”. “Крым наш”, захват Донбасса и особенно идущая сейчас война задели в людях ещё одну идеологическую струну, самую, пожалуй, чувствительную и самую похожую по извлекаемой из неё музыке на “великую цель” - ощущение встающей с колен нации, которая возвращает себе утраченное величие.
Чувство гордости за свою страну, которое испытывали жители СССР, было сильным, глубоким и настоящим. Да, в нём было множество “но”, однако факт того, что Советский Союз по степени влияния на мировую политику делил первое и второе место со Штатами, с лихвой компенсировал эти недостатки для народа, шкала приоритетов которого ставит потребности духа выше материальных. Ностальгия по этому чувству все последние годы использовалась как инструмент манипуляции наравне с темой “кругом враги”. И вот теперь оба этих мотива заиграли мощным дуэтом, вызвав душевный подъём в очень многих россиянах. Люди вновь ощутили, что их жизнь наполнилась смыслом, вновь почувствовали великую объединяющую и вдохновляющую силу национальной миссии. Подростковое и показушное “можем повторить” как-то враз повзрослело и заматерело, почувствовав силу и решимость второй (как многие считали) по силе армии мира.
Безусловно, персональная ответственность за идущую сейчас войну лежит в первую очередь на Путине. Но корни её намного глубже, поскольку происходящее нельзя объяснить тем, что может сделать один человек даже за 20 лет правления. Со стороны евразийского мира энергия этой войны в значительной степени является сублимацией нереализованной потребности в духовной жизни и деятельности. Особенно эта потребность обострилась после развала СССР, и с тех пор её напряжённость постоянно возрастала в коллективном бессознательном. Западные ориентиры на личную свободу и благополучие в их современном виде не только не могут её скомпенсировать, а наоборот, лишь усиливают и вызывают антагонизм. Они предлагают неестественную для евразийской ментальности модель, в которой приоритеты инвертированы (перевёрнуты наоборот), причём с чрезмерным даже для Запада акцентом на личном за счёт общего. Из-за этого в ментальном поле русского мира накапливалось ощущение духовного превосходства над Западом, которое, нужно заметить, имело под собой определённые основания. И вот, наконец, война создала место для реализации всего этого не растраченного потенциала, для подвига мирового масштаба, по которому всегда смутно тоскует евразийская душа. В последний раз голод по нему был утолён сполна в 45-ом году. И не случайно в последние годы празднования Великой Победы в России превратились в возгонку этой тоски, доводя её до такого уровня экзальтации, которого не было за все прошедшие 63 года. Трагедия нынешней ситуации в том, что эта действительно великая сила оказалась направленной на разрушение, что духовная по своей природе энергия, обрела чёрный и коричневый цвета. В результате то, что мыслилось людьми как великий подвиг во имя спасения нашей цивилизации, превращается в столь же великое преступление против неё.
Украина
Так получилось, что Украина и географически, и ментально находится посередине между Западом и гумилёвской Евразией. Многие, включая и меня, искренне считали что в ментальном плане она как раз принадлежит евразийскому миру целиком, являясь её интегральной частью. Однако, де факто оказалось, что веками дующий с запада ветер повлиял на неё гораздо сильнее, чем мы думали. Он слишком заразил украинцев, духом здорового индивидуализма, чтобы они могли столь же массово и беззаветно, как и их восточные соседи, служить идеологии. Очевидно, что степень проявленности этого духа во многом определяется географией. Таким образом, евразийский конфликт, которому посвящён этот пост, развернулся в пределах Украины с максимальной силой. Ценности западной и восточной её частей оказались достаточно разными, и это разрывало страну на две части, ослабляя её. Я не знаю, сумели бы украинцы найти между этими столь разными мировоззренческими системами компромисс, идя путём эволюции. Этого уже не узнает никто, потому что нападение России не оставило им ни времени, ни выбора. И то, что до недавнего времени было скорее слабостью, стало силой.
Как это часто бывает в физике и химии, под влиянием сильного давления извне произошёл синтез двух противодействующих сил. Стремление к индивидуальной свободе и к служению идеологии соединились в рамках одной мировоззренческой системы, не противореча, а дополняя друг друга. Этой системе ещё только предстоит сформироваться и обрести ясные очертания, но её ядро предельно понятно и просто. Оно состоит в ответе на вопрос “считаете ли вы себя украинцем?”. Украинцем не в этническом смысле, а как ощущающим свою принадлежность к достаточно молодой, пассионарной и самостоятельной нации, населяющей территорию Украины. Война приравняла важность этого выбора к вопросу о жизни и смерти, и, похоже, тех, кто отвечает на него положительно, достаточно, чтобы эта нация выстояла и в войне, и в той непростой реальности, которая наступит после.
Заключение
По-настоящему об историческом значении всего происходящего смогут судить только наши дети, внуки и ещё более удалённые от нас потомки. Большое видится издалека. А пока мы вообще не знаем, чем всё это закончится. И всё же, будучи вынужденными жить в эпоху перемен, мы с особой остротой нуждаемся в каких-то опорах, в понимании не только того, почему всё это происходит, но и куда это нас ведёт, в чём смысл приносимых сейчас жертв, и есть ли он вообще. Надежда на то, что мир не катится в пропасть, а проходит очередной кризис, чтобы подняться на ещё одну ступень в своём развитии, способна хоть как-то примирять с новостями.
Возможно я слишком оптимистичен, но у меня эта надежда есть. О неизбежности описанного выше кризиса я говорил и писал ещё в начале нулевых годов. Только я думал, это триггером станет конфликт между Западом и пассионарным и бедным Ближним Востоком, в первую очередь с его арабским населением, постоянно расширяющим свою экспансию на Европу. Никак не думал, что запустит его Россия. Я так же не знаю насколько глубоким будет данный его этап, последуют ли за ним изменения достаточно серьёзные, чтобы Запад перестал быть таким пассивным и эгоистичным, а в гумилёвской Евразии появилось большее хоть на чуть-чуть уважение к личности и свободе. Если этого не произойдет, то велика вероятность того, что в скором историческом времени придут новые этапы этого кризиса. Но так или иначе что-то сдвинулось, как минимум на Западе снова заговорили об общечеловеческих ценностях.
Возвращаясь к вопросу, заданному в начале этого текста, я хочу сказать, что человек безусловно должен быть счастлив, но при этом важно понимать, что лёгкие пути к счастью крайне ненадёжны. Когда счастье является результатом внешних приобретений, особенно оплаченных чужим трудом, то его очень легко разрушить. Достаточно перекрыть канал, лишить средств. Сложное, но почти неистребимое счастье достигается внутренней работой. Это довольно простая и общеизвестная истина, но, как часто бывает с банальностями, их многие понимают и признают, и при этом не следуют им. Нет ничего плохого ни в благосостоянии, ни в поиске духовных ценностей, плохо, когда первое приводит к обществу потребления, а второе - к крестовым походам.
Я очень надеюсь, что эта война в итоге хотя бы немного восстановит соответствие между иерархиями ценностей и потребностей и на какое-то время вынудит людей создавать сложное счастье, что станет чуть больше рефлексии и меньше популизма, чуть больше смыслов и меньше пены на губах. Очень хочется, чтобы взорвавшийся евразийский конфликт привёл в итоге к синтезу на всём континенте, чтобы восточная способность служить большим целям соединилась с западной практичностью и уважением к каждому отдельному человеку. У победившей Украины будут все шансы стать эпицентром этого процесса, и я надеюсь и верю, что так оно в итоге и произойдёт.