Николай Тихонов. В Петергофе

[0gnev]

Н.Тихонов || « Красная звезда» №142, 18 июня 1943 года

СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ: В Народном Комиссариате Обороны (1 стр.). Указы Президиума Верховного Совета СССР (1 стр.). Герой Советского Союза гвардии капитан А.Ковачевич. - Бои на больших высотах (2 стр.). Майор В.Смирнов. - Маневр артиллерийскими траекториями (2 стр.). Майор П.Величко. - Использование танков в лесисто-болотистой местности. (2 стр.). Опровержение ТАСС (2 стр.). Полковник В.Дерман. - Странное равнодушие (2 стр.). Николай Тихонов. - В Петергофе (3 стр.). Налет нашей авиации на аэродромы противника (3 стр.). В.Курбатов. - Офицер Брянцев и его взвод (3 стр.). Майор 3.Хирен. - Танк у знамени (4 стр.). Боевые действия авиации союзников (4 стр.).

# Все статьи за 18 июня 1943 года.




Мы идем по глянцевитому гудрону пустынного шоссе. Сквозь зелень прибрежных рощ просвечивает спокойное, плоское море, белые пуховые облака врисованы в фарфоровое голубое небо. Если закрыть глаза, - услышишь тишину полдня, станет четче пение птиц, заливающихся в кустах черемухи и сирени, в уши мягко ласково проникнет морской шорох волн, и прохладный ветер напомнит былые времена мирных прогулок. За поворотом шоссе сейчас откроется тихий городок парков и дворцов, и вы войдете в освежающую сень великолепных фонтанов и увидите незабываемые пейзажи.

...Где спорят меж собой искусство и природа
В лесах, в цветах, в водах, в небесном блеске свода,

как писал когда-то старик Державин.

Вы открываете глаза и за поворотом шоссе видите первые развалины. Здесь были когда-то дома. Теперь это хаос нагроможденных балок, разбитых крыш, стен, зияющих дырами, груды сожженного хлама, искривленное железо. Вы в царстве развалин, с каждым шагом вы углубляетесь в лабиринт разбитого кирпича, дерева и камня. Всё свидетельствует о недавно бывшей здесь мирной жизни. Вот лежат клочья школьных тетрадей, где еще можно прочесть неуверенные строки школьных диктовок. Вот лежат акты инспекторского осмотра какого-то дома инвалидов, квитанции несуществующего домохозяйства, обрывки писем, остатки альбомов.

Там, в широко разросшейся траве, покрывающей аллею, утонули сброшенные с пьедесталов статуи с отбитыми руками и ногами, с расколотыми головами, золоченые куски багета от рам, сверкающие осколки дорогого зеркального стекла и цветных ваз.

Развалины все шире обступают нас. Кроме них нет ничего. Журчат ручейки, и через них проходят по оторванным дверям, брошенным одна на другую. Цветут цветы на обломках кирпичной стены. Тишина запустения ширится. Развалины вырастают повсюду. Здесь был городок, через который пролегало шоссе. Идя по этому шоссе, вы могли через полчаса быть уже перед главным дворцом, на террасе, откуда открывается вся панорама парка. Но вы можете пройти только несколько десятков шагов. Дальше итти нельзя. Это передний край.

Красноармейцы сидят и греются на солнце, среди разбитых стен, проходят с котелками, ускоряя шаг на открытых местах, спускаются в канавки, пробираются между руин. Там, впереди, лежат снайперы, которые часами выслеживают осторожных фрицев, и потом в тишине полдня отрывисто звучит выстрел, как бы случайный. Одним палачом Петергофа стало меньше.

Скрываясь за развалинами, поднимаясь по доскам, положенным в провалах стен, вы достигаете места. откуда можно обозреть местность. И вот вы прильнули к стеклам стереотрубы и уже не можете оторваться. В восьмидесяти метрах от вас лежат немецкие окопы. За ними - хорошо знакомые вам мертвые, полуразрушенные домики Нового Петергофа.

Унылое безмолвие кладбища, над которым возвышается уцелевшая башня вокзала Нового Петергофа, больше от вокзала ничего не осталось. Большой дворец - это черные руины, в которых укрываются за саженными стенами немецкие стрелки. На пруду белеет вышка павильона на Царицыном острове. Видны лесенки, по которым влезают на колокольню собора немецкие наблюдатели. Но они уже давно не могут делать это безнаказанно: вышка пристреляна нашими артиллеристами.

Марли. Домик на пруду - груда развалин. От Монплезира уцелела только галерея, середины здания нет. Деревья расщеплены бомбами и осколками снарядов. Руина соседствует с развалиной, видны пустынные улички, через которые немцы не могут даже перебегать. Они у переходов через улицы прислонили велосипеды, и тот, кому нужно перейти улицу, садится на велосипед, разгоняется, делает несколько кругов и с разгону перемахивает через улицу. Здесь он прислоняет велосипед к стене и идет по своим делам. Так они стараются спастись от меткой пули.

2.

Вихрь смешанных чувств проносится в вашем сердце. Вы знаете, что больше нет Петергофа, веселого, уютного городка, нет парка, нет дворцов, нет ничего, кроме зловещей тишины и развалин. Нет статуй в парке, - они разбиты или украдены. Самсон распилен и увезен, всё, что можно было украсть, - украдено. Книги, - а их было много, старых, хороших, редких книг, - уничтожены.

Петергоф бомбили нещадно и бессмысленно. Под развалинами гранильной фабрики, лучшей в Европе, погребены многие сотни мирных жителей, спасавшихся там от ярости воздушных налетов. Спаслись только одиночки. Стены обрушились и похоронили всех, кто искал спасения. Невозможно без дрожи в сердце смотреть на чудовищную картину разрушения. Злоба, которая подымается со дна души, не имеет названия. Как мы заставим расплатиться варваров за всё, что они натворили! Все замечательные строения нашего восемнадцатого века, всё трудолюбие и искусство прославленных мастеров - всё стерто с лица земли. Это невозможно восстановить, это ничем не воскресишь.

На другом берегу Английского пруда стоит Английский дворец. Стоит! Это немая груда бесформенных руин. Парадная лестница его, ведшая в пышные покои, похожа на вход в жилище доисторического человека. Дворец, известный под именем «Собственной дачи», получил тысячу снарядов, среди них много зажигательных. В нем дрались среди мраморных ваз, среди стен, затянутых узорными шелковыми тканями, среди мейсенского фарфора и резной золоченой мебели. Сгорели чудесные гобелены. Дверные створки, фанированные деревом и украшенные бронзой и фарфором, разлетались под ударами гранат.

Старинные ковры горели, как простая ветошь. Картины и плафоны рвались на куски осколками снарядов. Взрывные волны разносили вдребезги огромные хрустальные стекла. Зимой дворец жил страшной, удивительной жизнью. Его гарнизон выдерживал все атаки, почти отрезанным от своих. Пищу доставляли по ночам в термосах, патроны берегли: К весне, когда, пруд растаял, немцы оставили свои попытки отбить эту груду дымящихся развалин.

Последним человеком, видевшим парк и дворцы еще в целости, был старший лейтенант Борис Иванович Богомолов. Когда уже по деревьям и статуям стучали пули немецких автоматчиков и бомбы рушились на городок, он с товарищем обошел в последний раз как бы омертвевшие аллеи, где всё было еще в целости. Прекрасное создание Леблона и Растрелли, Большой дворец сиял над синевой канала своей неповторимой громадой. Золоченые статуи на лестницах, сбегавших к воде, были похожи на людей, удивленно прислушивавшихся к диким звукам канонады. Не верилось при взгляде на миниатюрную хрупкость Монплезира, на белые стены одинокого Марли, что они будут немедленно уничтожены.

В грохоте боев всё заволокло дымом пожаров. Немцы остановлены были на канаве за парком. Дальше они не могли пройти. Черта войны перерезала городок на две части. На смертельном рубеже долго шли схватки, пока не установилась твердая линия обороны.

Потом пришла зима, суровая зима сорок первого года. В свободное от боя время Богомолов организовал сбор книг в разрушенных домах городка. Капитан Павлов с бойцами Морозовым и Ханеевым ходили из дома в дом и отрывали книги, они находили их в шкафах, случайно уцелевших, на полу, на улице. Они бережно подбирали томы «1001 ночи», томы Пушкина, Лермонтова, Толстого, Чехова. Они ходили на передний край, прихватив веревки. Постреляв немцев и сменившись, они нагружались драгоценным грузом. Так было собрано свыше двух тысяч книг.

Эти люди пополнили дивизионную библиотеку, а учебники отдали в школы Ораниенбаума, в Дубки, в Бронную. Бывало и так; что, открыв большие залежи книг, они не могли унести их сразу. В одном доме только Шекспир занимал половину полки, которая шла вдоль всей стены полуразвалившегося кабинета. Они достали на другой день подводу, но когда приехали, его уже не было. Немецкие снаряды похоронили книги под упавшими стенами.

3.

Росли развалины в Петергофе, но росли и кресты на немецких кладбищах. Прошло то время, когда немцы гуляли по парку в белых костюмах, под ручку с привезенными ими стервами, играя на гармошках. Они больше не гуляют. Прошло то время, когда они свободно ходили по улицам, проезжали на машинах и мотоциклах. Огневые налеты нашей артиллерии выселили их с улиц и отучили наблюдателей влезать на верхушку соборной колокольни.

Снайперы стали истреблять немцев с ожесточением. С Английского дворца бил их лейтенант Фуников, и когда они попрятались, он притащил патефон и завел его. Любопытствуя, вылезли фрицы и получили пули. С тех пор их уже нельзя было выманить и на патефон. Сержант Резниченко валил их одного за другим. Старший лейтенант Бабкин, стреляя, видел свой дом в районе вокзала. Как и Резниченко, он бил гитлеровцев, мстя за сестру и отца, которые умерли зимой сорок первого года, не перенеся лишений. Когда сержант хоронил отца в Ораниенбауме, он отдал ему, как бойцу, салют и приказал могильщику, чтобы он не смел никого больше хоронить в той же могиле, как это практиковалось в то суровое время. Бабкин сказал, что он будет сюда наведываться, чтобы воспоминание об отце снова и снова подымало его на месть и уничтожение немцев.

Однажды к какому-то фрицу-офицеру приехала немка, которая ходила с ним на передний край и стреляла по нашим окопам. Два дня следили за ней снайперы и убили ее вместе с ее фрицем.

Через развалины гранильной фабрики идет невысокий тонкоплечий человек. У него на груди орден Красной Звезды, в руках винтовка. Нас знакомят. Это снайпер Ахат Ахметьянов. Он башкир, родившийся в Якутии. Он пришел защищать Ленинград. Он учитель, ему двадцать пять лет. Спокойствием и выдержкой веет от его тренированной фигуры. Небольшие глаза прищурены от постоянного напряженного высматривания цели. Он садится, кладя винтовку на колени. На ней две большие серебряные звезды, одна поменьше и еще одна совсем маленькая.

- Что это за звезды, товарищ Ахметьянов?

- Большие - по сотне фрицев, - говорит он, - эта - двадцать, а эта - десять. Я их положил.

- Откуда вы сейчас идете?

- Иду с переднего края. Сейчас убил еще двух. Теперь будет двести тридцать два фрица.

- Какие они были, сегодняшние?

- Я был у канала, за гранильной. Их лучше всего бить с шести до восьми утра и с восьми до десяти вечер. Мой двести тридцать первый фриц был в пилотке, в темносерой куртке. У него там был пулемет, термос, плащ-палатка. Другой, метров за триста, оттуда, шел, согнувшись. Остановился, хотел сесть в лодку. Упал в воду. Он был в комбинезоне и в белой каске зимней...

- Все. рассказывают про ваше дело с миной. Как это было?

- Было так. В начале апреля жаловался командир роты: немецкий снайпер не дает с термосами ходить, а ведь с термосом не побежишь. Пошли наблюдать. Там ровное поле, кустарник. Обнаружили, - пули не берут. Что такое? С темнотой он ушел. Перед утром я взял одного бойца и нашу мину. Пришли на то место, а там ямка, закрытая щитами. Сверху и снизу - щиты стальные. Его еще не было. Я положил мину головкой к себе, замаскировал, приклеил белую бумажку на нее. Не заметили мы, как он уже вернулся. Дал по бойцу очередь. Перископ у него маленький, еле видно. Но зато мне хорошо видно белую бумажку. Я дал очередь по мине, она взорвалась и убила его.

Ахат Ахметьянов ведет свой снайперский счет с 18 декабря 1941 года. На войну он пошел добровольцем вместе с сестрой, которая была убита в бою на его глазах.

- У вас есть еще родные, товарищ Ахат?

Он печально посмотрел на меня, помолчал и сказал:

- Вот она, моя родная, - он погладил винтовку. - Других родных нет!

...Незадолго до войны профессор Дейнеке приглашал меня в гости к себе, в Петергофский биологический институт. Тогда мне не удосужилось попасть в стены замечательных лабораторий, где ставились опыты по системе академика Павлова над животными, во множестве бывшими в заповеднике. И вот теперь я пришел в гости. На месте, храма науки я нашел, как и всюду, развалины, исполосованные, снарядами. Вместо людей в халатах, с сосредоточенными лицами, людей науки, я нашел людей в плащ-палатках, загорелых и крепких, но лица их были так же сосредоточены, и только мягкий свет улыбки скрашивал их бронзовую суровость.

Это были мстители за всё - за русскую землю, опозоренную, залитую кровью мирных людей, за развалины, в которые варвары превратили наследство нашего прошлого, за науку, попранную ногами палачей, за своих близких, павших от руки захватчиков. Эти люди были из разных краев Советского Союза, но они боролись, как братья.

Я снова шел по шоссе, по которому немцы выпустили за время боев десятки тысяч снарядов. Сейчас на нем стояла тишина, но это была не тишина мира. Это была тишина предгрозья, которой должны пугаться фрицы, закопавшиеся в развалинах Петергофа, ожидая часа нашей решительной атаки, часа своей окончательной гибели. // Николай Тихонов. ЛЕНИНГРАД. (По телеграфу).

**************************************************************************************************************************************************
Один из кварталов Петергофа, разрушенный немецкой артиллерией и авиацией.

Фото Н.Хандогина.



* * *

РУССКАЯ ПЕСНЯ

То было сраженье горячее, братцы,
Попали мы все в переплет:
Стоим в окруженьи - назад не податься
И шагу не сделать вперед.

И слева фашисты и справа, как тени,
Строчит их стервец-пулемет,
Вдруг слышим, кричит командир: «Подкрепленье!»
И видим - пехота идет.

Знать, парень бывалый у них запевало:
Шагает он всех впереди,
Снаряды летят - ему горюшка мало,
Лишь песня летит из груди!

Вот песня... Да что в этой песне такого?
И чем она душу взяла,
Слова-то как будто простее простого -
То русская песня была.

И кто-то не выдержал - трудно сдержаться,
Коль песня за сердце возьмет,
И кто-то вдруг крикнул: за Родину, братцы,
И все подхватили - Вперед!..

И встала обида и птицею взмыла,
И ненависть душу зажгла -
Что немцев, что наших тогда повалило,
Как будто здесь буря прошла!

Когда же сражение отбушевало,
Когда мы трофеи сочли,
Хватились мы - где же смельчак-запевало?
И мертвым его мы нашли.

Спокойный и строгий, недвижно лежал он
Лицом у родимой земли,
И рана в груди, как герою пристало,
И ноги в дорожной пыли.

Над нами шумело багряное знамя,
Советское знамя... И вот
Сказал командир наш: почтим его память,
Он умер, но песня живет…

И верно - всегда она с нами в походе,
На отдыхе с нами жила.
Какая? Да песня простецкая вроде,
Про ивушку песня была.

Ой, ты ива-ивушка,
Ивушка зеленая,
А я молодешенька -
Девушка влюбленная,
И в кого я влюблена,
Знает ивушка.одна:
В удалого молодца,
Русского бойца.

Уж за-полночь, братцы. На завтра сраженье,
Веселые будут дела.
Теперь уж не мы, а они - в окруженьи,
И видно, что наша взяла.

Глядите - звезда золотая упала
За лесом. Светло-то - как днем!
Споем, как бывало певал запевало,
Про ивушку песню споем.

Ой, ты ива-ивушка,
Ивушка зеленая,
А я молодешенька -
Девушка влюбленная,
И в кого я влюблена,
Знает ивушка одна:
В удалого молодца,
Русского бойца.

Людмила МЛАДКО.
г. Свердловск.

____________________________________________
Н.Тихонов: Кровь Ленинграда ("Красная звезда", СССР)**
Н.Тихонов: Камни Петергофа взывают о мщении* ("Красная звезда", СССР)
Н.Тихонов: Мы отомстим врагу за кровь ленинградцев! ("Красная звезда", СССР)**

Газета «Красная Звезда» №142 (5513), 18 июня 1943 года