Хрущев: дипломатия как напор стихии

[0gnev]

« Time», США.

Статья опубликована 28 сентября 1959 года.


«Никита Сергеевич, приветствую Вас на американской земле!» -такие слова прозвучали на прошлой неделе из уст советского посла Михаила Меньшикова на авиабазе Эндрюс. Итак, к нам приехал Никита Хрущев собственной персоной: лысый, невысокий, тучный, в черном костюме с тремя маленькими орденами и фетровой шляпе. Вот он пожимает руки встречающим, обходит строй почетного караула - в его честь гремит салют из 21 орудия. С одной стороны рядом с ним выстроились: милая, застенчивая супруга Нина Петровна, дочери, - 38-летняя Юлия и 29-летняя Рада, 24-летний сын Сергей - серьезного вида молодой человек, и свита из 63 чиновников. С другой стороны его сопровождал президент Эйзенхауэр.

«Позвольте мне в этот момент, когда я впервые вступил на американскую землю, поблагодарить господина Эйзенхауэра за приглашение посетить вашу страну, - вежливо заметил Хрущев, когда пришел его черед выступать после холодновато-протокольной приветственной речи Эйзенхауэра. - Советский народ хочет жить в мире и дружбе с американским народом». Впрочем, не прошло и пяти минут с начала его выступления, - и четверти часа с того момента, как он сошел с трапа самолета - как Никита Сергеевич уже напоминал собравшимся, какую могучую страну он представляет; эта тема, то завуалировано, то с откровенной прямотой, будет раз за разом возникать на протяжении всего визита.

«Перед нашей встречей с Вами, господин Президент, советские ученые, инженеры, техники и рабочие порадовали нас запуском ракеты на Луну. Мы не сомневаемся в том, что замечательные ученые, инженеры и рабочие Соединенных Штатов Америки, которые работают в области завоевания космоса, также доставят свой вымпел на Луну. Советский вымпел, как старожил Луны, будет приветствовать ваш вымпел». Тон его был непринужденно-любезен, - настолько, что посол Малышев изобразил на лице теплую улыбку - но пронизывающий взгляд Хрущева оставался холодным как лед.

Факты - упрямая вещь


Так начался этот визит (по маршруту Вашингтон - Манхэттен - Лос-Анджелес - Сан-Франциско), выглядевший не столько как попытка разрядить напряженность на мировой арене, сколько как политическая кампания исторического масштаба, без устали проводимая одним человеком с одной целью: уговорами, лестью, уловками, упреками, угрозами и вызовами вынудить США изменить свой взгляд на мир.

Откровеннее всего Хрущев высказался на эту тему в Вашингтоне: «Есть только две могущественные страны - Советский Союз и Соединенные Штаты Америки. Вы должны признать этот факт. Вы должны понять, что мы - это всерьез и надолго». Вот как выглядит аргументация Хрущева: США следует признать «статус-кво», согласиться на «оттепель» или «мирное сосуществование» в отношениях с Москвой. Они должны закрыть свои базы по всему миру, обеспечивающие сдерживание СССР, и принять советские предложения по разоружению. Пусть Америка стрижет «золотое руно» от торговли с коммунистическими странами, а исход классического спора между капитализмом и коммунизмом решится в ходе мирного соревнования двух систем. В конечном итоге, добавил он с вызовом, коммунизм все равно победит.

Эти аргументы Никита Хрущев, обходясь тремя часами сна в сутки, не отвлекаясь даже, чтобы выглянуть в окна машин, поездов, самолетов, на которых он колесил по стране, настойчиво повторял в ходе кратких переговоров с президентом за закрытыми дверьми, встреч с американскими дипломатами и главами корпораций, публичных дебатов с бизнесменами и журналистами под взглядами миллионов телезрителей. И по мере того, как одна кульминация сменялась другой, именно Хрущев - с его мужиковато-неуклюжей любезностью, остроумными поговорками и умением рассмешить аудиторию; политической искушенностью, позволяющей за долю секунды определить, на какой вопрос можно ответить, от какого следует уклониться, а на какой отреагировать вспышкой гнева; с непредсказуемостью диктатора, в одно мгновение переходящего от широкой улыбки к грубому окрику; с догматической уверенностью истого марксиста в том, что капитализм, как в свое время феодализм, обречен на гибель самим ходом истории - именно Никита Хрущев неизменно воплощал собой вызов, мощный, как напор стихии. Улыбаясь до ушей, он словно говорил Америке: «Хотели знать, что за человек Никита Хрущев? Что ж, вот он я!»

Маркс и масло


Ответ на вопрос, что за человек Никита Хрущев, выковывался в тигле коммунизма - и его имя в том спектакле, что разыгрывался на прошлой неделе, было неотделимо от этого слова. Азы большевизма Хрущев постигал в нищем детстве и юности - он вырос в бедной мазанке, ребенком пас скот, подростком пошел работать на шахту; он никогда не забудет, как его выпороли той плетью-нагайкой, поймав за рыбалкой в дворянских угодьях. Лет до 25, когда его, вместе с другими красноармейцами - ветеранами гражданской войны - отправили учиться на рабфак, он едва умел читать и писать. Искусным политиком Хрущева сделала многолетняя работа в партийном аппарате - он секретарствовал в Донбассе, на Украине, в Москве, где руководил строительством метро - и, получив первое серьезное назначение, использовал приобретенные навыки при организации беспощадных репрессий против украинских националистов перед Второй мировой войной и после ее окончания.

Нерассуждающая преданность вышестоящим принесла Хрущеву пост первого секретаря ЦК: именно на нем остановили свой выбор наследники Сталина. А благодаря доскональному знанию всех региональных «винтиков» партийной машины он сумел приобрести личное влияние, позволившее отстранить от власти самих этих наследников - Георгия Маленкова, Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича и даже подлинного народного героя, маршала Жукова. Интуитивное понимание природы человека привело Хрущева к выводу: в условиях технического прогресса необходимо хотя бы отчасти освободить народ от власти террора. И он начал руководить по-новому: теперь провинившихся не расстреливали, а просто снимали с должности, а люди больше не жили впроголодь. «Чтобы идея овладела массами, ее нужно смазать маслом и салом», - говаривал Хрущев; это стало его заявкой на роль первого коммунистического лидера, который заботится о людях. Кроме того, догматическое представление о капитализме породило у него уверенность в своей способности изменить поведение других стран - стран, где царят закон, свобода и христианская нравственность, абсолютно ему неведомая: надо лишь убедить сильных мира сего, что за ним стоит не меньшая сила.

«Ближе мой Господь»

Но вернемся в сегодняшний день: под взглядами всего мира Хрущев, его жена и Эйзенхауэр сели в открытый «линкольн» президента, и отправились в тринадцатимильный путь от авиабазы Эндрюс до Блэр-хауса - резиденции для почетных гостей, что расположена на Пенсильвания-авеню напротив Белого дома. Когда кортеж под гром духовых оркестров достиг центра Вашингтона, люди, толпившиеся на улицах, встретили его молчанием: они никак не отвечали на приветствия Хрущева, махавшего шляпой. Самолет, чертивший над городом рекламные объявления, изобразил большой крест, а колокол епископальной церкви Св. Иоанна на Лафайет-сквер начал вызванивать «Ближе мой Господь к тебе». Помощник доложил Хрущеву: это все козни капиталистов - перед процессией по улицам столицы проехала машина с плакатом «не аплодировать». Московская пресса и радио сообщили, что американцы устроили Хрущеву триумфальную встречу.

Ближе к вечеру Хрущев отправился в Белый дом на переговоры с Эйзенхауэром - они беседовали час сорок пять минут при участии вице-президента Никсона, госсекретаря Гертера, советского министра иностранных дел Громыко, посла Меньшикова и еще нескольких официальных лиц, а затем 15 минут провели наедине, в присутствии только двух переводчиков. Эйзенхауэр сказал Хрущеву: если вы настроены серьезно, у вас есть возможность во многом разрядить международную напряженность. Мы готовы к шагам навстречу, но при условии, что и вы желаете этого не меньше нас. Хрущев ответил: мы надеемся улучшить международную обстановку. Мы хотим жить в мире и соревноваться мирно.

Они договорились провести на этой неделе вторую встречу - на сей раз в Кемп-Дэвиде, загородной резиденции президента на горе Катоктин (штат Мэриленд). Эйзенхауэр предложил включить в повестку дня Берлинский вопрос, ситуацию в Лаосе и проблемы разоружения. Хрущев, в свою очередь, заметил: «Мы хотим обсудить вопрос о базах на территории иностранных государств».

После окончания беседы президент устроил Хрущеву экскурсию на вертолете: за 33 минуты они облетели на высоте 700-1.000 футов новые жилые кварталы, торговые центры, автострады, забитые машинами, и яхтенные пристани.

Насколько секретна секретная служба?

В тот вечер Белый дом сиял огнями: Эйзенхауэр устраивал самый масштабный банкет с момента вступления в должность. Хрущев прибыл в строгом черном костюме, белой рубашке и бледно-сером галстуке-самовязе, г-жа Хрущева - в платье приглушенных сине-зеленых тонов; из украшений на ней была только брильянтовая брошь. Хрущевы ненадолго зашли в частные апартаменты президента на верхнем этаже, попозировали перед фотокамерами вместе с четой Эйзенхауэров, а затем отправились в банкетный зал Белого дома, куда с трудом удалось втиснуть огромный стол в форме буквы Е.

Когда улыбающемуся Хрущеву представили директора ЦРУ Аллена У. Даллеса, у них состоялся шутливый диалог:

Даллес: Наверно вы, г-н Председатель, время от времени видите донесения, которые ложатся мне на стол.

Хрущев: Думаю, мы получаем одинаковые донесения - и возможно от одних и тех же людей.

Даллес: Может быть, нам стоит объединить усилия.

Хрущев: Да, надо покупать разведданные совместно - так мы сэкономим. Незачем платить одним и тем же людям дважды.

Впрочем, не забыл Хрущев и о своей главной идее. Отвечая на тост президента «за факты и истину», он заметил: «Когда ссорятся слабые, они просто царапают друг другу физиономии. Требуется всего пара дней, чтобы косметика все поправила. Если же ссора произойдет между нами, то колоссальные потери понесут не только наши страны…».

«Договариваться с сильными»

На следующее утро в 7:40 Хрущев без пиджака вышел на террасу Блэр-хауса, и начал второй день визита приветственным взмахом руки в адрес собравшихся репортеров и фотографов. В девять он в сопровождении г-жи Хрущевой и обеих дочерей отправился на опытную станцию Министерства сельского хозяйства (ее площадь - 12.000 акров, и находится она в Белтсвилле (штат Мэриленд), в 22 милях от Вашингтона). Там он ухитрился не обращать внимания на орду назойливых фоторепортеров, и внимательно выслушивал объяснения, изобиловавшие техническими подробностями - например, о реакции растений на различные виды освещения. Позднее ему показали «образцовых» коров, овец, свиней и индеек, которых выращивают в Белтсвилле. «Если не выдавать индейкам паспорта, - заметил Хрущев с широкой улыбкой, - капиталистическую индейку не отличишь от социалистической».

Вернувшись в город для первого официального публичного выступления, - в Национальном пресс-клубе - Хрущев также вел себя доброжелательно. Он говорил четко, с искренней интонацией. Советский лидер отчасти прояснил, что именно Советы подразумевают под «мирным сосуществованием» - разоружение, нейтральный статус Западного Берлина, заключение мирного договора с Германией при условии признания Бонном ГДР, отмену Вашингтоном ограничений на торговлю с СССР. Он подчеркнул: «Мы хотим договориться с самыми сильными - а значит и со всем миром - о прекращении «холодной войны»».

Хрущев обороняется

Но дальше Никите Хрущеву неожиданно пришлось «перейти к обороне». Когда пришла очередь вопросов и ответов, председатель пресс-клуба - Уильям Х. Лоуренс (William H. Lawrence) из New York Times - кратко пересказал одну историю («возможно апокрифическую») и предложил советскому премьеру прокомментировать ее. По сути это был заданный в деликатной форме вопрос: что делал Хрущев в период сталинских репрессий? Пока тот слушал перевод, мышцы его лица напряглись, глаза сузились. Хрущев ответил так: «Я хотел бы спросить тех, кто придумал этот вопрос: когда они его сочиняли, какие цели они преследовали? Вы, очевидно, хотите поставить меня в стесненное положение. На провокацию я не пойду и не отвечу недружескими выпадами».

Через несколько минут прозвучал второй острый вопрос. Чем оправдывает Хрущев военную интервенцию русских в Венгрии? Тот без промедления нанес ответный удар: «Видите ли, так называемый венгерский вопрос у некоторых завяз в зубах, как дохлая крыса: им это и неприятно и выплюнуть не могут. Если вы хотите нашу беседу направить в этом направлении, то я вам не одну дохлую кошку могу подбросить». Переводчик Олег Трояновский, очевидно, получивший указание сглаживать наиболее резкие выражения Хрущева, превратил «дохлую кошку» в «вопросы аналогичного характера».

Отточенные ответы

Впрочем, пусть и своеобразным способом, Хрущеву удавалось донести до слушателей свою позицию. Излагая официальную линию Москвы, он вкладывал в ответы всю душу. Хрущев четко продемонстрировал: его не следует воспринимать как «шута», хотя при желании он умеет вызвать смех у аудитории. Он допустил с полдесятка «ляпов», возможно умышленных - то назовет американских журналистов «товарищами», и потом извинится, то напомнит о десятой годовщине революции «в Америке», имея в виду Китай. Когда ему задали вопрос о знаменитой фразе «мы вас похороним», адресованной Америке, Хрущев спокойно объяснил: капитализм обречен на гибель, но не какими-то его действиями, а самим ходом истории: «Мы считаем, что Маркс, Энгельс и Ленин научно доказали этот факт».

Тем же вечером его твердая позиция по Германии, а также по вопросам об американских базах за рубежом, цензуре и «глушении» иностранных «радиоголосов» в СССР произвела немалое впечатление на 26 членов сенатского Комитета по иностранным делам, собранных председателем Уильямом Фулбрайтом (William Fulbright) для беседы с высоким гостем за чашкой чая. После встречи сенатор от штата Миннесота Юджин Маккарти (Eugene McCarthy) заметил: «Он немного напоминает кандидата на последнем этапе предвыборной кампании. Все возможные вопросы он уже слышал много раз, и его ответы отточены как бритва».

После беседы на Капитолийском холме Хрущев едва успел заехать в Блэр-хаус, чтобы сменить коричневый костюм на черный, и отправился в советское посольство, где должен был выступить в роли хозяина на официальном приеме. Дуайта Эйзенхауэра - первого американского президента, переступившего порог советского диппредставительства - сопровождали супруга и еще 31 американец. Вместе с 23 русскими они уселись за стол под хрустальными люстрами, чтобы отведать икры, борща и шашлыка. Хрущев подытожил первые впечатления от поездки: «Я очень доволен - несмотря на всю пропаганду, прием был теплый». Изменились ли за эти дни его представления о США? «Нет».

Встреча под землей

На следующий день в 7:47 утра Хрущев покинул Блэр-хаус: его и всю русскую делегацию ждал поезд, доставший их на Манхэттен. И здесь, в погожий ясный день, под сенью небоскребов, бодрая, непринужденная атмосфера визита начала улетучиваться. Так, по соображениям безопасности официальная церемония встречи на Пенсильванском вокзале состоялась в грязном и тускло освещенном зале для выдачи багажа. И дальше, в течение всех 45 часов пребывания Хрущева в Нью-Йорке, хозяева, похоже, больше всего усилий тратили на то, чтобы уберечь его от всех мыслимых и немыслимых опасностей.

Раз за разом хрущевский кортеж - черные закрытые «кадиллаки» - на скорости 35 миль в час проезжал мимо безмолвных толп. На всем протяжении маршрута в переулках, на крышах, в окнах, у решеток и люков - дежурили 3300 полицейских в форме, и это не считая агентов в штатском. То тут, то там пикетчики - украинцы и венгры - размахивали плакатами «Добро пожаловать, убийца!», «Улетай на Луну, а Нью-Йорк оставь нам!», но транспаранты на шестах полиция разворачивать не позволяла.

Прибыв на Манхэттен, Хрущев приветствовал американских «трудящихся, создающих материальные блага общества». В то же время он подчеркнуто принимал приглашения пообщаться с капитанами большого бизнеса. После ланча в мэрии - там собравшиеся, к собственному удивлению, начали спонтанно подпевать оркестру, исполнявшему «Полосато-звездное знамя» - Хрущева отвезли в особняк мультимиллионера У. Аверелла Гарримана (W. Averell Harriman). Хозяин, уже встречавшийся с советским лидером в Москве, представил ему 27 видных американских промышленников, финансистов и педагогов, заметив, что у него есть возможность познакомиться с мнениями людей, которых коммунисты считают «правящим классом» США. Хрущев, откинувшись в громадном кресле, выслушал заверения бизнесменов - в частности председателя правления Chase Manhattan Bank Джона Макклоя (John McCloy), главы General Dynamics Фрэнка Пейса (Frank Pace) и председателя совета директоров RCA Дэвида Сарноффа (David Sarnoff) - о том, что они с радостью готовы отказаться от прибылей, получаемых от оборонных заказов, и сосредоточиться на гражданском производстве. Позднее участники, правда, признали, что повлиять на представления Хрущева о капитализме им, судя по всему, не удалось. Как заметил он сам, спор о том, какая из систем лучше - это «разговор глухих».

«Стреляный воробей»

В тот же вечер на банкете, устроенном Нью-Йоркским экономическим клубом в «Уолдорф-Астории», постпред США при ООН Генри Кэбот Лодж (Henry Cabot Lodge), сопровождавший Хрущева в поездке по стране, сделал еще одну попытку - назвал американский капитализм «гуманной» экономической системой. Советский лидер вставил реплику: «Горбатого могила исправит!» В собственном пространном - по заранее подготовленному тексту - выступлении он предложил бизнесменам «пряник» в виде солидных прибылей, если США перестанут «упрямиться» и снимут ограничения на экспорт в СССР «стратегически важной» продукции. Но затем он стал жертвой языкового барьера: вышел из себя, приняв ропот слушателей, недовольных тем, что он говорит так долго, за пренебрежение самой его точкой зрения. Хрущев одернул их очередной поговоркой: «Любите кататься - любите и саночки возить!» Когда пришел черед вопросов и ответов, он снова взорвался: «Вы что думаете - вы меня на лопатки положили?» В зале ненадолго поднялся шум, и в Хрущеве проснулось чисто русское чувство национальной гордости: «Господа, я стреляный воробей. Своими криками вы меня не запутаете. Если нет желания слушать, я уйду. Я сюда приехал не с протянутой рукой, а в качестве представителя великого народа!» Впрочем, к концу банкета он уже полностью успокоился и покинул собрание с улыбкой, приветливо попрощавшись по-русски: «Do svidaniya!»

«У меня власти нет»

На следующее утро Хрущев встал поздно. В результате машинам, на которых делегация должна была проделать стомильный путь меж зеленых холмов и белых аккуратных фермерских домиков долины Гудзона, чтобы возложить венки на могилу Рузвельта в его поместье Гайд-парк, пришлось развить скорость до 85 миль в час. Прибыв на место, Хрущев рассказал о цели визита одной простой фразой: «Мы приехали почтить память Рузвельта».

Впрочем, в Гайд-парке произошел один небольшой, но красноречивый эпизод. Хрущева и его улыбающуюся жену Нина встречала вдова президента Элеонора Рузвельт - давняя сторонница разрядки международной напряженности. В тот день, когда Хрущев прибыл в Нью-Йорк, в газете New York Times появилось объявление на целую полосу «Мы поддерживаем президента Эйзенхауэра, пригласившего в нашу страну премьера Хрущева» с подписями 57 известных деятелей, в том числе и г-жи Рузвельт. Однако, пока Элеонора показывала гостю дом, - портреты в золоченых рамах, модели кораблей, книги в кожаных переплетах, хранящие память о Рузвельте - ее, похоже, все больше охватывало недоумение. Хрущев почти не обращал на нее внимания, явно хотел поскорее уехать, и даже не пригубил кофе, который она лично приготовила. Он лишь взял со стола булочку, со смехом пояснив: «На дорожку». Элеонора с грустью констатировала: «Этого господина интересует только власть, а у меня власти нет».

Пустышка

В тот день в графике Хрущева значилась еще пара чисто формальных визитов. Он 22 минуты дружески беседовал с губернатором штата Нью-Йорк Нельсоном Рокфеллером, приехавшим в «Уолдорф»: тот прочел премьеру небольшую «лекцию» о Библии и значении веры в Бога, а затем они дали репортерам возможность сделать один из самых непринужденных снимков за прошлую неделю. Хрущев, как положено, поднялся на смотровую площадку Эмпайр Стэйт Билдинг и поучаствовал в бессмысленном споре о том, где городская панорама живописнее - в Нью-Йорке или Москве. Премьер резюмировал: «Нью-Йорк - прекрасный город, но мне больше всего нравится Москва». Затем он со свитой проехался по Уолл-Стриту и Бродвею - единственным примечательным моментом этой экскурсии стали две одинокие ленты конфетти, которые трепал ветер в одном из окон.

Гвоздем программы для Хрущева - и, очевидно, главным бесспорным провалом за первую неделю визита - стало выступление в ООН по вопросам разоружения: речь оказалась совершенно пустопорожней. Вечером, когда Хрущев - снова в черном костюме - появился на ооновском приеме, он выглядел усталым и подавленным. Премьер апатично произнес дежурный тост, и в 10:25 вечера отправился в отель. Прежняя энергия вернулась к нему на следующее утро, в аэропорту Айдлуайлд, где его ждал «Боинг-707» ВВС США, чтобы доставить на Западное побережье. Хрущев заметил: «Судя по всему, некоторые провокаторские элементы относятся к нам негативно», но они - «лишь капля в море». Вот когда он снова сможет пообщаться с рабочими, пояснил премьер, он «будет чувствовать себя как рыба в воде».

Речь, которая не была произнесена

Через 5 часов 27 минут шасси реактивного лайнера с Хрущевым на борту коснулись полосы Международного аэропорта в Лос-Анджелесе; тяжело содрогнувшись, огромный самолет приземлился. Хрущев спустился по сверкающему алюминиевому трапу - его светлый пиджак плескался на ветру - с отрешенным видом, словно ему вообще не хотелось никуда идти. Мэр Лос-Анджелеса Норрис Поулсон (Norris Poulson) сделал шаг вперед и произнес приветственную речь - наверно самую короткую из всех, что главы американских городов когда-либо адресовали приехавшему к ним главе государства: «Добро пожаловать в Лос-Анджелес, Город Ангелов, где невозможное возможно». Хрущев, державший в руке текст ответного выступления, передал его помощнику, и ограничился кратким «Спасибо». Стечения публики не было: встреча проходила в дальнем углу аэропорта, перед зияющими распахнутыми воротами ангара North American Aviation Co. На городских улицах Хрущева тоже не приветствовали толпы: о маршруте кортежа в газетах ничего не сообщалось.

В час дня хрущевский кортеж остановился у столовой киностудии 20th Century-Fox под названием "Cafe de Paris" на Беверли-Хиллз. Там его приветствовали председатель Ассоциации кинематографистов Эрик Джонстон (Eric Johnston) - он уже встречался с Хрущевым в России - и президент 20th Century-Fox Спирос Скурас (Spyros Skouras). За ланчем они сидели по правую и левую руку от премьера. Г-жу Хрущеву с букетом стерлиций усадили рядом с Фрэнком Синатрой; напротив расположились Боб Хоуп и Дэвид Найвен. Перед их взором расстилалась панорама драгоценностей, затейливых причесок и загорелых лиц голливудского кинобомонда - он был представлен в полном составе, даже Эдди, Лиз и Дебби оказались здесь вместе [речь идет об Эдди Фишере, его жене Элизабет Тэйлор и бывшей супруге Дебби Рейнолдс - прим. перев.]. У Спироса Скуроса - он родился в Греции - началась с Хрущевым оживленная «непротокольная» дискуссия о том, как каждому из них, родившихся в нищете, удалось достичь высот, соответственно, при капиталистическом и коммунистическом строе. Скурас привел поистине убийственный аргумент: «Ваша страна - это и есть крупнейшая монополия в истории человечества, просто колоссальная!» Однако его пререкания с Хрущевым аудитория встретила возгласами: «Сядь!», «Замолчи!», «Оставь его в покое!»

«У меня нет слов»

В разгар ланча г-жа Хрущева передала мужу записку, где сообщалось об изменении программы: просьба Хрущевых о поездке в Диснейленд не может быть выполнена, поскольку полиция Лос-Анджелеса не в состоянии обеспечить их безопасность (Диснейленд находится в другом округе). Полицейское управление добавляло также, что личная охрана премьера полностью разделяет точку зрения американских коллег.

Никита Хрущев, единовластный правитель страны с двухсотмиллионным населением, тут же высказался по «диснейлендскому вопросу», причем его голос слегка дрожал. «Мы приехали в этот город, где живет цвет американских деятелей искусства, - начал он. - И только представьте себе, мне, Председателю Совета министров, представителю СССР, по прибытии вручили план, программу посещений и встреч».

Лицо Хрущева побагровело, он начал трясти головой, стучать кулаками по столу; собравшиеся застыли в изумлении. «Но только что мне сказали, что я не могу побывать в Диснейленде. Я спрашиваю - почему нельзя? В чем дело? Может быть, там теперь созданы площадки для запуска ракет? И только послушайте, какую причину мне назвали! Мы, то есть американские власти, не можем гарантировать вашу безопасность, если вы туда поедете. Что у вас там - холера развилась или чума, что я могу заразиться? Или Диснейленд захватили бандиты, которые могут меня там уничтожить? Что же я должен - пойти на самоубийство? Вот в каком положении я оказался - я, ваш гость. Для меня эта ситуация просто непостижима. У меня нет слов - я не знаю, как объяснить это советскому народу!»

Жара виновата

После ланча чету Хрущевых пригласили в павильон, посмотреть съемки фильма «Канкан». В роли хозяев выступали Фрэнк Синатра и Ширли Маклейн. Едва Ширли начала приветственную речь, - она специально заучила ее на русском - как ее отвлекли рабочие, с шумом передвигавшие декорации. Она обратилась к ним: «Вы не могли бы заняться этим попозже, ведь для меня это очень важно!» Затем, адресуясь уже Хрущеву и компании: «Надеюсь, вам понравятся эпизоды из нашей картины «Канкан», поскольку нам очень нравится творчество советских артистов, которых вы присылаете в нашу страну». Фрэнк, исполнив песню «Живи и давай жить другим», сказал Хрущеву: А ведь это отличная мысль, не правда ли?» Послушав Фрэнка, посмотрев на Ширли и танцовщиц, премьер снова заулыбался. Вернувшись к своей вспышке по поводу Диснейленда, он объяснил, что в кафе было жарко, а сам он погорячился, и даже извинился за свои слова. Когда к Хрущеву подвели Ким Новак, он заметил: «Микоян от вас просто в восхищении!»

Поскольку Диснейленд оказался под запретом, Хрущева в сопровождении полицейского эскорта провезли по торговым и жилым кварталам, показали студгородок Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Посол Лодж заверил, что они могут остановиться в любом месте, где гость захочет, но Хрущев вновь поскучнел, останавливаться не пожелал и даже почти не смотрел по сторонам. В тот же вечер на банкете, который устраивали городские власти в отеле «Амбассадор», он вновь оказался рядом с мэром Норрисом Поулсоном. Тот произнес речь, решив выдержать ее в стиле Патрика Генри. «Вы не похороните нас, - заявил он Хрущеву, - а мы не похороним вас, но если нужно, мы будем сражаться до конца за нашу свободу».

«Конек»

В ответном выступлении Хрущев быстро прочитал подготовленный текст, - там опять речь шла о разоружении и о том, как лос-анджелесский смог напоминает тучи «холодной войны» - а затем взглянул на Поулсона: «Хочу спросить - зачем вы об этом упомянули? Здесь, в США, я уже все прояснил насчет «похороним». Я думал, даже мэры читают газеты». Присутствующие встретили эти слова смехом и аплодисментами. «В нашей стране, - продолжил он, - председателя горсовета, не читающего прессу, могут не переизбрать на новый срок». Снова хохот в зале; Поулсон, избиравшийся мэром уже дважды, покраснел до ушей. Но это было только начало: «Кое-кто, видимо, стремится ехать и дальше на коньке "холодной войны" и гонки вооружений. Если вы не готовы к разоружению и хотите дальше продолжать эту гонку вооружений, у нас не останется другого выхода, кроме продолжения производства ракет, которые у нас выпускаются по конвейеру».

«Я сейчас говорю серьезно, потому что прибыл сюда с серьезными намерениями, а вы пытаетесь просто свести все к шутке. А ведь речь идет о войне и мире, и для наших народов это вопрос жизни и смерти».

«Нам домой лететь недалеко»

Аудитория сидела молча, словно окаменев. «Ни в одном из своих выступлений здесь я не упоминал о ракетах, - продолжал Хрущев, - но сегодня у меня не было другого выхода, поскольку может возникнуть впечатление, что мы приехали сюда умолять вас прекратить «холодную войну», потому что мы вас боимся. Если вооружение приносит прибыли вашим монополиям, если нам предлагают соревноваться не на мирном поприще, а в производстве оружия, то это страшное направление! Вопрос сейчас стоит так: либо мы с президентом Эйзенхауэром достигнем согласия и покончим с «холодной войной», либо мы просто расстанемся. … Если вы не принимаете нашей идеи борьбы за мир, за укрепление дружественных отношений между нашими странами, может быть, нам уехать домой, и не знаю, когда другой глава советского правительства посетит вашу страну - если посетит вообще».

«Гораздо лучше жить в мире, чем с заряженными пистолетами». Собравшиеся зааплодировали, но Хрущева было уже не остановить: «Иной раз, когда я слушаю подобные речи, у меня возникают такие мысли: не задумал ли кто-то в США пригласить Хрущева и так "потереть его", так показать ему силу и мощь Соединенных Штатов Америки, чтобы он немножко, так сказать, колени согнул. Если эти господа так думают, они глубоко заблуждаются. Нам от вас домой лететь недалеко. Если сюда мы летели около 12 часов, то отсюда долетим наверное, часов за 10?»

«Я уже заканчиваю, - резюмировал Хрущев. - Вижу, я вас утомил. Вам пришлось выдержать мою речь, но такой уж у меня характер - не люблю оставаться в долгу, и не хочу, чтобы меня понимали неправильно».

И в этот момент, через час с четвертью, что он стоя выступал в «Амбассадоре», через 10 часов после приезда в Город Ангелов, где невозможное возможно, на седьмые сутки пребывания в стране, на которую его игра мускулами не произвела впечатления, накануне решающих переговоров с президентом Эйзенхауэром в Кемп-Дэвиде Никита Сергеевич Хрущев может быть уверен: все всё поняли правильно.
_________________________________________
Охотник Берия ("Time", США)
Хрущев: иллюзии войны ("Time", США)
Хрущев: Мужик и комиссар ("Time", США)
К чему стремится Молотов? ("Time", США)
Вопрос первостепенной важности ("Time", США)
ООН: Неандерталец с правом вето ("Time", США)