С.Голованивский. В Карпатах
С.Голованивский || « Красная звезда» №130, 4 июня 1943 года
СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ: Сообщения Советского Информбюро (1 стр.). Подполковник К.Леонов. - Бесперебойная связь в танковом бою (2 стр.). Подполковник П.Богданов. - Опыт артиллерийского наблюдения (2 стр.). Подполковник Ф.Львов. Подвижный резерв инженерных заграждений (2 стр.). Старший лейтенант В.Кудрявцев. - Письма о награжденных (3 стр.). Налеты нашей авиации на железнодорожные узлы Киев и Рославль (3 стр.). Майор В.Давыдов. - Отражение налетов на Курск (3 стр.). А.Безыменский. - У кургана (3 стр.). Савва Голованивский. - В Карпатах (3-4 стр.). Открытие «американо-советской военной выставки» в Нью-Йорке (4 стр.). В Алжире создан Французский Комитет Национального Освобождения (4 стр.).
# Все статьи за 4 июня 1943 года.
На той далекой Украине, которая лежит при Карпатах и поэтому называется Прикарпатской, в 80 километрах от города Хуста расположено живописное местечко Рахов. Находящееся в непосредственной близости от бывших границ Австрии и Польши, оно населено украинцами, венгерцами, поляками и евреями. Венгерцы, как «доминирующая государственная раса», составляли здесь зажиточную часть населения; украинцы и поляки всегда состояли у них в батраках; евреи занимались ремеслами и мелочной торговлей.
Мадьяр был хозяином этой земли. С тросточкой в руках и сигарой во рту ходил он по утрам по обширным территориям своих ферм и поместий. На него исправно и покорно трудились его рабы, и он жил спокойно, не утруждая ни себя, ни других мелочными придирками.
В таком спокойствии прошло много лет. Рахов расцветал весной и увядал осенью. Его сады, покрывавшие живописные склоны предгорий, приносили плоды, и зимой только на часы покрывались неустойчивым, легкотающим снежком. Годы шли, люди давно привыкли каждый к своему положению; у каждого по-своему создавалось свое относительное идиллическое счастье… Жизнь протекала по существу удивительно однообразно и скучно, но привыкшие к ней люди не замечали этого и считали праздником поездку в Хуст, новую покупку или еще какое-нибудь мелкое событие.
Но с некоторых пор положение начало меняться. Что происходило вокруг? Почему от границ бывшей Австрии целыми вереницами в сторону Рахова и Хуста потянулись беженцы? Разве где-то в Европе происходила война? Разве люди убегали от опасности? Почему оставляли они свой родной дом ради Карпатских предгорий, никогда не считавшихся обетованной землей или земным раем?
Это было непонятно для людей, привыкших к идиллическому покою. Сначала они недовольно морщились, потом долго смотрели широко раскрытыми и почти бессмысленными глазами вслед проезжающим фурам. Затем они начали, казалось, кое-что понимать. К их успокоенному и ставшему непроницаемым сознанию начинал доходить трагический смысл мирового беспокойства, которое охватывало теперь уже и их тихие Карпатские предгорья.
Да, где-то начиналась война. Дикой ордой немцы ринулись к пределам Австрии, Эльзаса и Чехословакии. Они понесли на своих плоских штыках не менее плоский, но еще более убийственный закон расовой розни и мрачного человеконенавистничества. От их дикого взгляда на мир, как от зловонной чумы, ринулись в стороны все те, духу которых были противны их животный символ веры, их поклонение смерти. Люди пустились наутек от кровавой жестокости хищников, у которых оказалось достаточно наглости и упорства для того, чтобы немедленно, на месте попытаться привести в исполнение свой человеконенавистнический закон.
Верстовыми шагами шли виселицы вдогонку за убегающими от смерти свободолюбцами. Но люди бежали и убегали. Гнал их прочь из своих насиженных родных гнезд не только страх перед собственной гибелью, нет, они знали, что спасая себя, спасают человечность и справедливость.
Однажды в поле, у ветряной мельницы возле самого Рахова проезжавший мимо офицер драгунского полка Ополониус Драгобош набросился на чеха Яна Богучика и с криками «вон, чужеземец!» избил его до полусмерти. Этот случай вызвал много толков среди населения, и те, кто старался вникнуть в смысл происходивших разговоров, поняли, что и Венгрию затронула чума. О честных тружениках стали говорить, как о незванных пришельцах. Их стали поносить - сначала тихо, сквозь зубы, затем всё громче и громче. Через несколько дней разнесся слух о том, будто украинец Мефодий Галаган убил венгерского мальчика из села Клоны. Подробности, которыми снабжали этот случай «очевидцы», убеждали в том, что никакого убийства венгерского мальчика не было и что это ложь и провокация.
Но Мефодий Галаган был осужден венгерским судом, и подлые толки получили новую, мощную и уже государственную поддержку.
Новым в этом было то, что, как выяснилось впоследствии, украинец Галаган не был беженцем, а родился и вырос в Карпатах. Теперь было ясно, что ненависть раздували уже не только против беженцев, но и против некоторых слоев коренных жителей Карпатских предгорий. Теперь уже многие поняли, что микроб венгерской болезни имеет германское происхождение и борьба с этой заразой средствами немого протеста уже бессмысленна.
Рахов, Рахов! В какой мрачный котел превратились зеленые долины у медленно текущей реки с мирными лягушками! Какая страшная буря поднялась в этом тихом уголке, где раньше даже и ветерка не допускали крутые горные склоны!
Этим летом так же таинственно и ласково шумели сады в фиолетовых низинах, так же призывно качались ветки отцветших яблонь… Но к тихим мелодиям и таинственным шорохам примешался постепенно нарастающий рокот авиационного мотора, пролетавшего на Будапештский мост. К этому времени люди уже понимали многое. Война, взорвавшаяся с неожиданной и дикой силой на Збруче и у берегов Прута, у одних вызывала затаенную тревогу, а у других припадки верноподданнического энтузиазма. Беженцы беспокойно ждали, ходили по улицам, бросая в стороны тревожные взгляды, стремились пройти незамеченными… Лавочники теперь им отказывали не только в мелочном кредите, но и в продаже вообще. Фермеры беспричинно увольняли их с работы, задерживая, однако, окончательный расчет и весьма бурно высказывая им свое презрение. Жизнь становилась мучительным ожиданием развязки, которая - это уже было понятно - не могла оказаться счастливой для поборников духа и справедливости.
13 июля 1942 года уполномоченные жандармских управлений во всех населенных пунктах Великого регентства получили секретный приказ. Бумага со штампом министерства внутренних дел Венгрии содержала двадцать два пункта, разделенных на три главы. В первой из них в порядке информации низовых властей сообщалось, сколь засорена Венгрия и особенно Прикарпатская Украина чужеродными элементами. Вторая часть содержала высокопарные фразы о том, сколь важна «чистота народа» в дни военного испытания, которое постигло Венгрию, и поэтому предписывала в суточный срок выселить за пределы государственных границ всех, кто не сможет доказать, что его предки проходили великую регистрацию 1781 года и этим самым приобщены издавна к коренному населению. От необходимости представить такие доказательства освобождались только кровные венгерцы, а также австрийцы и немцы. Дальше шла инструкция о том, как проводить эвакуацию, чтобы не вызвать излишнего шума и избежать каких бы то ни было неприятных эксцессов, которые могли бы повлиять на остальное население.
На улицах Рахова об’явление появилось в полдень. В церкви святой Варвары еще не окончилось молебствие во славу оружия венгерских воинов, когда разнеслась взволновавшая всех тревожная весть. По храму прошел таинственный шопот. Затем некоторые из задних рядов начали медленно подниматься и выходить из храма. Поведение прихожан, всегда такое строгое и выдержанное во время воскресной молитвы, поразило священника. Впервые за много лет ему пришлось прервать службу, отчего сразу нарушилась торжественность момента. Недоумевающе взглянув на поредевшие ряды коленопреклоненных обывателей, он задал вопрос - что за причина столь странного их поведения? Но вместо ответа в церкви раздались сдавленные рыдания.
Через мгновение плач послышался в разных углах церкви, и очень скоро она загудела вся, потрясаемая страшными воплями.
Помочь! Да, он был единственный, который, казалось, мог это сделать. Узнав о горе, постигшем несчастных, он бросился к своим реестрам, стал искать документы переписи, о которых шла речь в об’явлении. Он дрожал от страшного волнения, так как знал, что судьба сотен людей находится у него в руках. Он искал исступленно, искал самозабвенно, но положительно ничего не находил. Он рылся в мельчайших записях, во всех пожелтевших от времени бумажках… Как бы осененный свыше, он вдруг на мгновение останавливался, старался припомнить, рассуждал сам с собой, обдумывал.
Всё было напрасно.
Но о какой переписи, собственно, шла речь? Он перебрал в памяти все значительные события последних двух столетии и, наконец, с неопровержимой точностью установил, что в 1781 году в Австрийской империи Габсбургов, к которой принадлежала тогда Прикарпатская Украина, никакой переписи вообще не производилось, и совершенно не понятно, что имело в виду министерство внутренних дел, говоря «о великой регистрации».
Постепенно ему стало ясно, что полиция просто хочет очистить страну от людей не венгерской национальности, лишить крова не только тех, кто бежал от произвола под сень карпатских лесов, но и тех, для кого эти леса были исконной и святой родиной.
Уже протянулись вечерние тени далеких вершин и над садами пронесся таинственный шопот вечернего дыхания, когда священник вышел на паперть небольшого деревенского собора. Он был страшно бледен, и воспаленные его глаза смотрели вперед растерянно и почти безумно. Сотни людей, с нетерпением ждавших, чем окончились поиски акта пресловутой регистрации, замерли. Вокруг стало так тихо, что даже песни птиц, раздававшиеся в окрестных садах, звучали оглушительно громко и вызывающе. Слышно было, как в глубине толпы кто-то еще робко всхлипывал, не имея сил справиться с собой. Кто-то шопотом подбадривал, кто-то еще тише убеждал… Вечер был тих и уютен, и казалось непонятным, как в этой благоухающей и сладкой тишине могло происходить такое великое и страшное горе.
Сообщение священника поразило всех, как жестокий и непреложный удар судьбы. Толпа стояла в мертвом оцепенении. Безвыходность была так смертельно тяжела, что люди онемели, и со стороны могло показаться, что к своему горю они относятся безразлично. Священник, всегда находивший утешительные слова, стоял, беспомощно опустив руки.
Но через мгновение тишина нарушилась. Медленно, будто боясь упасть, священник сошел с паперти. Его шаркающие шаги заставили всех вздрогнуть и насторожиться. Толпа медленно расступилась, пропустила его сквозь себя, и он прошел мимо пораженных людей с высоко поднятой головой и глядящими в пространство глазами. Затем, не останавливаясь, так же сосредоточенно и осторожно пошел он вперед к узкой улочке, которая вела к центру местечка, где находилось здание раховской магистратуры.
Толпа медленно двинулась за ним. С трудом, будто преодолевая десятки препятствий, утомленное сознание людей познавало смысл происходящего. Постепенно шаги становились тверже, движения увереннее. На лицах некоторых даже появилась робкая улыбка, и кое-кто даже решился весело заговорить с соседом. Теперь уже все понимали, куда ведет седой старик, с непокрытой головой пастыря, и вспыхнувшая вдруг надежда озарила лица даже тех, кто несколько минут назад не в силах был сдержать рыдания. Голоса постепенно становились всё громче и увереннее, взгляды ярче и горячей. Некоторые высказывались в том смысле, что, если власть узнает о том, что необходимых регистрационных книг вообще не существует, недоразумение раз’яснится. Другие считали, что как бы там ни было, но отмахнуться от требования такого большого количества людей, идущих во главе со священником, власти не имеют права. Но против этого возразил чешский учитель Борзовский, работавший пастухом в имении Яныша Карикаша. Он всегда был вдумчивым и серьезным человеком, и все насторожились, прислушиваясь к ужасной правде, которая сквозила в его твердом рассуждении. По его мнению, вся эта история с «великой регистрацией» была дикой шуткой, и теперь надо было готовиться к смертельной борьбе.
Да, беженцы кое-что в своей жизни перенесли, и они-то уже хорошо знали, чем все это пахнет. Они были напряжены, как струны, и старались так же настроить своих товарищей по несчастью - коренных жителей этих мест, ибо знали, что для решения их участи теперь оставались минуты. Ведь им-то хорошо было известно, как глубок источник их великого несчастья, и что своим мужественным протестом они ничего не добьются - только проявят гражданскую гордость. Беженцы не надеялись на милость. Сейчас они хотели только одного - умереть, но не на коленях.
Не на коленях! Как красиво звучали слова о людях, готовых умереть с открытыми глазами, умереть во имя высокой и святой мечты! Но за что и во имя чего шли на верную гибель эти несчастные люди? Ведь у них не было никакого оружия кроме собственной чести и самоотверженности! А разве их честь - это было такое оружие, при помощи которого можно было вступить в единоборство с таким коварным и циничным врагом, с каким предстояло им сейчас столкнуться?
Эту грустную мысль тоже высказал учитель Борзовский. Он был против робкой покорности священника, который всё еще шел, не оборачиваясь и не опуская лица, Борзовский знал, что ни мольбы, ни угрозы не помогут, но он пока что молчал о том верном выходе, который уже родился и созрел в его сознании.
Он молчал, ибо толпа уже была у магистратуры. Теперь следовало подождать всего минуту, чтобы убедиться в правоте своего предвидения. Он только успел принять это решение, как вдруг из особняка магистратуры вышел жандармский лейтенант.
Этого молодца все хорошо знали в Рахове. Он никогда не отличался особой изысканностью в обращении с простыми смертными. Его появление уже само по себе было страшным, грозным предзнаменованием.
- Ну? - спросил он многозначительно и лениво обвел толпу холодными, беспощадными глазами. - Вы с ними? - сказал он, помолчав, измеряя священника медленным и тяжелым взглядом.
- Да, сын мой… пришел просить…
- Удовлетворяю вашу просьбу, - холодно прервал лейтенант священника и быстрым привычным движением вынул из кармана правую руку, в которой держал маленький никелированный пистолет.
Выстрел прозвучал сухо и кратко. Священник пошатнулся. Вместе с ним качнулась и толпа, будто повторяя его медленное и неуверенное движение. На какое-то мгновение священник выпрямился, с трудом поднял на носках свое тяжелеющее большое тело и рухнул.
Лейтенант растерялся и сам. На бледном лице его промелькнула тень еле уловимого беспокойства. Могло показаться, что свой поступок он и сам считал поспешным, и им овладевало хотя и позднее, но искреннее раскаяние.
Но неуверенность продолжалась недолго. Он быстро овладел собой и уже собрался было продолжать так уверенно начатую роль, когда из толпы выскочил учитель Борзовский и резким ударом ногой в живот сбил с ног жандармского лейтенанта.
- В лес! - крикнул он пронзительным, будто чужим голосом. - В горы! - и, быстро пробившись сквозь толпу, побежал первым.
Будто выстрел в громыхающем пространстве, откликнулся его призыв в сердцах онемевших людей. Могло показаться, кто-то долго и упорно подготовлял их и убеждал быть на-чеку, ждать призыва. Но происходившее на глазах в течение нескольких минут было убедительнее слов, и достаточно было только услышать первый призыв Борзовского, как десятки людей пустились в сторону гор, туда, где чаща могла их спасти от гибели.
В первую минуту могло показаться, что пошел дождь, - такой ровный и мягкий шум пронесся над горными склонами. А это был топот сотен ног, сливающийся в единый гул. Но через минуту к этому ровному гулу примешались звуки сперва робких, а затем звучавших всё увереннее выстрелов. Стреляли из магистратуры, но было уже поздно. Топот всё отдалялся и отдалялся, будто поглощаемый громыхающей далью, будто пожираемый пастью открытых гор. Он растекался в бесплотной глубине пространства и теперь звучал уже как нечто непонятное и возвышенное, способное волновать и откликаться в сердце долгостонущим эхом.
Это гудели извечные и великие Карпаты, вдохновленные движением поборников духа и справедливости. Это шумели седые вершины гор, принимая в свои об’ятия тех, кто взял в руки оружие, чтобы защищать право человека и его жизнь. // Савва Голованивский. (Перевод с украинского).
________________________________________
К.Симонов: В Краснодаре ("Красная звезда", СССР)*
Н.Прокофьев: Раны Кубани ("Красная звезда", СССР)
Е.Габрилович: Кисловодская трагедия ("Красная звезда", СССР)
И.Эренбург: "Новый порядок" в Курске ("Красная звезда", СССР)
К.Симонов: На старой смоленской дороге ("Красная звезда", СССР)
Газета «Красная Звезда» №130 (5501), 4 июня 1943 года