начало 2016
Ну, я очень лихо начал этот год. Поездка в Англию в первую же неделю года - очень меня встрясла. И я продолжаю жить внутри этого стресса, потому что в нее надо ведь еще и вернуться.
Не могу сказать, чтобы мне совсем безумно хотелось. Это в Северную Испанию меня тянет обратно, как будто у меня там что-то важное осталось; на самом деле - ничего подобного, у меня там вообще нет друзей, ни одного человека. Ни по каким логическим законам мне не должно хотеться в Арагон. Там нет денег, там нет работы, там весьма кислая наука. Меня там совершенно никто не ждет. В Каталонию - уже лучше. Там хотя бы неплохая экономика. Но там и язык, которого я пока не знаю - и не знаю, как бы его выучить. Напротив, Англия должна бы быть моей мечтой. Там правильная академическая культура, великолепные библиотеки, пристойная экономическая ситуация. Но мне снится Сарагосса и светло-серый кирпич ее домов.
*
Я думал, что в Англии со мной будут плохо обходиться. Учитывая, каких слез стоило получение визы. И как там все безумно дорого. Очевидо, что это общество не для меня, мне никогда не будет там места. Тем не менее - они очень милы. Плотная работница маленькой железнодорожной станции в спасательном жилете обратилась ко мне «sweetheart” совершенно будничным тоном. Везде тебе помогают, все объясняют, подсказывают, где ты сам не догадался.
Но при этом для них, в отличие от итальянцев, очень важно искусство хороших манер. В Италии меня много лет учили тому, как надо раскрыть себя, не давать ничему себя ограничивать, прислушиваться к собственной натуре, реализовывать все, что хочешь реализовать. Лечили от комплексов.
От англичан у меня осталось ощущение - что-то вроде «детство кончилось». Они требуют очень большой ответственности. За всякое сказанное слово. Оно должно быть проконтролировано, тщательно взвешено, оценено в своей полезности и уместности. С итальянцами я приучился чувствовать себя свободно и спокойно. С англичанами у меня сложилось впечатление, что я не умею себя вести. И что этому надо бы научиться. Если я собираюсь дальше развиваться, расти над собой и становиться настоящим европейцем.
Рядом с англичанами даже немцы выглядели несколько развязными.
С американцами другая проблема - они требуют от собеседника такой уверенности в себе, какой мне не дали даже итальянцы. Они оценивают, достаточно ли в тебе напора, достаточно ли видно тебя издалека, спокойно ли ты можешь влезть на необъезженную лошадь. И я, короче, не знаю, с кем у меня меньше надежды на научное будущее - с ними или с англичанами.
В этом смысле поездка моя оказалась довольно мрачной. Хоть и полезной.
*
Чем дольше я живу, тем больше у меня ощущение, что на филфаке мы пахали шесть лет, как безумные лошади и научились какой-то очень скромной и бесполезной, хотя и очаровательной ерунде. Я ходил на лекции по зарубежной литературе как на причастие, как на последнее сражение за независимость малой родины. И что? Ничего, из немецкой литературы XVIII века я знаю одно имя. И то не уверен, что это из того века, а не из предыдущего. «Немецкое барокко» - словосочетание, не говорящее мне абсолютно ровным счетом ни о чем. Я знаю только немецкий романтизм. Весь, исключая Гете. Мы его не проходили ни в одном курсе. А что произошло с русской литературой того же века? Смутно подозреваю, что она была у нас в одном котле с древнерусской. Нет, ведь был же подлый Смирнов. Я его скотскую фигуру очень хорошо помню, хоть после его смерти куча народу, даже вполне приличного, стала вдруг говорить: «Светлый был человек». Вот чего я не помню - это где и как я в итоге сдал экзамен. И что вообще в принципе было в программе. Что-то же должно было быть!.. Помню только Кантемира «покойся, не принуждай к перу мои руки». Остального - как не было.
А давайте еще за историю поговорим. Ее у меня был один семестр. В исполнении женстчины с кафедры истории партии. Историю партии к тому моменту уже отменили, а женстчину не отменили. Послали к нам - рассказывать историю вообще. Предположив, видимо, что даже партийные съезды разворачивались на фоне хоть каких-нибудь исторических событий. Нет! Не было там исторических событий! Отняв у женстчины партию, ее оставили в чистом, гладко выровненном концептуальном поле. Там не было ни-че-го. На экзамене я пересказал ей книжку Пескова про Павла I (она была потрясена и спросила, что бы я ей посоветовал почитать по теме). И честно могу сказать - если историю XVIII века я хоть немножко знаю, то ровно и строго в пределах песковской книжки. Никто ни до, не после ее мною прочтения не рассказывал мне про исторические события в XVIII веке.
Тут можно справедливо заметить: ну, можно же наконец сейчас их освоить. Учебник почитать.
А я отвечу: ну, я вот и осваиваю. Одновременно. Испанский язык, испанскую литературу и историю с географией; французскую литературу эпохи Людовика Четырнадцатого и дискуссии о языке и стиле; итальянскую литературу ваапсче, заодно с барочным итальянским; и до кучи - русскую литературу и историю XVIII века, вместе со всей-всей-всей научной литературой по вопросу. К счастью, в этой области много умных людей поработало и сейчас работает. Так что я очень рад и не жалуюсь.
И ничего не говорю, когда мне справедливо замечают, что я мог бы и побольше учиться.
*
Правда, прямо скажем, одно великое чудо произошло во всей этой крупномасштабной и отчаянной операции по зверскому убийству самооценки.
Моя статья про адъективные сочетания понравилась моему научному пра-руководителю.
*
*
У них там есть такое правило: заботиться о молодежи. С молодежью заинтересованно общаются, ее принимают за своим столом, ей задают вопросы. В этом смысле эта группа людей вообще совершенно уникальна. В качестве координатора там тоже относительно молодой и очень прекрасный исследователь-историк.
Но все-таки, когда я только приехал в первый день, я оказался между двумя группами. В одной меня когда-то очень давно ненавидели - и сейчас смотрели в мою сторону без радости. Я никого не хочу расстраивать своим присутствием. В другой группе все друг друга знали уже много лет и говорили об общих знакомых, которые мне совершенно не знакомы. Я решил дать всем спокойно позаниматься своим общением, отложив знакомство на потом, когда развитие событий представит нам естественный повод для контакта. Зачем сейчас людей друг от друга отрывать? Потом в зале появился молодой немецкий исследователь, который, как и я, почти никого не знал. Я напоил его чаем и накормил пирожным, потому что к его приходу как раз разобрался, как работает чайно-кофейная адская машина. Мы очень мило провели время, хоть мне и было стыдно, как смерти, за свой английский - далеко не такой же прекрасный, как у него.
Тем не менее, вечером мне сильно дали по голове за асоциальность.
Пришлось собраться с духом - и начать приставать к ни в чем не виноватым людям.
С молодой российской исследовательницей я нашел общий язык очень хорошо. У нас даже два раза специально спросили, были ли мы знакомы раньше.
В последний день она перестала со мной разговаривать, а когда на горизонте появлялась Василиса Ивановна - даже и отходила в сторону. Люди слабы и не хотят портить себе репутацию. Они хотят быть там, где обещается что-то интересное и полезное. На конференции с большой концентрацией российских участников я неизбежно оказываюсь или королем игры, или изгоем. В Бари от меня отсаживались за ужином, чтобы попасть за стол к кому-нибудь из организаторов конференции. В Тарту единственный раз, когда я там был, среди молодых участников были в определенных количествах люди, которые специально не пошли на мой доклад, и люди, которые специально пришли на мой доклад. На российских конференциях от меня часто отшатываются, как от зачумленного. Я никого за это не осуждаю, это и моя вина тоже, что я асоциален и непригож и затрудняю людям созидание карьеры - это ведь и без того нелегкое дело.
Некоторые из российских участников, наоборот, с удовольствием со мной общались. Я не держал их возле себя слишком крепко. Скорее всего, они просто пока не очень хорошо поняли, что я опасен для их репутации.
Но поскольку при всем при этом с кем-то мне все-таки надо было общаться, чтобы опять не получить по голове, то я сконцентрировался на старших участниках конференции, которым совершенно фиолетово, кто там что про них может подумать.
И тогда оказалось неожиданное. Оказалось, что мытье кастрюль в компании сирийцев и палестинцев может иметь свои положительные эффекты. Оказалось, что я таки говорю по-английски. Еще оказалось, что, пусть я и так себе специалист по эпохе, но у меня перспективная и главное - интересная тема.
Конечно, не следует этому слишком радоваться, нужно продолжать тихо работать и набирать материал, это понятно. Но грандов не надо бояться. Наоборот, надо спокойно и легко стучаться к ним в дверь. С прямой спиной.
И графиками в руках.
Посмотрев на мои графики, один из грандов даже сказал:
- Ничего себе, какой Вы старательный и организованный!
*
*
Наш Хогвартс вновь открыл двери, и в нем шумит и бушует молодое поколение. А я опять ем вокзальные бутерброды и пытаюсь высчитать дни до встречи с воспитательницей Алессандрой.
*
В долгом телефонном разговоре имени Склифосовского Джузеппина, которая мечтает быть страшной интриганткой, но иногда сбалтывает совершенно неподходящие для этой цели вещи, - так вот, она таки наконец сообщила мне, с кем же из воспитателей у нее хорошие отношения, а с кем плохие. Потому что она предупреждала, что с двумя коллегами у нее все очень хорошо и мирно, с одной так себе, а с одной - полный ноль. Я все пытался понять, с кем у нее нет никаких отношений: с холодной и невежливой Митой или с тишайшей и безразличной Антонеллой, про которую все знают, что она здесь только на несколько месяцев.
Ну, естественно, все оказалось куда хуже, чем можно было предположить. Она не просто язвительна в отношении Алессандры. Она ее люто ненавидит.
Еще бог с ним, что она считает, что ту взяли в Хогвартс из-за связей, хотя должны были взять Ромину (ограниченную и мнительную, на мой вкус). Но она уверена, что Алессандра цинично делает вид, что девочки для нее очень важны, - только для того, чтобы обрести народную поддержку и не потерять работу в Хогвартсе.
Это полная паранойя: одинокая Алессандра ровно так же, как неодинокая Джузи, видит в девочках смысл своей неустроенной жизни. Обе они в этом одинаково неправы. Но одна из них на этом и останавливается, а другая создает себе невидимых и несуществующих врагов повсюду - как и полагается Рыбам.
И потом, я хочу сказать, Алессандра самый непрактичный на свете человек. Какие у нее могут быть связи - да еще для работы воспитателем?
*
*
Я на месяц уезжаю из Италии. И из Хогвартса, соответственно. Это тем более хорошо, что мне категорически не хочется этого делать. Я должен вытянуть себя за волосы, доволочь до вокзала, а оттуда - до Рима и до аэропорта.
Мне очень не хочется, но я задним умом понимаю, что мне пойдет на пользу оторваться надолго от Хогвартса и от всех его обитателей. Хорошо, что это происходит более-менее насильно. Сам бы я не смог из этого всего выбраться.
*
*
С директором мы долго говорили о том, как бы сблизить ласточек с орлицами. Одно из предложений, которые внес он со своей стороны, - поменять некоторые дежурства мои с Робертой с держурными часами остальных воспитателей. Так, чтобы и мы лучше узнали других воспитателей (потому что в отличие от нас, дежурящих по одиночке, они дежурят парами), и орлицы с нами познакомились и увидели, что мы не кусаемся.
Я горячо поддержал этот план.
В смутной надежде подежурить как-нибудь в рабочий день на пару с Алессандрой я бы и план Молотова-Риббентропа поддержал.
Это значит, что я себе бесплатно взваливаю на плечи какой-то рабочий день, зная заранее, что то, ради чего я все делаю, мне может и не достаться. Меня могут поставить куда-нибудь так, что ее именно там никогда не будет. А я уже отъем значительную часть времени от своей докторантской жизни и разворачивать все назад будет слишком поздно.
*
В воскресенье прямо перед отъездом она должна была прийти. Я держал в кармане свой подарок для нее.
Для начала пришла мне на голову Джузеппина. Ее не должно было быть в этот день в Хогвартсе. И я так и не понял, зачем она вообще пришла. Дежурство было не нее. Ничего осмысленного со времени своего прихода до времени ухода - она не сделала.
У меня осталось смутное предположение, что она пришла только и исключительно потому, что боялась, что я расскажу Алессандре все то, что она мне о ней наговорила вечером накануне.
Вместо Алессандры неожиданно появилась Антонелла.
И каким-то мистическим образом обычно холодная, закрытая и недружелюбная Антонелла вдруг повела себя очень хорошо, открыто и мило. Хотя это, конечно, и не так, но символически для меня это было - как если бы она извинялась за то, что я должен был видеть того, кого мечтаю днями и ночами снова увидеть, - а увидел ее. Но на самом деле причина другая: в пятницу она разговаривала с Робертой - а та рассказывала ей обо мне. Поскольку Роберта очень, даже слишком хорошо ко мне относится, то рассказы явно были очень положительные.
- Джузи, ты останешься на ужин? - спросил я, хотя никто зримый меня за язык не тянул.
- Нет. Я хочу уйти.
- Но у тебя какие-то дела? Есть планы на ужин?
- Особенных нету.
- Тогда пошли ужинать со мной?
Какой безумный внутренний голос меня заставил это произнести - непонятно.
Кажется, тот, который говорит: да, ты бы предпочел никогда в своей жизни не встречать никакую Джузеппину и тебя жестко тошнит от того, что она говорит о хороших людях... но она единственный и самый полный источник информации о человеке, который для тебя так загадочен и так важен.
Я, конечно, дошел до состояния, когда одно упоминание имени этого человека погружает меня в теплый и приятный мрак. Можно даже без имени. Достаточно того, что Джузи говорит «некоторые мои злокозненные коллеги» - и я теперь твердо знаю, о ком идет речь. И хочу, чтобы она говорила дальше. Хотя говорит она исключительно гадости, притом полностью выдуманные, которые означают, что моя любимая Алессандра - в опасности.
*
Ко мне Джузи относится пока еще очень хорошо. Хотя я знаю, что рано или поздно окажусь в числе врагов. И про меня тоже будут сочинять несуществующие истории.
Но сегодня она пошла со мной в блинную лавочку, а оттуда - на вокзал. И мы сидели на вокзале, температура была около нуля (что очень низко для Ареццо, а для неаполитанки Джузи вообще - северный полюс), ели блины и ждали моего поезда. Ей очень нравилось со мной сидеть, это было заметно, притом, что беседу надо было все время вытягивать мне.
В Хогвартсе есть некоторое количество человек, на которых я произвожу очень глубокое впечатление. Как если бы я привносил в их жизнь чего-то, о чем они только читали в книжках и смотрели в фильмах. Чего-то, на что у них когда-то не хватило смелости, а теперь уже нет надежды. В данный момент Джузи тоже относится к этой категории. Правда, как и многие представители знака Рыб, более всего она ценит во мне бреющее остроумие.
Она смотрит на меня задумчиво и с некоторой ностальгией в глазах. И, если на глазах у девочек и персонала она очень нервная - настолько, что ее уже пародируют даже вахтеры, - то со мной она была тиха, доверительна и печальна.
Мне очень жаль, что она строит себе призрачные стены и выдумывает себе врагов на ровном месте. Жаль, что я никак не могу вырвать ее из ее параноидального мира. С ней, вообще-то, иногда бывает даже очень весело. Но по большей части - очень страшно.
*
Ей очень хотелось поговорить со мной о Спинелле. Я очень редко вижу Спинеллу. Изредка говорю по телефону, но ей не очень нравится со мной разговаривать. Какое-то время Элиза очень много и с любовью говорила о Спинелле и называла ее «мама Спинелла». Я очень сильно по-родительски ревновал. С Элизой у меня тоже непонятно - то ли я к ней очень привязан, то ли очень от нее устал. Но ревности это не мешало. Ревность я очень успешно скрыл и всегда с поддельным, но похожим на настоящий, интересом поддерживал разговоры о Спинелле, как если бы сам очень ее любил. На самом деле я не знаю, ровно как и с Элизой.
Мне бы очень хотелось внутренне, чтобы Элиза наконец поняла, что Спинелла необязательная, ветренная и не очень глубокая, а вот я, напротив, надежный, серьезный и цельная личность. И что именно я о ней по-настоящему забочусь, даже когда очень злюсь на нее.
Сегодня вот вместо того, чтобы выбирать себе на распродаже джинсы, бегал по аптекам, потому что Элизе нужны были таблетки для пищеварения, но без лактозы, а сегодня вообще воскресенье, и на весь город полторы аптеки открыто. И взял с нее денег меньше, чем надо. Пусть она себе на эти четыре евро печенья без глютена купит лучше. А потом занимались с ней английским. Хотя у меня болело горло. Но она так старательно переводила и так хорошо понимала объяснения, с таким детски-сосредоточенным выражением лица впивалась в текст... Я завернул ее в свой малиновый флисовый плед. Она переводила вслух, я заглядывал в текст и иногда поправлял, пришивая в это время ярлычки с номером к джулииным новым свитерам. Мне нравилось так вот с ней сидеть, хотя горлу и было очень тяжело. Я уже знаю, что она этому всему не придает большого значения и предаст меня в очередной раз, когда ей это будет в очередной раз выгодно. Инстинктивно мне бы очень хотелось ее удочерить. Рационально я понимаю, что надо от нее держаться подальше и только приходить на помощь в особо экстренных случаях.
*
От Спинеллы я очень аккуратно перешел к знакам Зодиака. Рассказал, какого знака Спинелла, рассказал, что мы с директором одного знака...
У меня есть подозрение, что Джузи к директору неравнодушна. Сегодня она мне сказала: да, он Овен, но он нетипичный Овен, потому что он прямо как мы, Рыбы. Мне не жалко продать ей директора, пусть забирает в свой знак Зодиака.
Но в обмен я хочу крайне интересующую меня информацию.
- А ты знаешь, что не только Паола и Мита вписали свои дни рождения в список, но и мы с Робертой! Ты знала, что Паола и Мита одного знака? Это прямо заговор! Но и мы с директором тоже в заговоре! Ха-ха-ха!
Ничего смешного я сам в этом не видел, но Джузи была уверена, что я весь этот бред несу совершенно искренне.
- Так что не хватает только Антонеллы и Алессандры! А ты не знаешь, Джузи, каких они знаков?
*
Ответ меня потряс не только потому, что меня глубоко потрясает всякая самая невинная новость, в которой фигурирует Алессандра. А потому, что она тоже Рыбы.
- Но, - уточнила Джузи, - мы настолько друг на друга непохожи, насколько вообще у двух людей не может быть друг с другом ничего общего.
*
*
- Знаешь, мы иногда называем Алессандру «тетя Алессандра», - сообщает мне Элиза, оторвавшись от английского, - потому что она прямо как член семьи. С ней очень хорошо. И так абсурдно, что именно у нее нет детей. Она была бы такой прекрасной мамой! Это было бы для нее так естественно.
- Так, ну-ка обратно к тексту! - командую я.
Я предпочитаю разворачивать синтаксические конструкции английских фраз в плохо написанном элизиной учительницей тексте про Гулливера, чем слушать рассуждения о том, какой бы Алессандра была мамой.