У каждого - своя война, своя победа!
- Почему вы не выполнили мой приказ о взрыве плотины на реке Вуппер? - спросил фюрер Третьего Рейха у своего министра по делам вооружений.
- Я отменил ваш приказ, потому что такой взрыв создал бы угрозу жизни населению Вупперталя! - ответил Альберт Шпеер Адольфу Шикльгруберу.
Понятно, что если бы так ответил генерал Карбышев, которому Сталин приказал взорвать Днепрогэс, или маршал Жуков, которому Джугашвили поручил затопление Подмосковья, их бы не стали довозить даже до подвалов Лубянки. Расстреляли бы тут же, у Кремлёвской стены, как первый красный комендант Мальков расстреливал юнкеров, защищавших Кремль..
А вот в Третьем Рейхе (и в Вермахте, и в гражданских учреждениях), как это ни удивительно, существовал институт МЕМОРАНДУМА. Если кто-то считал приказ не соответствующим морально-этическим нормам или каким-то женевским, гаагским конвенциям, он мог отказаться от выполнения приказа и отправить издавшему приказ меморандум по этому поводу. Хайнц Гудериан в своих мемуарах подробно пишет о том, как он отправлял меморандум по поводу «приказа о комиссарах» («приказ о евреях» во Вторую танковую армию Гудериана из Генштаба уже не посылали). Самое суровое наказание, которое мог получить Гудериан, - бессрочный отпуск с сохранением содержания. ВЫйдя из отпуска, стал инспектором по бронетехнике. Потом - начальником Генштаба. Когда не выполнил очередной приказ рейхсканцлера, снова был отправлен в бессрочный отпуск (этот эпизод есть в последдней серии озеровского "Освобождения"
Так что и по поводу плотины на реке Вуппер (в конеце апреля 45-го) Гитлер не стал расстреливать Шпеера. Лишь ответил:
- Пожалуй, вы правы!
Потом отменил все приказы по взрывам на Рейне, выгнал из бункера всех генералов Вермахта и Люфтваффе, адмиралов Кригсмарине и три часа кряду под канонаду так и не расстрелянного маршала Жукова обсуждал со Шпеером план реконструкции города Линца.
(цитирую почти дословно по мемуарам Шпеера, которые на Москве-столице продаются чуть ли ни в каждом книжном магазине)
Линц, мост через Дунай на трасъевропейской трассе Е-55 Копенгаген-Берлин - Прага Зальцбург - Венеция - Патры
ФОТО: Википедия
Появившийся после войны на восточной окраине Линца висячий мост через Дунай на автобане вдоль трассы Е-55 Копенгаген-Венеция-Патры был построен по эскизному проекту начинающего художника, архитектора Адольфа Шикльгрубера. О том, как мост Гитлера идеально вписался в архитектурную ткань города на Дунае, однажды, кстати, говорили даже на Первом канале, в тетралогии Антона Васильева «Сталин-Рузвельт-Гитлер-Черчиль».
Адик, Йоська и другие
Недоучившийся рябой сухорукий семинарист не был такой творческой личностью, как Адик. Йоська рисовать совсем не умел, не говоря уж о каких-то архитектурных изысках. За всю жизнь толком не написал ничего толкового (извините уж за тавтологию). Лишь стравливал друг с другом бывших соратников да расстреливал одного за другим.
А вот Лаврентий Палыч, которого соратники сухорукого принесли в жертву как виновника всех злодеяний рябого семинариста, не только руководил масштабными атомными проектами (что само по себе ни о чем не горит), но и рисовать умел. Вот, например, два полукруглых дома на Калужской заставе (№№30 и 35). Они построены по эскизному проекту Лаврушеньки (как и мост в Линце через Дунай - по проекту Адика).
Проект Лаврентия не менее роскошен, чем проект Адика. В нем воплощена своего рода сверхидея: город-сад (но сад, правда, так и не разбитый после расстрела начинающего архитектора)! В самом деле, если внимательно взглянуть на дома в полукружье Калужской заставы, бросается в глаза, что они - совершенно разные. Симметрия - только кажущаяся. Дом справа - с двумя огромными арками, которых нет у дома слева. Этим арками должен был начинаться широкий зеленый бульвар Калужского вала (нынешней улицы Орджоникидзе), который реализован лишь по Серпуховскому валу, а должен был пройти по всему кольцу Камер-коллежского, вкруг Москвы!.
Один из двух полуклуглых домов на Калужской заставе.
ФОТО: Сергей Ильницкий
Зэки, которые строили оба дома, жили во дворе на четной стороне, у Нескучного сада, в бараках, переделанных потом в гаражи. Так и писала Наталья Решетовская письма своему мужу: Москва, Большая Калужская, 30, спецстройка №121.
Ее муж, Александр Солженицын, работал на стройке, выкладывал паркет.
Берия заселил дом кагебешниками (строил для своих).
Солженицын сделал то же самое.
Половина персонажей его романа «В круге первом» (генералы, полковники МГБ) живут в этом доме. А главный герой романа, alter ego автора, Глеб Нержин, сидя в Марфинской шарашке (ВНИИ аппаратуры связи), мечтает походить по паркету, который недавно выкладывал: посмотреть: скрипит или не скрипит.
Яша из Мансуровского
Яша, один из новосёлов полукруглого дома на Калужской заставе, всю жизнь прожил в мрачном сыром подвале Мансуровского переулка. Из окна видел лишь ножки да туфельки проходивших мимо москвичек, а в подвале - лишь прожорливых крыс.
Когда Йоська в 1941 году собрался бежать из Москвы, первым делом вывез опору режима - гебешников. Яша был тому несказанно рад. Он как раз и был сотрудником НКВД. Его вывезли в дальний уральский город. Вместо взбухшего асфальта под потолком и крыс за печкой он теперь из окон видел райский сад городской усадьбы моего деда, которого «уплотнили», когда в конце 1941 года стали приезжать эвакуированные из Москвы.
А вот эвакуировавшиеся «самотёком» с Украины сами строили себе землянки на крутом берегу воспетой Шевчуком реки Белой, многие десятилетиями потом в них жили. На склоне оврага - землянки с теми же крысами, как у Яши в Москве, а на другой стороне улочки-тропинки - туалет-скворечник, стоит на сваях над ручьём, стекающим в реку.
А вот Яша, в отличие от беженцев с Украины, любовался райским садом и палисадником городской усадьбы, в которую попал волею случая.
- Вот свезло, так свезло! - говорил Шариков почти по такому же поводу.
Обхождение в усадьбе было отменным. Мой дед незадолго до этого вышел с местной Лубянки (был такой короткий период, когда Лаврентий выпускал тех, кого взяли при Ежове, но не успели осудить) и понимал, что лучше не ссориться с кровавой гебней, хотя и слов таких не знал (дефиниция Новодворской повилась гораздо позже)..
Усадьба Яше казалось на редкость просторной. И неудивительно! Пока Яша отсиживался в тылу, два старших сына моего деда отправились на фронт. И следующий собирался. К концу войны в доме осталась лишь дочь и самый младший сын. Самый старший вернулся лишь через год, как война закончилась. После Заксенхаузена и штурма Берлина год провел в окопах на берегу Эльбы. Йоська раздумывал, не начать ли еще одну войну, но ограничился захватом Тюрингии и Нижней Саксонии, "в обмен подарив американцам игрушку четырехзонного Берлина, свою же Ахиллесову пяту в будущем", как писал об .этом в "Архипеалге" тот же Солженицын.
Но Яша в тылу не только любовался городской усадьбой, в которую попал, выехав с подвалов Пречистенки. Он же поучал должностной оклад, надбавку за звание, спецпаёк и прочее, и прочее, и прочее. Надо же было всё это отрабатывать! Надо было каждый день показывать, что ест он свой хлеб не зря!
Марфинскую шарашку, ВНИИ аппаратуры связи (она тогда еще не была Марфинской шарашкой), эвакуировали в тот же город. Там было много людей в форме. Не только представители наркомата обороны, принимавшие военную продукцию. Были и люди типа Яши с Лубянки. Каждый божий день искали «шапиёнов». Выдумывали «вредителей», рывших тоннель от Бомбея до Лондона, подсыпавших песок в подшипники, заливавших воду вместо масла, неправильно переводивших дюймы в миллиметры (был такой эпизод в фильме «Встречный»).
Первые здания Марфинской шарашки (Свято-Марфинская обитель). Фото автора
У Яши в эвакуации родился сын. Валера до сих пор рассказывает, каким благородным делом занимался его отец. Сколько шпионов, вредителей он переловил за годы войны!
После войны
Война близилась к концу. ВНИИ аппаратуры связи (сейчас - концерн "Автоматика", кажется, именно тот, что отличился в "Восточном") возвращается в Свято-Марфинскую обитель. На Аксаковской улице, аккурат напротив дома Земфиры Рамазановой и того дома, где потом жил Юра Шевчук, музыкант, остался лишь опытный завод. До сих пор так и называется: УЗАС (Уральский завод аппаратуры связи).
В Марфине Лаврентий создаёт Марфинскую шарашку (спецтюрьма №1 МГБ СССР). Туда, в лабораторию акустики, завершив укладку паркета в овальных домах на Большой Калужской, попадает и Глеб Нержин (или его прототип, выпускник физмата Ростовского университета, что, впрочем, одно и то же).
Марфинская шарашка. Лаборатория акуститки, в которой трудился Глеб Нержин (Александр Солженицын)
Новое здание Марфинской шарашки и прохожняая на Ботанической. Фото автора
(другие фотографии - здесь)
Яша в конце войны тоже возвращается в Москву. Но уже не в сырой подвал Мансуровского переулка, а в выстроенный руками Солженицына и других зэков дом на Калужской заставе!
Тоже - коммуналка, как в Мансуровском (отдельные квартиры только генералы МГБ получали), но куда более просторная. Лифт - с зеркалами и с откидными диванчиками, обитыми бархатом, подъезд - в мраморе (Солженицын подробно всё это описывал).
Яша, однако, скучал по городской усадьбе, в которую случайно попал в 1941м, но отдельную квартиру в лесу, у станции метро «Беляево», получил лишь в конце жизни, когда, переловив всех «вредителей» и диссидентов, дослужился до звания полковника КГБ.
Дедовскую усадьбу в центре города, которую большевики не успели разорить в 1917м, они разорили в шысятых. Дом снесли, палисадник и фруктовый сад вырубили под корень, а деда переселили в хрущёвскую пятиэтажку на крутом склоне той же реки Белой. В цокольном этаже над крутым склоном находился овощной магазин, там же - почта и булочная. И к магазинам, и на почту каждое утро подъезжали одинаковые синие фургоны, только с разными надписями (как в последней главе романа «В круге первом»): «хлеб», «фрукты-овощи», «почта». Дед помнил и короткое время, проведенное в губернской «лубянке», куда его привезли в таком же фургоне, и проживших у него всю войну непрошеных гостей со столичной Лубянки (специально приставленных, считал дед). Когда дед стал уже совсем стареньким, он выходил на балкон, смотрел на синие фургоны внизу и говорил:
- Наверное, опять за мной приехали!
В детстве (в железнодорожных путешествиях по России с пересадками в Москве) меня часто привозили в полукруглый дом у Нескучного сада, к бывшим уральским квартирантам. Дом казался мне каким-то волшебным, сказочным. Идешь к подъезду мимо Нескучного сада, поднимаешься наверх, а окна выходят на какой-то невиданный доселе овраг с громыхающей железной дорогой (Третьего кольца еще не было). Откуда взялся этот овраг, было непонятно. Ведь он совершенно не виден с Большой Калужской (которая потом стала Ленинским проспектом).
Было такое ощущение, что попадаешь в иную пространственно-временную реальность. Причем, дважды. Сначала - в вестибюль роскошного дворца XIX века. Потом вроде бы возвращаешься в своё время. А взглянешь в окно, на паровозы, дымящие в глубокой выемке перед Андреевским мостом (в Москве уже ходили электровозы, но Окружную дорогу электрифицируют лишь сейчас), так кажется, опять попал в прошлое.
Да, самое главное!
Паркет, который выкладывал Солженицын, не скрипел!
А ведь Глеб Нержин так переживал по этому поводу!
И сам автор писал в письмах Решетовской, как он хотел бы пройти по своему паркету.
Post Scriptum
Когда материал уже бл опубликован в соцсетях, я получил удивительный комментарий от московского поэта Рустема Девишева:
Моему старшему брату и другим ФИАНовцам в 60-х годах директор института академик Алиханьян (или это был, может быть, его старший брат, тоже физик и академик Алиханов, президидент Армянской академии наук) рассказывал, что однажды ему в дверь позвонил незнакомец и спросил, хорошо ли лежит паркет в этой квартире. Незнакомец сказал, что именно он его и укладывал.
Академик пригласил его выпить чаю и попросил представиться..
- Писатель Содженицын! - представился тот.
Таким образом получается, что Солженицыну все-таки удалось осуществить свою мечту - походить по собственноручно выложенному паркету.
Ну, а в доме на Калужской заставе, похоже, жили не только энкавелэшники.
(оригинал)