Свет и звук
А ещё я воспринимаю Москву как звук: она по-разному звучит в разных своих частях, на разных уровнях высоты. Бывают в ней места со звуками «звонкими» и «глухими», «прозрачными» и «непрозрачными», «округлыми» и «плоскими». (Так, она звучит несомненно округло, прозрачно и звонко - маленькими золотистыми звуками - в районе «Белорусской», вдоль Лесной улицы, Брестских улиц [и широким, объёмным голубым - в районе самого вокзала]; плоско, широко и, хотя светло, но непрозрачно - в районе, скажем, Текстильщиков; глуховатым зелёным-и-золотым рассыпается - как сухими брызгами - у Павелецкого вокзала.)
В некоторые районы Москвы ездишь иной раз просто для того, чтобы послушать, как они звучат, и дать им себя определённым образом настроить (звучание-то «антропопластическое», оно всегда настраивает - модифицирует наши состояния).
(И любятся разные пространства - не только, конечно, московские, просто я на примере московских это подробнее всего знаю - не за [воспринимаемую глазом] «красоту» как таковую, а вот за этот звук, за свою внутреннюю пластику. Именно звук и внутренняя пластика определяют качество дыхания человека в них.)
Вообще, некоторое неразнообразие пространственного опыта оборачивается, чувствую я, «гиперинтенсификацией» вынужденно и постоянно обитаемого пространства, прорываясь разнообразием, даже избыточным, в его восприятии. Москва, заменяя мне (в общем-то - отчасти по собственной моей вине) мир, действительно разбухает до размеров целого мира и чрезвычайно, редкостно внутри себя дифференцируется. По-разному звучат, светятся и разогреваются / остывают до разных температур даже уголки одного двора. Это странное богатство от бедности, избыток от скудости, свечение от гниения.
В некоторые районы Москвы ездишь иной раз просто для того, чтобы послушать, как они звучат, и дать им себя определённым образом настроить (звучание-то «антропопластическое», оно всегда настраивает - модифицирует наши состояния).
(И любятся разные пространства - не только, конечно, московские, просто я на примере московских это подробнее всего знаю - не за [воспринимаемую глазом] «красоту» как таковую, а вот за этот звук, за свою внутреннюю пластику. Именно звук и внутренняя пластика определяют качество дыхания человека в них.)
Вообще, некоторое неразнообразие пространственного опыта оборачивается, чувствую я, «гиперинтенсификацией» вынужденно и постоянно обитаемого пространства, прорываясь разнообразием, даже избыточным, в его восприятии. Москва, заменяя мне (в общем-то - отчасти по собственной моей вине) мир, действительно разбухает до размеров целого мира и чрезвычайно, редкостно внутри себя дифференцируется. По-разному звучат, светятся и разогреваются / остывают до разных температур даже уголки одного двора. Это странное богатство от бедности, избыток от скудости, свечение от гниения.