Пока мы тут сидим,
вышла такая вот книжечка, которую непременно надо иметь в виду по выходе из заточения:
Бенджамин Мозер. Сьюзен Зонтаг. Женщина, которая изменила культуру XX века. Биография / Перевод с английского Алексея Андреева. - М.: Бомбора, 2020;
а ещё и вот такая:
Георг Тракль. Грезящий Гелиан. Избранные стихи в переводах Николая Болдырева-Северского. М.: Водолей, 2020
Сайт "Горький" (https://gorky.media/reviews/grezyashhij-predatel/) пишет о ней следующее:
"Год назад издательство «Водолей» выпустило в переводе Николая Болдырева-Северского прекрасный томик стихов Пауля Целана, где в предисловии упоминалось, в частности, что полной противоположностью произведениям главного немецкого поэта «после Холокоста» являются тексты группы «Наутилус Помпилиус».
Год спустя то же издательство и тот же переводчик предлагают свое прочтение избранных работ Георга Тракля, австрийского экспрессиониста (из которого пресловутый Целан в значительной степени вырос) - того самого, что Ален Бадью в статье «Век поэтов» причислил к шести поэтам, взявшим на себя в XX столетии функцию философов (остальные пятеро - Малларме, Рембо, Пессоа, Мандельштам и, опять же, Целан).
В предисловии на этот раз столь колоритных сопоставлений нет, хотя и встречаются впечатляющие пассажи - например, «настоящий поэт размывает-растапливает свою хладно-рассудочную социальную личину в иррациональной плазме мифа, где наша сущность соединяется наконец в гармониях и дисгармониях гигантской архитектоники с чем-то или кем-то, превышающим все назывные смыслы, внятные нам в нашем бытовом плоскостном, одномерном сомнамбулизме».
Помимо них в предисловии содержится важное программное утверждение, что «русские переводчики Тракля отчего-то все тянут поэта в „духовные сумерки”, то бишь в „сумерки духа” (...) Поэт Тракль редкостно целомудрен и целокупен, и никакая биография, излучаемая „со стороны мрака”, здесь ничего на самом деле не объясняет и не объяснит, разве что произнесет несколько тривиальных сентенций». Иными словами, переводчик вменяет другим версификаторам грех усложнения «отчаянно простодушного речевого потока».
Но так ли это? Удается ли самим переводам Болдырева-Северского воспроизвести монашески-скупую и загадочно мерцающую элементарность траклевского мира, если в своих решениях они зачастую оказываются более консервативны, более прямолинейны и в конечном счете более неуклюжи (а значит, и теряют траклевскую энигматичность)?
За точку сопоставления можно взять опыт другого переводчика - Владимира Летучего, чей монопервод собрания сочинений австрийского фармаколога вышел в 2000-м в издательстве «Фазис». Летучий: «О, истлевший человек; остов/из холодных металлов,/ночь и ужас подводных лесов,/испепелённая ярость зверя;/безветрие души - тень». Болдырев-Северский: «О проект человека прогнивший:/ формовка холодных металлов./ Ночь-ужас лесов затонувших,/ пылающей чащи звериной;/ ни дуновения в душах».
Если ставкой в борьбе за адекватность перевода была передача парадоксальной траклевской простоты, пограничной с непроницаемостью тайны, то победа Болдырева-Северского, скажем так, не всегда очевидна. Хотя и отрицать наличие отменных переводческих удач в этом, безусловно, важном сборнике, было бы по меньшей мере самонадеянно.
«Снова уходит за Холм наше желтое солнце
Прекрасны лес, зверь туманный,
человек - охотник или быть может пастух
В зеленом пруду розовато мерцает рыба
Под небом округлым
рыбак в голубеющей лодке неслышно скользит.
Неспешно здесь зреют и лозы, и жито.
Но клонится день в тишине,
и являются добро и зло.
Когда же ночь наступает,
осторожно Странник свои поднимает тяжелые веки;
солнце из черной бездны хлещет в упор»."
и вот такая ещё:
Владимир Алейников. Чистое время. М.: Издательство «БСГ», 2020
О ней там же (https://gorky.media/reviews/grezyashhij-predatel/):
"Поэт, прозаик и мемуарист Владимир Алейников известен как тот, кто вместе Леонидом Губановым основал в 1965 году московское литературное содружество молодых поэтов-нонконформистов «СМОГ»; из его участников больше всех известен, пожалуй, Саша Соколов. Аббревиатура расшифровывалась творчески и ситуативно - в диапазоне от «Самое Молодое Общество Гениев» до «Смелость, Мысль, Образ, Глубина».
«СМОГ» и его участники - одни из главных героев книги «Чистое время», где в причудливых пропорциях перемешаны мемуары, эссеистика и свободная авторская рефлексия. Алейников, мастерски эманируя кухонно-подпольную атмосферу 1960-х, воспроизводит бесконечные встречи и застолья с Генрихом Сапгиром, Натальей Солженицыной, Анатолием Зверевым, Михаилом Шемякиным, Андреем Битовым, тем же Губановым и сонмом прочих писателей и художников своего времени.
От тематически близкого романа-поэмы «Смог», вышедшей в издательстве ОГИ 12 лет назад, «Чистое время» отличает отказ от художественного преломления богемной жизни в пользу более-менее документального повествования, по-алейниковски многословного, самоироничного, щедрого на инверсии и эмоции, если не сказать на слезливости. Хотя, конечно, и без поэтических отступлений дело не обходится тоже. Кажется, про такие книги говорят «колоритное свидетельство эпохи».
«Закат - ну что тут сказать и зачем говорить? - был прекрасен.
Япония? Греция? Или Испания? Нет, Коктебель.
Видение. Сон иль явь? Приволье. Пространство. Свобода.
Но странный какой-то звук услышал я вдруг я вдруг близи.
И даже не звук, но - явный, неустанный, тревожный гул.
Гудение, переходящее, постепенно, чуть ли не в рев.
Присмотрелся - и ужаснулся: невероятная, темная, страшная, преогромная, ноющая, зудящая, звенящая и гудящая туча - ох, тучища цела! - многотучие комаров, за которым шло многотучие комаров остальных, идущих на сближение с этим полчищем, оснащенным острыми жалами, человеческой жаждущим крови, надвигалось, к цели стремясь, им известной, чуя добычу, торжество предвкушая победы несомненной над человеком и роскошный пир на природе, на вершине горы, на закате, распрекрасном, нет в том сомнений, не во сне, наяву, на приволье, на свободе, в пространстве и времени, драгоценном, летнем, чудесном, где звучать бы лирическим песням, в Коктебеле моем, - на меня.
И это - их тьмы и тьмы! - комариное жуткое скопище, хищное и прожорливое донельзя - настигло меня.
И десятки, а может, и сотни, или тысячи жал комариных - впились в мое тело, с разгону, с налёту, с наскоку, - все разом.
Что было делать мне?
Только спасаться. Бегством.
Боже, как же я побежал!»"
Бенджамин Мозер. Сьюзен Зонтаг. Женщина, которая изменила культуру XX века. Биография / Перевод с английского Алексея Андреева. - М.: Бомбора, 2020;
а ещё и вот такая:
Георг Тракль. Грезящий Гелиан. Избранные стихи в переводах Николая Болдырева-Северского. М.: Водолей, 2020
Сайт "Горький" (https://gorky.media/reviews/grezyashhij-predatel/) пишет о ней следующее:
"Год назад издательство «Водолей» выпустило в переводе Николая Болдырева-Северского прекрасный томик стихов Пауля Целана, где в предисловии упоминалось, в частности, что полной противоположностью произведениям главного немецкого поэта «после Холокоста» являются тексты группы «Наутилус Помпилиус».
Год спустя то же издательство и тот же переводчик предлагают свое прочтение избранных работ Георга Тракля, австрийского экспрессиониста (из которого пресловутый Целан в значительной степени вырос) - того самого, что Ален Бадью в статье «Век поэтов» причислил к шести поэтам, взявшим на себя в XX столетии функцию философов (остальные пятеро - Малларме, Рембо, Пессоа, Мандельштам и, опять же, Целан).
В предисловии на этот раз столь колоритных сопоставлений нет, хотя и встречаются впечатляющие пассажи - например, «настоящий поэт размывает-растапливает свою хладно-рассудочную социальную личину в иррациональной плазме мифа, где наша сущность соединяется наконец в гармониях и дисгармониях гигантской архитектоники с чем-то или кем-то, превышающим все назывные смыслы, внятные нам в нашем бытовом плоскостном, одномерном сомнамбулизме».
Помимо них в предисловии содержится важное программное утверждение, что «русские переводчики Тракля отчего-то все тянут поэта в „духовные сумерки”, то бишь в „сумерки духа” (...) Поэт Тракль редкостно целомудрен и целокупен, и никакая биография, излучаемая „со стороны мрака”, здесь ничего на самом деле не объясняет и не объяснит, разве что произнесет несколько тривиальных сентенций». Иными словами, переводчик вменяет другим версификаторам грех усложнения «отчаянно простодушного речевого потока».
Но так ли это? Удается ли самим переводам Болдырева-Северского воспроизвести монашески-скупую и загадочно мерцающую элементарность траклевского мира, если в своих решениях они зачастую оказываются более консервативны, более прямолинейны и в конечном счете более неуклюжи (а значит, и теряют траклевскую энигматичность)?
За точку сопоставления можно взять опыт другого переводчика - Владимира Летучего, чей монопервод собрания сочинений австрийского фармаколога вышел в 2000-м в издательстве «Фазис». Летучий: «О, истлевший человек; остов/из холодных металлов,/ночь и ужас подводных лесов,/испепелённая ярость зверя;/безветрие души - тень». Болдырев-Северский: «О проект человека прогнивший:/ формовка холодных металлов./ Ночь-ужас лесов затонувших,/ пылающей чащи звериной;/ ни дуновения в душах».
Если ставкой в борьбе за адекватность перевода была передача парадоксальной траклевской простоты, пограничной с непроницаемостью тайны, то победа Болдырева-Северского, скажем так, не всегда очевидна. Хотя и отрицать наличие отменных переводческих удач в этом, безусловно, важном сборнике, было бы по меньшей мере самонадеянно.
«Снова уходит за Холм наше желтое солнце
Прекрасны лес, зверь туманный,
человек - охотник или быть может пастух
В зеленом пруду розовато мерцает рыба
Под небом округлым
рыбак в голубеющей лодке неслышно скользит.
Неспешно здесь зреют и лозы, и жито.
Но клонится день в тишине,
и являются добро и зло.
Когда же ночь наступает,
осторожно Странник свои поднимает тяжелые веки;
солнце из черной бездны хлещет в упор»."
и вот такая ещё:
Владимир Алейников. Чистое время. М.: Издательство «БСГ», 2020
О ней там же (https://gorky.media/reviews/grezyashhij-predatel/):
"Поэт, прозаик и мемуарист Владимир Алейников известен как тот, кто вместе Леонидом Губановым основал в 1965 году московское литературное содружество молодых поэтов-нонконформистов «СМОГ»; из его участников больше всех известен, пожалуй, Саша Соколов. Аббревиатура расшифровывалась творчески и ситуативно - в диапазоне от «Самое Молодое Общество Гениев» до «Смелость, Мысль, Образ, Глубина».
«СМОГ» и его участники - одни из главных героев книги «Чистое время», где в причудливых пропорциях перемешаны мемуары, эссеистика и свободная авторская рефлексия. Алейников, мастерски эманируя кухонно-подпольную атмосферу 1960-х, воспроизводит бесконечные встречи и застолья с Генрихом Сапгиром, Натальей Солженицыной, Анатолием Зверевым, Михаилом Шемякиным, Андреем Битовым, тем же Губановым и сонмом прочих писателей и художников своего времени.
От тематически близкого романа-поэмы «Смог», вышедшей в издательстве ОГИ 12 лет назад, «Чистое время» отличает отказ от художественного преломления богемной жизни в пользу более-менее документального повествования, по-алейниковски многословного, самоироничного, щедрого на инверсии и эмоции, если не сказать на слезливости. Хотя, конечно, и без поэтических отступлений дело не обходится тоже. Кажется, про такие книги говорят «колоритное свидетельство эпохи».
«Закат - ну что тут сказать и зачем говорить? - был прекрасен.
Япония? Греция? Или Испания? Нет, Коктебель.
Видение. Сон иль явь? Приволье. Пространство. Свобода.
Но странный какой-то звук услышал я вдруг я вдруг близи.
И даже не звук, но - явный, неустанный, тревожный гул.
Гудение, переходящее, постепенно, чуть ли не в рев.
Присмотрелся - и ужаснулся: невероятная, темная, страшная, преогромная, ноющая, зудящая, звенящая и гудящая туча - ох, тучища цела! - многотучие комаров, за которым шло многотучие комаров остальных, идущих на сближение с этим полчищем, оснащенным острыми жалами, человеческой жаждущим крови, надвигалось, к цели стремясь, им известной, чуя добычу, торжество предвкушая победы несомненной над человеком и роскошный пир на природе, на вершине горы, на закате, распрекрасном, нет в том сомнений, не во сне, наяву, на приволье, на свободе, в пространстве и времени, драгоценном, летнем, чудесном, где звучать бы лирическим песням, в Коктебеле моем, - на меня.
И это - их тьмы и тьмы! - комариное жуткое скопище, хищное и прожорливое донельзя - настигло меня.
И десятки, а может, и сотни, или тысячи жал комариных - впились в мое тело, с разгону, с налёту, с наскоку, - все разом.
Что было делать мне?
Только спасаться. Бегством.
Боже, как же я побежал!»"