К космизации хаотического
День почти целиком ушёл на разгребание книжных хребтов и расстановку книг в свежепостроенном стеллаже (ну разумеется, с отвлечением, листанием и т.д.), сделано примерно две трети. К каждому очередному хребту приступаю с трепетом, поскольку - комок слежавшейся жизни, последовательность книг в каждом - последовательность их обретения, чтения, забывания, связанных с ними надежд, воображений и вообще контекстов. (Книга - узел, стягивающий контексты.) Расстановка - процедура аналитичная, разрывающая естественные нерационализируемые связи, насильственная. Это столько же прояснение, сколько упрощение и редукция. Распутываешь и выпрямляешь волокна, образующие твою собственную персону в её прошлом, воображении и замысле, - делаешь прямым то, что не должно и не может быть прямо.
А ещё это - сильный опыт тщеты, которую настолько не получается принять, настолько не получается с нею смириться, что используешь всякий удобный предлог, чтобы не соотносить её с собою. Многие книги никогда не будут нужны. Многие, по всей вероятности, никогда не будут прочитаны и заготавливались как чистое будущее, как разметка путей для него, как замысел и план самой себя (идеальной, конечно же), и именно в этом качестве дороги и важны, независимо от того, какие из них я успею прочитать. Многие важны как чистая память и точно никогда не будут перечитаны, но важна самая их плоть - шероховатости бумаги, шрифт, потёртости обложки - так впитавшая в себя время, что, кажется, оно вытеснило собственную сущность этих книг. Они теперь - совсем не о том, о чём были написаны. Они - самая плоть смысла, только не авторского, а личных смыслов читавшего.
Конечно же, все эти книги давно перестали быть самими собой и стали - сброшенными шкурками той жизни, которая протекла через них, навсегда сохранившими форму этой жизни, или, если ещё не прочитаны, - заготовками для неё - такой, какой она воображала себя на разных своих этапах. Строительный материал для жизни - на который я все свои сознательные годы возлагала огромные надежды (скорее всего - преувеличенные), тщась компенсировать его избытком мучительный и постыдный недостаток собственного образования и опыта. Ничего ничем компенсировать нельзя - или, что вернее всего, я просто неумело это делала. Теперь всё это предприятие оборачивается чувством собственного бессилия и поражения.
Конечно, рациональные соображения и общее чувство подсказывают, что пора менять стратегию обращения с книгами - и с самой собой в свете этого, всю пластику, динамику и тектонику жизни, её экономику и экологию (из возраста в возраст - с этапа на этап - наверно, шагаешь тогда, когда меняется именно это: пластика, динамика и тектоника; главенствующий тип внутренних движений, совокупность принципов жизнеобразования, которые не столько держишь в голове, сколько чувствуешь телом). Прочитанное - отдавать, кроме разве того, с чем действительно хочется жить одним домом, читать как можно больше в электронном виде (что, кстати, прекрасно получается). Какие неожиданные вещи открываются о самой себе. Всю жизнь, с дошкольного детства, жившая прошлым («мы из всего делаем себе прошлое», - сказала я сама себе в восемнадцать лет), вдруг обнаруживаю, что на самом-то деле, какой-то задней, но самой надёжной стенкой сознания, всегда воспринимала себя как человека, открытого будущему, у которого этого будущего много-много, в котором вообще-то именно это самое главное (может быть, потому и можно было всласть копить это прошлое сколько угодно и всласть копаться в нём). И теперь воспринять себя в свете того, что будущее стремительно сокращается, что его всё меньше и меньше - не получается. Я в этом качестве не укладываюсь у себя в голове.
Не получается как следует, со всей полнотой думать, чувствовать и понимать (вечно что-нибудь, какой-нибудь самообман из этого понимания выбивает), что жизнь идёт к закату, что пора отпускать от себя предметы, книги, пространства, самое себя и самое жизнь. Не накапливать, а раздавать: воспользоваться накопленным всё равно не сумею, а будучи розданным, оно получит новую жизнь, то самое будущее. Пришло время, говорю себе, жить в режиме расставания, и оно требует особенной дисциплины (так и хочется сказать: «и аскезы»), ничуть не меньшей, чем время роста, обретений и встреч. Это тоже, говорю себе, время обретений на свой лад: обретения утрат, встречи с разлуками.
В этом есть что-то от очищения - от всего, чем обросла за жизнь. Ничем красивым и гармоничным как-то не обросла. Сплошное экзистенциальное и предметное бормотание. Хаос шевелится.
Но поверить в это по-настоящему опять-таки не получается.
А ещё это - сильный опыт тщеты, которую настолько не получается принять, настолько не получается с нею смириться, что используешь всякий удобный предлог, чтобы не соотносить её с собою. Многие книги никогда не будут нужны. Многие, по всей вероятности, никогда не будут прочитаны и заготавливались как чистое будущее, как разметка путей для него, как замысел и план самой себя (идеальной, конечно же), и именно в этом качестве дороги и важны, независимо от того, какие из них я успею прочитать. Многие важны как чистая память и точно никогда не будут перечитаны, но важна самая их плоть - шероховатости бумаги, шрифт, потёртости обложки - так впитавшая в себя время, что, кажется, оно вытеснило собственную сущность этих книг. Они теперь - совсем не о том, о чём были написаны. Они - самая плоть смысла, только не авторского, а личных смыслов читавшего.
Конечно же, все эти книги давно перестали быть самими собой и стали - сброшенными шкурками той жизни, которая протекла через них, навсегда сохранившими форму этой жизни, или, если ещё не прочитаны, - заготовками для неё - такой, какой она воображала себя на разных своих этапах. Строительный материал для жизни - на который я все свои сознательные годы возлагала огромные надежды (скорее всего - преувеличенные), тщась компенсировать его избытком мучительный и постыдный недостаток собственного образования и опыта. Ничего ничем компенсировать нельзя - или, что вернее всего, я просто неумело это делала. Теперь всё это предприятие оборачивается чувством собственного бессилия и поражения.
Конечно, рациональные соображения и общее чувство подсказывают, что пора менять стратегию обращения с книгами - и с самой собой в свете этого, всю пластику, динамику и тектонику жизни, её экономику и экологию (из возраста в возраст - с этапа на этап - наверно, шагаешь тогда, когда меняется именно это: пластика, динамика и тектоника; главенствующий тип внутренних движений, совокупность принципов жизнеобразования, которые не столько держишь в голове, сколько чувствуешь телом). Прочитанное - отдавать, кроме разве того, с чем действительно хочется жить одним домом, читать как можно больше в электронном виде (что, кстати, прекрасно получается). Какие неожиданные вещи открываются о самой себе. Всю жизнь, с дошкольного детства, жившая прошлым («мы из всего делаем себе прошлое», - сказала я сама себе в восемнадцать лет), вдруг обнаруживаю, что на самом-то деле, какой-то задней, но самой надёжной стенкой сознания, всегда воспринимала себя как человека, открытого будущему, у которого этого будущего много-много, в котором вообще-то именно это самое главное (может быть, потому и можно было всласть копить это прошлое сколько угодно и всласть копаться в нём). И теперь воспринять себя в свете того, что будущее стремительно сокращается, что его всё меньше и меньше - не получается. Я в этом качестве не укладываюсь у себя в голове.
Не получается как следует, со всей полнотой думать, чувствовать и понимать (вечно что-нибудь, какой-нибудь самообман из этого понимания выбивает), что жизнь идёт к закату, что пора отпускать от себя предметы, книги, пространства, самое себя и самое жизнь. Не накапливать, а раздавать: воспользоваться накопленным всё равно не сумею, а будучи розданным, оно получит новую жизнь, то самое будущее. Пришло время, говорю себе, жить в режиме расставания, и оно требует особенной дисциплины (так и хочется сказать: «и аскезы»), ничуть не меньшей, чем время роста, обретений и встреч. Это тоже, говорю себе, время обретений на свой лад: обретения утрат, встречи с разлуками.
В этом есть что-то от очищения - от всего, чем обросла за жизнь. Ничем красивым и гармоничным как-то не обросла. Сплошное экзистенциальное и предметное бормотание. Хаос шевелится.
Но поверить в это по-настоящему опять-таки не получается.