Недоречь: прятаться
Задумала ради полноты, интенсивности и гармоничности бытия вернуться к письму чернилами, которого не практиковала очень давно. Уловить ускользающую жизнь в фокус, собрать её в пучок. Вдруг - от чернильной яркости и прямоты - стало неуютно.
Перьевое, чернильное письмо, да, - разновидность дисциплины. Оно заставляет относиться к своим следам на бумаге более серьёзно и внимательно - придавать им (поневоле) больше значения. Они сами собой, ещё прежде содержания, получаются основательнее - и изволь, будь вровень, - весомее, неслучайнее. Отчётливее, артикулированнее. Такое письмо утвердительнее и прямее шарикового, вечно косящего своим шариком-глазом куда-то в сторону.
Чернильное письмо себя заявляет. Шарик прячется.
Шарик - упрощённая версия (графического - а с ним и внеграфического) существования, его лайт-версия. В нём есть что-то едва ли не по определению случайное, черновое, временное. Промежуточное и межеумочное.
Перьевой ручкой невозможно говорить шёпотом - даже когда пишешь мелко. Всё время будто кричишь и напираешь. Такое письмо выходит нарочитым, акцентированным, демонстративным, бросающим себя в глаза - настолько, что - с отвычки ли? - так и хочется предпочесть этому шариковую приглушённость и смазанность, полуприсутствие, недоприсутствие. Прозрачность.
Синие паркеровские чернила, стоявши много лет, почему-то стали исчерна-тёмными (может, это они в ручке таковы - хотя мыла, и тщательно), - будь они не настолько близки к черноте, не столь венозны, будь они повоздушнее - не было бы так, скорее всего, кричаще и напирающе. - Тут же скрыть себя хочется (ради чувства защищённости, пусть иллюзорного). А выходит сплошное самодемонстрирование и самоманифестирование. Как шептать себя на ухо бытию?
Как откровенничать такой яркостью, как говорить о трудном, сопротивляющемся выговариванию? Это же всё равно, что прожекторами на него светить, со сцены его произносить. А ему и так тяжко.
(В состав «уюта» непременно должно входить и чувство защищённости, - хоть бы опять же и иллюзорной, неважно. Оно должно там быть.)
Цвет чернил важен для общей чувственной настройки высказываний. Синие хороши для их мягкости, нерезкости - опережающей, опять-таки, их содержание, и во многом определяющей его. Такой, которая позволяет бытию самому высказаться, а не забивает его голос в ушах и глазах пишущего, в уме думающего.
Вообще пером, конечно, писать одно удовольствие. Самый жест письма приобретает дополнительный эстетический оттенок (и почерк, разболтанный многолетними и многообразными преображающими экспериментами с ним, становится менее уродлив. Перо его гармонизирует, смягчает его острые углы).
Увы, толстым, разношенным, растоптанным пером (ручка 1998-го года, некогда очень любимая, виртуозная в перепадах жёсткости и мягкости, заезженная в дым) невозможно писать по-настоящему мелко - то есть, собирающе, организующе, серьёзно. А почерк, подгоняемый хтоничностью натуры, и без того тяготеет к крупности, к крику, к дурацкому размаху, несётся во все стороны, разваливается, всегда приходилось усмирять, - не может быть сочтено такое письмо ни корректирующим, ни терапевтичным (а терапия требуется - от царящих в душе и теле тенденций к хаотизации).
Тянет вернуться к шепотливому шарику, мелкое письмо которым существенно более реально. А то какой-то крикливый театр получается. Не люблю крикливости - ни на каком уровне. Она забивает тонкие душевные движения, лишает их точности. А тонкости и точности - вместе взятых - очень надо. Помножить их на силу, интенсивность, густоту - и не надо прямо-таки больше ничего (в смысле самоощущения, внутренней эстетики).
К шариковому шёпоту, к полунаписанному, к не-вполне-претендующему-на-существование, к едва-в-нём-обозначенному. Частная речь, к самой себе обращённая, не рассчитанная на слышание (и видение), и должна быть такая. - Яркое письмо - заявка на силу, которой, в общем-то, и нет, - ни в самоощущении, нигде.
Недоосуществлённая речь. Недоречь.
Пишущий (графически) ярко - завоёвывает мир. Самоутверждается. А я никого и ничего завоёвывать не хочу. И самоутверждаться тоже.
Утверждать здесь нечего, а вот что защищать - очень даже есть.
Писать речью, которая почти молчание.
(Потому-то, конечно, письменная речь предпочтительнее устной: она - на полпути от молчания к слову. Или обратно.)
Перьевое, чернильное письмо, да, - разновидность дисциплины. Оно заставляет относиться к своим следам на бумаге более серьёзно и внимательно - придавать им (поневоле) больше значения. Они сами собой, ещё прежде содержания, получаются основательнее - и изволь, будь вровень, - весомее, неслучайнее. Отчётливее, артикулированнее. Такое письмо утвердительнее и прямее шарикового, вечно косящего своим шариком-глазом куда-то в сторону.
Чернильное письмо себя заявляет. Шарик прячется.
Шарик - упрощённая версия (графического - а с ним и внеграфического) существования, его лайт-версия. В нём есть что-то едва ли не по определению случайное, черновое, временное. Промежуточное и межеумочное.
Перьевой ручкой невозможно говорить шёпотом - даже когда пишешь мелко. Всё время будто кричишь и напираешь. Такое письмо выходит нарочитым, акцентированным, демонстративным, бросающим себя в глаза - настолько, что - с отвычки ли? - так и хочется предпочесть этому шариковую приглушённость и смазанность, полуприсутствие, недоприсутствие. Прозрачность.
Синие паркеровские чернила, стоявши много лет, почему-то стали исчерна-тёмными (может, это они в ручке таковы - хотя мыла, и тщательно), - будь они не настолько близки к черноте, не столь венозны, будь они повоздушнее - не было бы так, скорее всего, кричаще и напирающе. - Тут же скрыть себя хочется (ради чувства защищённости, пусть иллюзорного). А выходит сплошное самодемонстрирование и самоманифестирование. Как шептать себя на ухо бытию?
Как откровенничать такой яркостью, как говорить о трудном, сопротивляющемся выговариванию? Это же всё равно, что прожекторами на него светить, со сцены его произносить. А ему и так тяжко.
(В состав «уюта» непременно должно входить и чувство защищённости, - хоть бы опять же и иллюзорной, неважно. Оно должно там быть.)
Цвет чернил важен для общей чувственной настройки высказываний. Синие хороши для их мягкости, нерезкости - опережающей, опять-таки, их содержание, и во многом определяющей его. Такой, которая позволяет бытию самому высказаться, а не забивает его голос в ушах и глазах пишущего, в уме думающего.
Вообще пером, конечно, писать одно удовольствие. Самый жест письма приобретает дополнительный эстетический оттенок (и почерк, разболтанный многолетними и многообразными преображающими экспериментами с ним, становится менее уродлив. Перо его гармонизирует, смягчает его острые углы).
Увы, толстым, разношенным, растоптанным пером (ручка 1998-го года, некогда очень любимая, виртуозная в перепадах жёсткости и мягкости, заезженная в дым) невозможно писать по-настоящему мелко - то есть, собирающе, организующе, серьёзно. А почерк, подгоняемый хтоничностью натуры, и без того тяготеет к крупности, к крику, к дурацкому размаху, несётся во все стороны, разваливается, всегда приходилось усмирять, - не может быть сочтено такое письмо ни корректирующим, ни терапевтичным (а терапия требуется - от царящих в душе и теле тенденций к хаотизации).
Тянет вернуться к шепотливому шарику, мелкое письмо которым существенно более реально. А то какой-то крикливый театр получается. Не люблю крикливости - ни на каком уровне. Она забивает тонкие душевные движения, лишает их точности. А тонкости и точности - вместе взятых - очень надо. Помножить их на силу, интенсивность, густоту - и не надо прямо-таки больше ничего (в смысле самоощущения, внутренней эстетики).
К шариковому шёпоту, к полунаписанному, к не-вполне-претендующему-на-существование, к едва-в-нём-обозначенному. Частная речь, к самой себе обращённая, не рассчитанная на слышание (и видение), и должна быть такая. - Яркое письмо - заявка на силу, которой, в общем-то, и нет, - ни в самоощущении, нигде.
Недоосуществлённая речь. Недоречь.
Пишущий (графически) ярко - завоёвывает мир. Самоутверждается. А я никого и ничего завоёвывать не хочу. И самоутверждаться тоже.
Утверждать здесь нечего, а вот что защищать - очень даже есть.
Писать речью, которая почти молчание.
(Потому-то, конечно, письменная речь предпочтительнее устной: она - на полпути от молчания к слову. Или обратно.)