Ким-сан
На днях вместе с коллегой из Японии занимался переводами документов о выплате японским правительством пособий тем уроженцам Карафуто, которые не смогли по тем или иным причинам репатриироваться и оставались на Сахалине вплоть до развала СССР.
Судьбы, судьбы… С некоторых сценарии фильмов писать впору.
А мне довелось знать и тех, кто на родину так и не вернулся…
***
Среди корейских тётушек, бойко торгующих овощами и цветами на главной пешеходной улице нашего города, она резко выделялась какой-то дзэновской отрешённостью и спокойствием. Маленькая, чуть сгорбленная, очень старая женщина со следами былой азиатской красоты и породы в тонких чертах овального лица. Её взгляд медленно скользил по проходящим мимо людям, словно не видя их. Так обычно смотрят на киноэкран, думая при этом о чём-то своём.
Стихийно сложилось так, что за сорок лет периода Карафуто родная речь сахалинских корейцев впитала в себя немало японских слов и выражений. Отношения между этими двумя народами далеко не простые и чем-то напоминают еврейско-немецкие, поэтому я, регулярно делая покупки у вышеупомянутых тётушек и слушая их забавный сленг, старался не выказывать свою «японскость». Но однажды не выдержал.
Женщины охотно перешли на японский, но говорили, в основном, неформально, поскольку для них это был язык раннего детства, язык игр и общения со сверстниками. Это их немного смущало, поскольку я отвечал им в нейтрально-вежливом стиле, соответствующем ситуации.
- Ой, извините, но вы говорите лучше нас. Кстати, вон та женщина очень хорошо говорит по-японски, можете пообщаться с ней.
И они указали на ту самую старушку.
- Она японка.
Я купил у неё букет цветов и представился. Женщина улыбнулась.
- Я знаю вас. Ваша дочка учится с моим внуком в одном классе.
- Вот как? Очень приятно. Извините, а вас как зовут?
Усмехнулась.
- Зовите Ким-сан. Этого достаточно.
Ким?..
С той поры я приобрёл в её лице интересного собеседника, говорившего на красивом довоенном, ещё не засорённом американизмами японском языке. В словах, мимике и жестах явно проступало хорошее воспитание и неплохое образование, но Ким-сан никогда ничего не рассказывала о себе. Темы наших разговоров всегда носили отвлечённый характер.
После каждого такого общения она пыталась подарить мне букет цветов. Естественно, я благодарил её за доброту, но цветы покупал. Тогда она спокойно протягивала мне второй букет со словами: «А это от меня вашей жене».
О судьбе этой женщины я случайно узнал от её русского зятя, такого же бывшего морского офицера, как и я.
…Совсем юной девушкой вышла замуж за инженера. Но солидный статус мужа в период Карафуто стал на послевоенном Сахалине миграционной ловушкой: советские власти не отпускали на родину технических специалистов, поскольку без них бывшие японские предприятия острова работать не могли. Таким образом, основная репатриация 1947-1948 годов прошла мимо…
Муж вскоре умер, и женщина-домохозяйка осталась одна. И это на крутом излёте сталинской эпохи, когда в стране начались новые поиски врагов, и ни о каком возвращении в Японию не могло быть и речи.
К тому времени этнических японцев на острове почти не осталось, а те, что остались, связали свои судьбы с местными корейцами, которых Япония не принимала, а в раздираемой войной Корее было просто не до них.
И молодая японская женщина вышла замуж за корейца, взяв фамилию Ким.
А потом у семьи были долгие годы на положении «лиц без гражданства», с регулярной необходимостью отмечаться в милиции и с ограниченной свободой передвижения. Родились дети, автоматически ставшие советскими гражданами, почти не говорившие по-корейски и совсем не говорившие по-японски. Родился любимый внук, красивый мальчик русско-японско-корейских кровей, талантливый шахматист. И снова вдовство.
Она ушла на стыке тысячелетий так же скромно, тихо и незаметно, как и жила.
Судьбы, судьбы… С некоторых сценарии фильмов писать впору.
А мне довелось знать и тех, кто на родину так и не вернулся…
***
Среди корейских тётушек, бойко торгующих овощами и цветами на главной пешеходной улице нашего города, она резко выделялась какой-то дзэновской отрешённостью и спокойствием. Маленькая, чуть сгорбленная, очень старая женщина со следами былой азиатской красоты и породы в тонких чертах овального лица. Её взгляд медленно скользил по проходящим мимо людям, словно не видя их. Так обычно смотрят на киноэкран, думая при этом о чём-то своём.
Стихийно сложилось так, что за сорок лет периода Карафуто родная речь сахалинских корейцев впитала в себя немало японских слов и выражений. Отношения между этими двумя народами далеко не простые и чем-то напоминают еврейско-немецкие, поэтому я, регулярно делая покупки у вышеупомянутых тётушек и слушая их забавный сленг, старался не выказывать свою «японскость». Но однажды не выдержал.
Женщины охотно перешли на японский, но говорили, в основном, неформально, поскольку для них это был язык раннего детства, язык игр и общения со сверстниками. Это их немного смущало, поскольку я отвечал им в нейтрально-вежливом стиле, соответствующем ситуации.
- Ой, извините, но вы говорите лучше нас. Кстати, вон та женщина очень хорошо говорит по-японски, можете пообщаться с ней.
И они указали на ту самую старушку.
- Она японка.
Я купил у неё букет цветов и представился. Женщина улыбнулась.
- Я знаю вас. Ваша дочка учится с моим внуком в одном классе.
- Вот как? Очень приятно. Извините, а вас как зовут?
Усмехнулась.
- Зовите Ким-сан. Этого достаточно.
Ким?..
С той поры я приобрёл в её лице интересного собеседника, говорившего на красивом довоенном, ещё не засорённом американизмами японском языке. В словах, мимике и жестах явно проступало хорошее воспитание и неплохое образование, но Ким-сан никогда ничего не рассказывала о себе. Темы наших разговоров всегда носили отвлечённый характер.
После каждого такого общения она пыталась подарить мне букет цветов. Естественно, я благодарил её за доброту, но цветы покупал. Тогда она спокойно протягивала мне второй букет со словами: «А это от меня вашей жене».
О судьбе этой женщины я случайно узнал от её русского зятя, такого же бывшего морского офицера, как и я.
…Совсем юной девушкой вышла замуж за инженера. Но солидный статус мужа в период Карафуто стал на послевоенном Сахалине миграционной ловушкой: советские власти не отпускали на родину технических специалистов, поскольку без них бывшие японские предприятия острова работать не могли. Таким образом, основная репатриация 1947-1948 годов прошла мимо…
Муж вскоре умер, и женщина-домохозяйка осталась одна. И это на крутом излёте сталинской эпохи, когда в стране начались новые поиски врагов, и ни о каком возвращении в Японию не могло быть и речи.
К тому времени этнических японцев на острове почти не осталось, а те, что остались, связали свои судьбы с местными корейцами, которых Япония не принимала, а в раздираемой войной Корее было просто не до них.
И молодая японская женщина вышла замуж за корейца, взяв фамилию Ким.
А потом у семьи были долгие годы на положении «лиц без гражданства», с регулярной необходимостью отмечаться в милиции и с ограниченной свободой передвижения. Родились дети, автоматически ставшие советскими гражданами, почти не говорившие по-корейски и совсем не говорившие по-японски. Родился любимый внук, красивый мальчик русско-японско-корейских кровей, талантливый шахматист. И снова вдовство.
Она ушла на стыке тысячелетий так же скромно, тихо и незаметно, как и жила.