24 часа из жизни переводчика (Часть 5 - Окончание)
24 часа из жизни переводчика (рассказ)
Окончание
Часть 1 читать здесь:
http://yana-anders.livejournal.com/121840.html
Часть 2 читать здесь:
http://yana-anders.livejournal.com/121996.html
Часть 3 читать здесь:
http://yana-anders.livejournal.com/122273.html
Часть 4 читать здесь:
http://yana-anders.livejournal.com/122511.html
ЧАСТЬ 5
ОКОНЧАНИЕ
Уже в конце рабочего дня, между шестым и седьмым пациентом, мне на пейджер пришло сообщение от Нины: «Когда освободишься, зайди к Прянниковой в ожоговый».
Я снова шла по стеклянному коридору, соединявшему главный корпус с ожоговым центром. На город уже спустился вечер, и за окнами была синева, усыпанная разноцветным конфетти городских огней.
На полу в электрическом свете двигались тени людей, шедших мне навстречу. Тени встречались, соединялись, принимая причудливые формы, и разбегались в разные стороны; им навстречу бежали другие. В свою очередь соединяясь, они образовывали новые фигуры и снова разбегались, чтобы больше никогда не встретиться.
Нескольких человек, встретившихся мне по пути, я уже видела утром. Сейчас это были другие люди, не похожие на тех, утренних. Они изменились за день: резче обозначились складки между бровями и в уголках рта, потускнели глаза, ссутулились уставшие за день спины.
У палаты Прянниковой меня встретила медсестра:
- Елена что-то бормотала, но я не могла разобрать. Я подумала, она хочет что-то сказать, но, возможно, она просто бредила.
- Хорошо, я попробую с ней поговорить, - ответила я.
Я подошла к постели больной. Прянникова лежала всё в том же положении, с закрытыми глазами; руки её покоились на простыне.
- Елена Петровна! Вы слышите меня? Елена! Вы можете приоткрыть глаза или пошевелить пальцем? Я переводчик, Анна, пришла с вами поговорить. Очнитесь, Лена!
- Это бесполезно, - сказал за моей спиной по-русски мужской голос.
- Что?! - я обернулась.
Передо мной стоял незнакомый мужчина в очках, лет пятидесяти, седой, в длинном чёрном плаще.
-Это бесполезно, - повторил он. - Я уже сам пробовал много раз.
- А-а… Вы, наверное, её родственник... - догадалась я.
- Я ее сын, Михаил Прянников.
- Здравствуйте. А почему вы считаете, что это бесполезно?
- Она не хочет сюда возвращаться.
- Куда «сюда»? - не поняла я.
- В эту жизнь.
- Почему?
- Понимаете, мама вообще не хотела уезжать из Питера, она там всю жизнь прожила. Но у неё были проблемы с сердцем, а здесь отличная медицина, врачи, современное оборудование. Я здесь уже семнадцать лет живу с семьёй. Хотел, чтобы родители были поближе. Вот и уговорил их переехать. Отец этот переезд легче воспринял. А вот мать... С тех пор как приехала, всё время говорила, что не будет здесь жить.
- Она жалела, что приехала?
- Да, жалела. Она вообще не хотела никуда уезжать. Я долго уговаривал, а она всё отказывалась. А потом у них собака умерла, Найда. Мама очень переживала и неожиданно согласилась. Не надо ей было переезжать, - вздохнул он.
- Ей здесь не нравилось?
- Она здесь чувствовала себя не в своей тарелке. Всё, говорит, чужое, и люди чужие. С внуками она не могла общаться, они не говорят по-русски. Я всё надеялся, что она поживёт, привыкнет. Но она так и не привыкла.
- Она хотела вернуться в Россию?
- Да, хотела. Но вернуться ей было уже некуда. Квартиру в Питере и дачу они продали. И родственников там никого не осталось. Дачу мама очень любила... - голос его неожиданно дрогнул, и он отвернулся.
- Михаил, доктор хочет поговорить с вами, - сказала вошедшая медсестра.
- Извините, я отойду, - Михаил поспешно вышел за дверь.
Я снова подошла к кровати Прянниковой и снова позвала её. Несколько раз. И опять в ответ - глухое молчание.
По каким мирам скитается сейчас её неприкаянная душа? По каким невидимым дорогам ступают её босые ноги? Что предстаёт перед её внутренним взором в этом странном забытьи?
Может, бродит она по росистой траве в вечернем тумане, вдыхая горьковатый запах полевого разноцветья, по лугам, заросшим ромашками и иван-чаем, по полям, где среди налитых солнцем тяжёлых колосьев вспыхивают синими искрами васильки? Или сидит на крыльце своей дачи, глядя вдаль, туда, где огненный шар опускается в чёрную лесную чащу, слушает стрекот кузнечиков, лай собак и шум далёких электричек?
Тяжело мне было смотреть на её сухое, слабое, бесполезное тело в ночной рубашке в крапинку, беспомощно распростёртое передо мной. Словно это была деревянная кукла на ниточках, забытая в чулане хозяином-кукловодом… Тяжело было вглядываться в её холодное, бескровное, безучастное ко всему лицо, пытаясь уловить на нём хоть малейшее движение, по которому можно было бы понять, что она меня слышит. Тяжело и бессмысленно было пытаться докричаться до неё, вернуть её сюда, в этот мир, на больничную кровать, под жёсткий свет флюоресцентных ламп, из её ромашково-василькового рая…
- Ничего не получается, - сказала я медсестре в коридоре.
- Ну что ж, попробуем опять завтра. Я вызову вас с утра.
- Хорошо. До завтра!
«В Бостоне шесть часов тридцать минут утра», - сказало радио по-английски, и я открыла глаза. Голубоватый утренний свет пробивался в комнату сквозь занавески. Я встала с постели и вышла из спальни. Из ванной доносился шум воды - муж принимал душ. Я поставила варить кофе и пошла будить сына. Неожиданно зазвонил телефон. Я взяла трубку.
- Аня, тебе не нужно приезжать сегодня к восьми. Можешь приехать к девяти. Прянникова умерла, - будничным голосом сообщила Нина.
- Как это случилось? Когда?
- Сегодня ночью. Во сне.
Я положила трубку.
«Она всё-таки ушла», - подумала я. Ушла насовсем туда, откуда не хотела возвращаться. Открыла скрипучую калитку старой дачи, тихо прошла по мокрому саду к дому, по заросшей травой тропинке, мимо кустов смородины, увешанных тяжёлыми рубиновыми гроздьями, мимо разросшейся малины, под ветвями одичавших вишен. Золотые шары у забора повернули к ней свои удивлённые взлохмаченные головы, выглянули из травы любопытные незабудки. «Кто к нам пожаловал?» - зашептали друг другу бледно-лиловые флоксы, закачались на грядках белоснежные шапки лука на длинных стеблях, переросший укроп обратил к ней свои жёлтые зонтики.
Ей навстречу выбежала собака Найда, замахала хвостом, радостно повизгивая. Елена открыла своим ключом ржавый замок, вошла в дом, пахнущий сыростью, прошла по комнатам, распахнула окна, вытащила на свет божий подушки и одеяла, разложила их на веранде под солнышком и села на крыльце, подставив лицо тёплым лучам, глядя за калитку, в лес, туда, где ветер мерно покачивал позолоченные верхушки берёз. Найда, блаженно щурясь, улеглась около её ног. А вокруг - весёлая дачная возня: дети играют на траве в мяч, соседки что-то кричат друг другу через забор, сосед пилит брёвна, пчёлы жужжат над цветами, где-то далеко стучит дятел. Мир, знакомый до прожилок, до трещинок, до боли, где ей было тепло и уютно, как в детстве. Единственный мир, который она знала и любила. Мир, который она не покидала никогда.
- Кто-то звонил? - спросил муж, выйдя из ванной и вытирая голову полотенцем.
- Да, с работы звонили. Сказали, что я могу сегодня приехать на работу на час позже. Я отвезу сына в школу.
- Хорошо, тогда я заберу его с продлёнки, - ответил муж.
Я посмотрела в окно, туда, где в сиреневом небе лёгкой кружевной паутиной таял утренний месяц. Начинался новый день, меня ждали новые пациенты. Я знала, что нужна им. Нужна как проводник из того привычного и понятного им мира в этот, чужой и неизведанный, который для многих из них так никогда и не станет своим.
