про понедельник и военно-морские английские байки
Понедельник день тяжелый, как известно. А единственный известный мне верный способ борьбы с прокрастинацией в понедельник - это заварить чашку хорошего крепкого кофе и заняться не сходя с рабочего места чем нибудь действительно интересным. В связи с чем вашему вниманию предлагается бессовестная копипаста военно-морских английских баек 16-17 века. Историческая, а равно и художественная ценность текстов сомнительна, но я читал взахлеб весь прошлый понедельник.
1691. В проливе между островами Флорес стоят семь кораблей - шесть судов эскадры Ховарда, второго лорда адмиралтейства, и "Месть" сэра Ричарда Гренвилля в данном случае выступающего как частное лицо (что важно). Стоят, чинятся, до выхода "серебряного флота" еще месяц, время есть.
Вдруг посреди всей этой благодати появляется курьерская пинасса с пакетом от герцога Камберлендского, чей флот в тот момент болтался где-то у берегов Португалии. Оказывается, что Филипп Испанский, окончательно наскучив постоянными экскурсиями в его карман, отправил на юг сводную эскадру из 53 кораблей с приказом раз и навсегда… И Ховарду приказано немедленно отваливать, потому что идут очередные переговоры, а он как-никак государственный служащий.
Ховард с Гренвиллем начинают готовиться к выходу - и тут в пролив вламывается эта самая испанская эскадра, видно, решившая перед заходом в Картахену проверитьпарочку подходящих закоулков.
И Гренвилль сигналит Ховарду - я, мол, в отличие от вас, частное лицо, вы идите, а я тут пока постою. И Ховард уходит, а Гренвилль смещается к выходу из пролива и становится там. Испанцы не верят своим глазам - одиночный корабль принимает бой с эскадрой. (Причем, "Месть" с ее водоизмещением в 550 тонн была большим кораблем разве что по английским меркам. Флагман испанской эскадры, "Сан-Фелипе", был, например, больше ровно в три раза.)
Через 30 часов испанцы уже ничему не удивлялись. Бой продолжался примерно столько. Где-то к вечеру этот самый "Сан-Фелипе" умудрился-таки зайти с наветренной стороны, и отрезать "Мести" ветер. После чего еще чуть ли не сутки "Месть" пытались взять на абордаж. Про Ховарда они уже думать забыли - им нужно было смывать пятно с репутации. В конце концов, когда корабль был уже безнадежно поврежден, две трети команды выбито, а Гренвилль смертельно ранен, команда сдалась.
Испанцы сняли людей, поставили на "Месть" свою призовую команду и пошлепали в ближайший порт, потому что эскадра - минус шесть кораблей, плюс масса тяжелых повреждений - была совершенно не в том состоянии, чтобы кого-либо преследовать. "Месть" впрочем, затонула не дойдя до порта по причине травмы, несовместимой с жизнью. Гренвилль помер на второй день по той же причине. Останься он в живых, дело могло бы обернуться по всякому - у испанского командования был к нему приличный счет -, а так, испанцы, потрясенные берсеркерской - как они считали - отвагой англичан, просто отпустили команду на все четыре стороны.
И испанское морское командование было сильно удивлено, когда их разведке удалось добыть отчет английского адмиратейства об этом происшествии, где действия Гренвилля квалифицировались как разумные и грамотные. С точки зрения адмиралейства, он совершил только одну ошибку - принял бой в самом проливе, тогда как надо было выйти - и запереть испанцев внутри. А завершался отчет совершенно убийственной рекомендацией "Ввиду вышесказанного, предлагаем впредь считать соотношение один к трем рабочим, один к пяти - приемлемым."
5 июня 1602 года первый флот Ост-Индской компании прибыл в Ачин - порт на западной оконечности Суматры - и встретил там самый радушный прием. Местный правитель, Ала-аддин Шах, не только слышал про англичан, но и был к ним до крайности расположен, поскольку откуда-то прознал, что англичане и испанцы воюют на море, а на испанцев и португальцев из Макао и Гоа у Ала-аддина был зуб размером со средний нарвалий рог. Так что - после, естественно, всяческих благопожеланий королеве - Ала-аддин тут же поинтересовался, как часто англичане намерены заходить в его порт и не продадут ли они ему сколько-нибудь замечательных корабельных пушек для защиты от этих бандитов-христиан. Командовавший эскадрой капитан Джон Ланкастер принял во внимание что а) перевалочный порт на островах необходим б) Англия и Испания находятся в состоянии войны, тяжело вздохнул и совершенно безвозмездно подарил Ала-аддину запасные каронады с "Дракона", "Гектора" и "Сюзанны" и обещал следующим рейсом привезти еще.
После чего был заключен в объятия, снабжен всем необходимым и упиршествляем в течении недели.
Последнее затянулось бы и на более долгий срок, но тут в Ачин пришла весть, что какое-то португальское судно направляется к Ала-аддиновым владениям с явно недобрыми намерениями. Когда избранный за быстроходность "Дракон" добрался до места происшествия милях в ста по побережью от самого Ачина, португальцы уже вовсю что-то грабили. Надо сказать, что капитан португальской каракки "Сан Антонио" (вообще-то торговой, но решившей подработать на стороне), видимо, провел большую часть жизни в Индийском океане и с англичанами ранее не сталкивался. Потому что увидев 400-тонного "Дракона", он даже не удосужился повернуться к нему кормой. Так что спустя несколько минут пятый или шестой выстрел "Дракона" - тут очевидцы не сошлись во мнениях - свалил вторую и последнюю мачту "Сан Антонио", на чем сражение и закончилось. Португальцы спустили флаг, с "Дракона" выслали шлюпку…
А надо сказать, что Ланкастер, естественно, пригласил Ала-аддина поучаствовать в экспедиции. И естественно, принимал его в своей каюте. А скуку в дальнем плавании все убивают по своему. И поэтому, когда португальский капитан поднялся на борт, взору его открылось следующее зрелище - на палубе между гротом и бизанью седой и очень благообразный (что-то около центнера) суматранец в цветных шелках и строго - и очень не по климату - одетый английский джентльмен исполняют дуэтом псалмы Давида. На иврите. Под аккомпанемент вирджинела.
Ну Ланкастер-то был наполовину марран, а вот откуда Ала-аддин Шах знал иврит, история молчит. Но баритон у него по свидетельству присутствовавших был очень приятный.
Да, а с Ала-аддином вышла одна заминка. Помимо пушек султан-англофил еще заказал Ланкастеру жену-англичанку. И когда тот привез заказ в Лондон, господа компаньоны вошли в очередной штопор. Во-первых, как может компания поощрять многоженство? Во-вторых, он мусульманин. В-третьих, как отреагирует Его Величество на то, что этот вопрос вообще рассматривается. В-четвертых…
Но пока обсуждалось в-четвертых, слух уже разошелся по Лондону. И компанию буквально затопили прошения от кандидаток и родителей кандидаток. Прошения в красках описывали красоту и добродетели предлагаемых девственниц, их умение шить, играть на музыкальных инструментах, знание языков. Одна девица, стремясь доказать свою пригодность на роль подарка, даже написала трактат о пользе смешанных браков… и перевела его на арабский (хотя Ала-аддина-то убеждать в оной пользе было незачем).
Реакция Иакова, естественно, была "Никого, никогда, никуда". Напор петиционеров, однако, не уменьшился.
Однако, пока правление пыталось найти очередное соломоново решение, проблема самоликвидировалась по методу Ходжи Насреддина. Следующий курьер привез известие о том, что, к великой скорби подданных и союзников, Ала-аддин Шах изволил скончаться в возрасте 104 лет - а его внук и наследник, не обладая космополитизмом деда, в своих аппетитах ограничивается артиллерией.
И кандидатки, вздыхая, разошлись по домам.
Капитан Джон Ланкастер был всем хороший капитан, но, как это случается с моряками, был привержен всяческим предрассудкам и суевериям. В частности, он считал, что грязь - жилище дьявола и источник всякой заразы, и что нет лучшего средства от цынги, чем лимонный сок пополам с муравьями. Соответственно, на его кораблях были вылизаны даже стоки для грязной воды, а члены экипажа под бдительными взглядами офицеров глотали по утрам эту кислую мерзость с брр… насекомыми - иногда довольно крупными.
Когда Ланкастер бросил "частную практику" и стал одним из капитанов Ост-Индской компании, его новое начальство попыталось покончить со всеми этими предрассудками, но… за это время матросы успели усвоить, что муравьи муравьями, а на кораблях Ланкастера цынгой действительно не болеют. А поскольку матросы и сами народ суеверный, то убедить их, что дело не в лимонном соке, а в воле Божьей, уже никакая сила не могла. Так и остался на кораблях компании странный этот обычай.
1596. Отношения между Англией и Испанией - хуже некуда. Его Католическое Величество готовит вторую армаду, что очень беспокоит англичан, потому что второй раз Господь может и не дунуть. Ну раз так - значит надо дуть самим. И королева посылает флот с приказом ловить испанцев на выходе из Кадиса и не давать продохнуть - чтобы пока они дойдут до Слюйса, где на борт должна была подняться пехота, ее уже не на что было бы грузить.
Пришла эскадра к Кадису - но командующий армадой герцог Медина-Сидония эти игры уже в прошлый раз проходил - и из гавани ни ногой. А у тех вода кончается. Но если они часть эскадры отошлют за водой - так испанцы прорвутся - и ищи их потом в открытом море.
И сидят себе Томас Ховард, эрл Эффингем, командующий, и два его заместителя и думают, что делать. И говорит второй зам, сэр Уолтер Рэли, что хорошая гавань Кадис и что с тех пор, как Дрейк его с наскока взял, испанцы там основательные форты построили - и всей эскадре в этом гирле не развернуться, а пяти кораблям будет в самый раз. И добавляет меланхолически первый зам, сэр Роберт Деверо, эрл Эссекс, что если транспорты подойдут воон к тому мысу, то вон там может пройти штурмовая группа и даже, пожалуй, с пушками - то есть, конечно, если крепостная артиллерия часик помолчит. Почему помолчит? - удивляется второй зам, - ей молчать вовсе не обязательно. Главное, чтобы она не с вами разговаривала. А вторую группу можно и в гавани высадить… И если даже мы обратно не уйдем, то в этом году армада уже никуда не отплывет - а кораблей у королевы много.
Они, значит, говорят, а секретарь Ховарда, Донн его фамилия, все это протоколирует. Потом он запишет в дневнике, что "адмирал Эффингем и тут проявил знаменитую свою обстоятельность и осторожность - прежде чем согласиться, он думал целых полчаса."
Так что второй зам пошел обратно на свое "Злорадство" и еще с четырьмя фрегатами своей же постройки атаковал форты. Перед атакой он отдал приказ на каждый испанский залп отвечать только и исключительно сигналом трубы. Никакой стрельбы. Покружились перед фортами, разъясняя течения, подождали правильного ветра - и пошли.
Форты открывают огонь на предельной дальности - противник отвечает звуковым сигналом. Залп - труба. Залп - труба. Ладно, думают в фортах - гордыня - смертный грех - сейчас мы вас подпустим поближе - и в упор, тут вам не протрубиться. Расчет у испанцев был на то, что у крепостной артиллерии, тем более, новой, дальность как и калибр всяко больше, чем у корабельной. И тут они несколько ошиблись, потому что они еще ждали и целились, когда английские корабли повернулись боком каждый к оговоренному форту и дали залп по пушечным гнездам, развернулись - и с другого борта. Пока щебенка осыпалась, дым рассеялся - они уже под стенами - и испанские ядра летят себе сквозь снасти. Галиону бы там не развернуться, а у английских кораблей водоизмещение всего ничего - 250-300 тонн. Как у большой яхты.
Испанцам в фортах бы сообразить и открыть огонь по дальним от себя кораблям, но первая реакция в таких случаях - стрелять в того, кто в тебя стреляет, - а опомниться им не дали.
А пока дуэль идет, Ховард на мысу десант высаживает.
И только тут испанское командование в городе начинает что-то соображать. Они вообще эту атаку всеръез не приняли - 5 кораблей - ну максимум, разведка боем. Людей на корабли, конечно вернули, но они же стоят в гавани чуть ли не борт к борту. Медина-Сидония отдает приказ передовым эскадрам выдвигаться навстречу… Но форты уже молчат, Рэли входит в гавань и тут наступает, как выразился Лоуренс Кеймис,
"ситуация недостойная артиллериста - куда ни попадешь, везде противник."
Испанцы палят в белый свет, а большей частью друг по другу, за кораблями Рэли в гавань втягиваются вернувшиеся корабли Ховарда числом 12 штук. Ховардовский "Ковчег" в этой суматохе пробивается к причалу и начинает кого-то там высаживать, а на восточной стороне городских укреплений уже началась артиллерийская дуэль и пригороды горят. И тут у Медины-Сидонии сдают нервы. Он представления не имеет, что его атакуют с востока люди того же Ховарда и что хватит их максимум на один штурм. Он видит, что английские корабли в гавани действуют спокойно и согласованно, не обращая никакого внимания на чуть ли не двенадцатикратное превосходство противника. И ему опять-таки не приходит в голову, что с точки зрения английского адмирала обменять 17 кораблей с экипажами и командованием на армаду - разумная сделка. Он понимает только одно - эти люди сейчас его разобьют. Как -непонятно, но разобьют. А в гавани, помимо всего прочего, несколько кораблей серебряного флота - с грузом. И этот груз им достанется. И он отдает приказ поджечь корабли. И этот приказ с перепугу исполняют. И команды испанских кораблей видят огонь в своем тылу. У них и без того настроение ниже среднего - тут их просто охватывает паника - люди гроздьями бросаются в воду и плывут к берегу… Занимаются склады на пирсах, корабли горят, солдаты бегут - и в это время Эссекс умудряется-таки перебраться через восточную стену. "Англичане в городе!". Все. Обвал.
Собственно, даже после всего произошедшего, у испанцев был совершенно оглушительный перевес. Но они - редкий случай для самой дисциплинированной армии Европы - не могли больше сражаться.
Обалдевшие солдаты Эссекса проходят до порта как нож сквозь масло, отвлекаясь по дороге на грабеж. И только часа через два Ховард узнает, что то, что горит у причалов - это транспорты серебряного флота. Но тушить их уже поздно. Так что англичане грузят, что можно, со складов, высаживают призовые команды на относительно целые корабли, поджигают верфи, Ховард выслушивает много теплых слов от раненого в ногу Рэли относительно своей идеи наложить на город контрибуцию, собирают своих увлекшихся десантников и быстро уходят.
По возвращении домой получают от Ее Величества большой разнос за то, что мало привезли.
Как говорил Дюма, «у великих событий маленькие причины». Морская война между Англией и Испанией началась из-за жадности испанского налогового ведомства, встречной жадности и неразборчивости английского купца и непорядочности двух испанских аристократов.
А было дело так. Филипп Второй, желая пополнить казну, ввел налог на покупку лицензии на ввоз рабов в Новый Свет. Налог был убийственный. Цены на рабов взлетели вдесятеро. Работорговцы начали выходить из дела, а колонии - задыхаться без рабочих рук. И тогда кому-то из губернаторов на побережье пришла в голову светлая идея - подключить третью сторону. И по торговым каналам зазвенело, что нужен надежный человек с контактами в Африке для занятия контрабандой. Через некоторое время звоночек дошел до торгового дома Хоукинсов. И Джон Хоукинс с небольшой флотилией пошел к берегам Сьерра Леоне. Покупать рабов он там не стал - с чего бы? - а просто ограбил португальскую работорговую факторию на весь живой товар. И привез его в Новый Свет. Вошел в гавань Санто-Доминго, наставил пушки на город - и заставил губернатора купить у него рабов по цене втрое ниже рыночной. И мирно уплыл восвояси потому что местная эскадра почему-то гонялась за слухами о голландских пиратах милях в трехстах от базы. И все довольны - кроме португальцев, конечно, ну, и рабов - но тех-то кто же станет спрашивать?
Второй ходкой Хоукинс решил кадровые проблемы Рио дель Хача, а вот с третьей вышло нехорошо.
Он обошел несколько островов - и у побережья Кубы угодил в ураган, снесший его с курса и сильно потрепавший его корабли. Нужно было срочно чиниться, потому что флагман «Иисус из Любека», купленный еще Генрихом VIII, взятый напрокат у короны и давно уже на самом деле отслуживший свое, вообще непонятно как держался на воде. И Хоукинс двинулся к ближайшей гавани - Сан Хуан де Уллоа. А там как раз ждали прибытия конвоя с новым вице-королем Мексики на борту. Хоукинса приняли за оный конвой - и беспрепятственно впустили. Надо отдать Хоукинсу должное - злоупотреблять доверчивостью местного начальства он не стал, а просто встал на якорь и начал чиниться - и даже расплатился с портовыми властями за материалы частью своего товара.
И все бы хорошо, но 16 сентября к Сан Хуан де Уллоа подошел задержавшийся из-за того самого шторма испанский конвой под командой адмирала Франсиско де Луйана и действительно с вице-королем доном Мартином Эрнандесом на борту. А Хоукинс уже окопался, у него батареи на мысу стоят. Отбиться можно, тем более, что с севера шторм подходит. Но между Англией и Испанией нет войны - как посмотрит королева на неспровоцированное уничтожение испанской эскадры вместе с вице-королем?
У испанцев картина та же - шторм близко, до других гаваней еще идти, а прорываться через хоукинсов огонь - дорогое удовольствие, да и неизвестно, получится ли. Так что стороны тихо сходятся и решают, что Хоукинс - представитель дружественной державы, зашедший в гавань по своим делам. Испанцы выдают ему соответствующий документ - и мирно проходят в гавань мимо молчащих батарей.
Но идальго, как известно, хозяева своего слова. И держать обещание, данное какой-то английской сволочи, никто не собирается. Де Луйан потихоньку посылает в Вера-Крус за солдатами, вице-король отбывает в Мексику первой пинассой (а эти английские болваны и не подумали взять заложника) - и 24 числа испанцы атакуют батареи, захватывают их - и открывают огонь с берега и с кораблей по судам Хоукинса в гавани. Надо сказать, что моряком Луйан был таким же как идальго - при троекратном превосходстве в кораблях и пятикратном в людях два корабля он все же упустил - Хоукинс на «Миньоне» и его дальний родственник Дрейк на «Юдифи» прорвались и ушли.
В Англии эта история вызвала грандиозный скандал. Причем, причиной скандала было не существо, а обстоятельства дела - поймай де Луйан Хоукинса на контрабанде или чем еще и потопи по этому поводу всю эскадру в полном составе, английское общественное мнение ухом бы не повело. Но вот данное и без колебаний нарушенное слово, и характер обвинений, предъявленных Хоукинсу (см. ниже) привели англичан в неистовство. Когда же выяснилось, что большую часть пленных англичан послали на галеры или заставили строить волноломы, взвился уже и Тайный Совет - а тут как раз удачная буря занесла в гавань Саутхэмптона несколько испанских трапспортов, на борту которых, в числе прочего, было и жалование войскам Альбы в Нидерландах. Елизавета подумала-подумала, да и конфисковала эти корабли в качестве компенсации за «Иисуса из Любека». В результате температура англо-испанских отношений упала еще на градус, а Альба остался без денег и, чтобы заплатить своим наемникам ввел на оккупированных территориях знаменитый налог «десятый грош» (одну десятую с продажи любого товара), окончательно бросивший большие торговые города в объятия гёзов.
Да, а Хоукинс примерно неделю был невинной жертвой и всеобщим любимцем, пока не выяснилось, что он, собственно, ввозил контрабандой. Тут общественное мнение повернулось к нему спиной, королева заявила, что это “dreadful dastarly deed truly deserving of heavenly retribution» - и голову Хоукинса спасли только настойчивые требования Филиппа, чтобы ему ее отрубили. Вернее, даже не требования, а предьявленные обвинения. Филипп, со свойственным ему разумом и тактом, вменил Хоукинсу не работорговлю (в Испании-то она была вполне законной), не контрабанду (что англичане бы поняли), не вооруженный шантаж, в котором Хоукинс был виновен хотя бы формально, а факт торговли с колониями в Новом Свете - на что, как известно, имеют право только подданые Его Католического Величества, ну и еще подданые короля Португалии. Так что любые меры по отношению к Хоукинсу выглядели бы как согласие с этим пунктом - а этого правительство Её Величества позволить себе не могло. Он просто угодил в глубокую немилость, из которой вышел, когда помог Уолсингэму раскрыть заговор Ридольфи. Хоукинс пришел в ум, занялся каперством, преуспел на этом поприще, командовал частью флота в Армаду и стал лордом адмиралтейства. Но тех рабов ему поминали до конца его дней.
А младший кузен его Фрэнсис, торговавший не рабами, а пряностями, успел хорошо посмотреть на испанский Мэйн и тоже решил, что есть занятия прибыльнее, а главное, намного спокойнее торговли. И в тот же год попросил у королевы каперский патент. И - поскольку отношения с Эскориалом испортились начисто - получил его.
Осень 1586. Экспедиционный корпус Лестера послан на континент дя помощи голландским Генеральным Штатам. Это неофициально. Официально этот поход личная инициатива Лестера, желающего поучаствовать в выборах штатгальтера, поскольку после смерти Вильгельма Оранского этот пост освободился. С ним стандартная команда - Бобби Стюарт, Хэмфри Гилберт, Фульк Гренвилль и племянник Лестера Филипп Сидней - по совметительству очень хороший поэт и неплохой ученый.
Надо сказать, что на суше англичане воевали не так весело, как на море. Рядовой состав был не такой крепкий, как у испанцев - хотя при толковом командовании от него можно было добиться многого - низший и средний командный были даже, пожалуй, получше - умней, изобретательней, упорней - а вот хороших стратегов не было вовсе. Поэтому, когда сводным контингентом командовал Морис Нассау, дела шли неплохо, а когда Лестер лез куда-то сам, то не очень.
Так вот, в сентябре 1586 Лестера принесло под Зютфен - укрепленный городок на берегу Изеля, недалеко от Арнхейма. И только он начал устраиваться, как вдруг под Зютфеном по обыкновению своему из воздуха материализуется Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, и естественно, с армией. И ловит англичан в открытом поле. Задача - не выпустить испанцев из довольно узкого дефиле, пока войска отходят на тот берег под защиту укреплений. Стюарт убит; Гилберт шоковым ударом сбил голову испанской колонны, был ранен и вынесен в тыл; где Лестер вообще неизвестно, что, может, и хорошо - этот накомандует. Оставшийся методом исключения сэр Филипп Сидней делает то, что командующему, пускай и временному, делать категорически не положено - болтается на передней линии кавалерийского прикрытия. Хотя военный он компетентный.
А дело в чем? А дело в том, что большая часть кавалерии - прибывшее из дому пополнение. Дворянские сынки. Пороху не нюхали, военную этику не освоили - и сразу угодили в мясорубку хуже некуда - отступление с врагом на плечах, да еще и враг этот - Парма. Оставь он их одних, они, скорее всего, запаниковали бы и бросили пехоту. А пехота на переправе без прикрытия… А вот племянника Лестера, любимца королевы, «первого рыцаря» Англии они ни в какой панике бросить не могли. Не бывает такой паники.
В общем, переправились они, ушли. А Сидней уже на переправе получил мушкетную пулю в бедро. Конь выплыл, соседи помогли, вытащили его на какой-то холмик, кто-то со фляжкой прибежал - осталось же у кого-то за четыре часа боя… Сидней глаза открыл и видит, чуть ниже по склону лежит какой-то солдат, большей частью развороченный, умирает. Он отодвинул фляжку «Дай ему. Ему нужнее. Я до Анхейма доживу, а он нет.»
Умер три недели спустя в Арнхейме от заражения крови.
А за две недели до этой истории к сэру Филиппу приходили представители Штатов - и предложили пост штатгальтера ему. Сидней отказался - он дружил с сынм Вильгельма, Морисом Нассау.
Так вот, сэр Филипп Сидней, при жизни и после смерти считался в елизаветинской Англии образцом того, каким должен быть человек в каждую минуту своей жизни.
Неоднократно помянутый выше сэр Уолтер Рэли страдал морской болезнью. Его укачивало просто от вида воды. Передвигаясь по Лондону, он был готов дать огромный крюк, чтобы перейти Темзу по мосту - вместо того, чтобы пользоваться лодкой, как это делали все нормальные горожане.
Зложелатели шутили, что он ванну принимает с закрытыми глазами. А ему как придворному приходилось это делать довольно часто - у Елизаветы был пунктик насчет чистоты. То ли у Ее Величества было чрезмерно развитое обоняние, то ли сказывались спартанские привычки, привитые ей в детстве в доме адмирала Сеймура, но никто из придворных, парламентских и медицинских светил так и не смог убедть королеву, что частые купания и открытые окна вредны для ее драгоценного здоровья. "Я принимаю ванну каждую неделю, - говорила она, - даже если в том нет прямой необходимости. И не чвствую себя хуже." И двор, скрепя сердце, мужественно следовал за своей повелительницей (и, надо сказать, так привык, что Иаков Первый потом жаловался, что от всей этой банды лицемеров даже человеческого запаха не дождешься).
Но это преамбула. А амбула очень короткая. В 1578 Гилберт повел эскадру на юго-запад, намереваясь найти Магелланов пролив и пройти его, ну, и поживиться по дороге. (К тому моменту Дрейк был уже автором своего собственного пролива, но этого в Англии еще не знали.) Капитаном 75-футового "Сокола" с ним шел его младший сводный брат, которому тогда было 23. Им сильно не повезло - Гилберт был вообще человек невезучий - в высоких широтах творилось такое, что три корабля из 10 дали течь, на остальных тоже было невесело, и стало ясно, что с поживиться как с поживиться, а вот с географией в этом году ничего не получится. И Гилберт решил поворачивать. А сводный его братец сказал, что качки при обратном переходе он уже не переживет и что до пролива этого, где бы он там ни был, всяко ближе, чем до Лондона. И не повернул.
А дальше они уже в одиночку попали в чудовищный шторм, такой, что не только Рэли, но и штурман его Фернандес не понимал, на каком они свете, шли в нем и с ним несколько дней, а когда смогли определиться, поняли, что надо все-таки возвращаться, потому что очень сильно унесло. И потюхали они обратно, благословляя основательность Гилберта, сняряжавшего корабли с запасом на конец света. И уже у островов Зеленого Мыса (это вообще-то западное побережье Африки) налетели на испанского "купца", идущего из Вест-Индии - естественно, с конвоем. И ничего бы не было, если бы конвойный фрегат, завидев английский флаг, не открыл огонь. Тут капитан решил, что на этот рейс с него хватит. По английским меркам "Сокол" был старым корытом, но это по английским. А вот артиллерия на нем, по соображениям географического свойства стояла самая что ни на есть новая. И дальше команда вспоминала высокие широты и шторма с нежностью, потому что идти на трех кораблях с командой от одного (а попробуй брось этого "Сокола" - королева за госимущество голову оторвет, причем в буквальном смысле слова) дело и невеселое и просто опасное. В общем, так и кляли они свою судьбу до самого Портленда.
А фраза "до пролива ближе" вошла в поговорку лет примерно на триста.
Вместе с прочим грузом галеона "Сан-Фелипе" Дрейку досталось 230 черных рабов. Выяснив, что некоторые из них умеют обращаться с парусами и ориентироваться по звездам, Дрейк подарил им пинассу, дал воды и провианта и объяснил, как добраться до африканского побережья.
Когда один из испанских пленных поинтересовался, почему Дрейк отдал часть приза тем, кто, собственно, сам был частью приза (надо сказать, это действие не встретило никакого протеста среди личного состава), пиратский адмирал ответил примерно следующее.
Что он, мол, неоднократно слышал, что черные - рабы от природы, и, судя по тому, как ими торгуют их же царьки, это вполне может быть правдой. Да и Библия, как бы, не запрещает. Но вот по его личному, Дрейка, опыту, с теми, кто этим обстоятельством пользуется, происходят всякие нехорошие изменения. Собственно, он не знает ни одного работорговца или рабовладельца, на ком бы его занятие не сказалось самым решительным образом. То есть, сволочи все до единого.
Так что черные, может, и созданы для рабства, кто знает, но вот белые не созданы для рабовладения точно. "Поэтому, - сказал профессиональный пират, - на мой вкус, честному человеку, который хочет оставаться таковым, следует действовать именно таким образом."
Вступив в 1603 году на английский престол, Иаков Шотландский получил в полное распоряжение все королевские земли и замки. Одним из первых его распоряжений было настоятельное повеление убрать из Ричмондского замка и Вестминстера "эти ужасные устройства, противные человеческому естеству и наверняка оскорбляющие Бога". Придворная карьера сэра Джона Харингтона была окончена.
А все так хорошо начиналось. Джон Харингтон, крестник королевы Елизаветы, неплохой солдат, приличный администратор и для придворного терпимый поэт, был переводчиком от бога. Но по причине увлеченности придворной жизнью работал медленно. Так что, Елизавета, которой надоело ждать очередной главы "Неистового Роланда" месяцами, отказала ему от двора и отправила домой с приказом не показываться, пока "Роланд" не будет готов. Говорят еще впрочем, что причиной изгнания послужил перевод главы о Джоконде, чьи действия в романе Ариосто сильно напоминали матримониальные маневры самой Елизаветы.
Так или не так, а отправился Харингтон домой, переводить. И за каких-то полтора года добил 40,000 строк "Неистового Роланда" (его перевод до сих пор считается лучшим). Но его кипучий поэтический ум не удовлетворялся переводом и требовал творчества. Так что ко двору Харингтон явился с двумя книжками - заказанным "Роландом" и своим собственным творением "Преображение Аякса".
"Преображение…" было длинной вычурной поэмой, где подробно описывалось некое устройство. Дело в том, что греческого героя Аякса по английски тогда звучало как "Эйджэкс", а "джэкс" или "джэйкс" было жаргонным названием ночного горшка. В общем, в трудах праведных Харингтон изобрел отраду читателя - ватерклозет.
В отличие от многих других сложных метафор, харингтоновский аякс еще и работал. Королева, у которой был пунктик в области гигиены, пришла в восторг и потребовала установить агрегат рядом с ее спальней. Опробовала - и заказала второй, в Вестминстер.
Харингтон хотел запатентовать изобретение - но соответствующие органы отказались оформлять патент по причине сугубого его неприличия. В ответ Харингтон разразился новой книгой стихов, поносящей лицемеров, тонущих в грязи, лишь бы только не признать ее существования - и подал королеве проект монополии, где утверждал, что пущенные на поток аяксы будут обходиться всего в 6 шиллингов и 8 пенсов, а уж цену можно назначать…
Стихи не подействовали, а вот проект заинтересовал вполне провеспасиановский Тайный Совет, но тут королева умерла, а у новой метлы тоже был пунктик относительно гигиены - только обратный. Агрегаты, принадлежавшие короне, были уничтожены, а собственный харингтоновский аякс в его усадьбе Келстон, что близь Баса, пал поколение спустя одной из жертв гражданской войны.
И история смывного туалета застопорилась почти что на два столетия.
Однажды во время прогулки королева заметила, что есть все же вещи, которые нельзя измерить - как, например, взвесить дым, если его даже нельзя поймать? Капитан ее охраны, неоднократно помянутый сэр Уолтер Рэли, ответил, что ловить дым вовсе не обязательно и что если ему принесут весы, он сможет взвесить для Ее Величества некий объем дыма.
Было немедленно заключено пари, принесены весы…
Сэр Уолтер вынул свою трубку, взвесил ее и записал результат. Затем отмерил порцию табаку, взвесил, записал результат. Сложил. Выкурил трубку. Взвесил ее снова. Вычел новый вес трубки из общего веса трубки и табака до того как. И сказал, что разница - и есть вес уже основательно растворившегося в воздухе табачного дыма.
История эта была записана французским послом как пример крайнего английского цинизма.
Хэмфри Гилберт о внешней политике королевы говорил так:
"У Ее Величества страшные мечты - она видит Англию маленькой страной, живущей в мире. И никто при дворе не рискует ей сказать, что Рим начинал так же. Его Католическое Величество некогда удовольствовался половиной шара - нам придется взять весь".
гхм... судя по всему у жэжэшечки есть какие-то глупые лимиты на размер поста. Поэтому тут я прервусь на музыкальную паузу и продолжу в следующем посте.
часть I,
часть II,
часть III.
1691. В проливе между островами Флорес стоят семь кораблей - шесть судов эскадры Ховарда, второго лорда адмиралтейства, и "Месть" сэра Ричарда Гренвилля в данном случае выступающего как частное лицо (что важно). Стоят, чинятся, до выхода "серебряного флота" еще месяц, время есть.
Вдруг посреди всей этой благодати появляется курьерская пинасса с пакетом от герцога Камберлендского, чей флот в тот момент болтался где-то у берегов Португалии. Оказывается, что Филипп Испанский, окончательно наскучив постоянными экскурсиями в его карман, отправил на юг сводную эскадру из 53 кораблей с приказом раз и навсегда… И Ховарду приказано немедленно отваливать, потому что идут очередные переговоры, а он как-никак государственный служащий.
Ховард с Гренвиллем начинают готовиться к выходу - и тут в пролив вламывается эта самая испанская эскадра, видно, решившая перед заходом в Картахену проверитьпарочку подходящих закоулков.
И Гренвилль сигналит Ховарду - я, мол, в отличие от вас, частное лицо, вы идите, а я тут пока постою. И Ховард уходит, а Гренвилль смещается к выходу из пролива и становится там. Испанцы не верят своим глазам - одиночный корабль принимает бой с эскадрой. (Причем, "Месть" с ее водоизмещением в 550 тонн была большим кораблем разве что по английским меркам. Флагман испанской эскадры, "Сан-Фелипе", был, например, больше ровно в три раза.)
Через 30 часов испанцы уже ничему не удивлялись. Бой продолжался примерно столько. Где-то к вечеру этот самый "Сан-Фелипе" умудрился-таки зайти с наветренной стороны, и отрезать "Мести" ветер. После чего еще чуть ли не сутки "Месть" пытались взять на абордаж. Про Ховарда они уже думать забыли - им нужно было смывать пятно с репутации. В конце концов, когда корабль был уже безнадежно поврежден, две трети команды выбито, а Гренвилль смертельно ранен, команда сдалась.
Испанцы сняли людей, поставили на "Месть" свою призовую команду и пошлепали в ближайший порт, потому что эскадра - минус шесть кораблей, плюс масса тяжелых повреждений - была совершенно не в том состоянии, чтобы кого-либо преследовать. "Месть" впрочем, затонула не дойдя до порта по причине травмы, несовместимой с жизнью. Гренвилль помер на второй день по той же причине. Останься он в живых, дело могло бы обернуться по всякому - у испанского командования был к нему приличный счет -, а так, испанцы, потрясенные берсеркерской - как они считали - отвагой англичан, просто отпустили команду на все четыре стороны.
И испанское морское командование было сильно удивлено, когда их разведке удалось добыть отчет английского адмиратейства об этом происшествии, где действия Гренвилля квалифицировались как разумные и грамотные. С точки зрения адмиралейства, он совершил только одну ошибку - принял бой в самом проливе, тогда как надо было выйти - и запереть испанцев внутри. А завершался отчет совершенно убийственной рекомендацией "Ввиду вышесказанного, предлагаем впредь считать соотношение один к трем рабочим, один к пяти - приемлемым."
5 июня 1602 года первый флот Ост-Индской компании прибыл в Ачин - порт на западной оконечности Суматры - и встретил там самый радушный прием. Местный правитель, Ала-аддин Шах, не только слышал про англичан, но и был к ним до крайности расположен, поскольку откуда-то прознал, что англичане и испанцы воюют на море, а на испанцев и португальцев из Макао и Гоа у Ала-аддина был зуб размером со средний нарвалий рог. Так что - после, естественно, всяческих благопожеланий королеве - Ала-аддин тут же поинтересовался, как часто англичане намерены заходить в его порт и не продадут ли они ему сколько-нибудь замечательных корабельных пушек для защиты от этих бандитов-христиан. Командовавший эскадрой капитан Джон Ланкастер принял во внимание что а) перевалочный порт на островах необходим б) Англия и Испания находятся в состоянии войны, тяжело вздохнул и совершенно безвозмездно подарил Ала-аддину запасные каронады с "Дракона", "Гектора" и "Сюзанны" и обещал следующим рейсом привезти еще.
После чего был заключен в объятия, снабжен всем необходимым и упиршествляем в течении недели.
Последнее затянулось бы и на более долгий срок, но тут в Ачин пришла весть, что какое-то португальское судно направляется к Ала-аддиновым владениям с явно недобрыми намерениями. Когда избранный за быстроходность "Дракон" добрался до места происшествия милях в ста по побережью от самого Ачина, португальцы уже вовсю что-то грабили. Надо сказать, что капитан португальской каракки "Сан Антонио" (вообще-то торговой, но решившей подработать на стороне), видимо, провел большую часть жизни в Индийском океане и с англичанами ранее не сталкивался. Потому что увидев 400-тонного "Дракона", он даже не удосужился повернуться к нему кормой. Так что спустя несколько минут пятый или шестой выстрел "Дракона" - тут очевидцы не сошлись во мнениях - свалил вторую и последнюю мачту "Сан Антонио", на чем сражение и закончилось. Португальцы спустили флаг, с "Дракона" выслали шлюпку…
А надо сказать, что Ланкастер, естественно, пригласил Ала-аддина поучаствовать в экспедиции. И естественно, принимал его в своей каюте. А скуку в дальнем плавании все убивают по своему. И поэтому, когда португальский капитан поднялся на борт, взору его открылось следующее зрелище - на палубе между гротом и бизанью седой и очень благообразный (что-то около центнера) суматранец в цветных шелках и строго - и очень не по климату - одетый английский джентльмен исполняют дуэтом псалмы Давида. На иврите. Под аккомпанемент вирджинела.
Ну Ланкастер-то был наполовину марран, а вот откуда Ала-аддин Шах знал иврит, история молчит. Но баритон у него по свидетельству присутствовавших был очень приятный.
Да, а с Ала-аддином вышла одна заминка. Помимо пушек султан-англофил еще заказал Ланкастеру жену-англичанку. И когда тот привез заказ в Лондон, господа компаньоны вошли в очередной штопор. Во-первых, как может компания поощрять многоженство? Во-вторых, он мусульманин. В-третьих, как отреагирует Его Величество на то, что этот вопрос вообще рассматривается. В-четвертых…
Но пока обсуждалось в-четвертых, слух уже разошелся по Лондону. И компанию буквально затопили прошения от кандидаток и родителей кандидаток. Прошения в красках описывали красоту и добродетели предлагаемых девственниц, их умение шить, играть на музыкальных инструментах, знание языков. Одна девица, стремясь доказать свою пригодность на роль подарка, даже написала трактат о пользе смешанных браков… и перевела его на арабский (хотя Ала-аддина-то убеждать в оной пользе было незачем).
Реакция Иакова, естественно, была "Никого, никогда, никуда". Напор петиционеров, однако, не уменьшился.
Однако, пока правление пыталось найти очередное соломоново решение, проблема самоликвидировалась по методу Ходжи Насреддина. Следующий курьер привез известие о том, что, к великой скорби подданных и союзников, Ала-аддин Шах изволил скончаться в возрасте 104 лет - а его внук и наследник, не обладая космополитизмом деда, в своих аппетитах ограничивается артиллерией.
И кандидатки, вздыхая, разошлись по домам.
Капитан Джон Ланкастер был всем хороший капитан, но, как это случается с моряками, был привержен всяческим предрассудкам и суевериям. В частности, он считал, что грязь - жилище дьявола и источник всякой заразы, и что нет лучшего средства от цынги, чем лимонный сок пополам с муравьями. Соответственно, на его кораблях были вылизаны даже стоки для грязной воды, а члены экипажа под бдительными взглядами офицеров глотали по утрам эту кислую мерзость с брр… насекомыми - иногда довольно крупными.
Когда Ланкастер бросил "частную практику" и стал одним из капитанов Ост-Индской компании, его новое начальство попыталось покончить со всеми этими предрассудками, но… за это время матросы успели усвоить, что муравьи муравьями, а на кораблях Ланкастера цынгой действительно не болеют. А поскольку матросы и сами народ суеверный, то убедить их, что дело не в лимонном соке, а в воле Божьей, уже никакая сила не могла. Так и остался на кораблях компании странный этот обычай.
1596. Отношения между Англией и Испанией - хуже некуда. Его Католическое Величество готовит вторую армаду, что очень беспокоит англичан, потому что второй раз Господь может и не дунуть. Ну раз так - значит надо дуть самим. И королева посылает флот с приказом ловить испанцев на выходе из Кадиса и не давать продохнуть - чтобы пока они дойдут до Слюйса, где на борт должна была подняться пехота, ее уже не на что было бы грузить.
Пришла эскадра к Кадису - но командующий армадой герцог Медина-Сидония эти игры уже в прошлый раз проходил - и из гавани ни ногой. А у тех вода кончается. Но если они часть эскадры отошлют за водой - так испанцы прорвутся - и ищи их потом в открытом море.
И сидят себе Томас Ховард, эрл Эффингем, командующий, и два его заместителя и думают, что делать. И говорит второй зам, сэр Уолтер Рэли, что хорошая гавань Кадис и что с тех пор, как Дрейк его с наскока взял, испанцы там основательные форты построили - и всей эскадре в этом гирле не развернуться, а пяти кораблям будет в самый раз. И добавляет меланхолически первый зам, сэр Роберт Деверо, эрл Эссекс, что если транспорты подойдут воон к тому мысу, то вон там может пройти штурмовая группа и даже, пожалуй, с пушками - то есть, конечно, если крепостная артиллерия часик помолчит. Почему помолчит? - удивляется второй зам, - ей молчать вовсе не обязательно. Главное, чтобы она не с вами разговаривала. А вторую группу можно и в гавани высадить… И если даже мы обратно не уйдем, то в этом году армада уже никуда не отплывет - а кораблей у королевы много.
Они, значит, говорят, а секретарь Ховарда, Донн его фамилия, все это протоколирует. Потом он запишет в дневнике, что "адмирал Эффингем и тут проявил знаменитую свою обстоятельность и осторожность - прежде чем согласиться, он думал целых полчаса."
Так что второй зам пошел обратно на свое "Злорадство" и еще с четырьмя фрегатами своей же постройки атаковал форты. Перед атакой он отдал приказ на каждый испанский залп отвечать только и исключительно сигналом трубы. Никакой стрельбы. Покружились перед фортами, разъясняя течения, подождали правильного ветра - и пошли.
Форты открывают огонь на предельной дальности - противник отвечает звуковым сигналом. Залп - труба. Залп - труба. Ладно, думают в фортах - гордыня - смертный грех - сейчас мы вас подпустим поближе - и в упор, тут вам не протрубиться. Расчет у испанцев был на то, что у крепостной артиллерии, тем более, новой, дальность как и калибр всяко больше, чем у корабельной. И тут они несколько ошиблись, потому что они еще ждали и целились, когда английские корабли повернулись боком каждый к оговоренному форту и дали залп по пушечным гнездам, развернулись - и с другого борта. Пока щебенка осыпалась, дым рассеялся - они уже под стенами - и испанские ядра летят себе сквозь снасти. Галиону бы там не развернуться, а у английских кораблей водоизмещение всего ничего - 250-300 тонн. Как у большой яхты.
Испанцам в фортах бы сообразить и открыть огонь по дальним от себя кораблям, но первая реакция в таких случаях - стрелять в того, кто в тебя стреляет, - а опомниться им не дали.
А пока дуэль идет, Ховард на мысу десант высаживает.
И только тут испанское командование в городе начинает что-то соображать. Они вообще эту атаку всеръез не приняли - 5 кораблей - ну максимум, разведка боем. Людей на корабли, конечно вернули, но они же стоят в гавани чуть ли не борт к борту. Медина-Сидония отдает приказ передовым эскадрам выдвигаться навстречу… Но форты уже молчат, Рэли входит в гавань и тут наступает, как выразился Лоуренс Кеймис,
"ситуация недостойная артиллериста - куда ни попадешь, везде противник."
Испанцы палят в белый свет, а большей частью друг по другу, за кораблями Рэли в гавань втягиваются вернувшиеся корабли Ховарда числом 12 штук. Ховардовский "Ковчег" в этой суматохе пробивается к причалу и начинает кого-то там высаживать, а на восточной стороне городских укреплений уже началась артиллерийская дуэль и пригороды горят. И тут у Медины-Сидонии сдают нервы. Он представления не имеет, что его атакуют с востока люди того же Ховарда и что хватит их максимум на один штурм. Он видит, что английские корабли в гавани действуют спокойно и согласованно, не обращая никакого внимания на чуть ли не двенадцатикратное превосходство противника. И ему опять-таки не приходит в голову, что с точки зрения английского адмирала обменять 17 кораблей с экипажами и командованием на армаду - разумная сделка. Он понимает только одно - эти люди сейчас его разобьют. Как -непонятно, но разобьют. А в гавани, помимо всего прочего, несколько кораблей серебряного флота - с грузом. И этот груз им достанется. И он отдает приказ поджечь корабли. И этот приказ с перепугу исполняют. И команды испанских кораблей видят огонь в своем тылу. У них и без того настроение ниже среднего - тут их просто охватывает паника - люди гроздьями бросаются в воду и плывут к берегу… Занимаются склады на пирсах, корабли горят, солдаты бегут - и в это время Эссекс умудряется-таки перебраться через восточную стену. "Англичане в городе!". Все. Обвал.
Собственно, даже после всего произошедшего, у испанцев был совершенно оглушительный перевес. Но они - редкий случай для самой дисциплинированной армии Европы - не могли больше сражаться.
Обалдевшие солдаты Эссекса проходят до порта как нож сквозь масло, отвлекаясь по дороге на грабеж. И только часа через два Ховард узнает, что то, что горит у причалов - это транспорты серебряного флота. Но тушить их уже поздно. Так что англичане грузят, что можно, со складов, высаживают призовые команды на относительно целые корабли, поджигают верфи, Ховард выслушивает много теплых слов от раненого в ногу Рэли относительно своей идеи наложить на город контрибуцию, собирают своих увлекшихся десантников и быстро уходят.
По возвращении домой получают от Ее Величества большой разнос за то, что мало привезли.
Как говорил Дюма, «у великих событий маленькие причины». Морская война между Англией и Испанией началась из-за жадности испанского налогового ведомства, встречной жадности и неразборчивости английского купца и непорядочности двух испанских аристократов.
А было дело так. Филипп Второй, желая пополнить казну, ввел налог на покупку лицензии на ввоз рабов в Новый Свет. Налог был убийственный. Цены на рабов взлетели вдесятеро. Работорговцы начали выходить из дела, а колонии - задыхаться без рабочих рук. И тогда кому-то из губернаторов на побережье пришла в голову светлая идея - подключить третью сторону. И по торговым каналам зазвенело, что нужен надежный человек с контактами в Африке для занятия контрабандой. Через некоторое время звоночек дошел до торгового дома Хоукинсов. И Джон Хоукинс с небольшой флотилией пошел к берегам Сьерра Леоне. Покупать рабов он там не стал - с чего бы? - а просто ограбил португальскую работорговую факторию на весь живой товар. И привез его в Новый Свет. Вошел в гавань Санто-Доминго, наставил пушки на город - и заставил губернатора купить у него рабов по цене втрое ниже рыночной. И мирно уплыл восвояси потому что местная эскадра почему-то гонялась за слухами о голландских пиратах милях в трехстах от базы. И все довольны - кроме португальцев, конечно, ну, и рабов - но тех-то кто же станет спрашивать?
Второй ходкой Хоукинс решил кадровые проблемы Рио дель Хача, а вот с третьей вышло нехорошо.
Он обошел несколько островов - и у побережья Кубы угодил в ураган, снесший его с курса и сильно потрепавший его корабли. Нужно было срочно чиниться, потому что флагман «Иисус из Любека», купленный еще Генрихом VIII, взятый напрокат у короны и давно уже на самом деле отслуживший свое, вообще непонятно как держался на воде. И Хоукинс двинулся к ближайшей гавани - Сан Хуан де Уллоа. А там как раз ждали прибытия конвоя с новым вице-королем Мексики на борту. Хоукинса приняли за оный конвой - и беспрепятственно впустили. Надо отдать Хоукинсу должное - злоупотреблять доверчивостью местного начальства он не стал, а просто встал на якорь и начал чиниться - и даже расплатился с портовыми властями за материалы частью своего товара.
И все бы хорошо, но 16 сентября к Сан Хуан де Уллоа подошел задержавшийся из-за того самого шторма испанский конвой под командой адмирала Франсиско де Луйана и действительно с вице-королем доном Мартином Эрнандесом на борту. А Хоукинс уже окопался, у него батареи на мысу стоят. Отбиться можно, тем более, что с севера шторм подходит. Но между Англией и Испанией нет войны - как посмотрит королева на неспровоцированное уничтожение испанской эскадры вместе с вице-королем?
У испанцев картина та же - шторм близко, до других гаваней еще идти, а прорываться через хоукинсов огонь - дорогое удовольствие, да и неизвестно, получится ли. Так что стороны тихо сходятся и решают, что Хоукинс - представитель дружественной державы, зашедший в гавань по своим делам. Испанцы выдают ему соответствующий документ - и мирно проходят в гавань мимо молчащих батарей.
Но идальго, как известно, хозяева своего слова. И держать обещание, данное какой-то английской сволочи, никто не собирается. Де Луйан потихоньку посылает в Вера-Крус за солдатами, вице-король отбывает в Мексику первой пинассой (а эти английские болваны и не подумали взять заложника) - и 24 числа испанцы атакуют батареи, захватывают их - и открывают огонь с берега и с кораблей по судам Хоукинса в гавани. Надо сказать, что моряком Луйан был таким же как идальго - при троекратном превосходстве в кораблях и пятикратном в людях два корабля он все же упустил - Хоукинс на «Миньоне» и его дальний родственник Дрейк на «Юдифи» прорвались и ушли.
В Англии эта история вызвала грандиозный скандал. Причем, причиной скандала было не существо, а обстоятельства дела - поймай де Луйан Хоукинса на контрабанде или чем еще и потопи по этому поводу всю эскадру в полном составе, английское общественное мнение ухом бы не повело. Но вот данное и без колебаний нарушенное слово, и характер обвинений, предъявленных Хоукинсу (см. ниже) привели англичан в неистовство. Когда же выяснилось, что большую часть пленных англичан послали на галеры или заставили строить волноломы, взвился уже и Тайный Совет - а тут как раз удачная буря занесла в гавань Саутхэмптона несколько испанских трапспортов, на борту которых, в числе прочего, было и жалование войскам Альбы в Нидерландах. Елизавета подумала-подумала, да и конфисковала эти корабли в качестве компенсации за «Иисуса из Любека». В результате температура англо-испанских отношений упала еще на градус, а Альба остался без денег и, чтобы заплатить своим наемникам ввел на оккупированных территориях знаменитый налог «десятый грош» (одну десятую с продажи любого товара), окончательно бросивший большие торговые города в объятия гёзов.
Да, а Хоукинс примерно неделю был невинной жертвой и всеобщим любимцем, пока не выяснилось, что он, собственно, ввозил контрабандой. Тут общественное мнение повернулось к нему спиной, королева заявила, что это “dreadful dastarly deed truly deserving of heavenly retribution» - и голову Хоукинса спасли только настойчивые требования Филиппа, чтобы ему ее отрубили. Вернее, даже не требования, а предьявленные обвинения. Филипп, со свойственным ему разумом и тактом, вменил Хоукинсу не работорговлю (в Испании-то она была вполне законной), не контрабанду (что англичане бы поняли), не вооруженный шантаж, в котором Хоукинс был виновен хотя бы формально, а факт торговли с колониями в Новом Свете - на что, как известно, имеют право только подданые Его Католического Величества, ну и еще подданые короля Португалии. Так что любые меры по отношению к Хоукинсу выглядели бы как согласие с этим пунктом - а этого правительство Её Величества позволить себе не могло. Он просто угодил в глубокую немилость, из которой вышел, когда помог Уолсингэму раскрыть заговор Ридольфи. Хоукинс пришел в ум, занялся каперством, преуспел на этом поприще, командовал частью флота в Армаду и стал лордом адмиралтейства. Но тех рабов ему поминали до конца его дней.
А младший кузен его Фрэнсис, торговавший не рабами, а пряностями, успел хорошо посмотреть на испанский Мэйн и тоже решил, что есть занятия прибыльнее, а главное, намного спокойнее торговли. И в тот же год попросил у королевы каперский патент. И - поскольку отношения с Эскориалом испортились начисто - получил его.
Осень 1586. Экспедиционный корпус Лестера послан на континент дя помощи голландским Генеральным Штатам. Это неофициально. Официально этот поход личная инициатива Лестера, желающего поучаствовать в выборах штатгальтера, поскольку после смерти Вильгельма Оранского этот пост освободился. С ним стандартная команда - Бобби Стюарт, Хэмфри Гилберт, Фульк Гренвилль и племянник Лестера Филипп Сидней - по совметительству очень хороший поэт и неплохой ученый.
Надо сказать, что на суше англичане воевали не так весело, как на море. Рядовой состав был не такой крепкий, как у испанцев - хотя при толковом командовании от него можно было добиться многого - низший и средний командный были даже, пожалуй, получше - умней, изобретательней, упорней - а вот хороших стратегов не было вовсе. Поэтому, когда сводным контингентом командовал Морис Нассау, дела шли неплохо, а когда Лестер лез куда-то сам, то не очень.
Так вот, в сентябре 1586 Лестера принесло под Зютфен - укрепленный городок на берегу Изеля, недалеко от Арнхейма. И только он начал устраиваться, как вдруг под Зютфеном по обыкновению своему из воздуха материализуется Алессандро Фарнезе, герцог Пармский, и естественно, с армией. И ловит англичан в открытом поле. Задача - не выпустить испанцев из довольно узкого дефиле, пока войска отходят на тот берег под защиту укреплений. Стюарт убит; Гилберт шоковым ударом сбил голову испанской колонны, был ранен и вынесен в тыл; где Лестер вообще неизвестно, что, может, и хорошо - этот накомандует. Оставшийся методом исключения сэр Филипп Сидней делает то, что командующему, пускай и временному, делать категорически не положено - болтается на передней линии кавалерийского прикрытия. Хотя военный он компетентный.
А дело в чем? А дело в том, что большая часть кавалерии - прибывшее из дому пополнение. Дворянские сынки. Пороху не нюхали, военную этику не освоили - и сразу угодили в мясорубку хуже некуда - отступление с врагом на плечах, да еще и враг этот - Парма. Оставь он их одних, они, скорее всего, запаниковали бы и бросили пехоту. А пехота на переправе без прикрытия… А вот племянника Лестера, любимца королевы, «первого рыцаря» Англии они ни в какой панике бросить не могли. Не бывает такой паники.
В общем, переправились они, ушли. А Сидней уже на переправе получил мушкетную пулю в бедро. Конь выплыл, соседи помогли, вытащили его на какой-то холмик, кто-то со фляжкой прибежал - осталось же у кого-то за четыре часа боя… Сидней глаза открыл и видит, чуть ниже по склону лежит какой-то солдат, большей частью развороченный, умирает. Он отодвинул фляжку «Дай ему. Ему нужнее. Я до Анхейма доживу, а он нет.»
Умер три недели спустя в Арнхейме от заражения крови.
А за две недели до этой истории к сэру Филиппу приходили представители Штатов - и предложили пост штатгальтера ему. Сидней отказался - он дружил с сынм Вильгельма, Морисом Нассау.
Так вот, сэр Филипп Сидней, при жизни и после смерти считался в елизаветинской Англии образцом того, каким должен быть человек в каждую минуту своей жизни.
Неоднократно помянутый выше сэр Уолтер Рэли страдал морской болезнью. Его укачивало просто от вида воды. Передвигаясь по Лондону, он был готов дать огромный крюк, чтобы перейти Темзу по мосту - вместо того, чтобы пользоваться лодкой, как это делали все нормальные горожане.
Зложелатели шутили, что он ванну принимает с закрытыми глазами. А ему как придворному приходилось это делать довольно часто - у Елизаветы был пунктик насчет чистоты. То ли у Ее Величества было чрезмерно развитое обоняние, то ли сказывались спартанские привычки, привитые ей в детстве в доме адмирала Сеймура, но никто из придворных, парламентских и медицинских светил так и не смог убедть королеву, что частые купания и открытые окна вредны для ее драгоценного здоровья. "Я принимаю ванну каждую неделю, - говорила она, - даже если в том нет прямой необходимости. И не чвствую себя хуже." И двор, скрепя сердце, мужественно следовал за своей повелительницей (и, надо сказать, так привык, что Иаков Первый потом жаловался, что от всей этой банды лицемеров даже человеческого запаха не дождешься).
Но это преамбула. А амбула очень короткая. В 1578 Гилберт повел эскадру на юго-запад, намереваясь найти Магелланов пролив и пройти его, ну, и поживиться по дороге. (К тому моменту Дрейк был уже автором своего собственного пролива, но этого в Англии еще не знали.) Капитаном 75-футового "Сокола" с ним шел его младший сводный брат, которому тогда было 23. Им сильно не повезло - Гилберт был вообще человек невезучий - в высоких широтах творилось такое, что три корабля из 10 дали течь, на остальных тоже было невесело, и стало ясно, что с поживиться как с поживиться, а вот с географией в этом году ничего не получится. И Гилберт решил поворачивать. А сводный его братец сказал, что качки при обратном переходе он уже не переживет и что до пролива этого, где бы он там ни был, всяко ближе, чем до Лондона. И не повернул.
А дальше они уже в одиночку попали в чудовищный шторм, такой, что не только Рэли, но и штурман его Фернандес не понимал, на каком они свете, шли в нем и с ним несколько дней, а когда смогли определиться, поняли, что надо все-таки возвращаться, потому что очень сильно унесло. И потюхали они обратно, благословляя основательность Гилберта, сняряжавшего корабли с запасом на конец света. И уже у островов Зеленого Мыса (это вообще-то западное побережье Африки) налетели на испанского "купца", идущего из Вест-Индии - естественно, с конвоем. И ничего бы не было, если бы конвойный фрегат, завидев английский флаг, не открыл огонь. Тут капитан решил, что на этот рейс с него хватит. По английским меркам "Сокол" был старым корытом, но это по английским. А вот артиллерия на нем, по соображениям географического свойства стояла самая что ни на есть новая. И дальше команда вспоминала высокие широты и шторма с нежностью, потому что идти на трех кораблях с командой от одного (а попробуй брось этого "Сокола" - королева за госимущество голову оторвет, причем в буквальном смысле слова) дело и невеселое и просто опасное. В общем, так и кляли они свою судьбу до самого Портленда.
А фраза "до пролива ближе" вошла в поговорку лет примерно на триста.
Вместе с прочим грузом галеона "Сан-Фелипе" Дрейку досталось 230 черных рабов. Выяснив, что некоторые из них умеют обращаться с парусами и ориентироваться по звездам, Дрейк подарил им пинассу, дал воды и провианта и объяснил, как добраться до африканского побережья.
Когда один из испанских пленных поинтересовался, почему Дрейк отдал часть приза тем, кто, собственно, сам был частью приза (надо сказать, это действие не встретило никакого протеста среди личного состава), пиратский адмирал ответил примерно следующее.
Что он, мол, неоднократно слышал, что черные - рабы от природы, и, судя по тому, как ими торгуют их же царьки, это вполне может быть правдой. Да и Библия, как бы, не запрещает. Но вот по его личному, Дрейка, опыту, с теми, кто этим обстоятельством пользуется, происходят всякие нехорошие изменения. Собственно, он не знает ни одного работорговца или рабовладельца, на ком бы его занятие не сказалось самым решительным образом. То есть, сволочи все до единого.
Так что черные, может, и созданы для рабства, кто знает, но вот белые не созданы для рабовладения точно. "Поэтому, - сказал профессиональный пират, - на мой вкус, честному человеку, который хочет оставаться таковым, следует действовать именно таким образом."
Вступив в 1603 году на английский престол, Иаков Шотландский получил в полное распоряжение все королевские земли и замки. Одним из первых его распоряжений было настоятельное повеление убрать из Ричмондского замка и Вестминстера "эти ужасные устройства, противные человеческому естеству и наверняка оскорбляющие Бога". Придворная карьера сэра Джона Харингтона была окончена.
А все так хорошо начиналось. Джон Харингтон, крестник королевы Елизаветы, неплохой солдат, приличный администратор и для придворного терпимый поэт, был переводчиком от бога. Но по причине увлеченности придворной жизнью работал медленно. Так что, Елизавета, которой надоело ждать очередной главы "Неистового Роланда" месяцами, отказала ему от двора и отправила домой с приказом не показываться, пока "Роланд" не будет готов. Говорят еще впрочем, что причиной изгнания послужил перевод главы о Джоконде, чьи действия в романе Ариосто сильно напоминали матримониальные маневры самой Елизаветы.
Так или не так, а отправился Харингтон домой, переводить. И за каких-то полтора года добил 40,000 строк "Неистового Роланда" (его перевод до сих пор считается лучшим). Но его кипучий поэтический ум не удовлетворялся переводом и требовал творчества. Так что ко двору Харингтон явился с двумя книжками - заказанным "Роландом" и своим собственным творением "Преображение Аякса".
"Преображение…" было длинной вычурной поэмой, где подробно описывалось некое устройство. Дело в том, что греческого героя Аякса по английски тогда звучало как "Эйджэкс", а "джэкс" или "джэйкс" было жаргонным названием ночного горшка. В общем, в трудах праведных Харингтон изобрел отраду читателя - ватерклозет.
В отличие от многих других сложных метафор, харингтоновский аякс еще и работал. Королева, у которой был пунктик в области гигиены, пришла в восторг и потребовала установить агрегат рядом с ее спальней. Опробовала - и заказала второй, в Вестминстер.
Харингтон хотел запатентовать изобретение - но соответствующие органы отказались оформлять патент по причине сугубого его неприличия. В ответ Харингтон разразился новой книгой стихов, поносящей лицемеров, тонущих в грязи, лишь бы только не признать ее существования - и подал королеве проект монополии, где утверждал, что пущенные на поток аяксы будут обходиться всего в 6 шиллингов и 8 пенсов, а уж цену можно назначать…
Стихи не подействовали, а вот проект заинтересовал вполне провеспасиановский Тайный Совет, но тут королева умерла, а у новой метлы тоже был пунктик относительно гигиены - только обратный. Агрегаты, принадлежавшие короне, были уничтожены, а собственный харингтоновский аякс в его усадьбе Келстон, что близь Баса, пал поколение спустя одной из жертв гражданской войны.
И история смывного туалета застопорилась почти что на два столетия.
Однажды во время прогулки королева заметила, что есть все же вещи, которые нельзя измерить - как, например, взвесить дым, если его даже нельзя поймать? Капитан ее охраны, неоднократно помянутый сэр Уолтер Рэли, ответил, что ловить дым вовсе не обязательно и что если ему принесут весы, он сможет взвесить для Ее Величества некий объем дыма.
Было немедленно заключено пари, принесены весы…
Сэр Уолтер вынул свою трубку, взвесил ее и записал результат. Затем отмерил порцию табаку, взвесил, записал результат. Сложил. Выкурил трубку. Взвесил ее снова. Вычел новый вес трубки из общего веса трубки и табака до того как. И сказал, что разница - и есть вес уже основательно растворившегося в воздухе табачного дыма.
История эта была записана французским послом как пример крайнего английского цинизма.
Хэмфри Гилберт о внешней политике королевы говорил так:
"У Ее Величества страшные мечты - она видит Англию маленькой страной, живущей в мире. И никто при дворе не рискует ей сказать, что Рим начинал так же. Его Католическое Величество некогда удовольствовался половиной шара - нам придется взять весь".
гхм... судя по всему у жэжэшечки есть какие-то глупые лимиты на размер поста. Поэтому тут я прервусь на музыкальную паузу и продолжу в следующем посте.
Click to viewчасть I,
часть II,
часть III.