Про логику коммерциализации социалки
Илкка Хански пишет про отмазки природопользователей против создания ООПТ:
"Вопросы о потере первичных и значимости вторичных лесов для сохранения биоразнообразия особенно актуальны в ситуации с тропическими лесами, но те же вопросы следует ставить относительно всех прочих лесов и местообитаний. В северной Европе бореальным лесам ничто не угрожает, потому что они не сводятся в крупных масштабах для нужд сельского хозяйства. Бореальные леса используются в основном для лесозаготовок. Но утрата девственных (первичных) лесов остаётся серьёзной проблемой и здесь. Например, на юге Финляндии приблизительно 10 млн.га лесов, но лишь менее 1% из них находится в естественном или почти естественном состоянии. Доля заповедных лесов также составляет около 1%, хотя не все останки естественных лесов являются заповедными. Всё остальное - промышленные леса, как правило, монокультурные одновозрастные насаждения сосны или ели.
Казалось бы, такая богатая страна, как Финляндия, может позволить себе охранять больше лесов, чем один процент биологически богатых лесных угодий в южных районах, но на самом деле усилия по охране природы сталкиваются с очень серьёзным противодействием. Против расширения охраняемых лесных территорий приводятся, в частности, следующие аргументы:
(мои комментарии к ним - в скобках)
- в северной Финляндии доля охраняемых лесов выше (особенно в районах, близких к границе произрастания строевого леса, т.е. к климатическому пределу роста деревьев, где биоразнообразие очень низко по естественным причинам);
- доля охраняемых лесов выше, если включить в категорию «лесных» местообитаний различные «пустоши», например, болота с редкими чахлыми сосенками (эти ме6ста являются маргинальными как для лесного хозяйства, так и для лесных видов);
- рядом с финскими лесами произрастают обширные первичные леса России (где на самом деле ситуация быстро меняется, как мы видели в разделе 2.3 [+ тут и тут].
Кроме того, была поставлена под сомнение необходимость руководствоваться в деле охраны природы соотношением «виды-площадь». Утверждалось, что «охранять гектары и проценты» - вовсе не то, что нужно, тем более что современные промышленные леса не обладают свойствами природных лесов. Предлагалось охранять небольшие участки ключевых местообитаний, определённые в действующем лесном кодексе, как вероятные местообитания многих находящихся под угрозой исчезновения видов. Небольшими здесь, как правило, считают участки площадью менее 0,5 га. Эти ключевые участки, если только их можно без труда отграничить от остального леса, следует оставлять нетронутыми, когда всё вокруг полностью вырубается. Это так называемая «адресная охрана», которую считают рентабельной, а традиционную охрану более крупных территорий, которая необходима согласно соотношению «виды-площадь», отвергают как напрасную трату ограниченных средств, выделяемых на охрану природы. [чем гарантируют отложенное вымирание видов, подлежащих охране, т.е. растрату значительной части средств впустую.]
Илкка Хански, 2010. Ускользающий мир. Экологические последствия утраты местообитаний. М.: Товарищество научных изданий КМК. С.173-174.
«Определение того, что такое лес, может показаться простой задачей. Но выводы, которые делаются при этом для природопользования и охраны окружающей среды, часто решающим образом зависят от того, какое определение используется. Так, в Финляндии руководители лесного хозяйства предпочитают пользоваться очень широким определением леса, включая в него и местность, покрытую кустарником, где ежегодный прирост древесины составляет от 0,1 до 0,9 м3/га, и «пустоши» с ежегодным приростом менее 0,1 м3/га. При таком определении получается, что 13,1% территории, занятой лесом, охраняется (Virkkala et al., 2000), и это кажется внушительной цифрой. Но если определить лес как участок, где ежегодный прирост древесины составляет не менее 1 м3/га, тогда доля охраняемых лесов падает до 5,4% от общей площади, занятой этой растительной формацией.
К тому же не совсем корректно рассматривать в данном аспекте северную Финляндию и Лапландию, где лес встречается близко к северной границе своего распространения. А без этих регионов доля охраняемых лесов менее 1% [при норме в 10% ООПТ от площади природных ландшафтов каждой местности.] - а это катастрофически низкая цифра. Так каким же определением следует пользоваться?
Читать далее
==========================================================
Второй вывод много важнее. В нём мы постепенно (методом пилпул [1] ))), подбираемся к главному - как судьба ненарушенных финских лесов раскрывает тему поста.
Охрана биоразнообразия, ценотического и видового - общественно-полезное дело, часть (или способ реализации) права людей на благоприятную окружающую среду. Для этого (в связи с соотношениями «виды-площадь» и другими закономерностями «островной биогеографии»), нужна достаточная территория выявления, на которой бы реализовалась мозаика экосистем и видовых популяций в естественной пропорции представительства. А вот чем, с точки зрения разумного обывателя (заботящегося не только о себе, но и об условиях жизни внуков, на три поколения вперёд) прагматически полезна охрана дикой природы, репрезентативного представительства видов и биоценозов соответствующих территорий.
Бизнес же, используя приманки, ложь и давление, старается эту территорию отжать, поскольку желает с неё получать прибыль, заменив, елико возможно, естественные леса - коммерческими. Ведь, типа, редкие виды, чьи местообитания закон не даёт разрушать, есть не везде, а только в сети ключевых участков. Вот, мол, их и надо охранять, а всё прочее - нерациональное вложение денег. А что изолированные ООПТ теряют биоразнообразие, соответственно островному эффекту, и «запертые на островах» популяции вымирают, по законам метапопуляционной динамики, так кто ж знал…
То есть проблема SLOSS рождается в отступлении общественных интересов под давлением бизнеса, старающегося приватизировать прибыли и социализировать убытки. В самом деле, возможности убеждения общества (через СМИ, общественные организации, выборные власти и т.д. каналы) у бизнеса и природоохранников несопоставимы. Первые их хозяева, вторые - просители. Поэтому в отсутствие сильного, антикапиталистически ориентированного природоохранного движения ширнармасс буржуям легко продавить удобную им подмену интересов - вместо долговременной устойчивости существования (включая сохранность экологической среды и «дружественность для пользователя» среды социальной), в чём заинтересован народ, к эффективности отдачи от произведённых вложений. Во втором заинтересован капитал, с его экономическим способом мышления.
Естественным следствием последнего будет подрыв обоих сред обитания, экологической и социальной. Второе и есть коммерциализация образования, здравоохранения и прочих составляющих социалки.
Скажем, скоро нас ждут аналогичные законы о теплоснабжении и о концессионных соглашениях, реформа ЖКХ, введение сити-менеджеров, реально управляющих городским хозяйством, но в отличие от мэров, независимых от выборов: бизнес осваивает последние остатки того, что в советское время было public service. Важно отметить, что все эти приватизационно-коммерциализационные акты продуманно подготавливаются сильно заранее, чтобы были «готовы» выстрелить в нужный момент - когда занятое или отвлечённое чем-нибудь общество меньше всего готово сопротивляться. (заранее заготовленный естественным.
Что-то слышится родное в долгих песнях ямщика… Да, действительно, описанное для охраны природы отражает общую логику неолиберальных реформ (коротко - коммерциализации и приватизации) в социальной сфере вообще, особенно в здравоохранении и образовании.
Все эти процессы идут по одной колее превращения социального права (которое для всех) в услугу, продающуюся и покупающуюся по рыночной цене. Чтобы социальное право было действенным, оно должно быть обеспеченным. Чем? Уж не пустыми декларациями вроде тех, что попадаются в конституции РФ («Человек, его права и свободы являются высшей ценностью»), а наличием соответствующей общественной инфраструктуры (public service), доступ к которой
а) бесплатен;
б) открыт для всех, то есть уменьшает и (в идеале) одолевает «естественные» барьеры, связанные с полом, национальностью и т.д. «перегородками принадлежности»;
в) организован так, что уменьшает и (в идеале) преодолевает «естественные» барьеры, складывающиеся в любой протяжённой, географически неоднородной стране с неравномерным развитием регионов (столицы-провинция, город-село).
Именно эта инфраструктура, образованная сетью учреждений образования, здравоохранения, и пр. реализует наше социальное право, обеспечивая нам, если высоким штилем, ту самую свободу, которая «дар небес благословенный, источник всех великих дел».
Как видно из текста Хански, сюда же относятся природные территории разной степени сохранности и уровня заповедности (особенно в городе). В советское время сюда относились ЖКХ и транспорт, ибо рассматривались не как средство извлечения прибыли, а как инфраструктура для создания новых возможностей гражданам. Сейчас ожидаемо коммерциализаторы идут и сюда, чтобы бизнес получал профит на людях.
То есть конкретные проблемы соответствующих отраслей используются реформаторами для прикрытия общей схемы трансформации социального права для всех в услуги, продающиеся и покупающиеся на рынке. Коммерциализация во всех таких случаях представляет собой процесс проникновения капитала в те сферы, которые раньше для него были закрыты из-за всеобщего здравоохранения, среднего образования, массового образования и пр. Своего рода внутренняя колонизация.
Как видим, общая схема действует даже в территориальной охране природы - при том, что её роль как части социальной сферы понимают пока далеко не все (хотя в городах, где проблемы всего острее, уже доходит). И действительно, в коммерциализации образования со здравоохранением мы эту общую схему видим «весомо, грубо, зримо», о чём рассказывал в мае на нашем неформальном семинаре Дмитрий Пономаренко, автор статьи « Что делает нас больными и бедными?» на примерах зарубежного опыта этой коммерциализации. С его разрешения могу послать запись доклада (пишите в личку). Он говорил про ход коммерциализации образования/здравоохранения на Западе, от Германии, Канады и США, до Венгрии, Чехии и Словакии, чему удаётся сопротивляться, чему нет. Поскольку мы сейчас сталкиваемся с тем, что европейцы-американцы (и особенно не привыкшие к этому восточноевропейцы) уже испытали на себе сполна (до некоторой степени также грузины). Наши реформаторы действуют по вполне отработанным методикам, и в сопротивлении им надо учитывать западный опыт, нам почти неизвестный.
Дм.Пономаренко подчёркивает, что принципиально надо говорить о коммерциализации не в одной отдельной какой-то сфере, а как минимум в двух разных, чтобы увидеть, что гг.реформаторы всегда и везде следуют общим принципам, которые не имеют ничего общего с бедами и потребностями этих сфер. Последними лишь прикрываются, чтобы "пробить" реформы. Когда говорят о реформе образования, приводят одни аргументы, здравоохранения - третьих, системы ООПТ и, шире, охраны дикой природы - третьи, и среди специалистов возникает иллюзия, что реформы представляют собой ответ на внутреннюю необходимость. Что позволяет осаживать критиков: вы же не врач? не учитель? не учёный? внутренних проблем отрасли не знаете, как можете судить о приемлемости предлагаемых способов лечения? На деле это просто рационализации.
Здесь главный удар направляется на всеобщность, которой характеризовалось образование, здравоохранение и пр. социального государства (особенно социалистического). Там учить надо всех, лечить надо всех, а, значит, во всех этих действиях будут нерентабельные звенья, структуры и операции, необходимые для работы целого.
Коммерциализация направленно разрушает эту систему, оставляя в ней только прибыльные куски. [гражданам при этом говорят о «прополке неэффективных» и «свободе выбора», которую они получат. Вообще лозунг «свободы выбора» учреждения, предметов и т.д., так же, как лозунг «давайте отберём лучших через конкуренцию и будем поддерживать только их» всегда и везде следует в одном пакете с масштабным сокращением затрат на соответствующую отрасль. Плюс это способ столкнуть её деятелей лбами в конкуренции за ресурсы, не дать им объединиться в отпоре сокращению последних. В.К.]. Делается это в три шага: обособление бюджетных учреждений, сокращение финансирования, введение дробного финансирования. В медицине это происходит открыто (дифференциальная оплата за разные диагнозы, за разные операции, составляющие лечение), в образовании - замаскировано, через Болонскую реформу, вводящую своего рода единый эквивалент знаний, и подушевое финансирование.
Вот была некая целостная инфраструктура, которая воспроизводила общественные блага - научные знания, научные кадры, прямо влияющая на их качество как работников и пр. В рамках неолиберальных реформ система, выполнявшая общеполезную задачу как целое, дробится на изолированные куски, из которых поддерживаются лишь «эффективные». Точность оценивания здесь несущественна: главный вред в виде деградации всей системы воспроизводства будет наибольшим в идеальном случае самых точных и честных оценок, поскольку оценивают не то - отдачу на вложенный капитал, а не устойчивость воспроизводства или доступность блага.
Первое важно для бизнеса, выбирающего объекты вложений, второе - для людей, желающих иметь равный доступ к благам + неразрушение этих самых благ. Повторю: Деннис Медоуз с соавт. в книге «Пределы роста: тридцать лет спустя» показывает, что такая же неадекватность оценки ведёт к истощительному использованию биоресурсов и, через разрушение природных ландшафтов, воспроизводящих эти ресурсы, к экологическому кризису. Точно таким же образом разрушается социальная среда, когда к ней прилагает «экономический способ мышления» современного капитализма, см.сабж.
Тот факт, что реформы для гг. реформаторов - не общественная деятельность, а прибыльный бизнес, может даже смягчить ситуацию - может, что-нибудь и сохранится, «просыпавшись меж жерновов». Обвальное закрытие школ, институтов, медпунктов, сокращения преподов и пр., предусмотренные «корифеями всех наук» из ВШЭ, Минобразины и пр. естественным образом делают это невозможным.
Именно, при выделении «лучших» ради последующей прополки всех остальных интеллектуальный потенциал нации будет ещё больше недоиспользоваться, её здоровье снижаться, что на нынешнем глобальном рынке невозвратно загонит страну в нишу сырьевого придатка. Бизнесу это выгодно, реформаторы выгоду усердно обслуживают, но людям (особенно учёным во всех смыслах этого слова) - нет.
Тут выделяются этапы, общие в разных странах и в разных составляющих социалки. Первый - подмена цели. Вместо обслуживания всех на определённой территории найти лучшие звенья, учреждения, ключевые участки леса и направлять ресурсы только им. Но правила безопасного реформаторства, действительно старающегося ради науки, образования, здравоохранения и пр. требуют прямо противоположного.
Что надо делать, если какой-то пед-, мед- или какой-то ещё ВУЗ в провинции на самом деле загнил, перестал учить на должном уровне? Или в больницах не лечат? Реформаторы здесь говорят о «неэффективности» и хотят такие учреждения закрывать (см. жертвы Ливанова, 1- 2). Даже используя мажорирующее предположение, что их оценки верны [2], так делать нельзя - обвальное сокращение сети медучреждений и ожидаемое - учреждений образования погружает целые территории в далёкое прошлое, «отключает» от той самой инфраструктуры, не даёт реализовать социальное право и пр.
Причём достаточно очевидно, «как надо» - сохранив соответствующие позиции, послать на них перспективных молодых врачей, учёных, учителей из столиц. Дав им «маршальский жезл» - создать свою научную, врачебную и т.д. школу в провинции, дав под это ресурсы + жильё. Как делала это советская власть в скудные 20-40-е годы в Пермском, Самаркандском и других университетах.
Второе - учреждения становятся автономными и пускаются в свободное плаванье как бы ради того, чтобы пользователь выбрал лучшее. Фактически они превращаются в фирмы, на равных использующие госденьги и деньги обывателей и конкурируют за них.
Третье - конкуренция учреждений углубляет и закрепляет их исходное неравенство, намеченное разными оценками (по эффективности образования, прибыльности лечения и пр.). Большая часть учреждений отмирает. В оставшихся немногочисленных лучших всё большая часть ранее бесплатных «услуг» становятся платными. Ведь выживание «автономного» учреждения на рынке становится абсолютным императивом плюс сужение предложения бесплатного образования и лечения позволяет одним задрать цены, другим - снизить качество, ибо для плебса и так сойдёт. Закон стоимости никто не отменял (((
Так право превращается в платную услугу. Формально эта мера антикоституционна, так как лишает людей возможностей социального государства, провозглашаемых в Конституции. Но когда это останавливало гг.реформаторов, их золотые перья + консультантов - экономистов, старающихся для бизнеса и полагающих всех не-собственников и не-прибыльщиков не вполне людьми? Про самих бизнесменов не говорю…
Как известно, при капитализме без социального государство платить за образование и лечение по рыночной цене могут только представители среднего класса, не бедняки и рабочие. У нас их около 60%, их коммерциализация загоняет в ситуацию третьего мира. Так же как low middle миддл класс в странах первого мира, особенно рассчитывающих на социальных подъём, почему они и бунтуют в Англии, в Канаде и пр. Как будет выглядеть здравоохранение для демоса по завершению коммерциализации социалки, можно понять, глядя на формирующуюся нелегальную медицину для гастарбайтеров. С понятным пересчётом это верно и для образования.
Как знаем из книги Константиновского про неравенство в образовании, уже при подспудном введении платности в 90-е годы школы, особенно в провинции, быстро дифференцировались на лучшие, где собранные деньги позволяли удерживать учителей и поддерживать нормальное обеспечение учебного процесса, и «отстойники», куда попадать не стоит. Понятно, что дети богатых концентрировались в первых, дети бедных - во вторых, а по закреплению репутации вторые, даже при наличии таланта, прекращают попытки учиться в первых, поскольку «не для них».
Единственное исключение из позорного роста социальной сегрегации (пока!) - ряд спецшкол, сохранившихся с советского времени. Их реформаторы ожидаемо хотят упразднить. А ведь проблема бедных в классовом обществе состоит в понижении планки притязаний независимо от таланта, вызванное последовательным внушением сверху «по одёжке протягивай ножки» и «уши выше лба не растут», при одновременно растущей кастовости «хороших школ»,умеющих быть закрытыми для детей «не из приличных семей».
Четвёртый. По ходу «автономизации учреждений» меняются отношения в коллективе, и не в лучшую сторону. Директор из старшего коллеги или хотя бы начальника делается бизнесменом, дерущим семь шкур с работников (тем более, есть благовидный предлог - «выживание фирмы, иначе все теряют работу»). И, как всегда в бизнесе, послушность работника, его готовность шапку ломать и беспрекословно перерабатывать (называемая здесь адекватностью и договороспособностью) будет цениться куда больше компетентности, мастерства и успехов по делу. Рядовые врачи-учителя-учёные из коллег симметрично превращаются в наёмных работников, иногда выводимых на аутсорс.
На заключительной стадии процесса бизнес осваивает лакомые куски и экономит на социальных затратах. Вокруг них (кусков, они же « оазисы») - пейзаж, ожидающийся после реформы образования…
[1] Диалектический метод исследования св.текстов и вывода практических приложений (галаха) в еврейской традиции. Умение сблизить (а то и столкнуть) внешне очень разные вещи, чтобы увидеть общий инвариант, лежащий в основе всех них. «Слово "пилпул" образовано от существительного "пилпел" -- что означает "перец", и от глагола "пилпел" -- "приправлять пряностями". Отсюда и "пилпул" -- это острый спор, остроумные доводы и контрдоводы спорящих. Этот метод применялся еще в древности в талмудических школах, и были у него тогда свои сторонники, но были и противники, которые считали, что чем остроумнее аргументы, тем легче они могут привести к ложным выводам. "Мудрствующий человек, -- говорили тогда, -- часто бывает легкомысленен". Рабби Яаков Поллак развил этот метод преподавания Талмуда. Характерная его черта - тонкий анализ, умение при помощи изощренных построений остроумно сближать самые отдаленные понятия. Например, приводилось какое-нибудь талмудическое положение, в нем отыскивались всевозможные внутренние противоречия, его оспаривали различными цитатами из Талмуда, приводили множество относящихся к этому комментариев и, когда вопрос казался уже неразрешимым, опытный учитель или ученик разрешал его самым неожиданным образом, разрушая им же самим созданный лабиринт противоречий и затруднений. Этот метод преподавания развивал у учеников гибкость мышления, и иешива рабби Поллака вскоре приобрела известность по всей Европе».
Феликс Кандель. Очерки времён и событий из истории российских евреев. Т.1.
[2] Сейчас уже ясно, что это не так в 100 случаях из 100,в том числе потому, что они руководствуются критериями, не имеющими отношения к делу. Скажем, примерно так будет выглядеть « международное рецензирование» в науке или «рейтинги ВУЗов».
"Вопросы о потере первичных и значимости вторичных лесов для сохранения биоразнообразия особенно актуальны в ситуации с тропическими лесами, но те же вопросы следует ставить относительно всех прочих лесов и местообитаний. В северной Европе бореальным лесам ничто не угрожает, потому что они не сводятся в крупных масштабах для нужд сельского хозяйства. Бореальные леса используются в основном для лесозаготовок. Но утрата девственных (первичных) лесов остаётся серьёзной проблемой и здесь. Например, на юге Финляндии приблизительно 10 млн.га лесов, но лишь менее 1% из них находится в естественном или почти естественном состоянии. Доля заповедных лесов также составляет около 1%, хотя не все останки естественных лесов являются заповедными. Всё остальное - промышленные леса, как правило, монокультурные одновозрастные насаждения сосны или ели.
Казалось бы, такая богатая страна, как Финляндия, может позволить себе охранять больше лесов, чем один процент биологически богатых лесных угодий в южных районах, но на самом деле усилия по охране природы сталкиваются с очень серьёзным противодействием. Против расширения охраняемых лесных территорий приводятся, в частности, следующие аргументы:
(мои комментарии к ним - в скобках)
- в северной Финляндии доля охраняемых лесов выше (особенно в районах, близких к границе произрастания строевого леса, т.е. к климатическому пределу роста деревьев, где биоразнообразие очень низко по естественным причинам);
- доля охраняемых лесов выше, если включить в категорию «лесных» местообитаний различные «пустоши», например, болота с редкими чахлыми сосенками (эти ме6ста являются маргинальными как для лесного хозяйства, так и для лесных видов);
- рядом с финскими лесами произрастают обширные первичные леса России (где на самом деле ситуация быстро меняется, как мы видели в разделе 2.3 [+ тут и тут].
Кроме того, была поставлена под сомнение необходимость руководствоваться в деле охраны природы соотношением «виды-площадь». Утверждалось, что «охранять гектары и проценты» - вовсе не то, что нужно, тем более что современные промышленные леса не обладают свойствами природных лесов. Предлагалось охранять небольшие участки ключевых местообитаний, определённые в действующем лесном кодексе, как вероятные местообитания многих находящихся под угрозой исчезновения видов. Небольшими здесь, как правило, считают участки площадью менее 0,5 га. Эти ключевые участки, если только их можно без труда отграничить от остального леса, следует оставлять нетронутыми, когда всё вокруг полностью вырубается. Это так называемая «адресная охрана», которую считают рентабельной, а традиционную охрану более крупных территорий, которая необходима согласно соотношению «виды-площадь», отвергают как напрасную трату ограниченных средств, выделяемых на охрану природы. [чем гарантируют отложенное вымирание видов, подлежащих охране, т.е. растрату значительной части средств впустую.]
Илкка Хански, 2010. Ускользающий мир. Экологические последствия утраты местообитаний. М.: Товарищество научных изданий КМК. С.173-174.
«Определение того, что такое лес, может показаться простой задачей. Но выводы, которые делаются при этом для природопользования и охраны окружающей среды, часто решающим образом зависят от того, какое определение используется. Так, в Финляндии руководители лесного хозяйства предпочитают пользоваться очень широким определением леса, включая в него и местность, покрытую кустарником, где ежегодный прирост древесины составляет от 0,1 до 0,9 м3/га, и «пустоши» с ежегодным приростом менее 0,1 м3/га. При таком определении получается, что 13,1% территории, занятой лесом, охраняется (Virkkala et al., 2000), и это кажется внушительной цифрой. Но если определить лес как участок, где ежегодный прирост древесины составляет не менее 1 м3/га, тогда доля охраняемых лесов падает до 5,4% от общей площади, занятой этой растительной формацией.
К тому же не совсем корректно рассматривать в данном аспекте северную Финляндию и Лапландию, где лес встречается близко к северной границе своего распространения. А без этих регионов доля охраняемых лесов менее 1% [при норме в 10% ООПТ от площади природных ландшафтов каждой местности.] - а это катастрофически низкая цифра. Так каким же определением следует пользоваться?
Читать далее
==========================================================
Второй вывод много важнее. В нём мы постепенно (методом пилпул [1] ))), подбираемся к главному - как судьба ненарушенных финских лесов раскрывает тему поста.
Охрана биоразнообразия, ценотического и видового - общественно-полезное дело, часть (или способ реализации) права людей на благоприятную окружающую среду. Для этого (в связи с соотношениями «виды-площадь» и другими закономерностями «островной биогеографии»), нужна достаточная территория выявления, на которой бы реализовалась мозаика экосистем и видовых популяций в естественной пропорции представительства. А вот чем, с точки зрения разумного обывателя (заботящегося не только о себе, но и об условиях жизни внуков, на три поколения вперёд) прагматически полезна охрана дикой природы, репрезентативного представительства видов и биоценозов соответствующих территорий.
Бизнес же, используя приманки, ложь и давление, старается эту территорию отжать, поскольку желает с неё получать прибыль, заменив, елико возможно, естественные леса - коммерческими. Ведь, типа, редкие виды, чьи местообитания закон не даёт разрушать, есть не везде, а только в сети ключевых участков. Вот, мол, их и надо охранять, а всё прочее - нерациональное вложение денег. А что изолированные ООПТ теряют биоразнообразие, соответственно островному эффекту, и «запертые на островах» популяции вымирают, по законам метапопуляционной динамики, так кто ж знал…
То есть проблема SLOSS рождается в отступлении общественных интересов под давлением бизнеса, старающегося приватизировать прибыли и социализировать убытки. В самом деле, возможности убеждения общества (через СМИ, общественные организации, выборные власти и т.д. каналы) у бизнеса и природоохранников несопоставимы. Первые их хозяева, вторые - просители. Поэтому в отсутствие сильного, антикапиталистически ориентированного природоохранного движения ширнармасс буржуям легко продавить удобную им подмену интересов - вместо долговременной устойчивости существования (включая сохранность экологической среды и «дружественность для пользователя» среды социальной), в чём заинтересован народ, к эффективности отдачи от произведённых вложений. Во втором заинтересован капитал, с его экономическим способом мышления.
Естественным следствием последнего будет подрыв обоих сред обитания, экологической и социальной. Второе и есть коммерциализация образования, здравоохранения и прочих составляющих социалки.
Скажем, скоро нас ждут аналогичные законы о теплоснабжении и о концессионных соглашениях, реформа ЖКХ, введение сити-менеджеров, реально управляющих городским хозяйством, но в отличие от мэров, независимых от выборов: бизнес осваивает последние остатки того, что в советское время было public service. Важно отметить, что все эти приватизационно-коммерциализационные акты продуманно подготавливаются сильно заранее, чтобы были «готовы» выстрелить в нужный момент - когда занятое или отвлечённое чем-нибудь общество меньше всего готово сопротивляться. (заранее заготовленный естественным.
Что-то слышится родное в долгих песнях ямщика… Да, действительно, описанное для охраны природы отражает общую логику неолиберальных реформ (коротко - коммерциализации и приватизации) в социальной сфере вообще, особенно в здравоохранении и образовании.
Все эти процессы идут по одной колее превращения социального права (которое для всех) в услугу, продающуюся и покупающуюся по рыночной цене. Чтобы социальное право было действенным, оно должно быть обеспеченным. Чем? Уж не пустыми декларациями вроде тех, что попадаются в конституции РФ («Человек, его права и свободы являются высшей ценностью»), а наличием соответствующей общественной инфраструктуры (public service), доступ к которой
а) бесплатен;
б) открыт для всех, то есть уменьшает и (в идеале) одолевает «естественные» барьеры, связанные с полом, национальностью и т.д. «перегородками принадлежности»;
в) организован так, что уменьшает и (в идеале) преодолевает «естественные» барьеры, складывающиеся в любой протяжённой, географически неоднородной стране с неравномерным развитием регионов (столицы-провинция, город-село).
Именно эта инфраструктура, образованная сетью учреждений образования, здравоохранения, и пр. реализует наше социальное право, обеспечивая нам, если высоким штилем, ту самую свободу, которая «дар небес благословенный, источник всех великих дел».
Как видно из текста Хански, сюда же относятся природные территории разной степени сохранности и уровня заповедности (особенно в городе). В советское время сюда относились ЖКХ и транспорт, ибо рассматривались не как средство извлечения прибыли, а как инфраструктура для создания новых возможностей гражданам. Сейчас ожидаемо коммерциализаторы идут и сюда, чтобы бизнес получал профит на людях.
То есть конкретные проблемы соответствующих отраслей используются реформаторами для прикрытия общей схемы трансформации социального права для всех в услуги, продающиеся и покупающиеся на рынке. Коммерциализация во всех таких случаях представляет собой процесс проникновения капитала в те сферы, которые раньше для него были закрыты из-за всеобщего здравоохранения, среднего образования, массового образования и пр. Своего рода внутренняя колонизация.
Как видим, общая схема действует даже в территориальной охране природы - при том, что её роль как части социальной сферы понимают пока далеко не все (хотя в городах, где проблемы всего острее, уже доходит). И действительно, в коммерциализации образования со здравоохранением мы эту общую схему видим «весомо, грубо, зримо», о чём рассказывал в мае на нашем неформальном семинаре Дмитрий Пономаренко, автор статьи « Что делает нас больными и бедными?» на примерах зарубежного опыта этой коммерциализации. С его разрешения могу послать запись доклада (пишите в личку). Он говорил про ход коммерциализации образования/здравоохранения на Западе, от Германии, Канады и США, до Венгрии, Чехии и Словакии, чему удаётся сопротивляться, чему нет. Поскольку мы сейчас сталкиваемся с тем, что европейцы-американцы (и особенно не привыкшие к этому восточноевропейцы) уже испытали на себе сполна (до некоторой степени также грузины). Наши реформаторы действуют по вполне отработанным методикам, и в сопротивлении им надо учитывать западный опыт, нам почти неизвестный.
Дм.Пономаренко подчёркивает, что принципиально надо говорить о коммерциализации не в одной отдельной какой-то сфере, а как минимум в двух разных, чтобы увидеть, что гг.реформаторы всегда и везде следуют общим принципам, которые не имеют ничего общего с бедами и потребностями этих сфер. Последними лишь прикрываются, чтобы "пробить" реформы. Когда говорят о реформе образования, приводят одни аргументы, здравоохранения - третьих, системы ООПТ и, шире, охраны дикой природы - третьи, и среди специалистов возникает иллюзия, что реформы представляют собой ответ на внутреннюю необходимость. Что позволяет осаживать критиков: вы же не врач? не учитель? не учёный? внутренних проблем отрасли не знаете, как можете судить о приемлемости предлагаемых способов лечения? На деле это просто рационализации.
Здесь главный удар направляется на всеобщность, которой характеризовалось образование, здравоохранение и пр. социального государства (особенно социалистического). Там учить надо всех, лечить надо всех, а, значит, во всех этих действиях будут нерентабельные звенья, структуры и операции, необходимые для работы целого.
Коммерциализация направленно разрушает эту систему, оставляя в ней только прибыльные куски. [гражданам при этом говорят о «прополке неэффективных» и «свободе выбора», которую они получат. Вообще лозунг «свободы выбора» учреждения, предметов и т.д., так же, как лозунг «давайте отберём лучших через конкуренцию и будем поддерживать только их» всегда и везде следует в одном пакете с масштабным сокращением затрат на соответствующую отрасль. Плюс это способ столкнуть её деятелей лбами в конкуренции за ресурсы, не дать им объединиться в отпоре сокращению последних. В.К.]. Делается это в три шага: обособление бюджетных учреждений, сокращение финансирования, введение дробного финансирования. В медицине это происходит открыто (дифференциальная оплата за разные диагнозы, за разные операции, составляющие лечение), в образовании - замаскировано, через Болонскую реформу, вводящую своего рода единый эквивалент знаний, и подушевое финансирование.
Вот была некая целостная инфраструктура, которая воспроизводила общественные блага - научные знания, научные кадры, прямо влияющая на их качество как работников и пр. В рамках неолиберальных реформ система, выполнявшая общеполезную задачу как целое, дробится на изолированные куски, из которых поддерживаются лишь «эффективные». Точность оценивания здесь несущественна: главный вред в виде деградации всей системы воспроизводства будет наибольшим в идеальном случае самых точных и честных оценок, поскольку оценивают не то - отдачу на вложенный капитал, а не устойчивость воспроизводства или доступность блага.
Первое важно для бизнеса, выбирающего объекты вложений, второе - для людей, желающих иметь равный доступ к благам + неразрушение этих самых благ. Повторю: Деннис Медоуз с соавт. в книге «Пределы роста: тридцать лет спустя» показывает, что такая же неадекватность оценки ведёт к истощительному использованию биоресурсов и, через разрушение природных ландшафтов, воспроизводящих эти ресурсы, к экологическому кризису. Точно таким же образом разрушается социальная среда, когда к ней прилагает «экономический способ мышления» современного капитализма, см.сабж.
Тот факт, что реформы для гг. реформаторов - не общественная деятельность, а прибыльный бизнес, может даже смягчить ситуацию - может, что-нибудь и сохранится, «просыпавшись меж жерновов». Обвальное закрытие школ, институтов, медпунктов, сокращения преподов и пр., предусмотренные «корифеями всех наук» из ВШЭ, Минобразины и пр. естественным образом делают это невозможным.
Именно, при выделении «лучших» ради последующей прополки всех остальных интеллектуальный потенциал нации будет ещё больше недоиспользоваться, её здоровье снижаться, что на нынешнем глобальном рынке невозвратно загонит страну в нишу сырьевого придатка. Бизнесу это выгодно, реформаторы выгоду усердно обслуживают, но людям (особенно учёным во всех смыслах этого слова) - нет.
Тут выделяются этапы, общие в разных странах и в разных составляющих социалки. Первый - подмена цели. Вместо обслуживания всех на определённой территории найти лучшие звенья, учреждения, ключевые участки леса и направлять ресурсы только им. Но правила безопасного реформаторства, действительно старающегося ради науки, образования, здравоохранения и пр. требуют прямо противоположного.
Что надо делать, если какой-то пед-, мед- или какой-то ещё ВУЗ в провинции на самом деле загнил, перестал учить на должном уровне? Или в больницах не лечат? Реформаторы здесь говорят о «неэффективности» и хотят такие учреждения закрывать (см. жертвы Ливанова, 1- 2). Даже используя мажорирующее предположение, что их оценки верны [2], так делать нельзя - обвальное сокращение сети медучреждений и ожидаемое - учреждений образования погружает целые территории в далёкое прошлое, «отключает» от той самой инфраструктуры, не даёт реализовать социальное право и пр.
Причём достаточно очевидно, «как надо» - сохранив соответствующие позиции, послать на них перспективных молодых врачей, учёных, учителей из столиц. Дав им «маршальский жезл» - создать свою научную, врачебную и т.д. школу в провинции, дав под это ресурсы + жильё. Как делала это советская власть в скудные 20-40-е годы в Пермском, Самаркандском и других университетах.
Второе - учреждения становятся автономными и пускаются в свободное плаванье как бы ради того, чтобы пользователь выбрал лучшее. Фактически они превращаются в фирмы, на равных использующие госденьги и деньги обывателей и конкурируют за них.
Третье - конкуренция учреждений углубляет и закрепляет их исходное неравенство, намеченное разными оценками (по эффективности образования, прибыльности лечения и пр.). Большая часть учреждений отмирает. В оставшихся немногочисленных лучших всё большая часть ранее бесплатных «услуг» становятся платными. Ведь выживание «автономного» учреждения на рынке становится абсолютным императивом плюс сужение предложения бесплатного образования и лечения позволяет одним задрать цены, другим - снизить качество, ибо для плебса и так сойдёт. Закон стоимости никто не отменял (((
Так право превращается в платную услугу. Формально эта мера антикоституционна, так как лишает людей возможностей социального государства, провозглашаемых в Конституции. Но когда это останавливало гг.реформаторов, их золотые перья + консультантов - экономистов, старающихся для бизнеса и полагающих всех не-собственников и не-прибыльщиков не вполне людьми? Про самих бизнесменов не говорю…
Как известно, при капитализме без социального государство платить за образование и лечение по рыночной цене могут только представители среднего класса, не бедняки и рабочие. У нас их около 60%, их коммерциализация загоняет в ситуацию третьего мира. Так же как low middle миддл класс в странах первого мира, особенно рассчитывающих на социальных подъём, почему они и бунтуют в Англии, в Канаде и пр. Как будет выглядеть здравоохранение для демоса по завершению коммерциализации социалки, можно понять, глядя на формирующуюся нелегальную медицину для гастарбайтеров. С понятным пересчётом это верно и для образования.
Как знаем из книги Константиновского про неравенство в образовании, уже при подспудном введении платности в 90-е годы школы, особенно в провинции, быстро дифференцировались на лучшие, где собранные деньги позволяли удерживать учителей и поддерживать нормальное обеспечение учебного процесса, и «отстойники», куда попадать не стоит. Понятно, что дети богатых концентрировались в первых, дети бедных - во вторых, а по закреплению репутации вторые, даже при наличии таланта, прекращают попытки учиться в первых, поскольку «не для них».
Единственное исключение из позорного роста социальной сегрегации (пока!) - ряд спецшкол, сохранившихся с советского времени. Их реформаторы ожидаемо хотят упразднить. А ведь проблема бедных в классовом обществе состоит в понижении планки притязаний независимо от таланта, вызванное последовательным внушением сверху «по одёжке протягивай ножки» и «уши выше лба не растут», при одновременно растущей кастовости «хороших школ»,умеющих быть закрытыми для детей «не из приличных семей».
Четвёртый. По ходу «автономизации учреждений» меняются отношения в коллективе, и не в лучшую сторону. Директор из старшего коллеги или хотя бы начальника делается бизнесменом, дерущим семь шкур с работников (тем более, есть благовидный предлог - «выживание фирмы, иначе все теряют работу»). И, как всегда в бизнесе, послушность работника, его готовность шапку ломать и беспрекословно перерабатывать (называемая здесь адекватностью и договороспособностью) будет цениться куда больше компетентности, мастерства и успехов по делу. Рядовые врачи-учителя-учёные из коллег симметрично превращаются в наёмных работников, иногда выводимых на аутсорс.
На заключительной стадии процесса бизнес осваивает лакомые куски и экономит на социальных затратах. Вокруг них (кусков, они же « оазисы») - пейзаж, ожидающийся после реформы образования…
[1] Диалектический метод исследования св.текстов и вывода практических приложений (галаха) в еврейской традиции. Умение сблизить (а то и столкнуть) внешне очень разные вещи, чтобы увидеть общий инвариант, лежащий в основе всех них. «Слово "пилпул" образовано от существительного "пилпел" -- что означает "перец", и от глагола "пилпел" -- "приправлять пряностями". Отсюда и "пилпул" -- это острый спор, остроумные доводы и контрдоводы спорящих. Этот метод применялся еще в древности в талмудических школах, и были у него тогда свои сторонники, но были и противники, которые считали, что чем остроумнее аргументы, тем легче они могут привести к ложным выводам. "Мудрствующий человек, -- говорили тогда, -- часто бывает легкомысленен". Рабби Яаков Поллак развил этот метод преподавания Талмуда. Характерная его черта - тонкий анализ, умение при помощи изощренных построений остроумно сближать самые отдаленные понятия. Например, приводилось какое-нибудь талмудическое положение, в нем отыскивались всевозможные внутренние противоречия, его оспаривали различными цитатами из Талмуда, приводили множество относящихся к этому комментариев и, когда вопрос казался уже неразрешимым, опытный учитель или ученик разрешал его самым неожиданным образом, разрушая им же самим созданный лабиринт противоречий и затруднений. Этот метод преподавания развивал у учеников гибкость мышления, и иешива рабби Поллака вскоре приобрела известность по всей Европе».
Феликс Кандель. Очерки времён и событий из истории российских евреев. Т.1.
[2] Сейчас уже ясно, что это не так в 100 случаях из 100,в том числе потому, что они руководствуются критериями, не имеющими отношения к делу. Скажем, примерно так будет выглядеть « международное рецензирование» в науке или «рейтинги ВУЗов».