Flúirsín, или Богатеюшка
Из переводов Вонки
В Ирландии, в графстве Керри, в первой половине ХХ века жил писатель по имени Патрик О’Шихру, с литературным псевдонимом Ястреб, и писал он на южном диалекте ирландского языка.
Ястреб
(Патрик О’Шихру)
Богатеюшка
(из сборника “У нас в городишке”)
Когда-то давно жил у нас в городишке человек, который был скуп просто неописуемо. Мы прозвали его Богатеюшка. Он мог бы потягаться в скаредности с величайшими скупцами и скрягами этой местности с тех пор, как мир стоит, а это кое-что да значит!
Он всегда был таков. “Само Скупердяйство приходится ему родным отцом, - видишь, в чем тут суть, - говаривал старый Диармайд. - А Жадность - матерью!”
И если Диармайд говорил верно, то надо заметить, что Богатеюшка точь-в-точь унаследовал натуру отца и матери. Многие говорили, что грешно осуждать его за то, каков он был, ибо такое уж Бог дал ему сердце, и не мог бы он быть иным, раз Господь задумал его таким. Мне самому не кажется, что это так уж красиво - взваливать всю вину кое на кого там, наверху, когда в людях ли, в вещах ли имеется изъян; притом я замечаю, что когда люди хвалят кого-нибудь, они отчего-то не адресуют львиную долю своих похвал Господу. Все это жалкие уловки, и лучше бы обойтись без них. Что же до Богатеюшки, то не было ни конца ни края его жадности и прижимистости. Он с детства был таким. Все, что только ни попадало к нему, он хранил и не расставался ни с чем и никогда. Когда он шел по дороге, голова его была опущена к земле, и никакая мелочь на дороге не могла укрыться от его взгляда. Если другой парнишка терял бронзовую пуговицу, стеклянный шарик, обрывок веревки или что бы то ни было из детских сокровищ, всякая такая вещь рано или поздно непременно оказывалась в кармашке у Богатеюшки. “Расторопный мальчонка!” - говорили матери других детей и указывали своим чадам на то, что те не так расторопны. Бывает у матерей такой порок, идущий не от большого ума.
У отца Богатеюшки было небольшое хозяйство. Всех детей у него был один сын. Когда сыночку было пятнадцать, отец однажды лег да и помер. Видно, он решил, что все дела его на земле переделаны, и что с него хватит, и что у него есть сын, вполне достойный занять место предков и пращуров и утвердить и возвеличить славу и репутацию рода.
Для бедного сироты это обернулось великим благом. Он как подобает принял тяжелые обязанности, которые легли на его плечи. И фермер из него вышел расторопный. У него ни одна соломинка зря не пропадала. По мере того, как он взрослел, жадность все больше и больше одолевала его. Доннха, сын Пейг, говорил, что однажды видел, как он из жадности не поленился перейти три поля, чтобы отнять у вороны картофелину величиной с горошину. И я бы не придал особого значения речам Доннхи, поскольку он любит изрядно приврать, если бы старый Диармайд не сказал, что охотно в это верит, так как сам наблюдал один трюк, бывший не менее красочным примером скупости Богатеюшки. “У Богатеюшки была старая корова, - видишь, в чем тут суть? - рассказывал старый Диармайд. - И он не мог удержаться, чтобы не сыграть с ней подлую шутку. Он иногда прикидывался, будто угощает ее капустой. Но там и половины капустных листьев не было - видишь, в чем тут суть? - туда были подмешаны листья мать-и-мачехи, дикий щавель, - так, будто все это сплошная капуста. Ну, разве не низость так обманывать бедную скотинку?” - заключил старый Диармайд.
Из родных у Богатеюшки была только мать. Он говорил о ней, что это просто что-то страшное, до чего она расточительно относится к торфу. “Ты бы так и сожгла торф со всей Ирландии, ей-богу, - говаривал он. - Господи помилуй! Ты же дом спалишь с таким бушующим пламенем! Искрами так и стреляет!” Заметим, что в очаге в то время дымились два жалких куска торфа из верхнего слоя, сквозь которые проросла трава, и унылая одинокая искорка делала героические усилия, чтобы не угаснуть совсем от тоски и одиночества.
Он нанимал батраков сажать картошку - Доналла Спирина с его командой: три с половиной человека. В большем количестве батраки у него не водились. “Бог ты мой, наймешь их целую ораву - ведь они же все пожрут!” - говорил он в свое оправдание.
С раннего утра он уже изнывал от беспокойства. “Ну вот! Уже и день к концу, а ничегошеньки еще не сделано! Ай-яй-яй!”
Сердце его так и разрывалось, когда их звали домой на обед. “Еда! Еда! - говорил он в сердцах. - Нынешние люди ни о чем другом не думают, как только есть, есть, есть с утра до вечера! Нет, неправильно все-таки Бог создал человека. Надо было дать ему такое тело, чтобы можно было заложить туда разом недельный запас еды, а не бегать вот так каждый час туда-сюда!”, и так он ворчал все время, пока не доходил до поля, примыкавшего к дому. Оттуда он кричал: “Мать! Ма-ать!! У тебя молоко что, все еще в кружках?” Это он опасался, что дома выйдет какая-нибудь задержка.
Они садились, съедали по чуть-чуть, но не успевал никто по-настоящему приняться за еду, как Богатеюшка вскакивал из-за стола и громко провозглашал: “Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа”. Конечно, после этого остальным неловко было не проделать то же самое, и все вставали из-за стола, причем кое-кто оставался голодным после этой благодарственной молитвы.
Однажды среди прочих батраков попал к Богатеюшке один простодушный бедняга-паренек. Жевал он медленно и ни разу не успевал толком наесться, как уже снова оказывался за дверью. Бедного парня это тревожило, что и неудивительно, и один бывший там старик это подметил.
- Что с тобой такое, паренек? - спросил он.
- Я тут не успеваю даже червячка заморить, - отвечал бедняга, озираясь по сторонам из страха, что его услышит Богатеюшка.
- А как ты ешь картошку? - спросил старик.
- А как еще ее есть? - чищу картофелину и ем ее, - отвечал паренек.
- Вот оттого-то ты и голодаешь, - сказал старик.
- А как же я должен есть? - спросил удивленный паренек.
- Каждый раз, как попадешь в такой дом, где с едой туговато, делай вот как: одну картошку ешь, другую чистишь, третья уже в кулаке, а четвертую примечаешь.
- Силы небесные! - воскликнул паренек.
Летом Богатеюшка ходил без пиджака. Он, видите ли, был человеком здоровым, крепким, и пиджак ему только мешал. “Без пиджака куда свободнее!” - говорил он. Но все соседи знали, что у него попросту не было пиджака. Старый отцовский пиджак, который он носил до сих пор, от старости расползся по швам, так что было уже себе дороже собирать его куски воедино; и в конце концов бедному Богатеюшке нечем было даже плечи прикрыть. Мы все до единого знали, как обстоят дела, Богатеюшка, однако, упорно пытался внушить и нам, и самому себе, что все идет, как надо. К сожалению, ему не слишком хорошо это удавалось, ибо, как ни жаль мне это говорить, он не верил при этом сам себе, и тем более мы ему не верили. Нас вообще всегда было трудно обвести вокруг пальца в таких делах.
Пришла осень, и Богатеюшку стал щипать первый морозец. Он поеживался. “Черт меня побери, а ведь неплохая вещь - мой старый пиджак!” - сказал он. Задул восточный ветер, и пошел снег. “Эх! - сказал он. - Прощай, старый батин пиджак!” И он припустил к дому Курносого Тайга, портного, с отрезом сукна, доставшимся ему от отца.
- Тайг, голубчик, - приступил к делу Богатеюшка. - За сколько бы ты сшил мне жилетку?
- За полкроны, - отвечал Тайг.
- О, горе мне, горе! Да откуда же я возьму полкроны? - потрясенно сказал бедный Богатеюшка. - Но послушай-ка, послушай меня, голубчик: я дам тебе шиллинг и к тому еще картошки - отличной рассыпчатой картошечки, на которую только взглянешь - и сердце радуется.
- На что она мне? - отвечал Курносый Тайг. - У меня у самого вон три мешка картошки в углу стоят.
- Так что ж с того, чем больше, тем лучше, голубчик, чем больше, тем лучше! Давай же, золотце, бери свой сантиметр и сними с меня мерочку. Вот так. Дай Бог тебе здоровья, Тайг, голубчик. - Так слушай, дай Боже тебе всякого добра, чтобы жилеточка смотрелась поопрятнее, пришей к ней два рукава, знаешь, вроде тех, что бывают на пиджаках, но все-таки, все-таки, Тайг, ты имей в виду, это жилетка. И вот еще что, ради всех святых, ты сделай у нее сзади фалдочки, как на пиджаке у Шона из Долины. Сделай, как я прошу, чтоб ты никогда не знал горя, но все ж таки имей в виду, что это жилетка, понимаешь? Да погоди еще, чуть я не забыл: жилетка же не будет совсем иметь вида, если к ней не сделать небольшого аккуратного воротничка. Так уж ты смотри, дай Боже тебе всяческой удачи, Тайг, сокровище мое, уж ты пришей к ней воротничок; но все ж таки это, знаешь, жилетка. Когда ты сделаешь на ней два порядочных наружных кармана и один большой внутренний, ты остаток-то ткани - знаешь, там ведь много ткани должно остаться! - так вот, ты остаточек-то мне верни. Да, и вот еще что, да пошлет тебе Бог славную супругу и хозяйку, ведь ты стоишь того, уж как стоишь, Тайг, ангел мой: ты уж припаси три-четыре таких больших красивых пуговицы, которых у тебя много водится, и пришей к жилетке, знаешь, как бывает на пиджаках; но, между тем, это все-таки жилетка, ты, знаешь, не забывай об этом. Вот так-то, голубчик портной, золотце ты мое, да призрят Бог и Дева Мария на тебя и на всю твою родню, - и с этими словами Богатеюшка потрусил прочь.
Вот какую жизнь вел Богатеюшка. Его мать делала всю работу по дому и доила коров. Но бедная женщина все старела и уже чувствовала ревматизм в костях. Наконец пришло время, когда она никак не могла доить коров, и пришлось это делать самому Богатеюшке. Еще через какое-то время она сделалась до того дряхлой, что не могла больше готовить ни себе, ни Богатеюшке, и пришлось ему и это делать самому, отчего у него, конечно, большая часть дня уходила впустую. Он оказался загнан в угол. “Эх, грехи мои тяжкие! - сказал он. - И за что только мне такое наказание! Сколько кругом народу, на кого мог бы напасть ревматизм, - так нет, надо, чтобы он напал именно на мою мать! Придется, видно, нанимать прислугу, но это же разорение! Чистое разорение!”
Он нанял девушку в прислуги. Но из кувшина не выльешь больше, чем туда налито. Продержалась она у него три дня, а разговоров об этом в городке хватило на целую неделю. Будто бы между ней и Богатеюшкой вышла ссора. История была известна в двух версиях - в изложении Богатеюшки и в ее собственном изложении. “О-хо-хо, это просто бедствие какое-то! - говорил он. - Я, братцы, чуть-чуть по миру не пошел из-за нее. Она же стадо свиней сжирает в один присест, и еще пшеничным хлебом заедает и овсяной кашей!”
Так говорил Богатеюшка.
- Хотите верьте - хотите нет, но из еды я у него за все время видела только три печеных картофелины и разбавленное водой молоко, - рассказывала девушка.
Богатеюшка нашел другую служанку, потом третью, и так оно и шло, пока его имя не стало уже притчей во языцех у всей прислуги из нашей местности. Его убивал вопрос еды; то количество съестного, которое способна была поглотить любая служанка, приводило его в ужас. “Батюшки, - говорил он. - Вы и представить себе не можете, чего это стоит - прокормить женщину!”
С каждой новой служанкой, какая бы ему ни попадалась, его ждала та же неудача. О нем пошел слух, что он не станет иметь дела ни с одной служанкой, которая хоть что-нибудь съест у него в доме. Так он оказался в тяжелом положении. Мать его была совсем без ног, и ей нужно было, чтобы кто-нибудь все время оставался при ней. Бедный Богатеюшка пытался поймать сразу двух зайцев, - что, как я слышал, одному охотнику в свое время не удалось, - и оттого с обоими зайцами его ждала неудача.
И вот однажды, когда он был дома и мыл чугунок из-под каши, к нему в дверь постучала высокая и тощая как жердь девушка.
- Мир этому дому, - сказала она, прямиком прошла к табуретке, что стоит обыкновенно перед очагом, и уселась.
- Что у тебя за дело? - спросил Богатеюшка.
- Я ищу, к кому бы наняться в прислуги, - сказала она.
- Вот как? - сказал Богатеюшка. - А много ли ты просишь?
- Три фунта за три месяца, - сказала она.
- Матерь Божья! Ну и удивила! Да я найду себе служанку за полфунта!
- Найти-то найдете, да только она будет мне не чета, - сказала она.
- А что же в тебе такого особенного? - спросил он.
- А то, - сказала она, - что я за все время, пока буду жить у вас, не съем ни крошки.
- Ты это верно говоришь? - спросил он.
- Вы мое слово слышали, - отвечала она.
- Благодарение Богу, - сказал Богатеюшка, и сердце у него в груди так и подпрыгнуло от радости. - Тебя-то я и ищу, сокровище мое, а то меня уже вконец разорила та прожорливая орава, которая тут перебывала.
С тех пор дела его пошли как по маслу. Служанка готовила еду хозяину, относила порцию в комнату старухе. Потом споласкивала горшок из-под каши у него на глазах и отставляла его в сторонку, и никогда он не видел, чтобы она положила хоть что-нибудь себе в рот. Он был доволен. Он отправлялся в поле и, встречая по пути кого-нибудь из соседей, рассказывал о служанке.
- Бог ты мой! Это такая девушка, такая девушка!.. Она скорее на три мили от дома отойдет, чтобы собрать хворост, чем затопит торфом. Но это бы еще ладно, а больше всего мне нравится, как у нее поставлено дело с едой. Когда я прошу ее присесть и слегка закусить (тут Богатеюшка бессовестно лгал), знаете, что она мне отвечает? Что она ничего есть не станет, потому что кухарке с лихвой хватает того запаха еды, которого она нанюхается, пока готовит. А какая это экономия, браток, для бедного человека вроде меня!
Так продолжалось три дня, и все это время Богатеюшка прикидывал и размышлял. Однажды он копал картошку и рассуждал сам с собой: “Славная она девушка, ей-богу! И в делах такая аккуратная. Но, с другой стороны, ведь три фунта за три месяца - это большие деньги. Бог свидетель, это разорит и богача. Откуда я возьму такую кучу денег? Ах ты, несчастье! Разрезал хорошую картошку. Три фунта за три месяца, и полкроны, выходит, я уже ей должен - а ведь это полмешка картошки! Ах, беда, вот и еще одну картошку разрезал. Плохо мое дело. Не знаю, что и делать. Ха! Что делать? А жениться на ней! Ей-же-ей, это славная хитрость!.. Ах, черт меня дери! Снова хорошую картошку загубил… Неплохо придумано - жениться на ней. Честное слово, я так и сделаю, - и сама она при мне останется, и три фунта в месяц я тоже сберегу”.
Он воткнул лопату в землю и потрусил домой. Она была в доме и, услышав его шаги, спрятала что-то в буфет. Когда он вошел, она штопала его чулок.
- Что-то вы так рано вернулись? - спросила она.
- Черт меня побери, если меня не разобрала любовь к тебе! - воскликнул он.
- Приятная новость, - сказала она.
- Выйдешь ли ты за меня, любовь моя? - спросил он.
- Может, выйду, а может, и нет, - сказала она.
Джимми, сын Мойры, дочери Тайга, говорил, что он подглядывал за ними через окошко и видел их хорошо, и что Богатеюшка обнял ее и поцеловал. Но я бы не стал верить этому Джимми без другого надежного свидетеля. Он вечно сболтнет что-нибудь такое несуразное!..
Как бы там ни было, Богатеюшка и девушка поженились. Разговоров об этой свадьбе было больше, чем о какой бы то ни было свадьбе в нашем приходе за последние двадцать лет.
Богатеюшка одолжил воскресный костюм у Большого Томаса. Бедняга мог бы поместиться весь целиком в одну штанину больших штанов Томаса, а рукава пиджака свисали на полфута ниже кончиков его пальцев. Но, тем не менее, он держался во время брачной церемонии куда более величественно, чем мог бы держаться сам Большой Томас, несмотря на весь его внушительный вид.
- Поторапливайтесь, отец, у меня и так все утро даром пропало, - озабоченно сказал он священнику. - Не надо всех этих Эндрю Мартинсов.
Возвращаясь домой с новобрачной, он дошел ровнешенько до картофельного поля.
- Ты ступай себе домой, - сказал он тут ей, - а я приду вечером, - и он принялся копать картошку, пока темнота не загнала его вечером домой.
На другой день он достал два стоуна овсяной муки для каши, вручил их жене и велел ей убрать их туда, где до них не доберутся мыши и другие воришки. “Этого мне хватит до Рождества”, - сказал он ей.
Она ничего на это не сказала, и Богатеюшка отправился в поле. Едва он ушел, его молодая жена прихорошилась и принарядилась. “Теперь я здесь хозяйка”, - сказала она себе. И вот она вышла из дома и вернулась, неся в охапке торф для очага. Она разожгла хороший жаркий огонь. Взяла старую вересковую метелку, стоявшую в углу. Стала в спешке подметать перед очагом. Старуха-мать попалась ей на пути. “Давай-ка, бабка, в комнату, и чтоб тебя не слышно и не видно было”, - сказала она ей. Старушка тихонько ушла. “Господь, он все видит”, - только и сказала она.
Когда пол был выметен, молодая жена взяла большую пригоршню овсяной муки и пинту свежего молока и бухнула их в кастрюльку с длинной ручкой. Когда все это дело как следует закипело, она сняла кастрюльку с огня и выложила кашу в ту единственную тарелку без трещины, которая была в доме у Богатеюшки. Потом, когда каша остыла, она вооружилась самой лучшей ложкой. Она поставила тарелку на стол и спокойно, в свое удовольствие поела. “Мой супруг, чего доброго, еще обеспокоился бы, увидев, как я ем вот так, так зачем же я буду доставлять лишнее беспокойство своему дорогому мужу?”
Такая чуткая супруга - истинный дар Небес.
Когда бедный Богатеюшка пришел домой в тот вечер, он увидел всю перемену в доме, увидел жаркий огонь в очаге. Но потом он посмотрел в лицо своей жене и увидел еще другой огонь, горящий у нее в глазах. Очутившись между этих двух огней, он решил, что терпение будет лучше свирепости.
- Ого! - сказал он. - Какой у тебя славный огонек!
- Да, - отвечала она. - Я думала, что ты, наверное, замерз, дорогой.
Бедный Богатеюшка смолчал. Он получил свою кашу и съел ее.
- А где моя мать? - спросил он.
- Я перевела ее в комнату, - решила, что ей там будет лучше, - сказала она.
Богатеюшка ничего не сказал. Он пошел спать с ощущением тревоги в сердце.
Так они прожили две недели, и она распространила свою власть на все хозяйство. Бедный Богатеюшка предпринял одну-две слабых попытки остаться в доме главным, но дело каждый раз кончалось мощной баталией, в которой Богатеюшка неизменно проигрывал и по силе, и по бойкости ума и языка своей дорогой супруге. В конце концов пришлось ему сдаться и признать превосходство жены - покорно и униженно. Он боялся громко заявить, что ему не нравится это женское господство, и пришлось ему подавить это чувство и скрыть его у себя в сердце.
То, что подавляется и скрывается в сердце, влияет, как правило, не лучшим образом на разум. Так случилось и с бедным Богатеюшкой. Частенько можно было слышать, как он говорит сам с собой и испуганно оглядывается кругом из опасения, что кто-нибудь услышит.
Он получал свою кашу и в одиночестве съедал ее утром и по вечерам, и всегда видел, как жена после этого убирала кастрюльку. Он понимал, что во всех остальных отношениях он сильно обманулся в жене, но в то же время отмечал в уме, - и это было для него немалым источником удовлетворения, - что в вопросе еды все обстоит как должно, даже если в остальном все идет наперекосяк. Да, жаль беднягу: плохо он знал предательскую натуру женщин!
По прошествии двух недель Богатеюшка пришел поздно вечером домой с болью в спине от того, что он выбирал из ям картошку. Хозяйка была у очага. И по ее виду никак нельзя было сказать, что жизнь доставляет ей хоть какие-нибудь хлопоты. Это была крепкая и бодрая женщина. Бедный Богатеюшка пристроился у стола.
- А где же каша, сердце мое? - спросил он.
- Какая еще каша? - спросила она.
- Так как же, тарелочка каши для меня, золотце. Я немножко проголодался за день, - робко сказал бедный Богатеюшка.
- Трудно, знаешь ли, приготовить кашу без крупы, - сказала она.
- Господь с тобой, что ты такое говоришь? - сказал он. - Неужто я уже все съел?
- Мы оба, дорогуша, - сказала она.
- Все-все подчистую… мы оба? - переспросил он.
- Все-все, - отвечала она.
- Все, все как есть? - спросил он.
- Все, все как есть, - подтвердила она.
И тут те немногие остатки разума, какие были еще у Богатеюшки, покинули его. Этот величайший ужас обрушился на него как один внезапный удар - его жена все это время ела! О, большей трагедии и представить себе было нельзя! Он всплеснул руками потерянно и потрясенно. “Все, все как есть!” - сказал он. “Все, все как есть!” - и он отправился по всему дому с одной- единственной фразой: что “все, все как есть” было съедено его женой, его дорогой супругой.
А она-то, бедная женщина, - вот ведь какое несчастье с ней приключилось. Вот уж кому пришлось собрать всю свою волю и здравый смысл, чтобы не поддаться горю и смятению.
Она уложила Богатеюшку в постель и послала за юристом. Тот явился.
- Мой супруг нездоров, - сказала она, - и хотел бы составить завещание.
- Хорошо, - сказал юрист и прошел в комнату.
- Что вы оставляете своей супруге? - спросил он больного.
- О, все, все как есть, - сказал тот. - Все, все как есть!
Юрист записал: “все, все как есть”, - и откланялся.
И как жадно ни цеплялся Богатеюшка за жизнь, все-таки он покинул земную юдоль, а вместе с ней и все, все как есть, три дня спустя, ибо смерть прибрала его, невзирая на рыдания и заламывание рук безутешной одинокой вдовы. Но что смерти до слез несчастной жены или вдовы с разбитым сердцем? О подлая, подлая смерть!
В Ирландии, в графстве Керри, в первой половине ХХ века жил писатель по имени Патрик О’Шихру, с литературным псевдонимом Ястреб, и писал он на южном диалекте ирландского языка.
Ястреб
(Патрик О’Шихру)
Богатеюшка
(из сборника “У нас в городишке”)
Когда-то давно жил у нас в городишке человек, который был скуп просто неописуемо. Мы прозвали его Богатеюшка. Он мог бы потягаться в скаредности с величайшими скупцами и скрягами этой местности с тех пор, как мир стоит, а это кое-что да значит!
Он всегда был таков. “Само Скупердяйство приходится ему родным отцом, - видишь, в чем тут суть, - говаривал старый Диармайд. - А Жадность - матерью!”
И если Диармайд говорил верно, то надо заметить, что Богатеюшка точь-в-точь унаследовал натуру отца и матери. Многие говорили, что грешно осуждать его за то, каков он был, ибо такое уж Бог дал ему сердце, и не мог бы он быть иным, раз Господь задумал его таким. Мне самому не кажется, что это так уж красиво - взваливать всю вину кое на кого там, наверху, когда в людях ли, в вещах ли имеется изъян; притом я замечаю, что когда люди хвалят кого-нибудь, они отчего-то не адресуют львиную долю своих похвал Господу. Все это жалкие уловки, и лучше бы обойтись без них. Что же до Богатеюшки, то не было ни конца ни края его жадности и прижимистости. Он с детства был таким. Все, что только ни попадало к нему, он хранил и не расставался ни с чем и никогда. Когда он шел по дороге, голова его была опущена к земле, и никакая мелочь на дороге не могла укрыться от его взгляда. Если другой парнишка терял бронзовую пуговицу, стеклянный шарик, обрывок веревки или что бы то ни было из детских сокровищ, всякая такая вещь рано или поздно непременно оказывалась в кармашке у Богатеюшки. “Расторопный мальчонка!” - говорили матери других детей и указывали своим чадам на то, что те не так расторопны. Бывает у матерей такой порок, идущий не от большого ума.
У отца Богатеюшки было небольшое хозяйство. Всех детей у него был один сын. Когда сыночку было пятнадцать, отец однажды лег да и помер. Видно, он решил, что все дела его на земле переделаны, и что с него хватит, и что у него есть сын, вполне достойный занять место предков и пращуров и утвердить и возвеличить славу и репутацию рода.
Для бедного сироты это обернулось великим благом. Он как подобает принял тяжелые обязанности, которые легли на его плечи. И фермер из него вышел расторопный. У него ни одна соломинка зря не пропадала. По мере того, как он взрослел, жадность все больше и больше одолевала его. Доннха, сын Пейг, говорил, что однажды видел, как он из жадности не поленился перейти три поля, чтобы отнять у вороны картофелину величиной с горошину. И я бы не придал особого значения речам Доннхи, поскольку он любит изрядно приврать, если бы старый Диармайд не сказал, что охотно в это верит, так как сам наблюдал один трюк, бывший не менее красочным примером скупости Богатеюшки. “У Богатеюшки была старая корова, - видишь, в чем тут суть? - рассказывал старый Диармайд. - И он не мог удержаться, чтобы не сыграть с ней подлую шутку. Он иногда прикидывался, будто угощает ее капустой. Но там и половины капустных листьев не было - видишь, в чем тут суть? - туда были подмешаны листья мать-и-мачехи, дикий щавель, - так, будто все это сплошная капуста. Ну, разве не низость так обманывать бедную скотинку?” - заключил старый Диармайд.
Из родных у Богатеюшки была только мать. Он говорил о ней, что это просто что-то страшное, до чего она расточительно относится к торфу. “Ты бы так и сожгла торф со всей Ирландии, ей-богу, - говаривал он. - Господи помилуй! Ты же дом спалишь с таким бушующим пламенем! Искрами так и стреляет!” Заметим, что в очаге в то время дымились два жалких куска торфа из верхнего слоя, сквозь которые проросла трава, и унылая одинокая искорка делала героические усилия, чтобы не угаснуть совсем от тоски и одиночества.
Он нанимал батраков сажать картошку - Доналла Спирина с его командой: три с половиной человека. В большем количестве батраки у него не водились. “Бог ты мой, наймешь их целую ораву - ведь они же все пожрут!” - говорил он в свое оправдание.
С раннего утра он уже изнывал от беспокойства. “Ну вот! Уже и день к концу, а ничегошеньки еще не сделано! Ай-яй-яй!”
Сердце его так и разрывалось, когда их звали домой на обед. “Еда! Еда! - говорил он в сердцах. - Нынешние люди ни о чем другом не думают, как только есть, есть, есть с утра до вечера! Нет, неправильно все-таки Бог создал человека. Надо было дать ему такое тело, чтобы можно было заложить туда разом недельный запас еды, а не бегать вот так каждый час туда-сюда!”, и так он ворчал все время, пока не доходил до поля, примыкавшего к дому. Оттуда он кричал: “Мать! Ма-ать!! У тебя молоко что, все еще в кружках?” Это он опасался, что дома выйдет какая-нибудь задержка.
Они садились, съедали по чуть-чуть, но не успевал никто по-настоящему приняться за еду, как Богатеюшка вскакивал из-за стола и громко провозглашал: “Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа”. Конечно, после этого остальным неловко было не проделать то же самое, и все вставали из-за стола, причем кое-кто оставался голодным после этой благодарственной молитвы.
Однажды среди прочих батраков попал к Богатеюшке один простодушный бедняга-паренек. Жевал он медленно и ни разу не успевал толком наесться, как уже снова оказывался за дверью. Бедного парня это тревожило, что и неудивительно, и один бывший там старик это подметил.
- Что с тобой такое, паренек? - спросил он.
- Я тут не успеваю даже червячка заморить, - отвечал бедняга, озираясь по сторонам из страха, что его услышит Богатеюшка.
- А как ты ешь картошку? - спросил старик.
- А как еще ее есть? - чищу картофелину и ем ее, - отвечал паренек.
- Вот оттого-то ты и голодаешь, - сказал старик.
- А как же я должен есть? - спросил удивленный паренек.
- Каждый раз, как попадешь в такой дом, где с едой туговато, делай вот как: одну картошку ешь, другую чистишь, третья уже в кулаке, а четвертую примечаешь.
- Силы небесные! - воскликнул паренек.
Летом Богатеюшка ходил без пиджака. Он, видите ли, был человеком здоровым, крепким, и пиджак ему только мешал. “Без пиджака куда свободнее!” - говорил он. Но все соседи знали, что у него попросту не было пиджака. Старый отцовский пиджак, который он носил до сих пор, от старости расползся по швам, так что было уже себе дороже собирать его куски воедино; и в конце концов бедному Богатеюшке нечем было даже плечи прикрыть. Мы все до единого знали, как обстоят дела, Богатеюшка, однако, упорно пытался внушить и нам, и самому себе, что все идет, как надо. К сожалению, ему не слишком хорошо это удавалось, ибо, как ни жаль мне это говорить, он не верил при этом сам себе, и тем более мы ему не верили. Нас вообще всегда было трудно обвести вокруг пальца в таких делах.
Пришла осень, и Богатеюшку стал щипать первый морозец. Он поеживался. “Черт меня побери, а ведь неплохая вещь - мой старый пиджак!” - сказал он. Задул восточный ветер, и пошел снег. “Эх! - сказал он. - Прощай, старый батин пиджак!” И он припустил к дому Курносого Тайга, портного, с отрезом сукна, доставшимся ему от отца.
- Тайг, голубчик, - приступил к делу Богатеюшка. - За сколько бы ты сшил мне жилетку?
- За полкроны, - отвечал Тайг.
- О, горе мне, горе! Да откуда же я возьму полкроны? - потрясенно сказал бедный Богатеюшка. - Но послушай-ка, послушай меня, голубчик: я дам тебе шиллинг и к тому еще картошки - отличной рассыпчатой картошечки, на которую только взглянешь - и сердце радуется.
- На что она мне? - отвечал Курносый Тайг. - У меня у самого вон три мешка картошки в углу стоят.
- Так что ж с того, чем больше, тем лучше, голубчик, чем больше, тем лучше! Давай же, золотце, бери свой сантиметр и сними с меня мерочку. Вот так. Дай Бог тебе здоровья, Тайг, голубчик. - Так слушай, дай Боже тебе всякого добра, чтобы жилеточка смотрелась поопрятнее, пришей к ней два рукава, знаешь, вроде тех, что бывают на пиджаках, но все-таки, все-таки, Тайг, ты имей в виду, это жилетка. И вот еще что, ради всех святых, ты сделай у нее сзади фалдочки, как на пиджаке у Шона из Долины. Сделай, как я прошу, чтоб ты никогда не знал горя, но все ж таки имей в виду, что это жилетка, понимаешь? Да погоди еще, чуть я не забыл: жилетка же не будет совсем иметь вида, если к ней не сделать небольшого аккуратного воротничка. Так уж ты смотри, дай Боже тебе всяческой удачи, Тайг, сокровище мое, уж ты пришей к ней воротничок; но все ж таки это, знаешь, жилетка. Когда ты сделаешь на ней два порядочных наружных кармана и один большой внутренний, ты остаток-то ткани - знаешь, там ведь много ткани должно остаться! - так вот, ты остаточек-то мне верни. Да, и вот еще что, да пошлет тебе Бог славную супругу и хозяйку, ведь ты стоишь того, уж как стоишь, Тайг, ангел мой: ты уж припаси три-четыре таких больших красивых пуговицы, которых у тебя много водится, и пришей к жилетке, знаешь, как бывает на пиджаках; но, между тем, это все-таки жилетка, ты, знаешь, не забывай об этом. Вот так-то, голубчик портной, золотце ты мое, да призрят Бог и Дева Мария на тебя и на всю твою родню, - и с этими словами Богатеюшка потрусил прочь.
Вот какую жизнь вел Богатеюшка. Его мать делала всю работу по дому и доила коров. Но бедная женщина все старела и уже чувствовала ревматизм в костях. Наконец пришло время, когда она никак не могла доить коров, и пришлось это делать самому Богатеюшке. Еще через какое-то время она сделалась до того дряхлой, что не могла больше готовить ни себе, ни Богатеюшке, и пришлось ему и это делать самому, отчего у него, конечно, большая часть дня уходила впустую. Он оказался загнан в угол. “Эх, грехи мои тяжкие! - сказал он. - И за что только мне такое наказание! Сколько кругом народу, на кого мог бы напасть ревматизм, - так нет, надо, чтобы он напал именно на мою мать! Придется, видно, нанимать прислугу, но это же разорение! Чистое разорение!”
Он нанял девушку в прислуги. Но из кувшина не выльешь больше, чем туда налито. Продержалась она у него три дня, а разговоров об этом в городке хватило на целую неделю. Будто бы между ней и Богатеюшкой вышла ссора. История была известна в двух версиях - в изложении Богатеюшки и в ее собственном изложении. “О-хо-хо, это просто бедствие какое-то! - говорил он. - Я, братцы, чуть-чуть по миру не пошел из-за нее. Она же стадо свиней сжирает в один присест, и еще пшеничным хлебом заедает и овсяной кашей!”
Так говорил Богатеюшка.
- Хотите верьте - хотите нет, но из еды я у него за все время видела только три печеных картофелины и разбавленное водой молоко, - рассказывала девушка.
Богатеюшка нашел другую служанку, потом третью, и так оно и шло, пока его имя не стало уже притчей во языцех у всей прислуги из нашей местности. Его убивал вопрос еды; то количество съестного, которое способна была поглотить любая служанка, приводило его в ужас. “Батюшки, - говорил он. - Вы и представить себе не можете, чего это стоит - прокормить женщину!”
С каждой новой служанкой, какая бы ему ни попадалась, его ждала та же неудача. О нем пошел слух, что он не станет иметь дела ни с одной служанкой, которая хоть что-нибудь съест у него в доме. Так он оказался в тяжелом положении. Мать его была совсем без ног, и ей нужно было, чтобы кто-нибудь все время оставался при ней. Бедный Богатеюшка пытался поймать сразу двух зайцев, - что, как я слышал, одному охотнику в свое время не удалось, - и оттого с обоими зайцами его ждала неудача.
И вот однажды, когда он был дома и мыл чугунок из-под каши, к нему в дверь постучала высокая и тощая как жердь девушка.
- Мир этому дому, - сказала она, прямиком прошла к табуретке, что стоит обыкновенно перед очагом, и уселась.
- Что у тебя за дело? - спросил Богатеюшка.
- Я ищу, к кому бы наняться в прислуги, - сказала она.
- Вот как? - сказал Богатеюшка. - А много ли ты просишь?
- Три фунта за три месяца, - сказала она.
- Матерь Божья! Ну и удивила! Да я найду себе служанку за полфунта!
- Найти-то найдете, да только она будет мне не чета, - сказала она.
- А что же в тебе такого особенного? - спросил он.
- А то, - сказала она, - что я за все время, пока буду жить у вас, не съем ни крошки.
- Ты это верно говоришь? - спросил он.
- Вы мое слово слышали, - отвечала она.
- Благодарение Богу, - сказал Богатеюшка, и сердце у него в груди так и подпрыгнуло от радости. - Тебя-то я и ищу, сокровище мое, а то меня уже вконец разорила та прожорливая орава, которая тут перебывала.
С тех пор дела его пошли как по маслу. Служанка готовила еду хозяину, относила порцию в комнату старухе. Потом споласкивала горшок из-под каши у него на глазах и отставляла его в сторонку, и никогда он не видел, чтобы она положила хоть что-нибудь себе в рот. Он был доволен. Он отправлялся в поле и, встречая по пути кого-нибудь из соседей, рассказывал о служанке.
- Бог ты мой! Это такая девушка, такая девушка!.. Она скорее на три мили от дома отойдет, чтобы собрать хворост, чем затопит торфом. Но это бы еще ладно, а больше всего мне нравится, как у нее поставлено дело с едой. Когда я прошу ее присесть и слегка закусить (тут Богатеюшка бессовестно лгал), знаете, что она мне отвечает? Что она ничего есть не станет, потому что кухарке с лихвой хватает того запаха еды, которого она нанюхается, пока готовит. А какая это экономия, браток, для бедного человека вроде меня!
Так продолжалось три дня, и все это время Богатеюшка прикидывал и размышлял. Однажды он копал картошку и рассуждал сам с собой: “Славная она девушка, ей-богу! И в делах такая аккуратная. Но, с другой стороны, ведь три фунта за три месяца - это большие деньги. Бог свидетель, это разорит и богача. Откуда я возьму такую кучу денег? Ах ты, несчастье! Разрезал хорошую картошку. Три фунта за три месяца, и полкроны, выходит, я уже ей должен - а ведь это полмешка картошки! Ах, беда, вот и еще одну картошку разрезал. Плохо мое дело. Не знаю, что и делать. Ха! Что делать? А жениться на ней! Ей-же-ей, это славная хитрость!.. Ах, черт меня дери! Снова хорошую картошку загубил… Неплохо придумано - жениться на ней. Честное слово, я так и сделаю, - и сама она при мне останется, и три фунта в месяц я тоже сберегу”.
Он воткнул лопату в землю и потрусил домой. Она была в доме и, услышав его шаги, спрятала что-то в буфет. Когда он вошел, она штопала его чулок.
- Что-то вы так рано вернулись? - спросила она.
- Черт меня побери, если меня не разобрала любовь к тебе! - воскликнул он.
- Приятная новость, - сказала она.
- Выйдешь ли ты за меня, любовь моя? - спросил он.
- Может, выйду, а может, и нет, - сказала она.
Джимми, сын Мойры, дочери Тайга, говорил, что он подглядывал за ними через окошко и видел их хорошо, и что Богатеюшка обнял ее и поцеловал. Но я бы не стал верить этому Джимми без другого надежного свидетеля. Он вечно сболтнет что-нибудь такое несуразное!..
Как бы там ни было, Богатеюшка и девушка поженились. Разговоров об этой свадьбе было больше, чем о какой бы то ни было свадьбе в нашем приходе за последние двадцать лет.
Богатеюшка одолжил воскресный костюм у Большого Томаса. Бедняга мог бы поместиться весь целиком в одну штанину больших штанов Томаса, а рукава пиджака свисали на полфута ниже кончиков его пальцев. Но, тем не менее, он держался во время брачной церемонии куда более величественно, чем мог бы держаться сам Большой Томас, несмотря на весь его внушительный вид.
- Поторапливайтесь, отец, у меня и так все утро даром пропало, - озабоченно сказал он священнику. - Не надо всех этих Эндрю Мартинсов.
Возвращаясь домой с новобрачной, он дошел ровнешенько до картофельного поля.
- Ты ступай себе домой, - сказал он тут ей, - а я приду вечером, - и он принялся копать картошку, пока темнота не загнала его вечером домой.
На другой день он достал два стоуна овсяной муки для каши, вручил их жене и велел ей убрать их туда, где до них не доберутся мыши и другие воришки. “Этого мне хватит до Рождества”, - сказал он ей.
Она ничего на это не сказала, и Богатеюшка отправился в поле. Едва он ушел, его молодая жена прихорошилась и принарядилась. “Теперь я здесь хозяйка”, - сказала она себе. И вот она вышла из дома и вернулась, неся в охапке торф для очага. Она разожгла хороший жаркий огонь. Взяла старую вересковую метелку, стоявшую в углу. Стала в спешке подметать перед очагом. Старуха-мать попалась ей на пути. “Давай-ка, бабка, в комнату, и чтоб тебя не слышно и не видно было”, - сказала она ей. Старушка тихонько ушла. “Господь, он все видит”, - только и сказала она.
Когда пол был выметен, молодая жена взяла большую пригоршню овсяной муки и пинту свежего молока и бухнула их в кастрюльку с длинной ручкой. Когда все это дело как следует закипело, она сняла кастрюльку с огня и выложила кашу в ту единственную тарелку без трещины, которая была в доме у Богатеюшки. Потом, когда каша остыла, она вооружилась самой лучшей ложкой. Она поставила тарелку на стол и спокойно, в свое удовольствие поела. “Мой супруг, чего доброго, еще обеспокоился бы, увидев, как я ем вот так, так зачем же я буду доставлять лишнее беспокойство своему дорогому мужу?”
Такая чуткая супруга - истинный дар Небес.
Когда бедный Богатеюшка пришел домой в тот вечер, он увидел всю перемену в доме, увидел жаркий огонь в очаге. Но потом он посмотрел в лицо своей жене и увидел еще другой огонь, горящий у нее в глазах. Очутившись между этих двух огней, он решил, что терпение будет лучше свирепости.
- Ого! - сказал он. - Какой у тебя славный огонек!
- Да, - отвечала она. - Я думала, что ты, наверное, замерз, дорогой.
Бедный Богатеюшка смолчал. Он получил свою кашу и съел ее.
- А где моя мать? - спросил он.
- Я перевела ее в комнату, - решила, что ей там будет лучше, - сказала она.
Богатеюшка ничего не сказал. Он пошел спать с ощущением тревоги в сердце.
Так они прожили две недели, и она распространила свою власть на все хозяйство. Бедный Богатеюшка предпринял одну-две слабых попытки остаться в доме главным, но дело каждый раз кончалось мощной баталией, в которой Богатеюшка неизменно проигрывал и по силе, и по бойкости ума и языка своей дорогой супруге. В конце концов пришлось ему сдаться и признать превосходство жены - покорно и униженно. Он боялся громко заявить, что ему не нравится это женское господство, и пришлось ему подавить это чувство и скрыть его у себя в сердце.
То, что подавляется и скрывается в сердце, влияет, как правило, не лучшим образом на разум. Так случилось и с бедным Богатеюшкой. Частенько можно было слышать, как он говорит сам с собой и испуганно оглядывается кругом из опасения, что кто-нибудь услышит.
Он получал свою кашу и в одиночестве съедал ее утром и по вечерам, и всегда видел, как жена после этого убирала кастрюльку. Он понимал, что во всех остальных отношениях он сильно обманулся в жене, но в то же время отмечал в уме, - и это было для него немалым источником удовлетворения, - что в вопросе еды все обстоит как должно, даже если в остальном все идет наперекосяк. Да, жаль беднягу: плохо он знал предательскую натуру женщин!
По прошествии двух недель Богатеюшка пришел поздно вечером домой с болью в спине от того, что он выбирал из ям картошку. Хозяйка была у очага. И по ее виду никак нельзя было сказать, что жизнь доставляет ей хоть какие-нибудь хлопоты. Это была крепкая и бодрая женщина. Бедный Богатеюшка пристроился у стола.
- А где же каша, сердце мое? - спросил он.
- Какая еще каша? - спросила она.
- Так как же, тарелочка каши для меня, золотце. Я немножко проголодался за день, - робко сказал бедный Богатеюшка.
- Трудно, знаешь ли, приготовить кашу без крупы, - сказала она.
- Господь с тобой, что ты такое говоришь? - сказал он. - Неужто я уже все съел?
- Мы оба, дорогуша, - сказала она.
- Все-все подчистую… мы оба? - переспросил он.
- Все-все, - отвечала она.
- Все, все как есть? - спросил он.
- Все, все как есть, - подтвердила она.
И тут те немногие остатки разума, какие были еще у Богатеюшки, покинули его. Этот величайший ужас обрушился на него как один внезапный удар - его жена все это время ела! О, большей трагедии и представить себе было нельзя! Он всплеснул руками потерянно и потрясенно. “Все, все как есть!” - сказал он. “Все, все как есть!” - и он отправился по всему дому с одной- единственной фразой: что “все, все как есть” было съедено его женой, его дорогой супругой.
А она-то, бедная женщина, - вот ведь какое несчастье с ней приключилось. Вот уж кому пришлось собрать всю свою волю и здравый смысл, чтобы не поддаться горю и смятению.
Она уложила Богатеюшку в постель и послала за юристом. Тот явился.
- Мой супруг нездоров, - сказала она, - и хотел бы составить завещание.
- Хорошо, - сказал юрист и прошел в комнату.
- Что вы оставляете своей супруге? - спросил он больного.
- О, все, все как есть, - сказал тот. - Все, все как есть!
Юрист записал: “все, все как есть”, - и откланялся.
И как жадно ни цеплялся Богатеюшка за жизнь, все-таки он покинул земную юдоль, а вместе с ней и все, все как есть, три дня спустя, ибо смерть прибрала его, невзирая на рыдания и заламывание рук безутешной одинокой вдовы. Но что смерти до слез несчастной жены или вдовы с разбитым сердцем? О подлая, подлая смерть!