(no subject)
8. Весна 1944 года
Эх, дороги...
Ранней весной 1944 года наш полк перебрасывали с правого фланга 4-го Украинского фронта на левый, опять к Перекопу и Сивашу. Только сошел снег, дороги раскисли, танки их размяли так, что на машинах ездить стало невозможно. Часть погрузили на платформы и в вагоны, оставшиеся пошли своим ходом. В эту группу попал и я. Вез людей, снаряды, орудие. Дорогу описывать неинтересно - сплошная грязь и выбоины. «Додж» с цепями на всех четырех колесах еле выгребался. Шел дождь со снегом. Все эти прелести были на мне - машина-то рассчитывалась на условия Африки! Без остановок я ехал около трех суток. Наши машины растянулись на много километров. До места я доехал одним из первых. Последние приезжали через 10-15 дней. Остановились в деревне. Вся одежда - вплоть до нижнего белья! - была мокрая и частично замерзшая. Попав в тепло, я упал замертво и заснул. Через короткое время меня будят и говорят, что мне надо ехать на станцию (это за 30 км). Я, конечно, всех послал и заснул снова. Через некоторое время снова пришли будить. Я снова послал далеко-далеко и сказал, что у меня нет горючего. Они слово в слово все передали заместителю командира полка по строевой, который был назначен командиром нашей группы. Через некоторое время они приехали, привезли горючее и повторили команду приехать к командиру, а также его слова: «Если откажется - привезти силой». Но я опять сказал, что думаю обо всех, и в том числе и об отдающих такую команду. Машину заправили, подъехал к домику, где квартировал командир. Было уже темно, нас было только двое. Вылез из машины и встал около крыла. Командир начал кричать, что расстреляет меня. Я слушал и смотрел на него, думая, что если он потянется к пистолету, то сразу брошусь на него и задавлю. Но он этого не сделал. Приказал съездить на железнодорожную станцию и привезти людей и груз. После этого случая он до конца войны охотился за мной, стараясь посадить на гауптвахту.
Пурга
Весна шла своим тысячелетним путем. Теплело. Дороги высыхали. Полк занял позицию у Сиваша. Я несколько раз возил офицеров полка на рекогносцировку через Сиваш по понтонному мосту. Закон на переправе был суров: остановившуюся на мосту машину вместе с грузом сбрасывали в Сиваш. Наш полк готовился к наступлению. Ремонтировали автомашины, я тоже ремонтировал свой «додж». Тылы стояли в селе Новоалексеевка. Был уже конец марта. После ремонта вечером приехал на батарею. Старшина дал мне бутылку водки и холодную кашу. Я съел кашу, выпил водку, лег в ямку, выкопанную для хранения снарядов, укрылся шинелью и заснул.
Проснулся и не могу подняться - меня занесло снегом почти на метр. Метет такая снежная пурга, что не видно, как говорят, белого света. Первая моя забота - сохранить машину. И я закрыл мотор шинелью, умудрился завести, но вода закипела. Тогда укрыл двигатель и спустил воду из радиатора и блока. Старшина пустил меня в свой окопчик - стало нас там трое - я, старшина и девушка санинструктор.Пролежали мы в этом окопчике, наверное, больше суток, пока не обвалилась крыша окопа, сделанная из плащ палатки. Старшина и санинструктор ушли, а я не мог покинуть машину - пролежал еще довольно долго. Несколько раз пытался выйти, но, видя, что пурга еще не прекратилась, закапывался снова. На мне лежала плащ палатка, а я лежал на дне окопа. Снег подо мной растаял, и я лежал в луже. Откопавшись в очередной раз, встал в окопе и увидел, что снега было выше головы - сам уже вылезти не мог. В это время командир батареи увидел меня и, подав руку, вытащил из окопа. Он с одним из водителей сидел в кабине «студебеккера», жгли в солдатском котелке бензин и этим спасались. В очередной раз обходя батарею, увидел меня. Пурга продолжалась с прежней силой. Комбат показал мне направление и сказал, что там деревня и приказал идти туда, т.к. я был весь мокрый, а места в кабине не было. Сам он был в саже, черный, как негр.
Я побрел в деревню, километров за 4-5, но и там не оказалось места, где можно было погреться. В хатах хозяева сидели на печках и кроватях, а всю остальную площадь - от самой входной двери - занимали солдаты, стоящие плотно друг к другу. Постоял я в такой хате несколько часов, немного отогрелся, но все еще был мокрым. Пошел по деревне искать другое убежище. Увидел, что на сарае солдаты жгут костер, доски для которого берут с другого края сарая. Забрался туда, меня приняли при условии, что буду поддерживать костер, а они будут спать. Я согласился. У костра было тепло, я смог обсушиться до нижнего белья и портянок. К утру пурга прекратилась, и я благополучно добрался до батареи и своей машины. Взялся за машину, расчет нагрел воды, машина завелась, повреждений не было. Старшина накормил солдат, забрал меня, и мы поехали в Новоалексеевку за продуктами. Ребята-ремонтники, увидев меня, очень удивились - они уже, оказывается, выпили за упокой моей души, решили, что я замерз в пургу.
Даешь Крым!
Наконец, подготовка операции по освобождению Крыма была закончена. Наш полк, как и конный корпус Кириченко, был передан 19-му танковому корпусу. Передовую прорвали стоящие в обороне части. Танковый корпус входил в прорыв вместе с конным корпусом Кириченко - шли вперед, не обращая внимания на остающихся в тылу немцев. Задача полка складывалась по обстановке - закрывать танкоопасные направления и подавлять узлы сопротивления.
Через Сиваш перешли заблаговременно, в прорыв вошли еще ночью, в Джанкое были в пять утра. Паровозы стояли на парах с прицепными составами. К вечеру были в Симферополе. Немцы и румыны убегали в нижнем белье - никто не ожидал такого напора. В степи за Джанкоем на расстоянии 10-15 км, на ширине видимости, вдоль дороги все было усеяно повозками, машинами, трупами немцев и румын - это был результат работы танков и конницы. Полку оставалось подавление отдельных оставшихся огневых точек и очагов сопротивления за Джанкоем и на окраине Симферополя. За Симферополем и Бахчисараем полк разделился по трем или даже четырем направлениям. Наша батарея направилась на Севастополь в район бухты Северной, часть полка пошла по старой Алуштинской дороге, на Байдарские ворота и Ялту. На Севастопольском направлении руководство потеряло связь с батареями. Меня послали - одного! - попытаться найти и установить связь с ними. Конечно, это было глупо, но приказ есть приказ.
Полдня без карты, без знания местности и расположения войск противника я мотался в районе бухты, по каким-то песчаным горкам. Ехал до тех пор, пока по машине не начинали стрелять. Это заставляло нырять в кусты. С высоты горок я видел бухту, а вот Севастополь так и не увидел. Бросил я это занятие после того, как подошли «катюши» и через меня полетели снаряды. Они-то уехали сразу, и я не стал дожидаться мощного артналета немцев по этому месту. Приехал в часть и тут же получил другое задание. Одно из орудий заехало в немецкие окопы, «студебеккер», который вез орудие, сумел уехать, а расчет и орудие остались в немецких окопах. Разведчики не сумели к нему пробраться. До орудия я, конечно, не доехал. Попробовал и подойти, и подползти - ничего не получилось. Время шло к вечеру. Я решил, что можно попробовать подобраться ближе только после захода солнца, с наступлением темноты. Так и сделал.
Тихонько, без света, подъехал, развернулся, расчет зацепил орудие, погрузили раненого, все встали или зацепились за машину. Только когда тронулся и добавил газу, немцы забеспокоились - пустили ракеты, все осветилось, начали стрелять. Однако было уже поздно. Мы благополучно выскочили из зоны обстрела. На рассвете отправляют меня (опять одного) в направлении Байдарских ворот, куда ушла часть полка. Еду я преспокойно, один-одинешенек, любуюсь крымскими красотами, все зеленеет. Машины встречаются редко. Солнышко светит ласково, я никуда не спешу. Вдруг на одном из поворотов прямо из кювета поднимаются два немца с поднятыми вверх руками. От неожиданности они показались мне здоровенными. Я не испугался, но быстро сообразил, что брать мне их нельзя - могут убить и забрать машину. Не останавливаясь, я им показал назад, давая понять, чтобы они сдавались едущим за мной машинам: расстреливать безоружных я не смог. Так я не взял немцев в плен - теперь и похвастаться нечем.
Своих я нашел и рассказал, где наш полк. Через некоторое время они закончили с немецким заслоном на дороге и двинулись к Севастополю. На обратном пути повстречал наших, которые пошли по старой Алуштинской дороге. Они с большим трудом развернулись на этой узкой горной дороге, т.к. Алушту взяла Приморская армия, пришедшая из Керчи. Здесь у наших орлов я увидел удивительное приспособление: бочку с вином, установленную на лафете орудия. В нее вставлен шланг - желающие могут в любое время приложиться к вину.
Намотавшись вдоволь по Крыму, я наконец добрался до штаба нашего полка, где уже никому не был нужен. Севастополь сходу взять не удалось. Наступление прекратилось. Офицерский состав праздновал победу и охотился за женским составом. Я не принимал участия в этой охоте по той причине, что не спал и не мылся уже несколько суток, да и не надеялся на успех. Спокойно устроил себе хорошее ложе в кузове машины, упал и заснул блаженным сном. Утром проснулся, согрел воды, начал бриться, мыться, приводить себя и "доджа" в порядок. Не сразу обратил внимание, что молодые девчата из обслуги прогуливаются неподалеку и, как доходят до меня, фыркают и смеются. Вот тут я вспомнил, что, спасаясь от офицеров, одна из них спряталась у меня в кузове. Ясно вспомнил, как она, холодная, залезла ко мне под плащ палатку, я положил ее голову себе на руку, поцеловал и мгновенно уснул. Кем она была, когда ушла? - ничего не знаю. Все проспал. Но она-то о своем «приключении» наверняка рассказала подружкам. Вот они и потешались надо мной!
Сапун-Гора
Брать Севастополь доверили Приморской армии, а войска 4-го Украинского фронта передислоцировали в район Балаклавы, Сапун-Горы и мыса Херсонес. Первый штурм не дал результатов. Войска только приблизились и уплотнились. Теперь мы стояли в низине, у дорог на Балаклаву и Сапун-гору. Не проходило и дня, чтобы я не ездил по разным делам. Машина стояла в полутора километрах от подножия Сапун-горы. Вся низина с горы обстреливалась - вначале даже снайперами. Попал и я в такую переделку. Однажды утром, сняв гимнастерку, в нижней белой рубахе, отошел от капонира, в котором стояла машина, чтобы помыться в маленьком озерце или просто луже в бомбовой воронке. Вдруг защелкали вокруг пули. Забыл о чистой рубашке, ползком убрался в укрытие. Наверное, фриц подумал, что я офицер. Больше я не ходил умываться в белой рубашке - хватило одного урока.
Наверное, пришла пора признаться в двух поступках, о которых не хотелось бы вспоминать. Но война есть война. Во время боев зимой 1943 года я ходил в резиновых сапогах, которые в конце концов окончательно развалились, и мне пришлось снять с убитого пехотинца армейские американские ботинки. Ботинки были красивые, но сделаны непрочно. А второй раз во время первого штурма Севастополя мне пришлось снять с убитого офицера сапоги, в которых я проходил до конца войны и приехал домой. Немецких сапог я перемерил много, но они мне не подходили из-за моего большого подъема.
В начале мая 1944 года начался второй штурм Сапун горы и Севастополя. Хочется написать о том, что видел, что врезалось в память или произвело сильное впечатление.
Артподготовка была такой силы, что дым и пыль от разрывов доходили до нас, располагающихся метрах в восьмистах в тылу. На штурм Сапун горы через наши позиции прошло больше десятка цепей пехоты. Штурмовая авиация (ИЛ-2) непрерывно обрабатывала передний край обороны немцев, которые вели по ним эффективный огонь. Многие из возвращающихся ИЛов имели пробоины в крыльях, хорошо видимые с земли. Когда пехота поднялась на штурм, немцы ответили плотным, ружейным, артиллерийским и минометным огнем, закрыв весь передний край разрывами.
Мы с машиной были в подчинении начальника штаба полка майора Лебедева. Он в это время замещал раненого командира части. С началом штурма все двинулись на Сапун гору. Поехали и мы с ним туда же. Едем еще по низине, артиллерия и минометы постреливают. Подъезжаем к заболоченному месту. Майор вынимает пистолет и говорит: «Застрянешь - застрелю!». А я вижу, что не проехать, - останавливаюсь. Он не выдерживает, соскакивает с машины и идет пешком. Я сдаю назад, объезжаю заболоченное место, догоняю его и останавливаюсь. Он молча садится, и мы едем на Сапун-Гору. Забрались почти на вершину, но там идет бой. Он оставил меня у машины, а сам пошел к орудиям. Место, где я поставил машину, ровненькое, не изрытое воронками, зелененькое - травка растет. Но меня оно почему-то не устраивало - чувствую, что не хочу стоять здесь. Сел в машину, завел, начал включать скорость и поднял глаза - на меня пикируют два «мессершмидта». И вижу оторвавшиеся от них бомбы. Включить скорость, дать газу, залететь в какую-то воронку, вывалиться из машины - много времени не потребовалось. Упали четыре бомбы (по 250 кг) на площадку, где я только что стоял. Вся земля встала дыбом.
Выкопал выезд из воронки, пошел встречать майора. А он пришел на то место, где оставил меня и машину. Увидел меня, удивился: «Ты живой?». «Живой», - говорю. «А машина?» - «Поехали», - говорю. Поехали дальше. В это время вперед уже пошли самоходки. Мы подъехали к нашим орудиям, зацепили одно из них и поехал по плато уже на горе. Происходит какая-то заминка в движении, откуда-то стреляют. Получаем команду - установить орудие на небольшой высотке в километре от дороги. Двинулись туда по целине - сильно не разгонишься. Расчет (уже очень хорошо обстрелянный!) рассыпался и идет, а местами - бежит, следом за машиной. Командир орудия в машине. Попадаем под пулеметную очередь. Командир орудия соскакивает и получает ранение в ногу. Расчет отцепляет пушку, разворачивает и бьет по пулемету. Немцы удирают. Орудие остается на огневой, я с раненым спускаюсь к дороге. Теперь мы с майором едем дальше по плато, видим сверху Черное море и корабли на нем. Вышли мы к мысу Херсонес. Орудия стреляют по кораблям. Севастополь уже взят. На мысе Херсонес скопилось большое количество немецких войск - танки, автомашины, пехота. Сопротивление ожесточенное. Подходят новые орудия, танки, пехота. Начинают окапываться. Поздним вечером меня посылают зачем-то в тыл. Выезжаю на плато. Не видно ни зги. Свет зажигать нельзя, ориентиров нет. Летают румынские «кукурузники» и бомбят. Останавливаю машину, залезаю под моторную часть и засыпаю до рассвета. С первыми лучами солнца просыпаюсь и еду в тыл. Ехать на машине я уже не могу - сказалось лежание в снегу под Сивашем. Тело все в нарывах - фурункулах. Самый большой - под мышкой правой руки, немного поменьше - на большом пальце левой руки. Рулить и переключать скорости невозможно, хотя до этого я умудрялся как-то еще рулить, но здесь сдался окончательно.
Утром, как рассказывали ребята,скопившиеся на мысе немцы пошли на прорыв, наша пехота отступила за орудия. Орудия стреляли осколочными, но немцы шли и были уже близко. Тогда начали бить шрапнелью. Было жутко - шрапнель выкашивала рядами. От немецких шинелей летели клочья. Наступил перелом. На этом участке немцы выбросили белые флаги и начали сдаваться. Солдаты, разъяренные боем, кричали: «Пленных не брать!», продолжали стрелять и убивать сдающихся. Офицеры (наверное, из заградотрядов) пытались остановить это повальное убийство. Начали стрелять вверх и грозить расстрелом. Строили немцев в колонны и отправляли в тыл.
Управляя больными руками и здоровыми ногами я умудрился как-то спуститься с Сапун-Горы в расположение наших тылов и передать поручение. Залез в кузов и стал наблюдать за происходящим.
И вот, что я видел воочию.
Мы стояли в двух-трех километрах от Херсонеса. Подходили колонны немцев, солдаты и офицеры врывались в колонны и били чем попало. Стреляли редко. Убивали руками, железными прутьями, всем, что попадало под руку. Первые колонны были почти полностью убиты. Не забуду, как медсестра сидела на корточках и методично разбивала железкой голову лежащему пленному с татарскими чертами лица. Никто не остановил и не осудил ее.
Через несколько часов все постепенно успокоились. Нас поспешно отвели подальше в татарское селение, из которого уже были выселены все жители. Птица и скот бродили без присмотра. Все было брошено. К нам прибился пленный немец, который доил корову и поил нас молоком. Относились мы к нему нормально, но пробыл он у нас недолго. СМЕРШ позаботился о том, чтобы убрать его от нас.
Я немного отдышался - половину большого пальца на левой руке вместе с ногтем отрезали без наркоза прямо на улице, фурункул под правой рукой вскрыли и перебинтовали. Через несколько дней солдат снова был готов к употреблению.
Шкода
Нас начали выводить из Крыма. Мне, как всегда, повезло на приключения - попал в группу по нелегальному вывозу из Крыма трофейного легкового автомобиля. Его, как мне сказали, уже один раз пытались вывезти. При проведении этой операции ему, бедолаге, прострелили колеса. Это был чешско-немецкий автомобиль производства завода «Шкода», упрощенная модель автомобиля-амфибии. Плавать он не плавал, но компоновка (двигатель, рулевое, ходовая) были взяты от амфибии. Выглядел он так: металлический ящик с двигателем сзади, на четырех колесах, руль справа, ведущие колеса задние, крыша из брезента. Обладал хорошей проходимостью и потреблял мало бензина. Хорошая машина.
Собрали группу по вывозу автомобиля в таком составе: офицер (наверное, помпотех), машина «виллис» с водителем Иваном Стрижаком и я - водителем на «шкоду». Задача - в ночное время выехать из Крыма, объезжая все заградительные посты. Ехали мы и день, и ночь проселочными дорогами. Конечно, устали, как собаки. Последнюю ночь я ехал последним. Стрижак засыпал на ходу. Машина у него виляла от кювета к кювету. Мне было интересно - свалится он в кювет или нет. Только эта забота не давала мне заснуть за рулем. Задачу мы выполнили - машину из Крыма вывели. Но я еще не знал, какую роль сыграет эта машина в моей жизни!
Погрузились мы в эшелоны, и повезли нас под Тулу на формировку. Орудия оставили частям, остающимся на фронте, - народу у нас оставалось 20-25 процентов. Машины в основном побиты, даже моя машина - «додж ¾», считавшаяся одной из лучших в части, потому что всегда была на ходу, на погрузке не завелась. Все было изношено, о двигателе говорить нечего, если лопнула рама, а задний и передний мосты в поперечном направлении не имели жесткости. Ехали мы в машинах, которые погрузили на платформы. Я спал в «шкоде», но за свою машину ее не считал - не ухаживал, не ремонтировал. Наверное, это было потому, что мне никто не сказал, что это моя забота. Ехали мы весело - «лишние» и не числившиеся вещи обменивали на самогон. Так я впервые увидел «окончание» войны.
Приехали под Тулу, разгрузились, начальник штаба с несколькими офицерами садится в мою «шкоду» и командует «Поехали!». Поехать-то поехали, но по перечисленным ранее причинам за всю дорогу я к ней не притронулся и не знал, в каком состоянии машина находится. Заехали куда-то в лес, вдруг спускает колесо. Хорошо, что у меня в запасе был инструмент и резиновый клей. Майор Лебедев терпел, пока я ремонтировал ранее простреленную камеру, но когда я ее намазал клеем и стал ждать, когда клей подсохнет (10-15 минут), он не выдержал. Как раньше лоцман, только не так складно, стал рассказывать, что он сделает со мной за такую работу. Я, естественно, заторопился, нарушил технологию, и был наказан - заплата пропускала воздух. Начал все снова, но теперь уже не обращая внимания на его угрозы и ругань. Он, оказывается, предварительно взял офицеров и поехал выбирать место для размещения полка и в определенное время должен был туда прибыть. Гауптвахта и другие прелести мне не были страшны, и все, что он мне говорил, не трогало. Но когда он начал рассказывать, что снимет меня с машины и заставит пасти трофейного быка, я не выдержал. Представил: лето, солнышко, зеленые поля с хорошей травой, вокруг деревни с девками и молодыми вдовушками и… я и бык. Вот лафа! И это во время войны! Я даже заулыбался. Это переполнило чашу терпения майора Лебедева. Он выхватил пистолет и стал кричать, что сейчас меня застрелит. Хорошо, что пока он рассказывал о карах, ждущих меня, я успел смонтировать, накачать и поставить колесо. С домкрата машину снимать не стал - просто столкнул, схватил домкрат, заскочил на сиденье и завел машину. Увидев все это, он сник и молча сел в машину. Расправу отложил на потом. После этого я благополучно возил его до окончания формирования полка и отправки на фронт. Машину отдали, вероятно, какому-нибудь начальнику, который укомплектовывал техникой наш полк. Но майор часто, встретив меня, удивлялся, почему я не на "губе".
Продолжение следует ...
Эх, дороги...
Ранней весной 1944 года наш полк перебрасывали с правого фланга 4-го Украинского фронта на левый, опять к Перекопу и Сивашу. Только сошел снег, дороги раскисли, танки их размяли так, что на машинах ездить стало невозможно. Часть погрузили на платформы и в вагоны, оставшиеся пошли своим ходом. В эту группу попал и я. Вез людей, снаряды, орудие. Дорогу описывать неинтересно - сплошная грязь и выбоины. «Додж» с цепями на всех четырех колесах еле выгребался. Шел дождь со снегом. Все эти прелести были на мне - машина-то рассчитывалась на условия Африки! Без остановок я ехал около трех суток. Наши машины растянулись на много километров. До места я доехал одним из первых. Последние приезжали через 10-15 дней. Остановились в деревне. Вся одежда - вплоть до нижнего белья! - была мокрая и частично замерзшая. Попав в тепло, я упал замертво и заснул. Через короткое время меня будят и говорят, что мне надо ехать на станцию (это за 30 км). Я, конечно, всех послал и заснул снова. Через некоторое время снова пришли будить. Я снова послал далеко-далеко и сказал, что у меня нет горючего. Они слово в слово все передали заместителю командира полка по строевой, который был назначен командиром нашей группы. Через некоторое время они приехали, привезли горючее и повторили команду приехать к командиру, а также его слова: «Если откажется - привезти силой». Но я опять сказал, что думаю обо всех, и в том числе и об отдающих такую команду. Машину заправили, подъехал к домику, где квартировал командир. Было уже темно, нас было только двое. Вылез из машины и встал около крыла. Командир начал кричать, что расстреляет меня. Я слушал и смотрел на него, думая, что если он потянется к пистолету, то сразу брошусь на него и задавлю. Но он этого не сделал. Приказал съездить на железнодорожную станцию и привезти людей и груз. После этого случая он до конца войны охотился за мной, стараясь посадить на гауптвахту.
Пурга
Весна шла своим тысячелетним путем. Теплело. Дороги высыхали. Полк занял позицию у Сиваша. Я несколько раз возил офицеров полка на рекогносцировку через Сиваш по понтонному мосту. Закон на переправе был суров: остановившуюся на мосту машину вместе с грузом сбрасывали в Сиваш. Наш полк готовился к наступлению. Ремонтировали автомашины, я тоже ремонтировал свой «додж». Тылы стояли в селе Новоалексеевка. Был уже конец марта. После ремонта вечером приехал на батарею. Старшина дал мне бутылку водки и холодную кашу. Я съел кашу, выпил водку, лег в ямку, выкопанную для хранения снарядов, укрылся шинелью и заснул.
Проснулся и не могу подняться - меня занесло снегом почти на метр. Метет такая снежная пурга, что не видно, как говорят, белого света. Первая моя забота - сохранить машину. И я закрыл мотор шинелью, умудрился завести, но вода закипела. Тогда укрыл двигатель и спустил воду из радиатора и блока. Старшина пустил меня в свой окопчик - стало нас там трое - я, старшина и девушка санинструктор.Пролежали мы в этом окопчике, наверное, больше суток, пока не обвалилась крыша окопа, сделанная из плащ палатки. Старшина и санинструктор ушли, а я не мог покинуть машину - пролежал еще довольно долго. Несколько раз пытался выйти, но, видя, что пурга еще не прекратилась, закапывался снова. На мне лежала плащ палатка, а я лежал на дне окопа. Снег подо мной растаял, и я лежал в луже. Откопавшись в очередной раз, встал в окопе и увидел, что снега было выше головы - сам уже вылезти не мог. В это время командир батареи увидел меня и, подав руку, вытащил из окопа. Он с одним из водителей сидел в кабине «студебеккера», жгли в солдатском котелке бензин и этим спасались. В очередной раз обходя батарею, увидел меня. Пурга продолжалась с прежней силой. Комбат показал мне направление и сказал, что там деревня и приказал идти туда, т.к. я был весь мокрый, а места в кабине не было. Сам он был в саже, черный, как негр.
Я побрел в деревню, километров за 4-5, но и там не оказалось места, где можно было погреться. В хатах хозяева сидели на печках и кроватях, а всю остальную площадь - от самой входной двери - занимали солдаты, стоящие плотно друг к другу. Постоял я в такой хате несколько часов, немного отогрелся, но все еще был мокрым. Пошел по деревне искать другое убежище. Увидел, что на сарае солдаты жгут костер, доски для которого берут с другого края сарая. Забрался туда, меня приняли при условии, что буду поддерживать костер, а они будут спать. Я согласился. У костра было тепло, я смог обсушиться до нижнего белья и портянок. К утру пурга прекратилась, и я благополучно добрался до батареи и своей машины. Взялся за машину, расчет нагрел воды, машина завелась, повреждений не было. Старшина накормил солдат, забрал меня, и мы поехали в Новоалексеевку за продуктами. Ребята-ремонтники, увидев меня, очень удивились - они уже, оказывается, выпили за упокой моей души, решили, что я замерз в пургу.
Даешь Крым!
Наконец, подготовка операции по освобождению Крыма была закончена. Наш полк, как и конный корпус Кириченко, был передан 19-му танковому корпусу. Передовую прорвали стоящие в обороне части. Танковый корпус входил в прорыв вместе с конным корпусом Кириченко - шли вперед, не обращая внимания на остающихся в тылу немцев. Задача полка складывалась по обстановке - закрывать танкоопасные направления и подавлять узлы сопротивления.
Через Сиваш перешли заблаговременно, в прорыв вошли еще ночью, в Джанкое были в пять утра. Паровозы стояли на парах с прицепными составами. К вечеру были в Симферополе. Немцы и румыны убегали в нижнем белье - никто не ожидал такого напора. В степи за Джанкоем на расстоянии 10-15 км, на ширине видимости, вдоль дороги все было усеяно повозками, машинами, трупами немцев и румын - это был результат работы танков и конницы. Полку оставалось подавление отдельных оставшихся огневых точек и очагов сопротивления за Джанкоем и на окраине Симферополя. За Симферополем и Бахчисараем полк разделился по трем или даже четырем направлениям. Наша батарея направилась на Севастополь в район бухты Северной, часть полка пошла по старой Алуштинской дороге, на Байдарские ворота и Ялту. На Севастопольском направлении руководство потеряло связь с батареями. Меня послали - одного! - попытаться найти и установить связь с ними. Конечно, это было глупо, но приказ есть приказ.
Полдня без карты, без знания местности и расположения войск противника я мотался в районе бухты, по каким-то песчаным горкам. Ехал до тех пор, пока по машине не начинали стрелять. Это заставляло нырять в кусты. С высоты горок я видел бухту, а вот Севастополь так и не увидел. Бросил я это занятие после того, как подошли «катюши» и через меня полетели снаряды. Они-то уехали сразу, и я не стал дожидаться мощного артналета немцев по этому месту. Приехал в часть и тут же получил другое задание. Одно из орудий заехало в немецкие окопы, «студебеккер», который вез орудие, сумел уехать, а расчет и орудие остались в немецких окопах. Разведчики не сумели к нему пробраться. До орудия я, конечно, не доехал. Попробовал и подойти, и подползти - ничего не получилось. Время шло к вечеру. Я решил, что можно попробовать подобраться ближе только после захода солнца, с наступлением темноты. Так и сделал.
Тихонько, без света, подъехал, развернулся, расчет зацепил орудие, погрузили раненого, все встали или зацепились за машину. Только когда тронулся и добавил газу, немцы забеспокоились - пустили ракеты, все осветилось, начали стрелять. Однако было уже поздно. Мы благополучно выскочили из зоны обстрела. На рассвете отправляют меня (опять одного) в направлении Байдарских ворот, куда ушла часть полка. Еду я преспокойно, один-одинешенек, любуюсь крымскими красотами, все зеленеет. Машины встречаются редко. Солнышко светит ласково, я никуда не спешу. Вдруг на одном из поворотов прямо из кювета поднимаются два немца с поднятыми вверх руками. От неожиданности они показались мне здоровенными. Я не испугался, но быстро сообразил, что брать мне их нельзя - могут убить и забрать машину. Не останавливаясь, я им показал назад, давая понять, чтобы они сдавались едущим за мной машинам: расстреливать безоружных я не смог. Так я не взял немцев в плен - теперь и похвастаться нечем.
Своих я нашел и рассказал, где наш полк. Через некоторое время они закончили с немецким заслоном на дороге и двинулись к Севастополю. На обратном пути повстречал наших, которые пошли по старой Алуштинской дороге. Они с большим трудом развернулись на этой узкой горной дороге, т.к. Алушту взяла Приморская армия, пришедшая из Керчи. Здесь у наших орлов я увидел удивительное приспособление: бочку с вином, установленную на лафете орудия. В нее вставлен шланг - желающие могут в любое время приложиться к вину.
Намотавшись вдоволь по Крыму, я наконец добрался до штаба нашего полка, где уже никому не был нужен. Севастополь сходу взять не удалось. Наступление прекратилось. Офицерский состав праздновал победу и охотился за женским составом. Я не принимал участия в этой охоте по той причине, что не спал и не мылся уже несколько суток, да и не надеялся на успех. Спокойно устроил себе хорошее ложе в кузове машины, упал и заснул блаженным сном. Утром проснулся, согрел воды, начал бриться, мыться, приводить себя и "доджа" в порядок. Не сразу обратил внимание, что молодые девчата из обслуги прогуливаются неподалеку и, как доходят до меня, фыркают и смеются. Вот тут я вспомнил, что, спасаясь от офицеров, одна из них спряталась у меня в кузове. Ясно вспомнил, как она, холодная, залезла ко мне под плащ палатку, я положил ее голову себе на руку, поцеловал и мгновенно уснул. Кем она была, когда ушла? - ничего не знаю. Все проспал. Но она-то о своем «приключении» наверняка рассказала подружкам. Вот они и потешались надо мной!
Сапун-Гора
Брать Севастополь доверили Приморской армии, а войска 4-го Украинского фронта передислоцировали в район Балаклавы, Сапун-Горы и мыса Херсонес. Первый штурм не дал результатов. Войска только приблизились и уплотнились. Теперь мы стояли в низине, у дорог на Балаклаву и Сапун-гору. Не проходило и дня, чтобы я не ездил по разным делам. Машина стояла в полутора километрах от подножия Сапун-горы. Вся низина с горы обстреливалась - вначале даже снайперами. Попал и я в такую переделку. Однажды утром, сняв гимнастерку, в нижней белой рубахе, отошел от капонира, в котором стояла машина, чтобы помыться в маленьком озерце или просто луже в бомбовой воронке. Вдруг защелкали вокруг пули. Забыл о чистой рубашке, ползком убрался в укрытие. Наверное, фриц подумал, что я офицер. Больше я не ходил умываться в белой рубашке - хватило одного урока.
Наверное, пришла пора признаться в двух поступках, о которых не хотелось бы вспоминать. Но война есть война. Во время боев зимой 1943 года я ходил в резиновых сапогах, которые в конце концов окончательно развалились, и мне пришлось снять с убитого пехотинца армейские американские ботинки. Ботинки были красивые, но сделаны непрочно. А второй раз во время первого штурма Севастополя мне пришлось снять с убитого офицера сапоги, в которых я проходил до конца войны и приехал домой. Немецких сапог я перемерил много, но они мне не подходили из-за моего большого подъема.
В начале мая 1944 года начался второй штурм Сапун горы и Севастополя. Хочется написать о том, что видел, что врезалось в память или произвело сильное впечатление.
Артподготовка была такой силы, что дым и пыль от разрывов доходили до нас, располагающихся метрах в восьмистах в тылу. На штурм Сапун горы через наши позиции прошло больше десятка цепей пехоты. Штурмовая авиация (ИЛ-2) непрерывно обрабатывала передний край обороны немцев, которые вели по ним эффективный огонь. Многие из возвращающихся ИЛов имели пробоины в крыльях, хорошо видимые с земли. Когда пехота поднялась на штурм, немцы ответили плотным, ружейным, артиллерийским и минометным огнем, закрыв весь передний край разрывами.
Мы с машиной были в подчинении начальника штаба полка майора Лебедева. Он в это время замещал раненого командира части. С началом штурма все двинулись на Сапун гору. Поехали и мы с ним туда же. Едем еще по низине, артиллерия и минометы постреливают. Подъезжаем к заболоченному месту. Майор вынимает пистолет и говорит: «Застрянешь - застрелю!». А я вижу, что не проехать, - останавливаюсь. Он не выдерживает, соскакивает с машины и идет пешком. Я сдаю назад, объезжаю заболоченное место, догоняю его и останавливаюсь. Он молча садится, и мы едем на Сапун-Гору. Забрались почти на вершину, но там идет бой. Он оставил меня у машины, а сам пошел к орудиям. Место, где я поставил машину, ровненькое, не изрытое воронками, зелененькое - травка растет. Но меня оно почему-то не устраивало - чувствую, что не хочу стоять здесь. Сел в машину, завел, начал включать скорость и поднял глаза - на меня пикируют два «мессершмидта». И вижу оторвавшиеся от них бомбы. Включить скорость, дать газу, залететь в какую-то воронку, вывалиться из машины - много времени не потребовалось. Упали четыре бомбы (по 250 кг) на площадку, где я только что стоял. Вся земля встала дыбом.
Выкопал выезд из воронки, пошел встречать майора. А он пришел на то место, где оставил меня и машину. Увидел меня, удивился: «Ты живой?». «Живой», - говорю. «А машина?» - «Поехали», - говорю. Поехали дальше. В это время вперед уже пошли самоходки. Мы подъехали к нашим орудиям, зацепили одно из них и поехал по плато уже на горе. Происходит какая-то заминка в движении, откуда-то стреляют. Получаем команду - установить орудие на небольшой высотке в километре от дороги. Двинулись туда по целине - сильно не разгонишься. Расчет (уже очень хорошо обстрелянный!) рассыпался и идет, а местами - бежит, следом за машиной. Командир орудия в машине. Попадаем под пулеметную очередь. Командир орудия соскакивает и получает ранение в ногу. Расчет отцепляет пушку, разворачивает и бьет по пулемету. Немцы удирают. Орудие остается на огневой, я с раненым спускаюсь к дороге. Теперь мы с майором едем дальше по плато, видим сверху Черное море и корабли на нем. Вышли мы к мысу Херсонес. Орудия стреляют по кораблям. Севастополь уже взят. На мысе Херсонес скопилось большое количество немецких войск - танки, автомашины, пехота. Сопротивление ожесточенное. Подходят новые орудия, танки, пехота. Начинают окапываться. Поздним вечером меня посылают зачем-то в тыл. Выезжаю на плато. Не видно ни зги. Свет зажигать нельзя, ориентиров нет. Летают румынские «кукурузники» и бомбят. Останавливаю машину, залезаю под моторную часть и засыпаю до рассвета. С первыми лучами солнца просыпаюсь и еду в тыл. Ехать на машине я уже не могу - сказалось лежание в снегу под Сивашем. Тело все в нарывах - фурункулах. Самый большой - под мышкой правой руки, немного поменьше - на большом пальце левой руки. Рулить и переключать скорости невозможно, хотя до этого я умудрялся как-то еще рулить, но здесь сдался окончательно.
Утром, как рассказывали ребята,скопившиеся на мысе немцы пошли на прорыв, наша пехота отступила за орудия. Орудия стреляли осколочными, но немцы шли и были уже близко. Тогда начали бить шрапнелью. Было жутко - шрапнель выкашивала рядами. От немецких шинелей летели клочья. Наступил перелом. На этом участке немцы выбросили белые флаги и начали сдаваться. Солдаты, разъяренные боем, кричали: «Пленных не брать!», продолжали стрелять и убивать сдающихся. Офицеры (наверное, из заградотрядов) пытались остановить это повальное убийство. Начали стрелять вверх и грозить расстрелом. Строили немцев в колонны и отправляли в тыл.
Управляя больными руками и здоровыми ногами я умудрился как-то спуститься с Сапун-Горы в расположение наших тылов и передать поручение. Залез в кузов и стал наблюдать за происходящим.
И вот, что я видел воочию.
Мы стояли в двух-трех километрах от Херсонеса. Подходили колонны немцев, солдаты и офицеры врывались в колонны и били чем попало. Стреляли редко. Убивали руками, железными прутьями, всем, что попадало под руку. Первые колонны были почти полностью убиты. Не забуду, как медсестра сидела на корточках и методично разбивала железкой голову лежащему пленному с татарскими чертами лица. Никто не остановил и не осудил ее.
Через несколько часов все постепенно успокоились. Нас поспешно отвели подальше в татарское селение, из которого уже были выселены все жители. Птица и скот бродили без присмотра. Все было брошено. К нам прибился пленный немец, который доил корову и поил нас молоком. Относились мы к нему нормально, но пробыл он у нас недолго. СМЕРШ позаботился о том, чтобы убрать его от нас.
Я немного отдышался - половину большого пальца на левой руке вместе с ногтем отрезали без наркоза прямо на улице, фурункул под правой рукой вскрыли и перебинтовали. Через несколько дней солдат снова был готов к употреблению.
Шкода
Нас начали выводить из Крыма. Мне, как всегда, повезло на приключения - попал в группу по нелегальному вывозу из Крыма трофейного легкового автомобиля. Его, как мне сказали, уже один раз пытались вывезти. При проведении этой операции ему, бедолаге, прострелили колеса. Это был чешско-немецкий автомобиль производства завода «Шкода», упрощенная модель автомобиля-амфибии. Плавать он не плавал, но компоновка (двигатель, рулевое, ходовая) были взяты от амфибии. Выглядел он так: металлический ящик с двигателем сзади, на четырех колесах, руль справа, ведущие колеса задние, крыша из брезента. Обладал хорошей проходимостью и потреблял мало бензина. Хорошая машина.
Собрали группу по вывозу автомобиля в таком составе: офицер (наверное, помпотех), машина «виллис» с водителем Иваном Стрижаком и я - водителем на «шкоду». Задача - в ночное время выехать из Крыма, объезжая все заградительные посты. Ехали мы и день, и ночь проселочными дорогами. Конечно, устали, как собаки. Последнюю ночь я ехал последним. Стрижак засыпал на ходу. Машина у него виляла от кювета к кювету. Мне было интересно - свалится он в кювет или нет. Только эта забота не давала мне заснуть за рулем. Задачу мы выполнили - машину из Крыма вывели. Но я еще не знал, какую роль сыграет эта машина в моей жизни!
Погрузились мы в эшелоны, и повезли нас под Тулу на формировку. Орудия оставили частям, остающимся на фронте, - народу у нас оставалось 20-25 процентов. Машины в основном побиты, даже моя машина - «додж ¾», считавшаяся одной из лучших в части, потому что всегда была на ходу, на погрузке не завелась. Все было изношено, о двигателе говорить нечего, если лопнула рама, а задний и передний мосты в поперечном направлении не имели жесткости. Ехали мы в машинах, которые погрузили на платформы. Я спал в «шкоде», но за свою машину ее не считал - не ухаживал, не ремонтировал. Наверное, это было потому, что мне никто не сказал, что это моя забота. Ехали мы весело - «лишние» и не числившиеся вещи обменивали на самогон. Так я впервые увидел «окончание» войны.
Приехали под Тулу, разгрузились, начальник штаба с несколькими офицерами садится в мою «шкоду» и командует «Поехали!». Поехать-то поехали, но по перечисленным ранее причинам за всю дорогу я к ней не притронулся и не знал, в каком состоянии машина находится. Заехали куда-то в лес, вдруг спускает колесо. Хорошо, что у меня в запасе был инструмент и резиновый клей. Майор Лебедев терпел, пока я ремонтировал ранее простреленную камеру, но когда я ее намазал клеем и стал ждать, когда клей подсохнет (10-15 минут), он не выдержал. Как раньше лоцман, только не так складно, стал рассказывать, что он сделает со мной за такую работу. Я, естественно, заторопился, нарушил технологию, и был наказан - заплата пропускала воздух. Начал все снова, но теперь уже не обращая внимания на его угрозы и ругань. Он, оказывается, предварительно взял офицеров и поехал выбирать место для размещения полка и в определенное время должен был туда прибыть. Гауптвахта и другие прелести мне не были страшны, и все, что он мне говорил, не трогало. Но когда он начал рассказывать, что снимет меня с машины и заставит пасти трофейного быка, я не выдержал. Представил: лето, солнышко, зеленые поля с хорошей травой, вокруг деревни с девками и молодыми вдовушками и… я и бык. Вот лафа! И это во время войны! Я даже заулыбался. Это переполнило чашу терпения майора Лебедева. Он выхватил пистолет и стал кричать, что сейчас меня застрелит. Хорошо, что пока он рассказывал о карах, ждущих меня, я успел смонтировать, накачать и поставить колесо. С домкрата машину снимать не стал - просто столкнул, схватил домкрат, заскочил на сиденье и завел машину. Увидев все это, он сник и молча сел в машину. Расправу отложил на потом. После этого я благополучно возил его до окончания формирования полка и отправки на фронт. Машину отдали, вероятно, какому-нибудь начальнику, который укомплектовывал техникой наш полк. Но майор часто, встретив меня, удивлялся, почему я не на "губе".
Продолжение следует ...