Бескомпромиссна до нетерпимости (2)
Часть-1 Часть-2
«Литературная Россия» № 2013 / 25, 23.02.2015
Бескомпромиссна до нетерпимости
Лидия Чуковская с отцом - Корнеем Чуковским и братом - Николаем Чуковским. Переделкино. 1965 год
По прошествии многих лет стало ясно, что Чуковская жила иллюзиями. Дело не в том, что она сильно преувеличила роль Маршака в детской литературе и в издательском процессе. Ей захотелось одних писателей сделать романтиками, а других представить как исчадие ада. Между тем далеко не все герои Чуковской были идеальными людьми. Разве не Ираклий Андроников в начале 30-х годов дал показания на Хармса? А кто погубил половину Института народов Севера? Разве не Тэкки Одулок? Умолчала Чуковская и о том, кто помог Маршаку перебраться из Ленинграда в Москву и почему за его редакцию ответили самые разные писатели, только не он (не потому ли, что Маршак имел в спецслужбах надёжное прикрытие?).
Когда началась массовая реабилитация незаконно репрессированных писателей и деятелей науки, Чуковская, поверив в «оттепель», попробовала предложить свою, написанную ещё в 1940 году повесть «Софья Петровна» «Новому миру». Рукопись была представлена в журнал 6 ноября 1961 года. А через два месяца пришёл отказ. Решение об этом принял лично Твардовский. В своём отзыве он отметил: «Скучно читать это литературное сочинение на острую тему, потому что сочинительство здесь ничего не стоит. В повести никого не жалко, ничего не страшно, так как все пострадавшие (директор, парторг, сын героини, друг сына и др.) - всё это не живые люди, чем-то успевшие стать нам дорогими и близкими, а всего лишь условные литературные обозначения, персонажи. Подробнее говорить об идейно-художественной несостоятельности повести нет необходимости. Автор не новичок, не начинающий, нуждающийся в литературной консультации, а многоопытный литератор и редактор, только взявшийся, по-моему, не за своё дело. Для «Нового мира» повесть во всяком случае совершенно непригодна».
Спустя месяц Чуковская обо всём случившемся рассказала Пантелееву. Она писала: «Из «Нового мира» мне вернули «Софью Петровну», - сообщила Чуковская в начале февраля 1962 года Пантелееву, - и редакция о мнении Твардовского бормотала нечто невнятное. Мне стороной стало случайно известно, что он написал о «Софье» целую страницу. Я потребовала прочитать и переписала. Это очень брезгливо. Автор, мол, взялся не за своё дело, люди не живые, читать «это литературное сочинение на острую тему» - скучно. Героев не жаль и т.д. Кроме того - нет общенародного фона, показан лишь обывательский мирок. Героиня из бывших и не понимает, что к чему и отчего. Я, конечно, своей вещи не судья. Но я ещё не встречала человека, которому её было бы скучно читать. Общенародный фон? Мне кажется, очереди возле тюрьмы - это было в 37-38 гг. вполне общенародно. Героиня и вправду не понимает, что к чему и отчего, но пониманием причин в данном случае не может пока похвалиться никто».
Получив отказ в «Новом мире», Чуковская решила постучаться в другое издательство. 30 октября 1962 года она сообщила Пантелееву: «Месяц назад я её безо всякой надежды, и так, для порядку, отнесла в «Сов. писатель». Злобин дал хорошую рецензию. И более ничего <…> Я тычусь во все двери: ткнулась в «Сибирские огни», в «Москву»; ткнулась ещё в «Знамя», в «Неделю».
Чуковская очень обрадовалась, когда в ноябре 1962 года «Новый мир» напечатал лагерную повесть Солженицына. Она думала, что лёд тронулся. Но писательница ошиблась. 18 декабря 1962 года она написала Пантелееву: «Мне за последние месяцы вернули «Софью» из «Знамени», потом из «Москвы». Потом «Москва» попросила снова. В это же время телеграмма из «Сибирских Огней»: «Повесть печатается в феврале». Затем «Москва» снова вернула её мне, сообщив, что будет печатать «на ту же тему» не меня, а Овалова. Затем - пакет из «Сибирских Огней» с извещением, что «Софья» уже две недели в наборе - и с копией сданной в набор рукописи. Три дня друзья сличали этот экземпляр с моим, вылавливая «правку». (Я не могу - глаза.) Выловили; восстановили; я написала большое письмо. Затем - вчера утром! - меня вызвали в «Советский Писатель» и дали подписать договор на «Софью» - «рукопись одобрена», «300 р.» за лист, и пр. и т.п. Я подписала. А сегодня - звонок от Лаврентьева, редактора «Сибирских Огней», что он прилетел в Москву на встречу с Н.С. Хрущёвым и хотел бы со мной повидаться. «В вашей повести не хватает фона общенародной жизни. Подумайте об этом». Мне-то думать не о чем. Но о чём он три месяца думал, посылая мне телеграмму и сдавая повесть в набор - неясно. Впрочем, ясно и это. И от этой ясности тошнит и не хочется писать писем».
Здесь стоит добавить, что в «Сибирских огнях» редактурой повести Чуковской занималась некая Малюкова. Она почти ничего не поправила по цензурным соображениям, но здорово вмешалась в стилистику книги. И пока Чуковская добивалась восстановления авторской редакции, февральский номер 1963 года, в котором планировалось печатать «Софью Петровну», ушёл в типографию с другими вещами. Дальше в Москве объявился главный редактор «Сибирских огней» Лаврентьев. Но он уже успел проконсультироваться в инстанциях по поводу Чуковской и, пообещав не вмешиваться в стиль, потребовал кое-что переделать уже с идейной точки зрения. Писательница потом рассказывала: «Двадцать минут я слушала Лаврентьева не перебивая. Фон общенародной жизни, который я должна отобразить, это челюскинцы, папанинцы, новостройки, перевыполнение плана по выплавке чугуна и пр. Моя героиня должна быть увлечена этим фоном, и тогда гибель её сына «займёт», как он выразился, «правильное место в нашей жизни - место роковой случайности, ошибки». Мне очень трудно было слушать не перебивая, но я сдержалась. Ошибка! Потом я взяла слово. Я сказала, что таких, как Коля, были миллионы; что выплавка чугуна, новостройки и челюскинцы - это авансцена под огнями рампы, кулисами же, т.е. истинным «фоном общенародной жизни» и было то, что изображено в моей повести: миллионы матерей и жён у ворот тюрьмы. Что новостройки мною, впрочем, показаны: Коля с увлечением трудится на новом заводе в Свердловске, но увлечённость не спасает его от гибели. Что Софья Петровна задумана мною как героиня отрицательная: ослеплённая огнями рампы, всеми этими челюскинцами и новостройками, она не видит подлинного «фона общенародной жизни»; добрая по природе, она, тем не менее, из-за своей ослеплённости принимает всех женщин в очереди за жён шпионов и вредителей, хотя мужья их не большие вредители, чем её сын. Софью Петровну, конечно, жаль, но она слепая курица. «Она у вас несимпатична», - сказал Лаврентьев. «Конечно, - сказала я, - она отравлена ложью газет и радио и потому лишена способности видеть общенародный фон. Но не её в том вина. А тех, кто её обманул». Лаврентьев понял, что спор наш зашёл слишком далеко, и, не отвечая, предложил снять предисловие и дату. «Да ведь дата и указывает на документальность повести! - сказала я. - Если повесть представляет какую-нибудь ценность, то ценность её - в дате написания». «Неважно, когда вещь написана, - назидательно ответил Лаврентьев, - важно, чтобы она была правдива. Подумайте о фоне общенародной жизни». Мочало начинай сначала. Если человек выключает собственное мышление, то он недоступен доводам, он способен только попугайски повторять циркуляр. Я простилась и ушла, позабыв о Малюковой. Мне ясно, что печатать «Софью» они всё равно не станут».
Теперь что касается журнала «Москва». Как только в «Новом мире» с высочайшего дозволения появилась лагерная повесть Солженицына, все московские издания наперебой бросились искать других лагерников. Каждый главный редактор хотел утереть нос Твардовскому. Именно этим объяснялся срочно возникший интерес Евгения Поповкина к «Софье Петровне». Чуковская рассказывала: «…Редактор журнала «Москва» дал мне знать стороной, что моя повесть (в первом чтении) «запала ему в душу», что она «сильнее Солженицына» и он снова просит меня представить ему рукопись: хочет показать её членам редколлегии. Я представила. Показал он «Софью Петровну» Аркадию Васильеву и Б.С. Евгеньеву («Добра не жду: оба - волки», записано у меня 4 декабря.) И в самом деле: 13 декабря Б.С. Евгеньев объявил мне отказ».
Последней надеждой у Чуковской было издательство «Советский писатель». «В «Сов. писателе», - сообщила она 29 января 1963 года Пантелееву, - пока всё благополучно. Договор заключён, деньги - 60% - получены; сегодня у меня даже попросили 2-й экземпляр для художника… Когда кончится эта идиллия - не знаю».
Иллюзии стали исчезать в мае 1963 года. Потом возникло дело Иосифа Бродского. Чуковская попыталась вступиться за поэта. Не случайно её имя 20 мая 1964 года попало в справку председателя КГБ В.Семичастного; в документе сообщалось, что Чуковская оценила процесс над Бродским как «рецидив печально известных методов произвола». Затем случилась отставка Хрущёва. Всё это дало директору издательства «Советский писатель» Лесючевскому повод для расторжения с Чуковской договора на издание «Софьи Петровны».
Кончилось всё тем, что Чуковская передала рукописи повести за границу. Впервые она вышла в 1965 году в парижском издательстве «Пять континентов» под названием «Опустелый дом», а ровно через год её перепечатали уже и в Нью-Йорке, в «Новом журнале», причём с авторским заголовком.
Естественно, всё это стало известно соответствующим службам в нашей стране. Уже в апреле 1967 года начальник Главлита П.Романов доложил в ЦК КПСС: «При контроле литературы, поступающей в Советский Союз из-за границы, Главным управлением по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР конфискована повесть Лидии Чуковской «Опустелый дом», выпущенная в Париже в 1965 году на русском языке издательством «Пять континентов». Она посылалась в адрес редакции журнала «Новый мир» с дарственной надписью указанного издательства. Подобно повести А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича», данная повесть рисует мрачную и извращённую картину жизни советских людей в 1937-1938 гг. (действие повести происходит в гор. Ленинграде). В повести показана обстановка сыска, подозрительности, которая якобы окружала людей в тот период, говорится о массовых арестах по ложным обвинениям, об издевательствах органов государственной безопасности над советскими гражданами, об их постоянном страхе и духовной опустошённости. Кроме того, в повести подвергается сомнению антисоветская деятельность троцкистов и бухаринцев».
Пока шли бодания с советскими журналами и издателями по поводу повести «София Петровна», Чуковская вернулась к своим старым работам о Герцене. «Вы спрашиваете меня о Герцене, - писала она летом 1963 года Пантелееву. - Худо. Очень. Последний срок сдачи книги в ЖЗЛ - 1 декабря 63 г. (Третья отсрочка.) В книге будет глав 18-20. Я уже более года пишу четвёртую. Одно время книга совсем сидела на месте, теперь чуть-чуть тронулась. Теперь мне ясно, что я её напишу - но не раньше 65, а то и 66 года. Что скажет мне издательство 1 декабря - не знаю. (На мне 10 000 аванса.) Но это ещё не вся беда моя. Год назад Гослит заключил со мной договор на 4-х листную книжку о «Былом и Думах» - для серии «Памятники мировой литературы». Написать книжку о «Былом и Думах» - это моя мечта. Мне кажется, с этим я справлюсь. Но бросить ту книгу! Это тяжело, а зараз делать 2 работы я не умею. Я мечтала хоть 4-ю главу кончить и тогда уже перейти на «Былое и Думы». Но и этого нельзя, надо просто бросить 4-ю, потому что срок книги о «Былом и Думах» - 1 декабря 63, а я её ещё не начала… Чтобы избежать катастрофы хотя бы с Гослитом, я 1 июля бросаю 4-ю главу на полуслове и пересаживаюсь за «Былое и Думы». Всё это неладно - и я живу в ощущении горечи, неудачи, катастрофы и надвигающегося безденежья».
После прихода к власти Брежнева гонения на инакомыслящих только усилились. Так, был организован судебный процесс над Гинзбургом и Галансковым, началась травля академика Сахарова, усилилась критика Солженицына. Чуковская противопоставила этой кампании по искоренению других, отличных от партийного курса мнений, своё оружие - слово. Возмущённая публикацией в «Литгазете» подлой анонимной статьи «Ответственность писателя и безответственность», она сочинила свой ответ, который пустила в самиздат. Новый шеф тайной советской полиции Юрий Андропов запросил в ЦК указаний: как поступить с распространительницей крамольных идей. Но партаппарат предпочёл взять паузу.
Меж тем Чуковская не успокоилась. Она продолжила борьбу за Сахарова и Солженицына. Андропов какое-то время терпел, но потом взорвался. 14 ноября 1973 года он направил в ЦК партии подробную справку о возмутительнице спокойствия. Андропов докладывал: «Комитет госбезопасности информирует о том, что член Союза писателей СССР Чуковская Л.К. продолжает активно поддерживать враждебную деятельность Солженицына, включилась в антисоветскую шумиху, раздуваемую вокруг него и Сахарова. В этой связи она подготовила и переправила на Запад письмо в их защиту, которое носит открыто антисоветский характер и имеет целью опорочить выступления в прессе советских граждан, осуждающих известные действия Сахарова и Солженицына. В частности, она заявляет следующее: «Члены Академии наук, члены Союза писателей и, в первую очередь, те, кто дёргает их за верёвочку, продумали всё отлично, они ведают, что творят, они понимают, почему и с чем Сахаров и Солженицын каждый на свой лад выступает… Стройными рядами выступают на страницах газет академики, писатели, скульпторы, композиторы, художники. Тут же отклики простых людей, трудящихся. Организован взрыв «стихийного народного гнева», которому приказано иметь вид самопроизвольного извержения вулкана. Само собой разумеется, что никто из «гневающихся и возмущающихся» не имеет об академике Сахарове, об его поступках, предложениях и мыслях ровно никакого понятия. В метро и троллейбусах ведутся разговоры о каком-то негодяе «Сахаревиче», а может быть, он и не Сахаров вовсе, а на самом деле Цуккерман… Слышали ли вы об этом, герои очередного народного гнева? Вы - добрый карусельщик, вы - комбайнер совхоза, вы - электрик оренбургского треста, берущие на себя смелость говорить от имени 250-миллионного народа. Вы бедные, обманутые люди!». В письме Чуковская утверждает, что между народом и наиболее передовыми, по её мнению, представителями интеллигенции - Сахаровым и Солженицыным, воздвигнута стена, которая «…ничуть не ниже и не безвредней берлинской. У берлинской стены, отделяющей одну часть города и народа от другой, при попытке через неё перебраться охрана открывает стрельбу. Каждый выстрел гремит на весь мир и находит отклик в душе каждого немца и не немца. Борьба за душу простого человека, за право, минуя цензурную стену, общаться с ним, ведётся в нашей стране беззвучно…»
Далее она пишет: «Я хочу сказать, что советская власть, трижды проклятая, построив стену между народом и его духовными руководителями, довела народ до такого состояния, при котором он может поднимать ручки: то от них требовали, чтобы они требовали расстрела, теперь от них требуют, чтобы они сказали». Текст указанного письма Чуковская предварительно согласовала с Сахаровым, Солженицыным, а также с литераторами Копелевым, Ивановым, Бабёнышевой и возвратившимся из ссылки Литвиновым. Антисоветские убеждения Чуковской сложились ещё в период 1926-1927 годов, когда она принимала активное участие в деятельности анархистской организации «Чёрный крест» в качестве издателя и распространителя журнала «Чёрный набат». За антисоветскую деятельность Чуковская тогда была осуждена к трём годам ссылки, но после вмешательства отца досрочно освобождена от наказания. Однако Чуковская своих взглядов не изменила, лишь временно прекратила открытую враждебную деятельность. В 30-х годах Чуковская занялась сбором клеветнических материалов о советской действительности, которые впоследствии легли в основу её книжек «Софья Петровна» («Опустелый дом») и «Спуск под воду». Обе книжки Чуковская передала за рубеж, где они опубликованы и используются западными пропагандистскими органами во враждебных Советскому Союзу целях. В последние годы Чуковская изготовила и передала на Запад ряд клеветнических документов, в том числе так называемые «Письмо к Шолохову», «Не казнь, не мысль, но слово», «В редакцию газеты «Известия», в которых выражала поддержку лицам, осуждённым за антисоветскую деятельность. В 1961 году Чуковская познакомилась с Солженицыным и с тех пор способствует его антисоветской деятельности, стремится консолидировать лиц, стоящих на антиобщественных позициях. Из оперативных источников известно, что Чуковская для встреч с иностранцами использует дачу Литературного фонда Союза писателей СССР в посёлке Переделкино, выделенную в своё время К.Чуковскому. Для закрепления права пользования дачей за собой на будущее Чуковская добивается превращения её в литературный музей отца, рассчитывая стать его директором. В последние дни получены данные о том, что Чуковская предложила проживать на даче в зимний период Солженицыну, который дал на это предварительное согласие. С учётом изложенного считаем целесообразным предложить секретариату Союза писателей СССР отказать Чуковской в создании музея в посёлке Переделкино».
Естественно, литературные генералы тут же взяли под козырёк. Они не только отказали Чуковской в создании мемориального музея её отца, а устроили настоящую травлю писательницы. Ей пригрозили исключением из Союза писателей. «Завтра, - отметил 8 января 1974 года в своих подённых записях Давид Самойлов, - Л.К. собираются исключать из Союза. Кто-то где-то глухо шевелится. Слуцкий считает, что исключение - дело опасное для начальства: вызовет цепную реакцию. Только не у писателей».
Самойлов не ошибся: 9 января 1974 года Чуковская решением секретариата Московской писательской организации была из Союза писателей исключена. «Л.К. исключили, - подчеркнул Самойлов в своём дневнике 10 января. - Она на это шла, ожидала и т.д. Всё же каждый раз тревожно и неприятно. Каждый раз вопрос: правильно ли выбрана линия? Не пора ли возопить? Но сейчас за возопление что-то обретается. В воплении и злость, и безнаказанность, и какая-то корысть. Иногда и не высшая».
Спустя одиннадцать дней, 21 января 1974 года Самойлов сделал в дневнике ещё одну запись: «У Лидии Корнеевны. Внешне спокойна и тверда. В воздухе дома - возбуждённое напряжение, ожидание. На секретариате Л.К. произнесла несколько блестящих реплик (на обвинение, что сравнила Кожевникова с собакой: собака не способна на провокацию) и одну историческую фразу: «Я уверена, хотя и не доживу до этого, что скоро в Москве будет площадь Солженицына и проспект Сахарова». Грибачёв в раже: что это за писатель! Ну есть у него несколько талантливых страниц! Наровчатов вёл заседание, не произнося речей, только как председатель.
- Последней раз я видела вашего друга в этой комнате, при жизни Анны Андреевны, когда редактировали письмо в защиту Бродского.
- Что это за мужчины! Скоро не будет от кого рожать детей! Не подали мне стула и не подняли бумаги, которые я уронила!
Её заключительная речь сильно и благородно написана.
Пришёл Корнилов.
- Вступил на тропу войны?
- Да. Вроде.
- У тебя есть план?
- Нет. Просто не выдержал. А у кого есть план?
- Наверное, у Исаича».
Впоследствии всю эту историю с травлей Чуковская подробно изложила в книге «Процесс исключения», которая впервые вышла в Париже в 1979 году. Своё позорное постановление литгенералы отменили лишь в 1989 году.
В 1995 году Чуковской была присуждена Госпремия России за «Записки об Анне Ахматовой». Умерла она 8 февраля 1996 года.
Вячеслав ОГРЫЗКО
Оригинал: litrossia.ru
Скриншот
См. также:
- Лидия Корнеевна Чуковская. "Процесс исключения" (1979) // vtoraya-literatura.com PDF PDF-2 Скриншот
Место издания: Париж. Издатель: Ymca-Press. Количество страниц: 208.
- Лидия Чуковская. Процесс исключения / Международная ассоциация деятелей культуры "Новое время" и журнал "ГОРИЗОНТ", М., 1990 г. // www.chukfamily.ru
Наизусть я, естественно, этих цитат не помнила, листы, поднятые с пола, перепутались, рев стоял страшный, и силы мои, и время мое истекли, и вместо всех заготовленных выписок о неизбежной победе слова я проговорила напоследок:
- С легкостью могу предсказать вам, что в столице нашей общей родины, Москве, неизбежны: площадь имени Александра Солженицына и проспект имени академика Сахарова.
Молчание.
Кто-то: И переулок имени Максимова.
Громкий хохот.
Я (потерявшись, замедленно): И тупик Юрия Яковлева.
Кто-то: Все это мы завтра утром услышим по Би-би-си…
Кто-то: Зачем завтра утром? Сегодня вечером.
Я: А почему вы так боитесь Би-би-си? Мы - страна победителей.
Молчание.
- Давид Самуилович Самойлов. Перебирая наши даты (2000) // imwerden.de PDF PDF-2 libking.ru
21.1.1974 У Лидии Корнеевны. Внешне спокойна и тверда. В воздухе дома - возбужденное напряжение, ожидание.
На секретариате Л. К. произнесла несколько блестящих реплик (на обвинение, что сравнила Кожевникова с собакой: собака не способна на провокацию) и одну историческую фразу: «Я уверена, хотя и не доживу до этого, что скоро в Москве будет площадь Солженицына и проспект Сахарова».
- Виктор Некрасов. Взгляд и нечто / “Континент”, 1976, №10 // www.belousenko.com
Лидия Корнеевна Чуковская сказала, когда ее исключили из Союза писателей, - я знаю, мы, может, и не доживем, но будет время, когда в центре Москвы, появятся проспект Сахарова и площадь Солженицына. А я добавлю: и улица Буковского. А в Симферополе - Мустафы Джемилева…
В Киеве же, - до этого ты, Славик, правда, не доживешь, это делается посмертно, - улица, на которой под охраной двух милиционеров жил лучший комедиограф страны, будет носить имя прекрасного мойщика окон и несостоявшегося гипнотизера - Семёна Глузмана.
- 06.07.2020 Семен Глузман: В Украине - усиливающийся управленческий хаос // voiks
Многие из нас не очень тепло вспоминают мужественного борца с советской властью Александра Исаевича Солженицына. Если вообще вспоминают. Стареющий Солженицын оказался для нас, украинских отсидентов, чужим. Но хочу напомнить, особенно всем нашим профессиональным патриотам: в тяжкие времена брежневских репрессий именно он, Солженицын, его благотворительный фонд тайно поддерживал деньгами неимущие семьи так называемых украинских буржуазных националистов, арестованных украинским (увы, так) КГБ. Украинская диаспора, имевшая в своих рядах десятки, если не сотни чрезвычайно богатых людей, такую помощь бедствующим семьям, потерявшим кормильца, не оказывала.
- Чуковская Л. «Процесс исключения (Очерк литературных нравов)». - Париж: YMCA-Press, 1979. // russianemigrant.ru
- Интеграция Крыма в Россию и исламский фактор - «Украинство…» Глава XXV (3) // voiks
«Литературная Россия» № 2013 / 25, 23.02.2015
Бескомпромиссна до нетерпимости
Лидия Чуковская с отцом - Корнеем Чуковским и братом - Николаем Чуковским. Переделкино. 1965 год
По прошествии многих лет стало ясно, что Чуковская жила иллюзиями. Дело не в том, что она сильно преувеличила роль Маршака в детской литературе и в издательском процессе. Ей захотелось одних писателей сделать романтиками, а других представить как исчадие ада. Между тем далеко не все герои Чуковской были идеальными людьми. Разве не Ираклий Андроников в начале 30-х годов дал показания на Хармса? А кто погубил половину Института народов Севера? Разве не Тэкки Одулок? Умолчала Чуковская и о том, кто помог Маршаку перебраться из Ленинграда в Москву и почему за его редакцию ответили самые разные писатели, только не он (не потому ли, что Маршак имел в спецслужбах надёжное прикрытие?).
Когда началась массовая реабилитация незаконно репрессированных писателей и деятелей науки, Чуковская, поверив в «оттепель», попробовала предложить свою, написанную ещё в 1940 году повесть «Софья Петровна» «Новому миру». Рукопись была представлена в журнал 6 ноября 1961 года. А через два месяца пришёл отказ. Решение об этом принял лично Твардовский. В своём отзыве он отметил: «Скучно читать это литературное сочинение на острую тему, потому что сочинительство здесь ничего не стоит. В повести никого не жалко, ничего не страшно, так как все пострадавшие (директор, парторг, сын героини, друг сына и др.) - всё это не живые люди, чем-то успевшие стать нам дорогими и близкими, а всего лишь условные литературные обозначения, персонажи. Подробнее говорить об идейно-художественной несостоятельности повести нет необходимости. Автор не новичок, не начинающий, нуждающийся в литературной консультации, а многоопытный литератор и редактор, только взявшийся, по-моему, не за своё дело. Для «Нового мира» повесть во всяком случае совершенно непригодна».
Спустя месяц Чуковская обо всём случившемся рассказала Пантелееву. Она писала: «Из «Нового мира» мне вернули «Софью Петровну», - сообщила Чуковская в начале февраля 1962 года Пантелееву, - и редакция о мнении Твардовского бормотала нечто невнятное. Мне стороной стало случайно известно, что он написал о «Софье» целую страницу. Я потребовала прочитать и переписала. Это очень брезгливо. Автор, мол, взялся не за своё дело, люди не живые, читать «это литературное сочинение на острую тему» - скучно. Героев не жаль и т.д. Кроме того - нет общенародного фона, показан лишь обывательский мирок. Героиня из бывших и не понимает, что к чему и отчего. Я, конечно, своей вещи не судья. Но я ещё не встречала человека, которому её было бы скучно читать. Общенародный фон? Мне кажется, очереди возле тюрьмы - это было в 37-38 гг. вполне общенародно. Героиня и вправду не понимает, что к чему и отчего, но пониманием причин в данном случае не может пока похвалиться никто».
Получив отказ в «Новом мире», Чуковская решила постучаться в другое издательство. 30 октября 1962 года она сообщила Пантелееву: «Месяц назад я её безо всякой надежды, и так, для порядку, отнесла в «Сов. писатель». Злобин дал хорошую рецензию. И более ничего <…> Я тычусь во все двери: ткнулась в «Сибирские огни», в «Москву»; ткнулась ещё в «Знамя», в «Неделю».
Чуковская очень обрадовалась, когда в ноябре 1962 года «Новый мир» напечатал лагерную повесть Солженицына. Она думала, что лёд тронулся. Но писательница ошиблась. 18 декабря 1962 года она написала Пантелееву: «Мне за последние месяцы вернули «Софью» из «Знамени», потом из «Москвы». Потом «Москва» попросила снова. В это же время телеграмма из «Сибирских Огней»: «Повесть печатается в феврале». Затем «Москва» снова вернула её мне, сообщив, что будет печатать «на ту же тему» не меня, а Овалова. Затем - пакет из «Сибирских Огней» с извещением, что «Софья» уже две недели в наборе - и с копией сданной в набор рукописи. Три дня друзья сличали этот экземпляр с моим, вылавливая «правку». (Я не могу - глаза.) Выловили; восстановили; я написала большое письмо. Затем - вчера утром! - меня вызвали в «Советский Писатель» и дали подписать договор на «Софью» - «рукопись одобрена», «300 р.» за лист, и пр. и т.п. Я подписала. А сегодня - звонок от Лаврентьева, редактора «Сибирских Огней», что он прилетел в Москву на встречу с Н.С. Хрущёвым и хотел бы со мной повидаться. «В вашей повести не хватает фона общенародной жизни. Подумайте об этом». Мне-то думать не о чем. Но о чём он три месяца думал, посылая мне телеграмму и сдавая повесть в набор - неясно. Впрочем, ясно и это. И от этой ясности тошнит и не хочется писать писем».
Здесь стоит добавить, что в «Сибирских огнях» редактурой повести Чуковской занималась некая Малюкова. Она почти ничего не поправила по цензурным соображениям, но здорово вмешалась в стилистику книги. И пока Чуковская добивалась восстановления авторской редакции, февральский номер 1963 года, в котором планировалось печатать «Софью Петровну», ушёл в типографию с другими вещами. Дальше в Москве объявился главный редактор «Сибирских огней» Лаврентьев. Но он уже успел проконсультироваться в инстанциях по поводу Чуковской и, пообещав не вмешиваться в стиль, потребовал кое-что переделать уже с идейной точки зрения. Писательница потом рассказывала: «Двадцать минут я слушала Лаврентьева не перебивая. Фон общенародной жизни, который я должна отобразить, это челюскинцы, папанинцы, новостройки, перевыполнение плана по выплавке чугуна и пр. Моя героиня должна быть увлечена этим фоном, и тогда гибель её сына «займёт», как он выразился, «правильное место в нашей жизни - место роковой случайности, ошибки». Мне очень трудно было слушать не перебивая, но я сдержалась. Ошибка! Потом я взяла слово. Я сказала, что таких, как Коля, были миллионы; что выплавка чугуна, новостройки и челюскинцы - это авансцена под огнями рампы, кулисами же, т.е. истинным «фоном общенародной жизни» и было то, что изображено в моей повести: миллионы матерей и жён у ворот тюрьмы. Что новостройки мною, впрочем, показаны: Коля с увлечением трудится на новом заводе в Свердловске, но увлечённость не спасает его от гибели. Что Софья Петровна задумана мною как героиня отрицательная: ослеплённая огнями рампы, всеми этими челюскинцами и новостройками, она не видит подлинного «фона общенародной жизни»; добрая по природе, она, тем не менее, из-за своей ослеплённости принимает всех женщин в очереди за жён шпионов и вредителей, хотя мужья их не большие вредители, чем её сын. Софью Петровну, конечно, жаль, но она слепая курица. «Она у вас несимпатична», - сказал Лаврентьев. «Конечно, - сказала я, - она отравлена ложью газет и радио и потому лишена способности видеть общенародный фон. Но не её в том вина. А тех, кто её обманул». Лаврентьев понял, что спор наш зашёл слишком далеко, и, не отвечая, предложил снять предисловие и дату. «Да ведь дата и указывает на документальность повести! - сказала я. - Если повесть представляет какую-нибудь ценность, то ценность её - в дате написания». «Неважно, когда вещь написана, - назидательно ответил Лаврентьев, - важно, чтобы она была правдива. Подумайте о фоне общенародной жизни». Мочало начинай сначала. Если человек выключает собственное мышление, то он недоступен доводам, он способен только попугайски повторять циркуляр. Я простилась и ушла, позабыв о Малюковой. Мне ясно, что печатать «Софью» они всё равно не станут».
Теперь что касается журнала «Москва». Как только в «Новом мире» с высочайшего дозволения появилась лагерная повесть Солженицына, все московские издания наперебой бросились искать других лагерников. Каждый главный редактор хотел утереть нос Твардовскому. Именно этим объяснялся срочно возникший интерес Евгения Поповкина к «Софье Петровне». Чуковская рассказывала: «…Редактор журнала «Москва» дал мне знать стороной, что моя повесть (в первом чтении) «запала ему в душу», что она «сильнее Солженицына» и он снова просит меня представить ему рукопись: хочет показать её членам редколлегии. Я представила. Показал он «Софью Петровну» Аркадию Васильеву и Б.С. Евгеньеву («Добра не жду: оба - волки», записано у меня 4 декабря.) И в самом деле: 13 декабря Б.С. Евгеньев объявил мне отказ».
Последней надеждой у Чуковской было издательство «Советский писатель». «В «Сов. писателе», - сообщила она 29 января 1963 года Пантелееву, - пока всё благополучно. Договор заключён, деньги - 60% - получены; сегодня у меня даже попросили 2-й экземпляр для художника… Когда кончится эта идиллия - не знаю».
Иллюзии стали исчезать в мае 1963 года. Потом возникло дело Иосифа Бродского. Чуковская попыталась вступиться за поэта. Не случайно её имя 20 мая 1964 года попало в справку председателя КГБ В.Семичастного; в документе сообщалось, что Чуковская оценила процесс над Бродским как «рецидив печально известных методов произвола». Затем случилась отставка Хрущёва. Всё это дало директору издательства «Советский писатель» Лесючевскому повод для расторжения с Чуковской договора на издание «Софьи Петровны».
Кончилось всё тем, что Чуковская передала рукописи повести за границу. Впервые она вышла в 1965 году в парижском издательстве «Пять континентов» под названием «Опустелый дом», а ровно через год её перепечатали уже и в Нью-Йорке, в «Новом журнале», причём с авторским заголовком.
Естественно, всё это стало известно соответствующим службам в нашей стране. Уже в апреле 1967 года начальник Главлита П.Романов доложил в ЦК КПСС: «При контроле литературы, поступающей в Советский Союз из-за границы, Главным управлением по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР конфискована повесть Лидии Чуковской «Опустелый дом», выпущенная в Париже в 1965 году на русском языке издательством «Пять континентов». Она посылалась в адрес редакции журнала «Новый мир» с дарственной надписью указанного издательства. Подобно повести А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича», данная повесть рисует мрачную и извращённую картину жизни советских людей в 1937-1938 гг. (действие повести происходит в гор. Ленинграде). В повести показана обстановка сыска, подозрительности, которая якобы окружала людей в тот период, говорится о массовых арестах по ложным обвинениям, об издевательствах органов государственной безопасности над советскими гражданами, об их постоянном страхе и духовной опустошённости. Кроме того, в повести подвергается сомнению антисоветская деятельность троцкистов и бухаринцев».
Пока шли бодания с советскими журналами и издателями по поводу повести «София Петровна», Чуковская вернулась к своим старым работам о Герцене. «Вы спрашиваете меня о Герцене, - писала она летом 1963 года Пантелееву. - Худо. Очень. Последний срок сдачи книги в ЖЗЛ - 1 декабря 63 г. (Третья отсрочка.) В книге будет глав 18-20. Я уже более года пишу четвёртую. Одно время книга совсем сидела на месте, теперь чуть-чуть тронулась. Теперь мне ясно, что я её напишу - но не раньше 65, а то и 66 года. Что скажет мне издательство 1 декабря - не знаю. (На мне 10 000 аванса.) Но это ещё не вся беда моя. Год назад Гослит заключил со мной договор на 4-х листную книжку о «Былом и Думах» - для серии «Памятники мировой литературы». Написать книжку о «Былом и Думах» - это моя мечта. Мне кажется, с этим я справлюсь. Но бросить ту книгу! Это тяжело, а зараз делать 2 работы я не умею. Я мечтала хоть 4-ю главу кончить и тогда уже перейти на «Былое и Думы». Но и этого нельзя, надо просто бросить 4-ю, потому что срок книги о «Былом и Думах» - 1 декабря 63, а я её ещё не начала… Чтобы избежать катастрофы хотя бы с Гослитом, я 1 июля бросаю 4-ю главу на полуслове и пересаживаюсь за «Былое и Думы». Всё это неладно - и я живу в ощущении горечи, неудачи, катастрофы и надвигающегося безденежья».
После прихода к власти Брежнева гонения на инакомыслящих только усилились. Так, был организован судебный процесс над Гинзбургом и Галансковым, началась травля академика Сахарова, усилилась критика Солженицына. Чуковская противопоставила этой кампании по искоренению других, отличных от партийного курса мнений, своё оружие - слово. Возмущённая публикацией в «Литгазете» подлой анонимной статьи «Ответственность писателя и безответственность», она сочинила свой ответ, который пустила в самиздат. Новый шеф тайной советской полиции Юрий Андропов запросил в ЦК указаний: как поступить с распространительницей крамольных идей. Но партаппарат предпочёл взять паузу.
Меж тем Чуковская не успокоилась. Она продолжила борьбу за Сахарова и Солженицына. Андропов какое-то время терпел, но потом взорвался. 14 ноября 1973 года он направил в ЦК партии подробную справку о возмутительнице спокойствия. Андропов докладывал: «Комитет госбезопасности информирует о том, что член Союза писателей СССР Чуковская Л.К. продолжает активно поддерживать враждебную деятельность Солженицына, включилась в антисоветскую шумиху, раздуваемую вокруг него и Сахарова. В этой связи она подготовила и переправила на Запад письмо в их защиту, которое носит открыто антисоветский характер и имеет целью опорочить выступления в прессе советских граждан, осуждающих известные действия Сахарова и Солженицына. В частности, она заявляет следующее: «Члены Академии наук, члены Союза писателей и, в первую очередь, те, кто дёргает их за верёвочку, продумали всё отлично, они ведают, что творят, они понимают, почему и с чем Сахаров и Солженицын каждый на свой лад выступает… Стройными рядами выступают на страницах газет академики, писатели, скульпторы, композиторы, художники. Тут же отклики простых людей, трудящихся. Организован взрыв «стихийного народного гнева», которому приказано иметь вид самопроизвольного извержения вулкана. Само собой разумеется, что никто из «гневающихся и возмущающихся» не имеет об академике Сахарове, об его поступках, предложениях и мыслях ровно никакого понятия. В метро и троллейбусах ведутся разговоры о каком-то негодяе «Сахаревиче», а может быть, он и не Сахаров вовсе, а на самом деле Цуккерман… Слышали ли вы об этом, герои очередного народного гнева? Вы - добрый карусельщик, вы - комбайнер совхоза, вы - электрик оренбургского треста, берущие на себя смелость говорить от имени 250-миллионного народа. Вы бедные, обманутые люди!». В письме Чуковская утверждает, что между народом и наиболее передовыми, по её мнению, представителями интеллигенции - Сахаровым и Солженицыным, воздвигнута стена, которая «…ничуть не ниже и не безвредней берлинской. У берлинской стены, отделяющей одну часть города и народа от другой, при попытке через неё перебраться охрана открывает стрельбу. Каждый выстрел гремит на весь мир и находит отклик в душе каждого немца и не немца. Борьба за душу простого человека, за право, минуя цензурную стену, общаться с ним, ведётся в нашей стране беззвучно…»
Далее она пишет: «Я хочу сказать, что советская власть, трижды проклятая, построив стену между народом и его духовными руководителями, довела народ до такого состояния, при котором он может поднимать ручки: то от них требовали, чтобы они требовали расстрела, теперь от них требуют, чтобы они сказали». Текст указанного письма Чуковская предварительно согласовала с Сахаровым, Солженицыным, а также с литераторами Копелевым, Ивановым, Бабёнышевой и возвратившимся из ссылки Литвиновым. Антисоветские убеждения Чуковской сложились ещё в период 1926-1927 годов, когда она принимала активное участие в деятельности анархистской организации «Чёрный крест» в качестве издателя и распространителя журнала «Чёрный набат». За антисоветскую деятельность Чуковская тогда была осуждена к трём годам ссылки, но после вмешательства отца досрочно освобождена от наказания. Однако Чуковская своих взглядов не изменила, лишь временно прекратила открытую враждебную деятельность. В 30-х годах Чуковская занялась сбором клеветнических материалов о советской действительности, которые впоследствии легли в основу её книжек «Софья Петровна» («Опустелый дом») и «Спуск под воду». Обе книжки Чуковская передала за рубеж, где они опубликованы и используются западными пропагандистскими органами во враждебных Советскому Союзу целях. В последние годы Чуковская изготовила и передала на Запад ряд клеветнических документов, в том числе так называемые «Письмо к Шолохову», «Не казнь, не мысль, но слово», «В редакцию газеты «Известия», в которых выражала поддержку лицам, осуждённым за антисоветскую деятельность. В 1961 году Чуковская познакомилась с Солженицыным и с тех пор способствует его антисоветской деятельности, стремится консолидировать лиц, стоящих на антиобщественных позициях. Из оперативных источников известно, что Чуковская для встреч с иностранцами использует дачу Литературного фонда Союза писателей СССР в посёлке Переделкино, выделенную в своё время К.Чуковскому. Для закрепления права пользования дачей за собой на будущее Чуковская добивается превращения её в литературный музей отца, рассчитывая стать его директором. В последние дни получены данные о том, что Чуковская предложила проживать на даче в зимний период Солженицыну, который дал на это предварительное согласие. С учётом изложенного считаем целесообразным предложить секретариату Союза писателей СССР отказать Чуковской в создании музея в посёлке Переделкино».
Естественно, литературные генералы тут же взяли под козырёк. Они не только отказали Чуковской в создании мемориального музея её отца, а устроили настоящую травлю писательницы. Ей пригрозили исключением из Союза писателей. «Завтра, - отметил 8 января 1974 года в своих подённых записях Давид Самойлов, - Л.К. собираются исключать из Союза. Кто-то где-то глухо шевелится. Слуцкий считает, что исключение - дело опасное для начальства: вызовет цепную реакцию. Только не у писателей».
Самойлов не ошибся: 9 января 1974 года Чуковская решением секретариата Московской писательской организации была из Союза писателей исключена. «Л.К. исключили, - подчеркнул Самойлов в своём дневнике 10 января. - Она на это шла, ожидала и т.д. Всё же каждый раз тревожно и неприятно. Каждый раз вопрос: правильно ли выбрана линия? Не пора ли возопить? Но сейчас за возопление что-то обретается. В воплении и злость, и безнаказанность, и какая-то корысть. Иногда и не высшая».
Спустя одиннадцать дней, 21 января 1974 года Самойлов сделал в дневнике ещё одну запись: «У Лидии Корнеевны. Внешне спокойна и тверда. В воздухе дома - возбуждённое напряжение, ожидание. На секретариате Л.К. произнесла несколько блестящих реплик (на обвинение, что сравнила Кожевникова с собакой: собака не способна на провокацию) и одну историческую фразу: «Я уверена, хотя и не доживу до этого, что скоро в Москве будет площадь Солженицына и проспект Сахарова». Грибачёв в раже: что это за писатель! Ну есть у него несколько талантливых страниц! Наровчатов вёл заседание, не произнося речей, только как председатель.
- Последней раз я видела вашего друга в этой комнате, при жизни Анны Андреевны, когда редактировали письмо в защиту Бродского.
- Что это за мужчины! Скоро не будет от кого рожать детей! Не подали мне стула и не подняли бумаги, которые я уронила!
Её заключительная речь сильно и благородно написана.
Пришёл Корнилов.
- Вступил на тропу войны?
- Да. Вроде.
- У тебя есть план?
- Нет. Просто не выдержал. А у кого есть план?
- Наверное, у Исаича».
Впоследствии всю эту историю с травлей Чуковская подробно изложила в книге «Процесс исключения», которая впервые вышла в Париже в 1979 году. Своё позорное постановление литгенералы отменили лишь в 1989 году.
В 1995 году Чуковской была присуждена Госпремия России за «Записки об Анне Ахматовой». Умерла она 8 февраля 1996 года.
Вячеслав ОГРЫЗКО
Оригинал: litrossia.ru
Скриншот
См. также:
- Лидия Корнеевна Чуковская. "Процесс исключения" (1979) // vtoraya-literatura.com PDF PDF-2 Скриншот
Место издания: Париж. Издатель: Ymca-Press. Количество страниц: 208.
- Лидия Чуковская. Процесс исключения / Международная ассоциация деятелей культуры "Новое время" и журнал "ГОРИЗОНТ", М., 1990 г. // www.chukfamily.ru
Наизусть я, естественно, этих цитат не помнила, листы, поднятые с пола, перепутались, рев стоял страшный, и силы мои, и время мое истекли, и вместо всех заготовленных выписок о неизбежной победе слова я проговорила напоследок:
- С легкостью могу предсказать вам, что в столице нашей общей родины, Москве, неизбежны: площадь имени Александра Солженицына и проспект имени академика Сахарова.
Молчание.
Кто-то: И переулок имени Максимова.
Громкий хохот.
Я (потерявшись, замедленно): И тупик Юрия Яковлева.
Кто-то: Все это мы завтра утром услышим по Би-би-си…
Кто-то: Зачем завтра утром? Сегодня вечером.
Я: А почему вы так боитесь Би-би-си? Мы - страна победителей.
Молчание.
- Давид Самуилович Самойлов. Перебирая наши даты (2000) // imwerden.de PDF PDF-2 libking.ru
21.1.1974 У Лидии Корнеевны. Внешне спокойна и тверда. В воздухе дома - возбужденное напряжение, ожидание.
На секретариате Л. К. произнесла несколько блестящих реплик (на обвинение, что сравнила Кожевникова с собакой: собака не способна на провокацию) и одну историческую фразу: «Я уверена, хотя и не доживу до этого, что скоро в Москве будет площадь Солженицына и проспект Сахарова».
- Виктор Некрасов. Взгляд и нечто / “Континент”, 1976, №10 // www.belousenko.com
Лидия Корнеевна Чуковская сказала, когда ее исключили из Союза писателей, - я знаю, мы, может, и не доживем, но будет время, когда в центре Москвы, появятся проспект Сахарова и площадь Солженицына. А я добавлю: и улица Буковского. А в Симферополе - Мустафы Джемилева…
В Киеве же, - до этого ты, Славик, правда, не доживешь, это делается посмертно, - улица, на которой под охраной двух милиционеров жил лучший комедиограф страны, будет носить имя прекрасного мойщика окон и несостоявшегося гипнотизера - Семёна Глузмана.
- 06.07.2020 Семен Глузман: В Украине - усиливающийся управленческий хаос // voiks
Многие из нас не очень тепло вспоминают мужественного борца с советской властью Александра Исаевича Солженицына. Если вообще вспоминают. Стареющий Солженицын оказался для нас, украинских отсидентов, чужим. Но хочу напомнить, особенно всем нашим профессиональным патриотам: в тяжкие времена брежневских репрессий именно он, Солженицын, его благотворительный фонд тайно поддерживал деньгами неимущие семьи так называемых украинских буржуазных националистов, арестованных украинским (увы, так) КГБ. Украинская диаспора, имевшая в своих рядах десятки, если не сотни чрезвычайно богатых людей, такую помощь бедствующим семьям, потерявшим кормильца, не оказывала.
- Чуковская Л. «Процесс исключения (Очерк литературных нравов)». - Париж: YMCA-Press, 1979. // russianemigrant.ru
- Интеграция Крыма в Россию и исламский фактор - «Украинство…» Глава XXV (3) // voiks