Как Аркадия Гайдара арестовали за теракт против посольства
Помог ув.labas с отрывком о панфиловцах из книги Рудольфа Бершадского. Заодно сам томик пролистал. Бершадский - знаменитый поэт, прозаик, сценарист, участник гражданской войны в подростковом возрасте, член партии с 1938-го года, военный корреспондент, участник войны на озере Хасан, советско-финской и Великой Отечественной. Книга представляет собой ряд очерков и заметок, написанных в начале 1960-х.
Конечно, книга написана в советские времена, поэтому отмечена печатью официальной слащавости и негодоворок, принятых тогда. Особенно этим отличается очерк об интервью с выдающимся поэтом вьетнамского народа товарищем Хо Ши Мином. Но так как писалось при оттепели, то книгу сталинистам лучше не читать. Шаблоны не лопнут, но местами основательно затрещат. Например, в одном очерке Бершадский прямо говорит, что в первый год войны преувеличивали и раздували вообще любой успех, лишь было бы про что писать и делает вывод, что это объясняется "тем, что только успехи способны были подтверждать гениальность нашего военного руководства".
А вот этот далеко не смешной рассказ Аркадия Гайдара я, пожалуй, выложу целиком.
ОДНА ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ МНЕ АРКАДИЕМ ГАЙДАРОМ
Вот какая история произошла однажды с Аркадием Гайдаром; он мне рассказал ее году в сороковом или даже в начале сорок первого.
Бродили мы с ним по арбатским переулкам, беседовали о всякой всячине, он - в своей неизменной кубанке, в сапогах, с дымящейся папироской, в длинной оленьей куртке. И, конечно, нараспашку. А уже холодно было, зима. И я его спросил:
- Аркадии, ты хоть раз в жизни застегивал пальто?
Неожиданно он громко рассмеялся.
я удивился: такая реакция явно не соответствовала моему вопросу. А он, видимо, решил, что я обиделся. И постарался поскорее загладить обиду:
- Ты не думай, я не над тобой смеюсь. Просто мне история одна вспомнилась, я ж действительно никогда не застегиваюсь. Если холодно, только сую руки в карманы, и вот что из этого вышло...
И он рассказал мне, «что из этого вышло». Бродил он как-то, тоже зимой, невдалеке от этих мест. Один. Задумался. Курил, не вынимая папиросы изо рта. Руки, конечно, в карманах. Вдруг бросился ему в глаза на стене особняка на противоположной стороне улицы большой овальный щит с гербом. Чье это посольство?
Аркадию, понятно, надо было дознаться чье. Но так как уже смеркалось, да и щит сильно заиндевел, - никак с другой стороны переулка было не разобрать, что на нем изображено и написано.
Аркадий перешел мостовую, остановился против щита, принялся разбирать.
Но почувствовал, что кто-то дышит ему в спину.
Обернулся. Верно: сзади него стоял человек, неизвестно откуда возникший, и не сводил с него глаз.
И как только Аркадий обернулся, задал ему в упор вопрос, причем строго так:
- Вы что, гражданин, остановились тут?
А настроение у Аркадия было отличное.
- Да ничего, - отвечает, - хочу разглядеть, чье это посольство.
- А зачем оно вам?
- Мало ли зачем! Интересно! ՛
- Чем же вы, интересно, интересуетесь?
Надоел он Гайдару своей нудьгой, тем более что Аркадий уже понял, что он тут делает, и чтобы посмотреть, как он ошалеет, возьми да и прошепчи ему доверительно (причем еще глубже засунув руки в карманы):
- Интересуюсь, понимаете ли, не ошибиться. В это мне посольство бомбу бросать или не в это?
...Однако Гайдар ошибся, рассчитывая, что ошалеет человечек. Ошалеть пришлось ему. И немедленно! Как из-под земли, вырос еще второй молодец, вдвоем они враз скрутили Аркадию руки, втолкнули его в ближайшую подворотню, а через две-три минуты за ним примчалась маленькая, но тем не менее совершенно закрытая машина.
Куда его в ней привезли, он не знал: окон она не имела. Но догадался. Привезли, обыскали, изъяли все содержимое из карманов, забрали ремень, подтяжки, часы с руки и сунули в какую-то крохотную камеру, тоже без окна.
Просидел он там, наверно, часа четыре или пять,- хорошо, хоть оставили папиросы и спички.
Все время кто-то заглядывал в глазок. Аркадий хотел было определить по цвету глаз смотрящего, один человек заглядывает или разные, но не смог. Свет изнутри камеры отблескивал на стекле глазка, и из-за этого невозможно было разобрать ничего, что за глазком.
Наконец дверь камеры растворилась, и конвоир тихо спросил:
- Фамилия?
- Голиков-Гайдар! - громко ответил Гайдар.
- Тише! - внушительно остановил его конвоир.
А чего ради тише? Что они - в больнице или в доме отдыха в мертвый час?
Конвоир вывел Аркадия в коридор и пропустил его вперед. Шли бесконечно долго, и лифтом подымались, и по лестницам шагали (и вверх и вниз), и опять коридором шли... В конце концов Аркадий перестал строить догадки, на каком они этаже и далеко от камеры, из которой его вывели, или, наоборот, рядом с нею.
Перед тем как впускать Аркадия в некоторые коридоры, конвоир глухо стукал ключами о пряжку своего ремня: видимо, чтобы если навстречу шел конвоир с другим заключенным, то чтобы их подопечные не встретились бы и не увидали друг друга в лицо. Если же такой стук раздавался им навстречу, то конвоир немедленно открывал дверцу внутреннего шкафа, которых в коридоре было без числа (Аркадий теперь понял, зачем они!), и командовал: «Входи! Быстро! Мордой к стене!», и Аркадий пережидал за дверцей шкафа, когда умолкнут шаги прошедшего конвоира и другого заключенного. Зато проходящие сотрудники учреждения, в котором находился Гайдар, не обращали на него ни малейшего внимания: дело обычное. Они шли, женщины на высоких каблуках, с папками в руках, - наверно, машинистки или стенографистки, мужчины, подтянутые, сухопарые, в на редкость аккуратных, но каких-то совершенно безликих штатских костюмах. Гайдар рассказывал мне, что подумал: а вот определи по облику их профессию, - ни за что! Единственно, чем были приметны их глаза - тем, что в них не было никакого выражения.
Наконец конвоир почтительно, хотя и не стучась, открыл дверь одного кабинета и пропустил вперед Аркадия.
Кабинет был громадный, какого-то, определенно крупного, начальника. Начальник сидел в глубине зала за большим совершенно пустым письменным столом, если только не считать сложенных на нем горкой ремня Гайдара, его подтяжек - он узнал их еще с порога, - ручных часов и прочих вещей, изъятых при обыске.
Когда Аркадия ввели, хозяин кабинета поднялся со своего места и сказал:
- Входите! Входите, товарищ Гайдар!
И:
- Ты не можешь себе представить, что я пережил, когда снова услышал это обращение: «товарищ»! - рассказывал мне Гайдар. - Ты не можешь себе этого представить, раз ты там не бывал! Конечно, я все понимал: и то, что шутка, которую я выкинул, как бы она ни была плоска, не может быть никем воспринята всерьез; и то, что этот фарс не мог длиться долго. Но все-таки меня сунули - как собаку! - в ящик; и конвоир стучал ключами о пряжку при входе в коридор; и я пережидал кого-то в шкафах... А тут снова: «товарищ»!.. Ты способен это понять?!
Когда Аркадий на сразу ставших ватными ногах дошел до стола хозяина кабинета, тот придвинул к нему его вещи и жестом пригласил сесть. Лишь после этого сел сам. Но тут же сказал:
- Что ж это вы, товарищ Гайдар, заставляете нас отрываться от серьезных дел и заниматься вашими - право, совершенно неуместными! - розыгрышами. Взрослый человек, более или менее известный писатель - и вдруг... Вот вам ваши вещи и документы и давайте договоримся: подобная ерунда имела с вами место последний раз. Ясно? Потому что иначе... - Он выдержал паузу. - Ну, все! Можете идти.
...- Но черт его знает, что со мной случилось, - продолжал свой рассказ Аркадии. - То ли меня взбесил его покровительственный тон, то ли вообще прорвалось все волнение и унижения, пережитые за проведенные в камере часы, - только я поднялся и говорю:
- Нет, простите, я так просто не уйду! Выполните-ка сперва два моих условия, только после этого я уйду отсюда!
Начальник засмеялся. Сказал, что в этом кабинете он сам привык ставить условия, а к тому, чтобы ему их ставили, не привык. Но, впрочем, ладно: пусть уж Гайдар выкладывает, что у него.
И Аркадий сказал:
- Во-первых, увольте ко всем чертям этого оболтуса, что задержал меня! Неужели, будь я диверсантом, я бы так ему и выболтал все, что собирался делать?!
- Понятно, - засвидетельствовал начальник, хотя и без улыбки. - Ну, а второе у вас что?
- А второе - вот что: скажите мне в конце концов, чье это проклятое посольство, - я же так и не разобрал ничего на щите!
Не знаю, действительно ли случилась такая история с Аркадием Петровичем, или он ее выдумал, но он рассказывал ее так убедительно, что я поверил каждому слову. Да и почему мне было не поверить?
1963
Бершадский, Рудольф Юльевич. Из разных книг / Р. Ю. Бершадский .- М : Сов. писатель, 1964. С. 753-757.
Конечно, книга написана в советские времена, поэтому отмечена печатью официальной слащавости и негодоворок, принятых тогда. Особенно этим отличается очерк об интервью с выдающимся поэтом вьетнамского народа товарищем Хо Ши Мином. Но так как писалось при оттепели, то книгу сталинистам лучше не читать. Шаблоны не лопнут, но местами основательно затрещат. Например, в одном очерке Бершадский прямо говорит, что в первый год войны преувеличивали и раздували вообще любой успех, лишь было бы про что писать и делает вывод, что это объясняется "тем, что только успехи способны были подтверждать гениальность нашего военного руководства".
А вот этот далеко не смешной рассказ Аркадия Гайдара я, пожалуй, выложу целиком.
ОДНА ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ МНЕ АРКАДИЕМ ГАЙДАРОМ
Вот какая история произошла однажды с Аркадием Гайдаром; он мне рассказал ее году в сороковом или даже в начале сорок первого.
Бродили мы с ним по арбатским переулкам, беседовали о всякой всячине, он - в своей неизменной кубанке, в сапогах, с дымящейся папироской, в длинной оленьей куртке. И, конечно, нараспашку. А уже холодно было, зима. И я его спросил:
- Аркадии, ты хоть раз в жизни застегивал пальто?
Неожиданно он громко рассмеялся.
я удивился: такая реакция явно не соответствовала моему вопросу. А он, видимо, решил, что я обиделся. И постарался поскорее загладить обиду:
- Ты не думай, я не над тобой смеюсь. Просто мне история одна вспомнилась, я ж действительно никогда не застегиваюсь. Если холодно, только сую руки в карманы, и вот что из этого вышло...
И он рассказал мне, «что из этого вышло». Бродил он как-то, тоже зимой, невдалеке от этих мест. Один. Задумался. Курил, не вынимая папиросы изо рта. Руки, конечно, в карманах. Вдруг бросился ему в глаза на стене особняка на противоположной стороне улицы большой овальный щит с гербом. Чье это посольство?
Аркадию, понятно, надо было дознаться чье. Но так как уже смеркалось, да и щит сильно заиндевел, - никак с другой стороны переулка было не разобрать, что на нем изображено и написано.
Аркадий перешел мостовую, остановился против щита, принялся разбирать.
Но почувствовал, что кто-то дышит ему в спину.
Обернулся. Верно: сзади него стоял человек, неизвестно откуда возникший, и не сводил с него глаз.
И как только Аркадий обернулся, задал ему в упор вопрос, причем строго так:
- Вы что, гражданин, остановились тут?
А настроение у Аркадия было отличное.
- Да ничего, - отвечает, - хочу разглядеть, чье это посольство.
- А зачем оно вам?
- Мало ли зачем! Интересно! ՛
- Чем же вы, интересно, интересуетесь?
Надоел он Гайдару своей нудьгой, тем более что Аркадий уже понял, что он тут делает, и чтобы посмотреть, как он ошалеет, возьми да и прошепчи ему доверительно (причем еще глубже засунув руки в карманы):
- Интересуюсь, понимаете ли, не ошибиться. В это мне посольство бомбу бросать или не в это?
...Однако Гайдар ошибся, рассчитывая, что ошалеет человечек. Ошалеть пришлось ему. И немедленно! Как из-под земли, вырос еще второй молодец, вдвоем они враз скрутили Аркадию руки, втолкнули его в ближайшую подворотню, а через две-три минуты за ним примчалась маленькая, но тем не менее совершенно закрытая машина.
Куда его в ней привезли, он не знал: окон она не имела. Но догадался. Привезли, обыскали, изъяли все содержимое из карманов, забрали ремень, подтяжки, часы с руки и сунули в какую-то крохотную камеру, тоже без окна.
Просидел он там, наверно, часа четыре или пять,- хорошо, хоть оставили папиросы и спички.
Все время кто-то заглядывал в глазок. Аркадий хотел было определить по цвету глаз смотрящего, один человек заглядывает или разные, но не смог. Свет изнутри камеры отблескивал на стекле глазка, и из-за этого невозможно было разобрать ничего, что за глазком.
Наконец дверь камеры растворилась, и конвоир тихо спросил:
- Фамилия?
- Голиков-Гайдар! - громко ответил Гайдар.
- Тише! - внушительно остановил его конвоир.
А чего ради тише? Что они - в больнице или в доме отдыха в мертвый час?
Конвоир вывел Аркадия в коридор и пропустил его вперед. Шли бесконечно долго, и лифтом подымались, и по лестницам шагали (и вверх и вниз), и опять коридором шли... В конце концов Аркадий перестал строить догадки, на каком они этаже и далеко от камеры, из которой его вывели, или, наоборот, рядом с нею.
Перед тем как впускать Аркадия в некоторые коридоры, конвоир глухо стукал ключами о пряжку своего ремня: видимо, чтобы если навстречу шел конвоир с другим заключенным, то чтобы их подопечные не встретились бы и не увидали друг друга в лицо. Если же такой стук раздавался им навстречу, то конвоир немедленно открывал дверцу внутреннего шкафа, которых в коридоре было без числа (Аркадий теперь понял, зачем они!), и командовал: «Входи! Быстро! Мордой к стене!», и Аркадий пережидал за дверцей шкафа, когда умолкнут шаги прошедшего конвоира и другого заключенного. Зато проходящие сотрудники учреждения, в котором находился Гайдар, не обращали на него ни малейшего внимания: дело обычное. Они шли, женщины на высоких каблуках, с папками в руках, - наверно, машинистки или стенографистки, мужчины, подтянутые, сухопарые, в на редкость аккуратных, но каких-то совершенно безликих штатских костюмах. Гайдар рассказывал мне, что подумал: а вот определи по облику их профессию, - ни за что! Единственно, чем были приметны их глаза - тем, что в них не было никакого выражения.
Наконец конвоир почтительно, хотя и не стучась, открыл дверь одного кабинета и пропустил вперед Аркадия.
Кабинет был громадный, какого-то, определенно крупного, начальника. Начальник сидел в глубине зала за большим совершенно пустым письменным столом, если только не считать сложенных на нем горкой ремня Гайдара, его подтяжек - он узнал их еще с порога, - ручных часов и прочих вещей, изъятых при обыске.
Когда Аркадия ввели, хозяин кабинета поднялся со своего места и сказал:
- Входите! Входите, товарищ Гайдар!
И:
- Ты не можешь себе представить, что я пережил, когда снова услышал это обращение: «товарищ»! - рассказывал мне Гайдар. - Ты не можешь себе этого представить, раз ты там не бывал! Конечно, я все понимал: и то, что шутка, которую я выкинул, как бы она ни была плоска, не может быть никем воспринята всерьез; и то, что этот фарс не мог длиться долго. Но все-таки меня сунули - как собаку! - в ящик; и конвоир стучал ключами о пряжку при входе в коридор; и я пережидал кого-то в шкафах... А тут снова: «товарищ»!.. Ты способен это понять?!
Когда Аркадий на сразу ставших ватными ногах дошел до стола хозяина кабинета, тот придвинул к нему его вещи и жестом пригласил сесть. Лишь после этого сел сам. Но тут же сказал:
- Что ж это вы, товарищ Гайдар, заставляете нас отрываться от серьезных дел и заниматься вашими - право, совершенно неуместными! - розыгрышами. Взрослый человек, более или менее известный писатель - и вдруг... Вот вам ваши вещи и документы и давайте договоримся: подобная ерунда имела с вами место последний раз. Ясно? Потому что иначе... - Он выдержал паузу. - Ну, все! Можете идти.
...- Но черт его знает, что со мной случилось, - продолжал свой рассказ Аркадии. - То ли меня взбесил его покровительственный тон, то ли вообще прорвалось все волнение и унижения, пережитые за проведенные в камере часы, - только я поднялся и говорю:
- Нет, простите, я так просто не уйду! Выполните-ка сперва два моих условия, только после этого я уйду отсюда!
Начальник засмеялся. Сказал, что в этом кабинете он сам привык ставить условия, а к тому, чтобы ему их ставили, не привык. Но, впрочем, ладно: пусть уж Гайдар выкладывает, что у него.
И Аркадий сказал:
- Во-первых, увольте ко всем чертям этого оболтуса, что задержал меня! Неужели, будь я диверсантом, я бы так ему и выболтал все, что собирался делать?!
- Понятно, - засвидетельствовал начальник, хотя и без улыбки. - Ну, а второе у вас что?
- А второе - вот что: скажите мне в конце концов, чье это проклятое посольство, - я же так и не разобрал ничего на щите!
Не знаю, действительно ли случилась такая история с Аркадием Петровичем, или он ее выдумал, но он рассказывал ее так убедительно, что я поверил каждому слову. Да и почему мне было не поверить?
1963
Бершадский, Рудольф Юльевич. Из разных книг / Р. Ю. Бершадский .- М : Сов. писатель, 1964. С. 753-757.