Израиль Меттер "Свидание" Ч. 5.
Израиль Меттер
Свидание
Киноповесть (продолжение)
В жарко натопленном щитовом доме полыхает печь с открытой дверцей. Против стола майора-начальника стоит старуха. Она отдала ему сыновье письмо. Взглянув на конверт, он тотчас сказал: - Садитесь, пожалуйста, Алевтина Ивановна.
- Глухая я,- сказала старуха.
Она разобрала то, что он сказал, но подумала, что будет для него жальчее, если прикинуться более глухой, чем на самом деле.
Однако погодя немного села, вроде сама осмелилась.
- Сколько же, интересно, вам лет. бабушка? - громко спросил начальник.
- Восемьдесят,- соврала старуха.
- Герой,- сказал начальник.- До нас в таком возрасте еще никто не добирался... Как же мне с вами поступить?
- Хорошо поступи, сынок,- попросила старуха. Она заплакала. Впервые за всю дорогу она устала, и сейчас испугалась, что этот начальник может завернуть ее обратно в Подпорожье.
- Поступим так,- сказал начальник.- До пункта вашего назначения отсюда еще двадцать пять километров. Через час туда пойдет наша полуторка. Я прикажу под
кинуть вас, пропуск вам оформят, о порядке свидания с осужденным узнаете на месте. Все, мамаша, можете быть свободной.
Когда она пошла к дверям, он посмотрел ей вслед и, вероятно, хотел добавить два или три каких-нибудь слова; у него было много разных слов: для общения с подчиненными, с руководством, с осужденными, с друзьями, но тех слов, которые ему вдруг захотелось сказать старухе, он быстро найти не смог.
И только когда она уже исчезла за дверью, приоткрыл окно и крикнул на улицу дежурному:
- Гражданку бабушку посадишь в кабину к водителю!
- А капитана Рудакова - куда?
- В кузове поедет. Скажешь, что я велел.
Сидит старуха в пустой, голой по стенам комнате за длинным широким столом, обитым по столешнице оцинкованным железом.
Сидит она, одинокая, на табурете.
А с другого края стола, во всю его длинную длину - пустая скамья.
Сюда, в эту комнату для свиданий, конвойный привел Славика.
Когда сын вошел впереди конвойного, старуха хотела подняться на ноги, но, побоявшись упасть, не встала, а только пошевелилась навстречу.
Славик же бросился к ней.
Конвойный шагнул было, чтобы придержать его, однако, взглянув на старуху, такую маленькую на своем табурете, такую ничтожную и безопасную, что вреда от нее произойти не могло никакого, конвойный опустился на стул у дверей и закурил.
Славик обнял мать за плечи, пал лицом в ее сбившуюся косынку и всхлипнул.
- Теперь уж что, - сказала старуха. - Теперь ничего... Приехала я.
Она погладила сына по коротко стриженной голове.
- Не зябко без волос? Шапка-то где твоя?
От прижавшегося к ней осужденного пахло казенным едким запахом, но сквозь него пробивался, как родник, тоненький, еле различимой струйкой знакомый старухе запах сына.
- Мыла я тебе привезла,- сказала она.- Уж больно это ваше казенное едучее, даже глаза щиплет...
Он все не отрывался от нее.
Она порылась в кармане своей длинной, свалявшейся за дорогу юбки, вынула горсть слипшихся леденцов и протянула их на ладони Славику.
Конвойный от дверей сказал:
- Осужденный, займите положенное место за столом свиданий.
Старуха не расслышала слов солдата, однако она всякую минуту украдкой поглядывала на него, боясь его рассердить, и тотчас заметила, что лицо его переменилось, стало хуже, чем было.
- Слушайся, сынок, начальства,- сказала она Славику покорным и даже угодливым голосом, который предназначался не сыну, а конвойному.
Они переместились за стол и теперь сидели разделенные широкой длинной столешницей, обитой оцинкованным железом.
Славка был отощавший, но не сильно. Главное, что рассмотрела в нем старуха, была не худоба, а тоска. Одинокий, он сидел против нее в своей оттопыренной, жесткой робе, уши торчали неприкаянно на его голой бугристой голове. В глазах было пусто и обугленно, как в избе после пожара.
- Кланялся тебе брат Гриша, - торопливо сказала старуха,- велел передавать поклон. И невестка тоже наказывала... К рождеству закололи мы поросенка, потянул на сто двадцать кило, весь год с мясом жили, сала я тебе привезла...
- Не обижают вас, мама? - спросил Слава.
- Кто меня обидит? Все ж таки у своих живу.
- Сука Тайка. И Гришка ваш такой же, как и не она.
Старуха словно и не расслышала этого.
- А еще кланялась тебе Зинаида, тоже велела передавать поклон. Леха уже бегает по полу, слова говорит, с лица похожий на тебя, ласковый такой, дуром не ревет...
Слава смотрел на мать исподлобья, и она заговорила еще быстрее:
- Хотела я привезть от Зинки письмо, да забегались мы с моим отъездом, она и говорит, провожаючи меня: чем писать, мама, вы уж складнее Славику расскажете...
- Получил я от нее письмо, - сказал Славик. - Зря вы мне, мама, плетете...
Старуха запнулась, осторожно взглянув на сына. и спросила:
- Чего ж она тебе пишет?
- Небось сами знаете - развода требует...
- И какое твое решение? - спросила старуха.
Зло усмехнувшись, он ответил:
- У вас хотел спроситься.
- Дак ведь я, Славик, не советчица: при ком нахожусь-того и жальчее. И правду сказать: наобижал ты ее и веры в тебя лишил...
- Ладно, - оборвал старуху Славка. - Вот погодите, мама, выйду из заключения, станете жить при мне. Я деньги накоплю - здесь плотют понемножку, начисляют...
- Вот и хорошо, - закивала старуха, - вот и ладно,
вот и замечательно. Я, Славик, на здоровье еще крепкая, все могу робить, хозяйство будет на мне...
- Не плачьте, мама, - попросил он.
Суетливо вытирая слезы и улыбаясь, старуха пояснила :
- Оно само плачется.
- Два сына у вас, как два кобеля, - сказал Славик. - Здоровущие - колом не убьешь. А радости вам от них ни грамма...
Пришел вечер.
К вечеру им отвели комнату в том бревенчатом бараке, что стоял при входе в колонию. Часть помещения, с выходом наружу и в зону, занимала охрана, а в дальнем конце барака, по обе стороны коридора, расположены были маленькие комнаты для краткого жительства осужденных с родственниками. Заканчивался коридор просторной кухней. На дровяной плите здесь круглые сутки кипит большой артельный чайник - сюда приходит конвой греться после дежурства.
Сейчас прапорщик Бобылев, крепкий приземистый старослужащий, роста небольшого, на гнутых ногах, провел старуху по коридору и впустил впереди себя в эту кухню.
- На плите, - сказал он, - дозволяется вам готовить себе вольную пищу.
- Спасибо, детка.
- Звание мое прапорщик, - сказал прапорщик: он не привык, чтобы его называли деткой.-Осужденного Кулигина мы трое суток не станем выводить на работу. Состоя с вами в родстве, он будет находиться при вас.
- Сын он мне,- сказала старуха.-Поскребыш. Уже и рожать по моим годам не надо было, а я надумала. За тридцать ему на прошлый май исполнилось. Двое на войне оставлены... Были б дочки, все ж таки легче...
- С правилами пребывания вы ознакомлены,-сказал прапорщик. - Сенники для вас набиты, вам указаны, лежат на койках. Можете отходить ко сну.
Он считал, что разговор окончен. Однако старуха, уже украдкой оглядевшая кухню, спросила:
- А с чего это, милый, у вас чайник кипит? Никто не чаевничает, а он кипит.
Прапорщик ответил:
- Будем пить часа через два, когда сменимся с дежурства.
- Тогда б и запалили плиту, - сказала старуха. - Это ж сколько надо дров перевести зазря!
- С топливом мы не ограничены,-сказал прапорщик.
Бабка уже надоела ему.
- Не видали разве: кругом лес, - добавил он, провожая ее по коридору к комнате.
- Дак у нас гоже лес кругом,-сказала старуха,- а за машину дров люди плотют по сорок целковых.
Впустив ее в открытую комнату - остальные были заперты, пустовали,-прапорщик сказал:
- Располагайтесь, гражданочка, по своему усмотрению. Осужденного Кулигина сейчас приведут к вам.
- Спаси тебя господь, детка.-сказала ему старуха на прощанье.
В комнате, по стенам, друг против дружки стояли две железные кровати, со свежими сенниками, с чистой постелью. Проход между ними был с полметра. Две табуретки высились в изголовье. Стол и два стула расставлены в начале комнаты подле дверей.
Простора старухе хватало, свет шел от окна, забранного решеткой между рамами.
В этой комнате она была хозяйкой.
Еще до прихода Славки она начала распаковывать привезенное богатство и раскладывать гостинцы на столе, на стульях. Ненужную бумагу выносила в кухню, сжигала в плите. Нашла здесь в уголке веник, подмела возле плиты выпавший пепел. Открыла шкафчик, рассмотрела два немытых закопченных солдатских котелка, какие-то грязные тряпки - положила все обратно.
А потом пришел Славка.
Они едят за столом, и старуха все подкладывает сыну, а он все уплетает, и она жалеет его и радуется - значит, не зря дожила до этого дня.
Едят они по-крестьянски молча, сосредоточенно. Уже ночь на дворе, а она все потчует сына.
И наконец, отвалившись от стола и посмотрев на разложенные пакеты и консервные банки. Славка сказал:
- А где ж вы, мама, столько денег набрали?
- Да ты ж прислал, Славик.
- А дорога? С чем же вы обратно поедете? Один билет небось тридцатку тянет.
- Есть у меня на обратный путь, есть, Славик, - торопливо сказала старуха и полезла к себе глубоко за пазуху.
Оборвав что-то там, она вынула тряпицу, развернула.
- И тебе, Славик, привезла. На-ко, заховай.
Деньги, двадцать рублей, он взял и, подумав мгновение, сунул их в гречневую крупу, в пакет.
Усмехнувшись, спросил: - Гришка, что ли, дал денег, пожалел братана? Или по облигациям выиграли?
Старуха неуверенно закивала:
- Ага, ага, по облигациям...
- Врете, мама. Я же их еще когда снес Клавке в буфет, и мои и Зинкины. По штуке за кружку пива...- Он посмотрел в глаза матери.- А деньги ваши известно где взяты: сами гнули хребет, я же знаю...
Старуха засмеялась:
- Ну, подхалтурила маненько, эка невидаль: не для чужого же - для родной крови...
Эту первую ночь старуха спит плохо, ворочается с боку на бок, подымается, подходит к окну, смотрит, не рассвело ли.
А Славка храпит и стонет во сне.
И когда он внезапно замолкает, мать беспокойно поглядывает в его сторону, вслушивается - жив ли, тут ли.
Раннее утро.
На кухне пьют чай прапорщик Бобылев и два конвойных солдата. На блюдце лежат штуки три-четыре мятых пирожка. Солдаты едят их.
Бобылев спросил:
- Откуда пироги? Чтой-то я у нас в столовке не видел таких.
- Бабка угостила, товарищ прапорщик.
- Зачем взяли? Не положено.
Молоденький солдат ответил:
- У ней с дороги остались, товарищ прапорщик. Она при нас и сама ела, и сын ее тоже ел.
- Это ихнее дело, что они кушают, а конвою из их рук не положено.
Молоденький солдат отправил надкусанный пирожок обратно на блюдце. Второй солдат, постарше, успел заглотать свою порцию.
- У меня, товарищ прапорщик, - сказал молоденький,- прабабка в деревне точно такая же, как и эта старушка. Только ослепла уже совсем. А по избе ходит, по двору ходит - посторонний человек даже на заметит, что она слепая.
- Ну и что из этого следоваит? - спросил прапорщик.
- Ничего, - сказал молоденький.- Просто так.
- А я тебе разъясню, - сказал прапорщик.-Твоя прабабка тебе лично известна, она является как член твоей семьи военнослужащего. А это старуха - мать
осужденного, и более никаких фактов мы про нее не имеем.
Солдат, который постарше, сказал:
- Да вообще-то, товарищ прапорщик, она безвредная бабка, видать же по ней...
Прапорщик хотел было ответить, но в кухню вошла старуха.
- Робята, - сказала она, приближаясь.- Нет ли у вас какого-никакого корытца?
- Чего? - спросил прапорщик.
- Корытца. Или бадейки какой. Постирать бы мне с дороги.
Пылают дрова в плите.
Присев на корточки, Славка подкладывает в топку поленья.
На плите кипит вода в банной шайке, заполненной бельем.
У окна кухни, пристроив вторую шайку на табурет, старуха моет в ней и оттирает песком всю наличную посуду: солдатский артельный чайник, котелки, кружки.
Подошел Славка, постоял подле матери.
- Говорите, чего еще помочь, мама?
- Выхлестни грязную воду да зачерпни свежей. Шайку ополосни.
Стирает старуха. Тут и свое бельишко, и две-три пары солдатских портянок, и куча кухонных тряпок.