Хельсинский дневник.
Из дневника Владимира Константиновича Пилкина.
1918 год
2 ноября.
Утром я на hall'e. Пасмурно, тепло, тошно. Прочел франц<узские> газеты, прочел немецкие. Какие события! Австро-Венгрия рушилась или рушится.
Там анархия. Карл бежал в Венгрию. Кароли [Михай Каройи?], недавно бывший в оппозиции и подстрекавший Венгрию отделиться от Австрии и объявить себя самостоятельной, теперь уже, по-видимому, глава правительства и вроде Керенского не может сдержать своеволия масс.
Везде пожары, убийства, тысячи и тысячи дезертиров хлынули с фронта и бесчинствуют в стране. Наши думают, что это революция, а это такой же военный бунт разбитых неприятелем войск, какой и мы видели. Может быть, последствием всей этой мировой войны и будет революция, которая изменит строй, но сейчас еще нельзя сказать, что будет.
А в Германии, по-видимому, порядок [через пять дней он закончился], относительный, конечно. И войска их дерутся, и до сих пор еще ни одного неприятеля в немецкой стране. Удивительный народ. Может быть, даже не сегодня-завтра услышим о беспорядках не в немецкой армии, а у англичан, французов, итальянцев...
И все же немцы проиграли войну, теперь это уже несомненно. Австрия, Турция капитулировали.
Всем теперь ясно или будет ясно завтра, кто начал войну и стоило ли ее начинать. Даже если Германия потеряет немного, все же она ничего не приобретет, не говоря уже о том, что она истерзана и обескровлена на многие годы...
3 ноября.
В Вене совет солдатских и рабочих депутатов. Я невольно чувствую удовольствие. Но анархия эта, безусловно, на руку большевикам. t° в России, в большев<истской> России будет подогрета и владычество их, основанное на темноте народа, на дезорганизации интеллигенции, продолжится, а с ним продолжатся и анархия, произвол, жестокость, разрушение.
Они закрыли газеты, уничтожили книгу, уничтожили самодеятельность общества, всех терроризируют, и отказаться от террора не будут в состоянии до самого конца, до своего конца. Значит, пока они у власти, культурная жизнь остановится в России. Они могут передавать сейчас книжные магазины, типографии и т.п. якобы в руки народа.
Все это будет сейчас разграблено, растащено или будет влачить жалкое, казенное существование. А частной инициативе, частной предприимчивости будет положен конец. Я хотел бы только, чтобы сама жизнь положила конец существованию российской коммуны, а не штыки англичан или японцев.
Я бы хотел, чтобы сами рабочие остановившихся сейчас заводов, крестьяне, не имеющие транспорта и не могущие ни купить хлеба из Украины или из-за Волги, ни найти нужных им продуктов (не все же удовлетворятся звериным образом жизни), мелкий торговый люд и т.п. сверг бы "тиранов" во имя тех 10 свобод, которые были возвещены в начале революции.
Пускай сами русские разберутся в своих делах. Пускай разделятся по ту и по другую сторону баррикад. Тогда это будет прочно.
А восстановление России японцами оставит навсегда впечатление в умах заблудившихся людей, что нас изгнали с порога Царства небесного.
Одно только, неужели ждать, как они будут казнить, морить голодом, издеваться и терзать тысячи и тысячи людей, виновных только в том, что они, как, например, Петя Леман, наследники своих отцов...
7 ноября.
Густой, густой туман. Я то в постели, то в hall. t° моя нормальная, но слабость, голова немного болит.
По газетам немецкие делегаты выехали в главную квартиру Foch'a для переговоров. Верно, в Германии очень плохо... Говорят: немцы благоразумный народ - у него не пройдут события вроде наших. Но такой ли он благоразумный народ в действительности? Благоразумно ли было затеять такую войну?...
1919.
3 января...
В конце спора подошел Кнюпфер. Меня поразило сходство его с Ливеном, н<ачальни>ком штаба; тот же взгляд, тот же смех. Очевидно, та же раса.
Остальную часть вечера он занимал нас описанием того же диспута на южном берегу. Во-первых, он рассказал нам дело наших... наших? большевистских миноносцев.
Оказывается, никакой "Забияки" там не было. Был "Миклухо-Маклай", переименованный в "Спартака" и захваченный англичанами (кажется, у Гогланда), им командовал Шельтинг, поставленный на пост командира прямо из тюрьмы, где он сидел несколько месяцев.
Был "Гавриил" под командой Павлинова, вставший на Девельсей, потерявший винты, распоровший дно, тоже, конечно, захваченный и теперь ремонтируемый у Ноблесснера. (Ремонту месяца на три. Как бы его не захватили большевики обратно.)
Павлинов уверяет, что он посадил "Гавриила" умышленно. Третий миноносец, кажется "Автроил" ушел. В море были еще "Олег" и у Гогланда "Андрей". Нападение англичане проспали.
Никакого наблюдения не было, дозора тоже, и снаряды начали рваться кругом англичан совершенно для них неожиданно. Они могли быть уничтоженными. (Жалко, что не пострадали. Эта пощечина их, может быть, и разбудила бы.)
Англичане уверяли, что наши... большевицкие миноносцы развили ход до 32 узлов. Раскольников был взят на "Гаврииле". Он успел переодеться в матросское платье и спрятаться в рундуке. Павлинов отказался его указать (общее недоумение, но, мне кажется, я понимаю Павлинова).
Англичане отправляют его в Англию, для чего на пароходе, на верхней палубе, построили клетку, куда и поместили его. Так перевозят, говорят, англичане тяжких преступников. Но я считаю это издевательством над человеком.
Раскольников, сам расстрелявший массу людей, провокатор и фанатик и, по-видимому, не совсем нормальный человек, может быть расстрелян и должен быть расстрелян, но возить его как гориллу в клетке - безобразие. И главное, политическая ошибка: участь его возбудит сожаление, участие, симпатии, негодование и будет использована социалистами всех стран.
Остальных офицеров англичане готовы были выпустить и не выпустили, кажется, только потому, что боялись, что этот факт может повредить остальному офицерству в Кронштадте.
Миноносцы англичане передали (временно, как они уверяют) Эстляндии, которая, т.е. правительство которой и подняло на них эстляндский флаг (какая сложится в будущем стратегическая обстановка на Балтийском море!).
Англичане в Балт<ийском> море в очень небольших силах: всего около 8 вымпелов. Сюда пришли крейсеры. Английские офицеры держатся очень сдержанно и холодно по отношению к русским, напр<имер> Кнюпферу.
Менее сдержанны они были по отношению к миноносцам, которые разграбили: выломали приборы управления огнем, перерубив топором кабель, перетащили к себе с "Гавриила" пьянино и, когда Кнюпфер вошел к ним в кают-компанию, тщетно старались закрыть это пьянино фалдами сюртуков, но, видя, что это не удается, спросили: не играет ли он?...
Наконец, эстонская армия. По мобилизации должно было быть 22 тысячи солдат, но на деле всего тысяча, да и та ненадежная. Массами перебегают к большевикам. Англичане немного помогают, но так... чуть-чуть. Помогают только материально, дали ружья, несколько броневых автомобилей, но боятся, что эстонцы передадутся вместе с автомобилями большевикам, и потому автомобили бездействуют.
Большевиков не то 18 тысяч, не то просто несколько разбойничьих банд. Но все же они постепенно продвигаются к Ревелю. Дух у защитников Ревеля плохой. Очень и очень думают об эвакуации. Но англ<ийский> адмирал сказал Кнюпферу, что он не допустит перевода войск в Финляндию, что войска должны драться. Это слова!...
4 января.
Утром, в 9 часов мы подошли на набережную, но крейсеры уже отдали швартовы. На палубе кучки финнов и жидкое ура. Куда идут эти люди? Ради чего? Ради идеи или... ради грабежа?...
6 января...
Юденич - это второй Мих<аил> Коронат<ович> Бахирев, по типу конечно; так они вовсе не похожи. Небольшого роста, коренастый, со взглядом исподлобья. По-видимому, очень осторожный, не без лукавства, несколько застенчивый, как и Мих<аил> Коронатович.
Вероятно, упрямый, наверное, умный. Помнится, Мих<аил> Коронат<ович>, глядя на его портрет (кстати, мало похожий), промолвил с одобрением: "Не дурак выпить". Может быть, и не дурак! На это намекает отчасти нос, хотя и не сливой и не красный, но в очертаниях его есть что-то... обещающее, что ли! Усы седые, длинные. Одет в пиджак и цветную рубашку.
Когда я вошел к нему, у него был какой-то плотный, неопределенных лет курчавый господин, со ртом акулы и с ласковым взглядом... Буксгевден, оказывается. Мы пожали друг другу руку, и он вышел. Я одно мгновение боялся, что он останется.
Мы сели с Юденичем друг против друга, и я начал, взвешивая каждое слово, свой доклад, что ли?! Я ему сказал, что беспокою его своим посещением, потому что являюсь старшим из морс<ких> чинов в Финляндии, что на мне, как на старшем, лежат, согласно Морскому уставу, юридические обязанности по отношению к находящимся морск<им> офицер<ам>, не говоря о нравственных.
Ко мне обращаются за советами, обращаются с просьбами, обращаются за руководством, но, не зная обстановки, я не могу руководить моими сослуживцами. Они не знают, что им делать, и я не знаю, что делать.
Офицерство терпит нужду и офицерство желает принять участие в общем деле освобождения России от большевиков. Обе эти причины заставляют офицеров стремиться на какой-нибудь из действующих фронтов. Но пробраться к Колчаку или Деникину почти невозможно, на Мурман сперва было сравнительно легко, но теперь и туда путь закрыли. Остается идти на южный берег, в Ревель. Но наша цель свергнуть большевицкую власть.
Достигается ли эта цель записью в Эстляндские войска? Не будет ли это трата наших сил, которые могут еще пригодиться, когда потребуется напрячь разом все силы России. Недаром Деникин предупреждал, что, покушаясь с негодными средствами свалить большевиков, офицерство потеряло 30 тысяч человек и таких генералов, как Алексеев, Корнилов, Марков.
Если союзники не намереваются в ближайшем будущем начать на сев<ерном> театре операции против большевиков, то офицерству здесь, по-видимому, придется помириться с мыслью, что они только косвенным путем, притягивая большев<истскую> арм<ию> к Эстл<яндскому> фронту, примут участие в общем деле.
Затем, я ему рассказал про намерение наше идти на миноносцы, переданные Эстляндии, и <указал> на сомнения наши - не будет ли служба под эстляндским флагом компрометировать русских офицеров. Вместе с тем я ему высказал и свой взгляд на этот вопрос, заключающийся в том, что нам необходимо в возможно большем числе идти на миноносцы.
Юденич слушал меня, изредка движением головы соглашаясь с моими словами. Когда я кончил изложение положения дел, как оно мне представлялось, я поставил Юд<еничу> вопрос, может ли офицерство надеяться, что на севере начнутся широкие операции против Петербурга?
В ответ Юденич рассказал следующее: он виделся в Стокгольме с представителями американского, английского, французского п<равительст>в. Всем им он изложил свой взгляд на необходимость активного вмешательства в русские дела, и вмешательства в первую голову, раньше, чем в германские.
Кроме французского посланника, согласившегося со взглядом Юденича, остальные посланники высказались против вмешательства "во внутренние дела России". Они ссылались также на усталость войск после 4 лет войны, на заслуженный войсками отдых и т.п. Тем неменее они взялись передать своим п<равительст>вам записку Юденича и сообщить ему ответ п<равительст>в.
Юденич прожил после того 3 недели в Стокгольме, и ответа ни от кого не пришло. Затем он имел разговоры с представителями финансов и промышленности, главным образом английскими, которые высказались тоже против активного вмешательства, но за материальную помощь русским добровольческим армиям.
Однако чего-нибудь конкретного никто не предложил. Там же, в Стокгольме, к Юденичу обратились направленные к нему англ<ийским> посл<анником> представители лифляндского правительства. Они предложили Юденичу принять на себя командование войсками Лифляндии, Эстляндии, с которой заключено соглашение, и, может быть, Финляндии, с которой ведут переговоры.
Юденич в принципе согласился на предложение, но поставил следующее условие: не ограничиваться защитой границ, а идти на Петербург. Допустить без ограничения образование русских дружин. Допустить сформирование иностранных отрядов. Представители лифл<яндского> п<равительст>ва сказали ему, что не уполномочены дать ему ответ и снесутся со своим п<равительст>вом. А между тем, заметил Юденич, база "все уменьшается и уменьшается".
Юденич не скрывает от себя, что войска, которыми ему, может быть, придется командовать, очень плохи. Он сказал мне, что, может быть, в ближайшем же будущем будет разрешено Финляндией формировать русские дружины в самой Финляндии, что значительно облегчит дело.
На мой вопрос, находится ли он в контакте с генералом Деникиным, Юденич ответил отрицательно. Он только встретил в Стокгольме Нобеля [Эммануила Людвиговича Нобеля, племянника основателя Нобелевской премии], который в ноябре видел Деникина. По словам Нобеля, у Деникина нет недостатка людей, но нет снабжения, нет патронов, нет сапог...
Что же, значит, сообщение газет о высадке на юге 100 армий союзников и полной поддержке Деникина, bleff? "Значит!" - заметил Юденич. Он еще сказал: "Я не соперник Деникину!"
Мы поговорили с ним о "танках". Полторы тысячи офицеров с ружьями ничто - с танками это же целая армия. Мы, морские офицеры, могли бы взяться обслуживать танки, если бы их удалось достать. У нас есть механики, есть шоферы, не говоря уже об артиллеристах.
"Не может ли генерал просить о танках у союзников?" Генерал не может. "Не может ли генерал просить помощи у богатых русских людей?" - "Они ничего не дадут", - был меланхоличный ответ.
Весь наш разговор с Юденичем носил по форме глубоко старорежимный отпечаток: Ваше Высокопревосходительство намеревается... Ваше Превосходительство полагает... и т.п. и т.п. Я просидел у него около часу все-таки!
Все ли он мне сказал? Я думаю, что все. Я его предупредил, что понимаю, что с совершенно ему незнакомым человеком говорить ему трудно, но он любезно заметил, что "мое Превосходительство" ему известно уже, и известно, что я будто бы объединил в Финляндии м<орских> офицеров. Это, разумеется, "слова", и никого я не объединял здесь.
Ну какое же общее впечатление произвел на меня Юденич? Хорошее и немного странное! Он не совсем обыденный человек, не то чудаковат, не то просто сильно себе на уме, неладно скроен, да крепко сшит, вероятно, очень цельный характер...
7 января...
Собрались у меня Вилькен, Лушков, Вильсон, Леонтьев, и я сообщил им о том, что мне говорил Юденич. От союзников ждать нечего (а я все-таки жду), Юденич благословляет идти на миноносцы - значит, надо хвататься за единственное, что нам остается.
(Мне кажется, все-таки есть некоторая нелогичность между образом действий Юденича, идущего воевать на условиях, что воевать будут не только за границей Эстляндии и Лифляндии, и благословением его идти в Эстляндию без выполнения этих требований.)
Вилькен сообщил мне, что собирается ехать в Петербург, выручать братьев, по которым тоскует его мать. Страшно за него! Он мне очень, очень по душе, и я жалею, что там, в Ревеле, когда мне было так трудно, я его не знал. А он был там, и мне казалось, товарищей нет. Все тает! Южный ветер, дышится тяжело; я очень похудел за последний месяц...
14 января...
Вечером я был у Юденича с приехавшим из Ревеля Кнюпфером, который докладывал о положении дел в Сев<ерной> армии, где сейчас он служит штаб-офицером для особых поручений.
По докладу Кнюпфера, там идет развал. Генерал, сменивший Нефа [полковник Г.Г. фон Неф], какой-то не то Дзержинский, не то Дерубинский (я не запомнил) [А.Ф.Дзерожинский], слезно просит освободить его от начальствования.
К<омандую>щий эстл<яндскими> войсками просит сменить Дзержинского и прислал письмо к некоему ген. Арсеньеву, он сказал Кнюпферу, чтобы тот отдал письмо Арсеньеву только в том случае, если Юденич согласен с такой комбинацией. Юденич согласен.
Затем Кнюпфер передал предложение эстл<яндского> главнокомандующего Лайдонера Юденичу объединить командование с момента перехода добровольцев границ Эстляндии. За границы эти, на Петербург, пойдут русские дружины, пойдут шведы, датчане, пойдут финляндцы и пойдет он, Лайдонер, с теми войсками, которые этого... пожелают.
Пока война ведется в пределах Эстляндии, Лайдонер думает, что командование ген. Юденичем не должно быть принимаемо, т.к. может вызвать неудовольствия, претензии, обвинения в пристрастии и т.п. Кнюпфер рассказал Юденичу, что немецкий отряд местных помещиков заявил, что если командование перейдет Юденичу, то они поступят в Сев<ерную> армию, вернее, примкнут к ней.
Юденичу, очевидно, давно хочется "повоевать". Знакомая обстановка войны очень манит его. Он говорит нам, что согласен командовать объединенными отрядами для похода на Петербург. (Если бы кто-нибудь прочел такую фразу в 1913 и даже в 14, 15 и 16 годах, многое ли бы они поняли?!)
Кнюпфер просит письменного согласия. Юденич думает, потом машет и головой и рукой и совершенно откровенным тоном говорит: "Нет, уж лучше устное". Мы почтительно склоняемся. Юденич просит меня прибыть на совещание старших начальников завтра, а когда именно - он сообщит по телефону.
Кнюпфер выходит от Юденича с большим подъемом духа. Он зовет меня ужинать куда-нибудь, но я отказываюсь и иду домой, приглашая его пить чай. Он соглашается. Дома собираются ко мне еще Вилькен, Лушков и Бунин, и мы устраиваем совещание по вопросу о миноносцах. Маруся нас поила чаем с разными угощениями...
15 января... Совещание у Юденича. Горбатовский, Арсеньев, генерал, которого фамилию я никак не мог запомнить, только что он был в Ставке Алексеева дежурным генералом, и затем я. Юденич прочел выработанные комиссией пункты о формировании в Финляндии офицерских частей. Немного порассуждали по поводу возможности надеяться, что Финляндия допустит такие формирования.
Потом прочел Юденич телеграммы, полученные им от военного агента в Швеции (я их тоже получил), что Колчак принял на себя титул Верховного правителя (т.е. диктатора), что наличные члены Вр<еменного> пр<авительст>ва признали это, Деникин тоже (кажется, как будто бы не безусловно), что Колчак приглашает военных агентов, бывших таковыми до революции, продолжать свою работу и т.п. Все довольно бледно, обстановка не ясна и перспектив не видно.
Я предложил, чтобы Юденич послал Колчаку извещение, что как старший принял на себя руководство военной организацией на Петерб<ургском> фронте. Юденичу, по-видимому, неприятно как бы испрашивать согласия Колчака, но ведь это не так, он сообщит о своем решении post factum. Не знаю уж, как он поступит.
Потом позвали Кнюпфера, который доложил о положении дел в Эстляндии, и Сев<ерной> армии в частности. Нужен н<ачальни>к, т. к. настоящий к<омандую>щий не на высоте и сам просит о смене. Юденич предложил начальствование над Сев<ерной> армией ген. Арсеньеву.
Тот представил ряд требований, самих по себе, может быть, и вполне разумных, но в данной обстановке совершенно неисполнимых. Первое требование я считаю даже неприличным по отношению к Юденичу. Это требование, чтобы назначение его, Арсеньева, было признано союзниками и чтобы он мог вести с ними непосредственно переговоры...
https://prozhito.org/notes?diaries=%5B177%5D&date=1918-01-01&offset=25
[В.К.Пилкин (1869-1950) - контр-адмирал с 1916 года. В 1919 году был морским министром в Северо-Западном правительстве Юденича. Эмигрировал во Францию. Умер в Ницце.]
1918 год
2 ноября.
Утром я на hall'e. Пасмурно, тепло, тошно. Прочел франц<узские> газеты, прочел немецкие. Какие события! Австро-Венгрия рушилась или рушится.
Там анархия. Карл бежал в Венгрию. Кароли [Михай Каройи?], недавно бывший в оппозиции и подстрекавший Венгрию отделиться от Австрии и объявить себя самостоятельной, теперь уже, по-видимому, глава правительства и вроде Керенского не может сдержать своеволия масс.
Везде пожары, убийства, тысячи и тысячи дезертиров хлынули с фронта и бесчинствуют в стране. Наши думают, что это революция, а это такой же военный бунт разбитых неприятелем войск, какой и мы видели. Может быть, последствием всей этой мировой войны и будет революция, которая изменит строй, но сейчас еще нельзя сказать, что будет.
А в Германии, по-видимому, порядок [через пять дней он закончился], относительный, конечно. И войска их дерутся, и до сих пор еще ни одного неприятеля в немецкой стране. Удивительный народ. Может быть, даже не сегодня-завтра услышим о беспорядках не в немецкой армии, а у англичан, французов, итальянцев...
И все же немцы проиграли войну, теперь это уже несомненно. Австрия, Турция капитулировали.
Всем теперь ясно или будет ясно завтра, кто начал войну и стоило ли ее начинать. Даже если Германия потеряет немного, все же она ничего не приобретет, не говоря уже о том, что она истерзана и обескровлена на многие годы...
3 ноября.
В Вене совет солдатских и рабочих депутатов. Я невольно чувствую удовольствие. Но анархия эта, безусловно, на руку большевикам. t° в России, в большев<истской> России будет подогрета и владычество их, основанное на темноте народа, на дезорганизации интеллигенции, продолжится, а с ним продолжатся и анархия, произвол, жестокость, разрушение.
Они закрыли газеты, уничтожили книгу, уничтожили самодеятельность общества, всех терроризируют, и отказаться от террора не будут в состоянии до самого конца, до своего конца. Значит, пока они у власти, культурная жизнь остановится в России. Они могут передавать сейчас книжные магазины, типографии и т.п. якобы в руки народа.
Все это будет сейчас разграблено, растащено или будет влачить жалкое, казенное существование. А частной инициативе, частной предприимчивости будет положен конец. Я хотел бы только, чтобы сама жизнь положила конец существованию российской коммуны, а не штыки англичан или японцев.
Я бы хотел, чтобы сами рабочие остановившихся сейчас заводов, крестьяне, не имеющие транспорта и не могущие ни купить хлеба из Украины или из-за Волги, ни найти нужных им продуктов (не все же удовлетворятся звериным образом жизни), мелкий торговый люд и т.п. сверг бы "тиранов" во имя тех 10 свобод, которые были возвещены в начале революции.
Пускай сами русские разберутся в своих делах. Пускай разделятся по ту и по другую сторону баррикад. Тогда это будет прочно.
А восстановление России японцами оставит навсегда впечатление в умах заблудившихся людей, что нас изгнали с порога Царства небесного.
Одно только, неужели ждать, как они будут казнить, морить голодом, издеваться и терзать тысячи и тысячи людей, виновных только в том, что они, как, например, Петя Леман, наследники своих отцов...
7 ноября.
Густой, густой туман. Я то в постели, то в hall. t° моя нормальная, но слабость, голова немного болит.
По газетам немецкие делегаты выехали в главную квартиру Foch'a для переговоров. Верно, в Германии очень плохо... Говорят: немцы благоразумный народ - у него не пройдут события вроде наших. Но такой ли он благоразумный народ в действительности? Благоразумно ли было затеять такую войну?...
1919.
3 января...
В конце спора подошел Кнюпфер. Меня поразило сходство его с Ливеном, н<ачальни>ком штаба; тот же взгляд, тот же смех. Очевидно, та же раса.
Остальную часть вечера он занимал нас описанием того же диспута на южном берегу. Во-первых, он рассказал нам дело наших... наших? большевистских миноносцев.
Оказывается, никакой "Забияки" там не было. Был "Миклухо-Маклай", переименованный в "Спартака" и захваченный англичанами (кажется, у Гогланда), им командовал Шельтинг, поставленный на пост командира прямо из тюрьмы, где он сидел несколько месяцев.
Был "Гавриил" под командой Павлинова, вставший на Девельсей, потерявший винты, распоровший дно, тоже, конечно, захваченный и теперь ремонтируемый у Ноблесснера. (Ремонту месяца на три. Как бы его не захватили большевики обратно.)
Павлинов уверяет, что он посадил "Гавриила" умышленно. Третий миноносец, кажется "Автроил" ушел. В море были еще "Олег" и у Гогланда "Андрей". Нападение англичане проспали.
Никакого наблюдения не было, дозора тоже, и снаряды начали рваться кругом англичан совершенно для них неожиданно. Они могли быть уничтоженными. (Жалко, что не пострадали. Эта пощечина их, может быть, и разбудила бы.)
Англичане уверяли, что наши... большевицкие миноносцы развили ход до 32 узлов. Раскольников был взят на "Гаврииле". Он успел переодеться в матросское платье и спрятаться в рундуке. Павлинов отказался его указать (общее недоумение, но, мне кажется, я понимаю Павлинова).
Англичане отправляют его в Англию, для чего на пароходе, на верхней палубе, построили клетку, куда и поместили его. Так перевозят, говорят, англичане тяжких преступников. Но я считаю это издевательством над человеком.
Раскольников, сам расстрелявший массу людей, провокатор и фанатик и, по-видимому, не совсем нормальный человек, может быть расстрелян и должен быть расстрелян, но возить его как гориллу в клетке - безобразие. И главное, политическая ошибка: участь его возбудит сожаление, участие, симпатии, негодование и будет использована социалистами всех стран.
Остальных офицеров англичане готовы были выпустить и не выпустили, кажется, только потому, что боялись, что этот факт может повредить остальному офицерству в Кронштадте.
Миноносцы англичане передали (временно, как они уверяют) Эстляндии, которая, т.е. правительство которой и подняло на них эстляндский флаг (какая сложится в будущем стратегическая обстановка на Балтийском море!).
Англичане в Балт<ийском> море в очень небольших силах: всего около 8 вымпелов. Сюда пришли крейсеры. Английские офицеры держатся очень сдержанно и холодно по отношению к русским, напр<имер> Кнюпферу.
Менее сдержанны они были по отношению к миноносцам, которые разграбили: выломали приборы управления огнем, перерубив топором кабель, перетащили к себе с "Гавриила" пьянино и, когда Кнюпфер вошел к ним в кают-компанию, тщетно старались закрыть это пьянино фалдами сюртуков, но, видя, что это не удается, спросили: не играет ли он?...
Наконец, эстонская армия. По мобилизации должно было быть 22 тысячи солдат, но на деле всего тысяча, да и та ненадежная. Массами перебегают к большевикам. Англичане немного помогают, но так... чуть-чуть. Помогают только материально, дали ружья, несколько броневых автомобилей, но боятся, что эстонцы передадутся вместе с автомобилями большевикам, и потому автомобили бездействуют.
Большевиков не то 18 тысяч, не то просто несколько разбойничьих банд. Но все же они постепенно продвигаются к Ревелю. Дух у защитников Ревеля плохой. Очень и очень думают об эвакуации. Но англ<ийский> адмирал сказал Кнюпферу, что он не допустит перевода войск в Финляндию, что войска должны драться. Это слова!...
4 января.
Утром, в 9 часов мы подошли на набережную, но крейсеры уже отдали швартовы. На палубе кучки финнов и жидкое ура. Куда идут эти люди? Ради чего? Ради идеи или... ради грабежа?...
6 января...
Юденич - это второй Мих<аил> Коронат<ович> Бахирев, по типу конечно; так они вовсе не похожи. Небольшого роста, коренастый, со взглядом исподлобья. По-видимому, очень осторожный, не без лукавства, несколько застенчивый, как и Мих<аил> Коронатович.
Вероятно, упрямый, наверное, умный. Помнится, Мих<аил> Коронат<ович>, глядя на его портрет (кстати, мало похожий), промолвил с одобрением: "Не дурак выпить". Может быть, и не дурак! На это намекает отчасти нос, хотя и не сливой и не красный, но в очертаниях его есть что-то... обещающее, что ли! Усы седые, длинные. Одет в пиджак и цветную рубашку.
Когда я вошел к нему, у него был какой-то плотный, неопределенных лет курчавый господин, со ртом акулы и с ласковым взглядом... Буксгевден, оказывается. Мы пожали друг другу руку, и он вышел. Я одно мгновение боялся, что он останется.
Мы сели с Юденичем друг против друга, и я начал, взвешивая каждое слово, свой доклад, что ли?! Я ему сказал, что беспокою его своим посещением, потому что являюсь старшим из морс<ких> чинов в Финляндии, что на мне, как на старшем, лежат, согласно Морскому уставу, юридические обязанности по отношению к находящимся морск<им> офицер<ам>, не говоря о нравственных.
Ко мне обращаются за советами, обращаются с просьбами, обращаются за руководством, но, не зная обстановки, я не могу руководить моими сослуживцами. Они не знают, что им делать, и я не знаю, что делать.
Офицерство терпит нужду и офицерство желает принять участие в общем деле освобождения России от большевиков. Обе эти причины заставляют офицеров стремиться на какой-нибудь из действующих фронтов. Но пробраться к Колчаку или Деникину почти невозможно, на Мурман сперва было сравнительно легко, но теперь и туда путь закрыли. Остается идти на южный берег, в Ревель. Но наша цель свергнуть большевицкую власть.
Достигается ли эта цель записью в Эстляндские войска? Не будет ли это трата наших сил, которые могут еще пригодиться, когда потребуется напрячь разом все силы России. Недаром Деникин предупреждал, что, покушаясь с негодными средствами свалить большевиков, офицерство потеряло 30 тысяч человек и таких генералов, как Алексеев, Корнилов, Марков.
Если союзники не намереваются в ближайшем будущем начать на сев<ерном> театре операции против большевиков, то офицерству здесь, по-видимому, придется помириться с мыслью, что они только косвенным путем, притягивая большев<истскую> арм<ию> к Эстл<яндскому> фронту, примут участие в общем деле.
Затем, я ему рассказал про намерение наше идти на миноносцы, переданные Эстляндии, и <указал> на сомнения наши - не будет ли служба под эстляндским флагом компрометировать русских офицеров. Вместе с тем я ему высказал и свой взгляд на этот вопрос, заключающийся в том, что нам необходимо в возможно большем числе идти на миноносцы.
Юденич слушал меня, изредка движением головы соглашаясь с моими словами. Когда я кончил изложение положения дел, как оно мне представлялось, я поставил Юд<еничу> вопрос, может ли офицерство надеяться, что на севере начнутся широкие операции против Петербурга?
В ответ Юденич рассказал следующее: он виделся в Стокгольме с представителями американского, английского, французского п<равительст>в. Всем им он изложил свой взгляд на необходимость активного вмешательства в русские дела, и вмешательства в первую голову, раньше, чем в германские.
Кроме французского посланника, согласившегося со взглядом Юденича, остальные посланники высказались против вмешательства "во внутренние дела России". Они ссылались также на усталость войск после 4 лет войны, на заслуженный войсками отдых и т.п. Тем неменее они взялись передать своим п<равительст>вам записку Юденича и сообщить ему ответ п<равительст>в.
Юденич прожил после того 3 недели в Стокгольме, и ответа ни от кого не пришло. Затем он имел разговоры с представителями финансов и промышленности, главным образом английскими, которые высказались тоже против активного вмешательства, но за материальную помощь русским добровольческим армиям.
Однако чего-нибудь конкретного никто не предложил. Там же, в Стокгольме, к Юденичу обратились направленные к нему англ<ийским> посл<анником> представители лифляндского правительства. Они предложили Юденичу принять на себя командование войсками Лифляндии, Эстляндии, с которой заключено соглашение, и, может быть, Финляндии, с которой ведут переговоры.
Юденич в принципе согласился на предложение, но поставил следующее условие: не ограничиваться защитой границ, а идти на Петербург. Допустить без ограничения образование русских дружин. Допустить сформирование иностранных отрядов. Представители лифл<яндского> п<равительст>ва сказали ему, что не уполномочены дать ему ответ и снесутся со своим п<равительст>вом. А между тем, заметил Юденич, база "все уменьшается и уменьшается".
Юденич не скрывает от себя, что войска, которыми ему, может быть, придется командовать, очень плохи. Он сказал мне, что, может быть, в ближайшем же будущем будет разрешено Финляндией формировать русские дружины в самой Финляндии, что значительно облегчит дело.
На мой вопрос, находится ли он в контакте с генералом Деникиным, Юденич ответил отрицательно. Он только встретил в Стокгольме Нобеля [Эммануила Людвиговича Нобеля, племянника основателя Нобелевской премии], который в ноябре видел Деникина. По словам Нобеля, у Деникина нет недостатка людей, но нет снабжения, нет патронов, нет сапог...
Что же, значит, сообщение газет о высадке на юге 100 армий союзников и полной поддержке Деникина, bleff? "Значит!" - заметил Юденич. Он еще сказал: "Я не соперник Деникину!"
Мы поговорили с ним о "танках". Полторы тысячи офицеров с ружьями ничто - с танками это же целая армия. Мы, морские офицеры, могли бы взяться обслуживать танки, если бы их удалось достать. У нас есть механики, есть шоферы, не говоря уже об артиллеристах.
"Не может ли генерал просить о танках у союзников?" Генерал не может. "Не может ли генерал просить помощи у богатых русских людей?" - "Они ничего не дадут", - был меланхоличный ответ.
Весь наш разговор с Юденичем носил по форме глубоко старорежимный отпечаток: Ваше Высокопревосходительство намеревается... Ваше Превосходительство полагает... и т.п. и т.п. Я просидел у него около часу все-таки!
Все ли он мне сказал? Я думаю, что все. Я его предупредил, что понимаю, что с совершенно ему незнакомым человеком говорить ему трудно, но он любезно заметил, что "мое Превосходительство" ему известно уже, и известно, что я будто бы объединил в Финляндии м<орских> офицеров. Это, разумеется, "слова", и никого я не объединял здесь.
Ну какое же общее впечатление произвел на меня Юденич? Хорошее и немного странное! Он не совсем обыденный человек, не то чудаковат, не то просто сильно себе на уме, неладно скроен, да крепко сшит, вероятно, очень цельный характер...
7 января...
Собрались у меня Вилькен, Лушков, Вильсон, Леонтьев, и я сообщил им о том, что мне говорил Юденич. От союзников ждать нечего (а я все-таки жду), Юденич благословляет идти на миноносцы - значит, надо хвататься за единственное, что нам остается.
(Мне кажется, все-таки есть некоторая нелогичность между образом действий Юденича, идущего воевать на условиях, что воевать будут не только за границей Эстляндии и Лифляндии, и благословением его идти в Эстляндию без выполнения этих требований.)
Вилькен сообщил мне, что собирается ехать в Петербург, выручать братьев, по которым тоскует его мать. Страшно за него! Он мне очень, очень по душе, и я жалею, что там, в Ревеле, когда мне было так трудно, я его не знал. А он был там, и мне казалось, товарищей нет. Все тает! Южный ветер, дышится тяжело; я очень похудел за последний месяц...
14 января...
Вечером я был у Юденича с приехавшим из Ревеля Кнюпфером, который докладывал о положении дел в Сев<ерной> армии, где сейчас он служит штаб-офицером для особых поручений.
По докладу Кнюпфера, там идет развал. Генерал, сменивший Нефа [полковник Г.Г. фон Неф], какой-то не то Дзержинский, не то Дерубинский (я не запомнил) [А.Ф.Дзерожинский], слезно просит освободить его от начальствования.
К<омандую>щий эстл<яндскими> войсками просит сменить Дзержинского и прислал письмо к некоему ген. Арсеньеву, он сказал Кнюпферу, чтобы тот отдал письмо Арсеньеву только в том случае, если Юденич согласен с такой комбинацией. Юденич согласен.
Затем Кнюпфер передал предложение эстл<яндского> главнокомандующего Лайдонера Юденичу объединить командование с момента перехода добровольцев границ Эстляндии. За границы эти, на Петербург, пойдут русские дружины, пойдут шведы, датчане, пойдут финляндцы и пойдет он, Лайдонер, с теми войсками, которые этого... пожелают.
Пока война ведется в пределах Эстляндии, Лайдонер думает, что командование ген. Юденичем не должно быть принимаемо, т.к. может вызвать неудовольствия, претензии, обвинения в пристрастии и т.п. Кнюпфер рассказал Юденичу, что немецкий отряд местных помещиков заявил, что если командование перейдет Юденичу, то они поступят в Сев<ерную> армию, вернее, примкнут к ней.
Юденичу, очевидно, давно хочется "повоевать". Знакомая обстановка войны очень манит его. Он говорит нам, что согласен командовать объединенными отрядами для похода на Петербург. (Если бы кто-нибудь прочел такую фразу в 1913 и даже в 14, 15 и 16 годах, многое ли бы они поняли?!)
Кнюпфер просит письменного согласия. Юденич думает, потом машет и головой и рукой и совершенно откровенным тоном говорит: "Нет, уж лучше устное". Мы почтительно склоняемся. Юденич просит меня прибыть на совещание старших начальников завтра, а когда именно - он сообщит по телефону.
Кнюпфер выходит от Юденича с большим подъемом духа. Он зовет меня ужинать куда-нибудь, но я отказываюсь и иду домой, приглашая его пить чай. Он соглашается. Дома собираются ко мне еще Вилькен, Лушков и Бунин, и мы устраиваем совещание по вопросу о миноносцах. Маруся нас поила чаем с разными угощениями...
15 января... Совещание у Юденича. Горбатовский, Арсеньев, генерал, которого фамилию я никак не мог запомнить, только что он был в Ставке Алексеева дежурным генералом, и затем я. Юденич прочел выработанные комиссией пункты о формировании в Финляндии офицерских частей. Немного порассуждали по поводу возможности надеяться, что Финляндия допустит такие формирования.
Потом прочел Юденич телеграммы, полученные им от военного агента в Швеции (я их тоже получил), что Колчак принял на себя титул Верховного правителя (т.е. диктатора), что наличные члены Вр<еменного> пр<авительст>ва признали это, Деникин тоже (кажется, как будто бы не безусловно), что Колчак приглашает военных агентов, бывших таковыми до революции, продолжать свою работу и т.п. Все довольно бледно, обстановка не ясна и перспектив не видно.
Я предложил, чтобы Юденич послал Колчаку извещение, что как старший принял на себя руководство военной организацией на Петерб<ургском> фронте. Юденичу, по-видимому, неприятно как бы испрашивать согласия Колчака, но ведь это не так, он сообщит о своем решении post factum. Не знаю уж, как он поступит.
Потом позвали Кнюпфера, который доложил о положении дел в Эстляндии, и Сев<ерной> армии в частности. Нужен н<ачальни>к, т. к. настоящий к<омандую>щий не на высоте и сам просит о смене. Юденич предложил начальствование над Сев<ерной> армией ген. Арсеньеву.
Тот представил ряд требований, самих по себе, может быть, и вполне разумных, но в данной обстановке совершенно неисполнимых. Первое требование я считаю даже неприличным по отношению к Юденичу. Это требование, чтобы назначение его, Арсеньева, было признано союзниками и чтобы он мог вести с ними непосредственно переговоры...
https://prozhito.org/notes?diaries=%5B177%5D&date=1918-01-01&offset=25
[В.К.Пилкин (1869-1950) - контр-адмирал с 1916 года. В 1919 году был морским министром в Северо-Западном правительстве Юденича. Эмигрировал во Францию. Умер в Ницце.]