Как жили монахи и отшельники. Часть 2
Иноков искушали не только голод или похоть. Сама жизнь в пустыне была слишком тяжела и сурова, что не вызывать сомнений и соблазнов.
Рано или поздно у монахов начинали появляться мысли: а так ли уж нужно их подвижничество? Разве не сам Бог создал этот мир и нельзя им наслаждаться, в то же время служа Господу и пребывая в блаженстве? Разве другие христиане не имеют дом, жену и семью, не едят вволю, не спят в теплых постелях, не радуются жизни и ее благам - и все же любимы Богом? Так зачем мы так себя мучаем?
Но если уж мы здесь, рассуждали сомневающиеся, то разве не позволено нам некое послабление? Мы и так жестоко сражаемся, но если заболели - не должны ли мы вести менее суровую жизнь, даже отправиться в город, где о нас будут заботиться? Не признак ли гордыни - слишком упорствовать в своем намерении?
Борясь с этими сомнениями, монахи сами себя постоянно ободряли, увещевали, напоминали, зачем они здесь, почему этот путь наиболее совершенный и почему дьявол такими мыслями хочет совратить их с этого пути. Старцы говорили, что искушения и тяготы - не зло, а лекарство, от них надо не избавляться, а искать их и побеждать.
Болезни и наваждения
Для монаха было хорошо болеть. Говорили, что болезнь - это соль, которой очищаются души перед тем, как уйти к Богу. Твердый воск не может принять на себя печать, пока не размягчится; так и душа, не размягченная трудом и болезнями, не может принять на себя печать Господа. Один старец постоянно болел, но неожиданно выздоровел и расплакался: «Бог оставил меня».
Другому заболевшему старцу как-то принесли кашицу из сухих древесных почек: съешь, авва, может быть, тебе это поможет. Монах ответил: я желал бы еще 30 лет болеть этой болезнью.
Авва Вениамин так распух от водянки, что не помещался в кровать и другие монахи двумя руками не могли обхватить его мизинца. Братья старались на него не смотреть, но он заметил это и попросил: «Лучше помолитесь, чтобы не болел мой внутренний человек; а от этого тела я, когда был здоров, не видел пользы, и когда болен, не вижу вреда».
Полезны были не только болезни, но и все тяжелое и неприятное: зной, плохая пища, смрад. Авва Даниил нарочно долго не менял воду, где размачивали ветки для корзин, чтобы она дуро пахла и вызывала отвращение. Отшельник мог целыми часами стоять на солнцепеке, сидеть в неудобной позе, отягощать себя большими грузами т.д.
Еще лучше было несправедливо переносить обиды, унижения и клевету, принимая все это со смирением. Однажды старший монах ударил младшего за то, что тот опрокинул светильник (на самом деле это сделал дьявол). Младший не стал ни оправдываться, ни возмущаться; он поклонился, попросил прощения и снова зажег лампу.
Пустынников мучили и дьявольские наваждения. Духи зла часто являлись монахов в образе какой-нибудь девицы, эфиопа, зверя, ангела или даже самого Христа. Поэтому отшельники-старожилы ходили по кельям новичков, проверяя, все ли с ними в порядке: боялись, что, искушаемые демонами, они сойдут с ума.
Авва Антоний говорил, что демонов не следует бояться: если бы они могли причинить нам вред, то уже давно бы это сделали. Злые духи бессильны, их можно только презирать; правда, они умеют предсказывать будущее, но это связано со скоростью их передвижения. Например, они могут предсказать, кто скоро придет в это место: им ничего не стоит быстро перенесись к идущему далеко человеку и снова вернуться обратно.
От духов нельзя скрыться, но с ними можно бороться, следя за собой. «Какими демоны нас застают, когда приходят к нам, такими и сами бывают для нас». Чтобы ни говорили и ни делали демоны, они хотят нас погубить, поэтому не надо их слушать, даже если они говорят правильные вещи - например, призывают к молитве или предупреждают об опасности.
Менее тяжело монахам давалась борьба со сребролюбием. Жизнь в пустыне была построена так, что деньги не имели большой цены и мало кому пригождались. В Ските у дверей долго стояла корзина с золотом, которую подарил монахам какой-то богач: все спокойно ходили мимо, не обращая на нее внимания.
Тем не менее, деньги у отшельников все-таки водились. Им приходилось продавать свои изделия и иметь казну, чтобы тратить ее по мере надобности на себя и других монахов. К тому же, в их рядах часто оказывались состоятельные люди, которые по привычке продолжали пользоваться благами мирской жизни, удерживая кое-что из прежнего богатства.
Приходилось напоминать им, что если кто-то раздает имение, оставляя часть денег себе, тот полагается на деньги, а не на Бога. Когда один сенатор, решив стать пустынником, переселился в пещеру, но приберег для себя дом в городе, старцы ему сказали: ты и сенатором быть перестал, и монахом не сделался.
Там, где были деньги, естественно появлялось и воровство. Такие случаи не раз описаны в житиях пустынников. Однажды Макарий, вернувшись в свою келью, увидел, что ее грабят воры, но притворился случайным прохожим и помог им погрузить добычу на осла. Другого инока ограбили в его келье; когда воры вышли, он бросился за ними, крича: подождите, вы забыли еще этот кошелек!
Один сосед-отшельник постоянно воровал у старца, и тому приходилось работать все больше, а есть все меньше. Умирая, он целовал руки вора, говоря: благодаря тебе я иду в Царствие Божие. Проще всех поступил Зенон: в его келье был только мусор, поэтому он не боялся грабителей.
Свобода
В борьбе с бесчисленными искушениями монахи старались обрести абсолютную свободу. Тогда это качество понимали иначе, чем теперь: свободен не тот, кто может делать все, что хочет, а тот, кто может не делать все, что хочет. Свобода есть прежде всего власть над самим собой, над своими желаниями и страстями. Подвижники как бы проверяли, до какой степени может дойти человеческая воля, ставя перед собой новые, все более невыполнимые задачи.
Дело доходило до соревнований отшельников друг с другом: кто сможет больше. Павел Фермийский сокрушался, что какая-то дева-отшельница совершает по семьсот молитв в день, а он - только по триста. Диоскор каждый год назначал себе новое испытание: ни с кем не говорить, никого не видеть, не употреблять вареной пищи, не есть фрукты и овощи и т.д., - и, покончив с одним, сразу переходил к следующему.
Макарий Александрийский, услышав, что кто-то совершил какой-нибудь новый подвиг, тут же с жаром принимался делать то же самое. Чтобы уподобиться одному монаху, который ел очень мало хлеба, он придумал свой способ: высыпал свои корки в узкий кувшин и стал есть столько, столько могла достать рука. Старец очень радовался своей изобретательности: «Захвачу, бывало, побольше кусков, а узкое горло не дает мне вынуть их: мой кувшин совсем не давал мне есть».
Но монах всегда понимал, что борьба с плотью - это средство, а не самоцель. Аскетическим подвигам предавались не только христиане. Сохранился любопытный спор греческих философов-стоиков с монахами. Стоики говорили: мы делаем то же, что и вы, постимся, соблюдаем целомудрие, ограничиваем себя во всем, - так чем вы отличаетесь от нас? Монахи ответили: мы можем не только не делать, но даже не думать злого, по благодати Божьей.
Другой старец объяснял: дьявол может делать то же, что мы: поститься, потому что никогда не ест, бодрствовать, потому что никогда не спит. И только одного он не может - любить.
Уединение и молчание
Почти все первые монахи жили в одиночестве. Это считалось необходимым условием спасения. Отцы говорили: беги от людей - и спасешься. Один отшельник не пустил к себе в келью даже архиепископа, объяснив, что если он откроет дверь ему, то придется открывать всем, а тогда он и сам здесь не останется.
Авва Арсений внушал своим братьям по скиту: я люблю вас, но не могу быть вместе и с Богом, и с людьми. Тем, кто приходил просить у него совета, он отвечал: если услышите где-то об Арсении, не приходите к нему. Он сравнивал человеческую душу с девицей, которая, пока сидит дома, многим нравится и ее хотят иметь невестой, а когда выходит из дома, становится объектом обсуждения и критики, потому что всем угодить невозможно. Так и душе лучше «сидеть дома», в сокровенности, где она ценней и чище. В миру душа как мутная, взболтанная вода, а в пустыне - чистая, устоявшаяся.
Одним из самых сильных искушений монахов был соблазн уйти в мир или хотя бы переменить место своего подвижничества. Это чувство монахи называли «теснотой». Однообразие отшельнической жизни сильно угнетало, и монаху начинало казаться, что любая перемена будет к лучшему. Поэтому старцы никогда не уставали напоминать о пользе уединения.
Когда к авве Моисею пришли за советом, как спасти душу, он ответил: просто сидите в своей келье, она всему научит. Не покидайте кельи, увещевали отцы, не переходите в другие, даже если вам что-то не нравится или мешает: это признак непостоянства и соблазна. Перейдя в другое место, найдешь там то же, от чего ушел. Как дерево, часто пересаживаемое с места на место, не дает плода, так и монах, переходящий из кельи в келью, не даст плода.
Один монах каждый день говорил себе: завтра покину эту келью, но не сегодня; и через 9 лет борьбы искушение прошло. Другой инок, часто раздражавшийся на своих соседей, перешел в более уединенное место, но в первый же день в гневе разбил кувшин, случайно опрокинувшийся с водой на землю, и понял, что сбежал зря. Третий, когда сидеть в келье становилось совсем уж невыносимо, выходил и начинал «путешествовать» вокруг своего жилища, а потом возвращался и устраивал сам себе прием, словно вернулся из дальних странствий.
Еще одного монаха искушал дьявол, говоря: ты не можешь ни поститься, ни трудиться, так помогай хотя бы больным, иди к людям. Но старец на это сказал: ешь, пей, спи, делай, что хочешь, только не покидай кельи.
Одиночество было необходимо для внутренней сосредоточенности, для молитвы, от которой могла отрывать любая мелочь, даже посторонние звуки. Один из старцев, навестив своих собратьев, живших на берегу озера, удивлялся, как они могут вести отшельническую жизнь, все время слыша шум ветра в тростниках. Ради самоуглубления и духовной концентрации монахи старались вообще не замечать окружающего мира.
Так, старец Силуан, поливая сад, накрывал голову капюшоном и не поднимал глаза, чтобы не смотреть на деревья. Отец Элладий двадцать лет ходил, не отрывая глаз от земли, даже чтобы посмотреть на церковь. Мать Сарра 60 лет прожила возле реки, ни разу на нее не взглянув. Евсевий, чтобы не смотреть на красивые окрестности и звездное небо, 40 лет ходил по одной узкой тропинке, повесив себе на шею тяжелую цепь и прикрепив ее к железному поясу, так что его голова от большого груза всегда была наклонена к земле.
С уединением были связаны молчание и отстраненность. Отцы учили: старайся ни во что не вмешиваться, никак себя не проявлять, будь как бы невидимым, мертвым. Ничего не говори, если не спросят, отвечай только «да» или «нет», никогда не спорь и никого не обличай, считая себя грешником хуже всех.
Когда к отцу Пимену обратились с какой-то просьбой, тот ничего не ответил, и спрашивавший его ушел с огорчением. Пимена с удивлением спросили: зачем ты обидел человека? Он ответил: потому что все это меня не касается, я умер, а мертвые не разговаривают; пусть не думают, что я нахожусь здесь вместе с другими.
Старец Агафон три года держал во рту камень, чтобы научиться молчать. Даниил даже в церкви во время службы прятался за столбом, чтобы никого не видеть и чтобы его никто не видел. А отец Арсений любил повторять: я часто раскаивался, когда говорил, а когда молчал - ни разу.
Другие статьи на эту тему:
Как и почему возникло монашество
О том, как Пахомий создал первый монастырь
Как жили монахи и отшельники