декабрь / all this music will fade
От стресса совсем рассыпался иммунитет: болею простудами по цепочке, как сачкующий детсадовец. Обнаружила любопытную штуку про отек слизистой носа - поскольку каплями в нос я как бы не имею права пользоваться (если больше трех дней принимать сосудосуживающие капли - может развиться зависимость), помогают естественные немедикаментозные выбросы адреналина. Мое тело быстро к этому приспособилась и послушно устраивает мини-катастрофы - вот я просыпала банку витаминов, которые с грохотом поскакали по дощатому полу к краю платформы (адреналин, ужас, нос мгновенно начинает дышать), вот мне почудилось начало гнойной ангины, костлявой куриной лапой охватившей шею, как кожистым кольцом - пока я заталкиваю в ванной себе в горло жесткий стальной фонарь руммэйта, воспитанного в уважении и страхе к холодной войне, мои носовые ходы, прежде слипшиеся и опухшие, как сложенный вчетверо слизистый макет слона, расправляются, как змеиный капюшончик и начинают гонять морозный воздух туда-сюда: когда страшно, ты всегда дышишь, ты всегда дышишь, когда страшно.
Недавно наткнулась у френда в Фейсбуке на перепост стихотворения Бродского, ну, того самого, которое любят перепощивать из мутных соображений какого-то сладкого мщения бывшим. Ну, то самое, где дорогая я вышел из дому поздно вечером, а ты сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела. Вдруг я с абсолютно мистическим ужасом осознала, что вижу это стихотворение совсем иначе: точнее, впервые в жизни я его вижу, дышу и ощущаю как физический объект. И я поняла: я же знаю! Я же теперь все это знаю! Я знаю, из какого дому он вышел поздно вечером подышать свежим воздухом, веющим с океана. Вот он выходит, вот он сворачивает налево - и океан в двух блоках. И я знаю, какая температура воздуха и какая погода - потому что я знаю, какие это закаты китайским веером, когда туча клубится, как крышка концертного фортепиано - вот там над Нью-Арком она всегда клубится, как сраный рояль! И я проживаю это стихотворение до каждого шага, получается - вот все эти шаги по брусчатке, вот площадка с видом на океан, вот тут он стоит и курит, там до сих пор такая площадка для курения, и вдыхает гнилье отлива, и все это невыносимо визуально.
Это все, конечно, мелочь, но меня это потрясло - оказывается, такая простая вещь, как переезд, полностью меняет стихи бродского - ты понимаешь, из какого дома он вышел, сколько минут шел, в какой стороне был закат, почему туча похожа на фортепиано, какая была погода (китайский веер) - и ты уже не можешь думать ни о каких поглупевших бывших, а думаешь о какой-то ерунде: было ли тогда такое же шумное движение на BQE? а променад тогда был такой же туристический? если бы я жила в той квартирке, я бы тоже каждый вечер ходила курить на променад бруклин хайц и писала едкие стихи обо всех, кто меня когда-то обидел - в той, другой жизни, когда я еще была собой, просто не той.
Еще недавно перечитывала что-то из своего ЖЖ и вдруг поняла: я была совершенно несчастна в нулевых! Так можно назвать альбом "Несчастна в Нулевых". Фотоальбом, хаха. Как раз все, что мне осталось от нулевых - это фотоальбом. То ли дело десятые! Первая половина - самое кошмарное время моей жизни, а вторая - наверное, самое счастливое, несмотря на.
Недавно говорила с Юлей о том, что книга, которую я написала - о том, что именно наше поколение пережило своего рода квантовый переход: слом памяти с аналоговой на цифровую; и что именно у каждого из нас, первых миллениалов (вот именно этот кластер родившихся с 1980 по 1985 - его еще можно назвать "миллениалы под сороковник", хе-хе) есть одна общая история на всех. Это история про невероятно талантливого ровесника, который мистическим, непостижимым образом погиб совсем молодым - и мучительным распутыванием, расследованием этой истории мы вынуждены подсознательно заниматься всю последующую жизнь; и одно из ответвлений этого нашего бесконечного, неостановимого расследования, принимающего самые причудливые формы - это попытка перетащить, перетянуть его, нашего родного юношеского мертвеца, из мира аналоговых пустотных теней - в мир цифровой памяти, перенаселенной призраками, обрывками чужой речи, оцифрованными фотографиями и lo-fi пленками, которые все не могут осыпаться до конца, что-то так и продолжает с них сыпаться, будто пыльца с крыльев двусторонней бабочки (есть такие, я видела). Возможно, я пыталась высказаться всего лишь о том, какой способ речи об исчезнувшем мы выбираем там, где уже нет речи - или это текст о том, как может существовать память о том, что разрушилось как материальный, физический объект еще до интернета - в новом цифровом мире. "Если бы она смогла восстановиться из этой коллективной озвученной памяти о ней, узнала ли бы она себя?" - нет, этот вопрос никому нельзя задавать. Тем не менее, мне кажется, что у меня получилось на него ответить.
Еще, конечно, странно, что я не со всеми людьми про это могу говорить, мне почему-то чудовищно неловко. Счастье, что есть такие люди, с кем получается (но все равно неловко).
Также вышел новый альбом у The Who, и в смысле погружения в бездну само-осознанности они переплюнули и Пола Маккартни, и Джеффа Линна. Вот, скажем, первая песня альбома прямо так и начинается: I don't care and I know you're gonna hate this song. And that's fair - we never really got along. It's not new, not diverse, it won't light up your parade, it's just simple verse. Тут как-то и не возразишь, и не добавишь ничего.
all this music will fade
just like the edge of a blade
Недавно наткнулась у френда в Фейсбуке на перепост стихотворения Бродского, ну, того самого, которое любят перепощивать из мутных соображений какого-то сладкого мщения бывшим. Ну, то самое, где дорогая я вышел из дому поздно вечером, а ты сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела. Вдруг я с абсолютно мистическим ужасом осознала, что вижу это стихотворение совсем иначе: точнее, впервые в жизни я его вижу, дышу и ощущаю как физический объект. И я поняла: я же знаю! Я же теперь все это знаю! Я знаю, из какого дому он вышел поздно вечером подышать свежим воздухом, веющим с океана. Вот он выходит, вот он сворачивает налево - и океан в двух блоках. И я знаю, какая температура воздуха и какая погода - потому что я знаю, какие это закаты китайским веером, когда туча клубится, как крышка концертного фортепиано - вот там над Нью-Арком она всегда клубится, как сраный рояль! И я проживаю это стихотворение до каждого шага, получается - вот все эти шаги по брусчатке, вот площадка с видом на океан, вот тут он стоит и курит, там до сих пор такая площадка для курения, и вдыхает гнилье отлива, и все это невыносимо визуально.
Это все, конечно, мелочь, но меня это потрясло - оказывается, такая простая вещь, как переезд, полностью меняет стихи бродского - ты понимаешь, из какого дома он вышел, сколько минут шел, в какой стороне был закат, почему туча похожа на фортепиано, какая была погода (китайский веер) - и ты уже не можешь думать ни о каких поглупевших бывших, а думаешь о какой-то ерунде: было ли тогда такое же шумное движение на BQE? а променад тогда был такой же туристический? если бы я жила в той квартирке, я бы тоже каждый вечер ходила курить на променад бруклин хайц и писала едкие стихи обо всех, кто меня когда-то обидел - в той, другой жизни, когда я еще была собой, просто не той.
Еще недавно перечитывала что-то из своего ЖЖ и вдруг поняла: я была совершенно несчастна в нулевых! Так можно назвать альбом "Несчастна в Нулевых". Фотоальбом, хаха. Как раз все, что мне осталось от нулевых - это фотоальбом. То ли дело десятые! Первая половина - самое кошмарное время моей жизни, а вторая - наверное, самое счастливое, несмотря на.
Недавно говорила с Юлей о том, что книга, которую я написала - о том, что именно наше поколение пережило своего рода квантовый переход: слом памяти с аналоговой на цифровую; и что именно у каждого из нас, первых миллениалов (вот именно этот кластер родившихся с 1980 по 1985 - его еще можно назвать "миллениалы под сороковник", хе-хе) есть одна общая история на всех. Это история про невероятно талантливого ровесника, который мистическим, непостижимым образом погиб совсем молодым - и мучительным распутыванием, расследованием этой истории мы вынуждены подсознательно заниматься всю последующую жизнь; и одно из ответвлений этого нашего бесконечного, неостановимого расследования, принимающего самые причудливые формы - это попытка перетащить, перетянуть его, нашего родного юношеского мертвеца, из мира аналоговых пустотных теней - в мир цифровой памяти, перенаселенной призраками, обрывками чужой речи, оцифрованными фотографиями и lo-fi пленками, которые все не могут осыпаться до конца, что-то так и продолжает с них сыпаться, будто пыльца с крыльев двусторонней бабочки (есть такие, я видела). Возможно, я пыталась высказаться всего лишь о том, какой способ речи об исчезнувшем мы выбираем там, где уже нет речи - или это текст о том, как может существовать память о том, что разрушилось как материальный, физический объект еще до интернета - в новом цифровом мире. "Если бы она смогла восстановиться из этой коллективной озвученной памяти о ней, узнала ли бы она себя?" - нет, этот вопрос никому нельзя задавать. Тем не менее, мне кажется, что у меня получилось на него ответить.
Еще, конечно, странно, что я не со всеми людьми про это могу говорить, мне почему-то чудовищно неловко. Счастье, что есть такие люди, с кем получается (но все равно неловко).
Также вышел новый альбом у The Who, и в смысле погружения в бездну само-осознанности они переплюнули и Пола Маккартни, и Джеффа Линна. Вот, скажем, первая песня альбома прямо так и начинается: I don't care and I know you're gonna hate this song. And that's fair - we never really got along. It's not new, not diverse, it won't light up your parade, it's just simple verse. Тут как-то и не возразишь, и не добавишь ничего.
all this music will fade
just like the edge of a blade