Мюнхен, день первый, дорога.
Наше утро начинается очень рано. Мы должны встать в пять утра, чтобы успеть на регистрацию в аэропорт, которая заканчивается в семь.
Я очень резво и без напряжения поднимаюсь, когда дело касается чего-то радостного и волнительного. Быстрое складывание мелочей, которые понадобились нам на одну ночь в отеле, лифт вниз, так любимое мною «хуомента!» («утро») с улыбающимся портье. Правильнее было бы сказать «хювяя хуомента», то есть «доброго утра», но финны почему-то опускают первое слово. Завтрак, обычный шведский стол. Моя любимая каша, здесь на воде, но с клубничным джемом, так как несладкая, бутерброд с сыром и маслом на свежайшем хлебе, который нужно резать самим здоровенным ножом на доске, придерживая хлеб салфеткой. Я оттяпываю себе толстенный кусок, корочка хрустит под натиском рифленого металла. Большой выбор чая, прямо как у меня дома, можно пить под настроение. Разнообразные печенья и кексики, обычно я их ем в большом количестве, но сегодня почему-то обхожусь без сладкого.
В шесть часов мы с другими постояльцами стоим внизу отеля в ожидании автобуса. Автобус Free собирает всех потенциальных пассажиров с четырех сетевых отелей, имеющих гостиницы, в названии которых есть слово «аэропорт» и везет всех бесплатно, он же доставляет прилетевших обратно к этим отелям. До аэропорта езды пятнадцать минут. Наш отель в списке третий, в автобусе уже есть народ. Я сажусь на первый ряд рядом с водителем, чтобы иметь возможность видеть происходящее за окном впереди. Еще слишком рано и темно, я вижу только дорогу и убегающие назад фонари.
Аэропорт Вантаа имеет два больших зала, в одном из них уже идет регистрация. Мы направляемся в соседний, чтобы получить наши посадочные талоны из автомата, где есть наши данные по электронным билетам. Я никогда этого не делала и не представляю, что нужно сделать. Обычный терминал вроде нашего для оплаты телефонов. Света набирает свое имя, затем номер электронного билета. На экране высвечиваются наши данные, она нажимает кнопку, и машина выплевывает две тоненькие бумажки, похожие на тот билет, что дают нам в России.
Во втором зале мы стоим в огромной очереди на регистрацию. Лабиринт, выполненный из синих ограничивающих лент, имеет пять витков метров по двадцать каждый. Очередь двигается очень быстро, каждые пять-десять секунд загорается табло над многочисленными стойками, приглашая очередного пассажира. Здесь регистрируются сразу несколько рейсов.
Сдав наши чемоданы в пасть летающему зверю, мы оставляем себе форму для бега в легких рюкзаках на случай, если с багажом что-то произойдет, нам будет в чем выйти на марафон, ради которого мы и летим.
Дальше нам предстоит пройти в зал, где и происходит посадка в самолет. Для этого мы берем пластмассовые корыта, снимаем с себя верхнюю одежду, выкладываем телефоны, фотоаппараты, часы и прочие электронные и железные штуки. Отправляем наши корыта в просвечивающий их аппарат, а сами проходим через рамку. Рамка молчит. Нам разрешают забрать наши вещи. Всё. Мы готовы к полету.
До рейса сорок минут. Мы бродим по накопителю от магазина к магазину. Я снимаю многочисленных мумий троллей стеклянных, деревянных и меховых, оленей, страшил и прочих обитателей прилавков.
Светает. За окном проявляются самолеты, стоящие в ожидании своих клиентов, взлетно-посадочные полосы, снующие туда сюда машины служб аэропорта, вершины сосен за пределами летного царства. Я наблюдаю, как садятся маленькие летающие машины. Сначала они появляются серебряной точкой в лучах восходящего солнца, затем становятся видны их проблесковые маячки. Они приближаются к земле, обретая свои реальные очертания, легко касаются полосы, катят по ней некоторое время, потом сворачивают на определенную им стоянку. Самолеты садятся один за другим. Как только один касается земли, очередная серебряная звездочка уже появляется на розовом фоне неба. Меня захватывает эта картина и поражает отлаженная работа диспетчера и пилотов.
Света стоит рядом грустная, она боится летать. Я в такие моменты начинаю думать о бренности всего на этой планете. Если мне суждено умереть в определенный момент, то это произойдет, невзирая на место, в котором я буду находиться.
Нас приглашают на посадку. Наш самолет стоит у железной кишки, здесь их несколько, которая выходит прямо из зала ожидания и примыкает к двери лайнера. Жаль. Нам не удастся выйти на улицу до полета, а через стекло вокзала снимки мои имеют весьма сомнительное качество.
Нас встречает белокурая стюардесса. Она здоровается по-фински, по-немецки и по-английски. Она с чутьем собаки улавливает, с кем на каком языке ей придется общаться.
Я сажусь к окошку. Я люблю сидеть у окна, чтобы ничего не прошло мимо. Несчастная Света обнимает игрушечного крокодила, кроме него ей сейчас никто не может помочь. Я знаю, что такое непреодолимый страх, я испытывала его стоя на пятиметровой вышке на озере в Кавголово, мне было восемь лет, и никакая сила не могла тогда заставить меня сделать шаг вперед.
Самолет плавно трогается, руля на взлетную полосу. Я снимаю видео. Через экран фотоаппарата я вижу, как садятся и взлетают другие, мы стоим в очереди на взлет, впереди нас другой самолет в каких-то пятидесяти метрах от нашего.
Над каждым вторым рядом перед нами телевизор. Он показывает то, что происходит в кабине у пилота, то есть перед глазами пилота. Мы можем видеть разгон и взлет так же, как если бы сами вели самолет.
Нам дают разрешение. Шум двигателей усиливается. Мы трогаемся. Плавно начинаем разбег по бетонной полосе. Скорость наша становится все больше и больше, машину трясет от неровностей поверхности, увеличивающаяся сила тяжести вдавливает нас в кресла. В какой-то момент тряска прекращается, и мы круто взмываем вверх. Мне кажется, что мы взлетаем почти вертикально, настолько сильно задирается нос самолета.
Мы набираем высоту непрерывно. За окном окончательно рассвело. От вчерашнего дождя нет и следа. Облачность редкая. Я вижу финскую землю внизу, дома и дороги, поблескивающие сталью поверхности озер. Самолет разворачивается, ложась в крен. За моим окном голубое небо и взошедшее солнце. Его лучи длинными спицами отражаются от крыла и стекла иллюминатора. Наше крыло опускается, и я вижу финский залив, острова на нем, редкие домики, ребристую поверхность волн.
Сквозь шум двигателей я слышу, как нам рассказывают, что мы сейчас пролетаем. Из сказанного я понимаю, что мы где-то над островами Турку.
Уже через минуту после отрыва от земли, всем разрешают отстегнуться и ходить по салону. Наш нос продолжает смотреть вверх, а люди уже топают в хвостовую часть в туалет. Меня это очень удивляет. Когда летала раньше, то отстегиваться, а уж тем более вставать не разрешали до полного набора высоты. На экране перед нами на фоне проплывающей земли и воды высвечиваются цифры высоты и температуры за бортом. Сейчас она уже минус сорок четыре градуса.
Мы поднимаемся все выше и выше, проходим уровень верхних облаков. Самолет потряхивает в молочной пелене. Мы выходим на заданную высоту и скорость, она невелика всего семьсот километров в час, поэтому нам и лететь два с половиной часа полторы тысячи километров.
Приятный голос предлагает всем подготовиться к кормежке. Нам сообщают, что предложат сэндвич, чай, кофе, воду и разнообразные соки. Я не хочу есть, но кормежка в самолете всегда развлекает. Это довольно приятная часть. Я беру запакованный огромный сэндвич, он пригодится мне сегодня позже, в отеле, и стакан воды. Утренний сыр, дает себя знать, требуя жидкости. Света слегка успокаивается, я еле-еле уговариваю ее что-нибудь выпить из соков.
За окном ничего не происходит, самолет ровно несет свое тело, мы, как все, бродим по салону, не потому, что нам это нужно, а от безделья, чтобы размять ноги. «Давай побегаем тут ускорения» ---, я смеюсь, глядя на Свету ---«Мы же на марафон летим. Должны размяться». Потом мы сидим, болтая и сплетничая по-бабски. За болтовней время летит, как и мы, быстро.
Объявляют посадку. Над креслами загораются лампочки с застегнутыми ремнями. Земли не видно. Над Мюнхеном сплошная облачность. Нас начинает сильно трясти. Стюардесса говорит о турбулентности, успокаивая пассажиров. Мы снижаемся, гася скорость. Я ощущаю это телом, как-будто мы тормозим на машине, только тут под нами пустота. Иногда сквозь облака просвечивают лоскуты немецких полей. Когда мы опускаемся довольно низко, я вдруг вижу, что не только поля, но и водоемы тут имеют правильную прямоугольную форму. Меня это удивляет, зачем? В расчерченную и рассчитанную картину иногда вмешивается природа, небольшие холмы, покрытые лесом, имеют различные очертания, оживляя слишком уж разлинованный пейзаж. Я вижу старые немецкие дома и замки с красными и коричневыми крышами.
Мы совсем снизились. Пролетаем автобан. Уже видна полоса посадки, зебра на ее начале, еще мгновение, и колеса касаются земли. Нас трясет, самолет поднимает закрылки, мы тормозим, пробегая мимо носов стоящих вдалеке лайнеров. Вот и всё. Сели.
Нас опять выпускают в такую же кишку, как в Хельсинки. Мы прощаемся со стюардессой «някемиин» «до свидания».
Я не знаю финского языка, но хорошо ориентируюсь в Финляндии, потому что многие слова мне знакомы. Здесь совсем чужой аэропорт, чужой язык, мы просто идем куда все. Получаем багаж, выходим в зал.
«Сейчас будем канать немцев» Никаких стоек информации я не вижу, только автобусные остановки за стеклянными стенами. Два немца, один из которых держит в руках картонку с надписью «Sport», попадаются нам на пути. Я знаю адрес и название нашей гостиницы. Я обращаюсь к немцам по-английски. Выясняется, что мужик с картонкой не понимает напрочь, второй говорит неплохо, но вместо того, чтобы сказать, как нам доехать, он отправляет нас на стойку информации в соседний зал. Позже я замечу эту национальную черту, жить в своем маленьком квадрате, ни шагу в сторону. Они боятся перетрудиться, дав нам ту информацию, которую по роду профессии должны давать другие, мы более универсальны.
У стойки информации мы берем карту города. Девушка отправляет нас на автобусную остановку. Как доехать до Леопольдштрассе нам так никто и не объяснил, но с картой гораздо проще, я хорошо ориентируюсь по картам на местности.
Мы долго стоим в ожидании автобуса. Наконец один из них подъезжает к остановке, и водитель открывает дверь. Я произношу: «Леопольдштрассе» Водитель выскакивает из двери, суетливо хватает наши чемоданы и запихивает их в багажник. Мы заходим в салон. Водитель автобуса не этнический немец, он похож на водителей наших маршруток, ему для полноты картины не хватает ятагана и фески. Я спрашиваю, сколько стоит проезд. Его английский настолько плох, что я абсолютно не понимаю, что он сказал. Я достаю пятнадцать евро и спрашиваю, достаточно ли этого. Он выхватывает деньги у меня из рук, бросает их на торпеду перед собой, размахивает гневно руками, показывая, чтобы мы проходили в салон. Его глаза просто сверкают от гнева. Меня это пугает ужасно.
В салоне сидят вполне приличные и спокойные люди. Мы садимся. Юноша на соседнем ряду, что-то печатает в ноутбуке. Я спрашиваю, говорит ли он по-английски. Чистейший ответ меня успокаивает. «Сколько стоит проезд до Леопольштрассе?» «Десять евро пятьдесят центов» Я достаю еще шесть евро, которые мы недоплатили водителю. Спускаюсь к нему, отдаю и спрашиваю: «Теперь правильно?» Лицо водителя сразу становится мягким. Он улыбается, отрывает мне два билета, но мне почему-то не хочется больше с ним общаться, запомнив его в гневе.
На нужной нам остановке он высаживает нас. Сам достает наши чемоданы, и сам рассказывает нам, как нам найти отель. Он отправляет нас на метро. Я держу карту в руках и понимаю, что мы совсем рядом с отелем, что он на соседней улице, но жители «игрушечных городов» не приучены много ходить.
Мы дожидаемся, когда автобус уедет. Я открываю карту, нахожу улицу и отель. Через двенадцать минут ходьбы нога за ногу, мы на месте.
Я очень резво и без напряжения поднимаюсь, когда дело касается чего-то радостного и волнительного. Быстрое складывание мелочей, которые понадобились нам на одну ночь в отеле, лифт вниз, так любимое мною «хуомента!» («утро») с улыбающимся портье. Правильнее было бы сказать «хювяя хуомента», то есть «доброго утра», но финны почему-то опускают первое слово. Завтрак, обычный шведский стол. Моя любимая каша, здесь на воде, но с клубничным джемом, так как несладкая, бутерброд с сыром и маслом на свежайшем хлебе, который нужно резать самим здоровенным ножом на доске, придерживая хлеб салфеткой. Я оттяпываю себе толстенный кусок, корочка хрустит под натиском рифленого металла. Большой выбор чая, прямо как у меня дома, можно пить под настроение. Разнообразные печенья и кексики, обычно я их ем в большом количестве, но сегодня почему-то обхожусь без сладкого.
В шесть часов мы с другими постояльцами стоим внизу отеля в ожидании автобуса. Автобус Free собирает всех потенциальных пассажиров с четырех сетевых отелей, имеющих гостиницы, в названии которых есть слово «аэропорт» и везет всех бесплатно, он же доставляет прилетевших обратно к этим отелям. До аэропорта езды пятнадцать минут. Наш отель в списке третий, в автобусе уже есть народ. Я сажусь на первый ряд рядом с водителем, чтобы иметь возможность видеть происходящее за окном впереди. Еще слишком рано и темно, я вижу только дорогу и убегающие назад фонари.
Аэропорт Вантаа имеет два больших зала, в одном из них уже идет регистрация. Мы направляемся в соседний, чтобы получить наши посадочные талоны из автомата, где есть наши данные по электронным билетам. Я никогда этого не делала и не представляю, что нужно сделать. Обычный терминал вроде нашего для оплаты телефонов. Света набирает свое имя, затем номер электронного билета. На экране высвечиваются наши данные, она нажимает кнопку, и машина выплевывает две тоненькие бумажки, похожие на тот билет, что дают нам в России.
Во втором зале мы стоим в огромной очереди на регистрацию. Лабиринт, выполненный из синих ограничивающих лент, имеет пять витков метров по двадцать каждый. Очередь двигается очень быстро, каждые пять-десять секунд загорается табло над многочисленными стойками, приглашая очередного пассажира. Здесь регистрируются сразу несколько рейсов.
Сдав наши чемоданы в пасть летающему зверю, мы оставляем себе форму для бега в легких рюкзаках на случай, если с багажом что-то произойдет, нам будет в чем выйти на марафон, ради которого мы и летим.
Дальше нам предстоит пройти в зал, где и происходит посадка в самолет. Для этого мы берем пластмассовые корыта, снимаем с себя верхнюю одежду, выкладываем телефоны, фотоаппараты, часы и прочие электронные и железные штуки. Отправляем наши корыта в просвечивающий их аппарат, а сами проходим через рамку. Рамка молчит. Нам разрешают забрать наши вещи. Всё. Мы готовы к полету.
До рейса сорок минут. Мы бродим по накопителю от магазина к магазину. Я снимаю многочисленных мумий троллей стеклянных, деревянных и меховых, оленей, страшил и прочих обитателей прилавков.
Светает. За окном проявляются самолеты, стоящие в ожидании своих клиентов, взлетно-посадочные полосы, снующие туда сюда машины служб аэропорта, вершины сосен за пределами летного царства. Я наблюдаю, как садятся маленькие летающие машины. Сначала они появляются серебряной точкой в лучах восходящего солнца, затем становятся видны их проблесковые маячки. Они приближаются к земле, обретая свои реальные очертания, легко касаются полосы, катят по ней некоторое время, потом сворачивают на определенную им стоянку. Самолеты садятся один за другим. Как только один касается земли, очередная серебряная звездочка уже появляется на розовом фоне неба. Меня захватывает эта картина и поражает отлаженная работа диспетчера и пилотов.
Света стоит рядом грустная, она боится летать. Я в такие моменты начинаю думать о бренности всего на этой планете. Если мне суждено умереть в определенный момент, то это произойдет, невзирая на место, в котором я буду находиться.
Нас приглашают на посадку. Наш самолет стоит у железной кишки, здесь их несколько, которая выходит прямо из зала ожидания и примыкает к двери лайнера. Жаль. Нам не удастся выйти на улицу до полета, а через стекло вокзала снимки мои имеют весьма сомнительное качество.
Нас встречает белокурая стюардесса. Она здоровается по-фински, по-немецки и по-английски. Она с чутьем собаки улавливает, с кем на каком языке ей придется общаться.
Я сажусь к окошку. Я люблю сидеть у окна, чтобы ничего не прошло мимо. Несчастная Света обнимает игрушечного крокодила, кроме него ей сейчас никто не может помочь. Я знаю, что такое непреодолимый страх, я испытывала его стоя на пятиметровой вышке на озере в Кавголово, мне было восемь лет, и никакая сила не могла тогда заставить меня сделать шаг вперед.
Самолет плавно трогается, руля на взлетную полосу. Я снимаю видео. Через экран фотоаппарата я вижу, как садятся и взлетают другие, мы стоим в очереди на взлет, впереди нас другой самолет в каких-то пятидесяти метрах от нашего.
Над каждым вторым рядом перед нами телевизор. Он показывает то, что происходит в кабине у пилота, то есть перед глазами пилота. Мы можем видеть разгон и взлет так же, как если бы сами вели самолет.
Нам дают разрешение. Шум двигателей усиливается. Мы трогаемся. Плавно начинаем разбег по бетонной полосе. Скорость наша становится все больше и больше, машину трясет от неровностей поверхности, увеличивающаяся сила тяжести вдавливает нас в кресла. В какой-то момент тряска прекращается, и мы круто взмываем вверх. Мне кажется, что мы взлетаем почти вертикально, настолько сильно задирается нос самолета.
Мы набираем высоту непрерывно. За окном окончательно рассвело. От вчерашнего дождя нет и следа. Облачность редкая. Я вижу финскую землю внизу, дома и дороги, поблескивающие сталью поверхности озер. Самолет разворачивается, ложась в крен. За моим окном голубое небо и взошедшее солнце. Его лучи длинными спицами отражаются от крыла и стекла иллюминатора. Наше крыло опускается, и я вижу финский залив, острова на нем, редкие домики, ребристую поверхность волн.
Сквозь шум двигателей я слышу, как нам рассказывают, что мы сейчас пролетаем. Из сказанного я понимаю, что мы где-то над островами Турку.
Уже через минуту после отрыва от земли, всем разрешают отстегнуться и ходить по салону. Наш нос продолжает смотреть вверх, а люди уже топают в хвостовую часть в туалет. Меня это очень удивляет. Когда летала раньше, то отстегиваться, а уж тем более вставать не разрешали до полного набора высоты. На экране перед нами на фоне проплывающей земли и воды высвечиваются цифры высоты и температуры за бортом. Сейчас она уже минус сорок четыре градуса.
Мы поднимаемся все выше и выше, проходим уровень верхних облаков. Самолет потряхивает в молочной пелене. Мы выходим на заданную высоту и скорость, она невелика всего семьсот километров в час, поэтому нам и лететь два с половиной часа полторы тысячи километров.
Приятный голос предлагает всем подготовиться к кормежке. Нам сообщают, что предложат сэндвич, чай, кофе, воду и разнообразные соки. Я не хочу есть, но кормежка в самолете всегда развлекает. Это довольно приятная часть. Я беру запакованный огромный сэндвич, он пригодится мне сегодня позже, в отеле, и стакан воды. Утренний сыр, дает себя знать, требуя жидкости. Света слегка успокаивается, я еле-еле уговариваю ее что-нибудь выпить из соков.
За окном ничего не происходит, самолет ровно несет свое тело, мы, как все, бродим по салону, не потому, что нам это нужно, а от безделья, чтобы размять ноги. «Давай побегаем тут ускорения» ---, я смеюсь, глядя на Свету ---«Мы же на марафон летим. Должны размяться». Потом мы сидим, болтая и сплетничая по-бабски. За болтовней время летит, как и мы, быстро.
Объявляют посадку. Над креслами загораются лампочки с застегнутыми ремнями. Земли не видно. Над Мюнхеном сплошная облачность. Нас начинает сильно трясти. Стюардесса говорит о турбулентности, успокаивая пассажиров. Мы снижаемся, гася скорость. Я ощущаю это телом, как-будто мы тормозим на машине, только тут под нами пустота. Иногда сквозь облака просвечивают лоскуты немецких полей. Когда мы опускаемся довольно низко, я вдруг вижу, что не только поля, но и водоемы тут имеют правильную прямоугольную форму. Меня это удивляет, зачем? В расчерченную и рассчитанную картину иногда вмешивается природа, небольшие холмы, покрытые лесом, имеют различные очертания, оживляя слишком уж разлинованный пейзаж. Я вижу старые немецкие дома и замки с красными и коричневыми крышами.
Мы совсем снизились. Пролетаем автобан. Уже видна полоса посадки, зебра на ее начале, еще мгновение, и колеса касаются земли. Нас трясет, самолет поднимает закрылки, мы тормозим, пробегая мимо носов стоящих вдалеке лайнеров. Вот и всё. Сели.
Нас опять выпускают в такую же кишку, как в Хельсинки. Мы прощаемся со стюардессой «някемиин» «до свидания».
Я не знаю финского языка, но хорошо ориентируюсь в Финляндии, потому что многие слова мне знакомы. Здесь совсем чужой аэропорт, чужой язык, мы просто идем куда все. Получаем багаж, выходим в зал.
«Сейчас будем канать немцев» Никаких стоек информации я не вижу, только автобусные остановки за стеклянными стенами. Два немца, один из которых держит в руках картонку с надписью «Sport», попадаются нам на пути. Я знаю адрес и название нашей гостиницы. Я обращаюсь к немцам по-английски. Выясняется, что мужик с картонкой не понимает напрочь, второй говорит неплохо, но вместо того, чтобы сказать, как нам доехать, он отправляет нас на стойку информации в соседний зал. Позже я замечу эту национальную черту, жить в своем маленьком квадрате, ни шагу в сторону. Они боятся перетрудиться, дав нам ту информацию, которую по роду профессии должны давать другие, мы более универсальны.
У стойки информации мы берем карту города. Девушка отправляет нас на автобусную остановку. Как доехать до Леопольдштрассе нам так никто и не объяснил, но с картой гораздо проще, я хорошо ориентируюсь по картам на местности.
Мы долго стоим в ожидании автобуса. Наконец один из них подъезжает к остановке, и водитель открывает дверь. Я произношу: «Леопольдштрассе» Водитель выскакивает из двери, суетливо хватает наши чемоданы и запихивает их в багажник. Мы заходим в салон. Водитель автобуса не этнический немец, он похож на водителей наших маршруток, ему для полноты картины не хватает ятагана и фески. Я спрашиваю, сколько стоит проезд. Его английский настолько плох, что я абсолютно не понимаю, что он сказал. Я достаю пятнадцать евро и спрашиваю, достаточно ли этого. Он выхватывает деньги у меня из рук, бросает их на торпеду перед собой, размахивает гневно руками, показывая, чтобы мы проходили в салон. Его глаза просто сверкают от гнева. Меня это пугает ужасно.
В салоне сидят вполне приличные и спокойные люди. Мы садимся. Юноша на соседнем ряду, что-то печатает в ноутбуке. Я спрашиваю, говорит ли он по-английски. Чистейший ответ меня успокаивает. «Сколько стоит проезд до Леопольштрассе?» «Десять евро пятьдесят центов» Я достаю еще шесть евро, которые мы недоплатили водителю. Спускаюсь к нему, отдаю и спрашиваю: «Теперь правильно?» Лицо водителя сразу становится мягким. Он улыбается, отрывает мне два билета, но мне почему-то не хочется больше с ним общаться, запомнив его в гневе.
На нужной нам остановке он высаживает нас. Сам достает наши чемоданы, и сам рассказывает нам, как нам найти отель. Он отправляет нас на метро. Я держу карту в руках и понимаю, что мы совсем рядом с отелем, что он на соседней улице, но жители «игрушечных городов» не приучены много ходить.
Мы дожидаемся, когда автобус уедет. Я открываю карту, нахожу улицу и отель. Через двенадцать минут ходьбы нога за ногу, мы на месте.