Иван Крутиков. "В прифронтовых лесах". Часть 2.
Фрагмент из книги Ивана Крутикова "В прифронтовых лесах" о рейде Пушкинского партизанского отряда в леса южнее Вырицы в сентябре 1941 г.
Скан книги любезно предоставлен И. Фисенко fisenfender@mail.ru.
В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ
На следующий день, возвращаясь из засады, мы столкнулись с немецким отрядом, раза в три превосходящим наши силы. Отстреливаясь, еле спаслись. В лагере узнали, что из четырех бойцов, ходивших за продуктами, трое были схвачены немцами на огороде, недалеко от Дружной Горки. Вторая группа вернулась с вещевыми мешками, набитыми картофелем.
К железной дороге ушли наши разведчики. Вернулись ребята поздно вечером. В лесу они встретили местных жителей. Те рассказали им, что наши мелкие стычки с врагом вызвали много разговоров среди населения, люди приободрились, повеселели, подняли головы. От этого радостнее стало и у нас на душе. Разведчиков предупредили, что во всех населенных пунктах полно немцев, которые готовятся расправиться с партизанами. Кольцо вокруг нас начинало сжиматься. Здравый смысл подсказал одно решение: менять лагерь.
Но приказ из Ленинграда обязывал нас уничтожать в тылу врага оставленные при отступлении машины и орудия, поэтому мы вынуждены были маневрировать на небольшом участке леса.
Все чаще и чаще приходилось вступать в бои с карателями. Отстреливаясь, мы старались до темноты оторваться от наших преследователей. Ночью обычно заходили на одну из отдаленных просек, несколько часов демонтировали машины, танки, закапывали в землю моторы. Затем, как правило, уходили от этого места на пять-шесть километров. Рассвет заставал нас где-нибудь в густом кустарнике.
Непрерывное скитание по болотам давало себя знать: почти все кашляли, у многих ноги покрылись язвами, на теле появились фурункулы. При отступлении часто приходилось нести раненых и тяжелобольных. Отряд терял свою маневренность.
Все эти дни мы питались только кониной: в одной из стычек недели две назад нам удалось захватить у немцев лошадь. Конская печенка, почки и сердце, нарезанные маленькими ломтиками и высушенные на солнце, заменяли нам хлеб.
Солью мы так и не разжились, конина ненадолго утоляла голод, но и ее запасы у нас подходили к концу.
В довершение всех бед зарядили дожди. Мы постоянно ходили мокрые, костров разжигать не могли, так как враг преследовал нас по пятам.
Обо всем этом было сообщено в Ленинград. Мы ждали ответа. По вечерам собирались у рации, слушали сообщения Совинформ-бюро. Утешительного в них было мало...
И опять мы кружили по оголенному осеннему лесу, выискивая места для ночлега. Немцы бросали с самолетов листовки, в которых призывали партизан сдаться. Чего только они не плели! Если верить им, выходило, что Ленинград уже находится в их руках, Москва падет через несколько дней...
- Ври, гад, да знай меру, - зло сказал Юра Семенов.
Павел Козиев похлопал юношу по плечу:
- Ничего, Юрочка, не волнуйся, в нашем деле главное - спокойствие и терпение. Ты ведь историю знаешь...
- Знаю, - перебил Козиева Юра, - немцы ни Москвы, ни Ленинграда не брали, а русские Берлин брали.
- Пять с плюсом, - Павел хитро сощурился, - жаль только, Юрочка, что Гитлеру мы не можем поставить такой отметки по истории...
Несколько дней нам удалось спокойно провести на крохотном островке посредине болота, куда мы пробрались, с трудом оторвавшись от карателей. Стояла теплая, необычная для октября погода. Мы сушили одежду, отсыпались.
На отдыхе я стал больше присматриваться к товарищам, которых успел полюбить. Вот и сейчас думаю о них...
Я стою на посту внутри лагеря. Светает. Спят боевые друзья.
Возле большой ели, положив голову на сумку, лежит командир отряда Емельянов. Он кажется всегда ко всему готовым. Только шепни ему, и он тут же вскочит на ноги.
Комиссар Негри беспрестанно ворочается. Сон его тревожен. Иногда он приподнимается, оглядывает все вокруг.
Начальник штаба Иванов лежит, смешно разбросав в стороны руки и ноги. Ни одна операция, ни одно дело не обходились без участия Иванова. Храбрый, хорошо ориентирующийся в лесу, он всегда, даже в темноте, умело ведет отряд.
Глубоким сном спит наш лучший разведчик Иосиф Цыпин. Веселый, общительный, он быстро полюбился ребятам. По секрету Цыпин сказал мне, что нарушил комсомольскую дисциплину, удрав из эшелона, который эвакуировался на восток, и вступил в партизанский отряд. Есть люди, которым легко дается любое дело. К таким принадлежал и Цыпин. Стоило ему один раз пройти по незнакомой местности, как он мог потом найти ее в любую погоду, в любое время дня и ночи.
Рядом спят неразлучные друзья - научный работник Буренков и хозяйственник Алексеев. Они пришли в отряд из того же института, что и Цыпин. В часы затишья, на привалах, Буренков читает нам лекции на политические и научные темы. К нему всегда обращаются с вопросами партизаны. Бывает, заспорят между собой два дружка, скажем, о происхождении жизни на земле, мичуринской агротехнике, политическом строе в какой-нибудь далекой маленькой стране, и идут за консультацией к Буренко-ву. Последнее слово всегда за ним. Научный авторитет Буренкова непререкаем. Недаром ребята называют его живым справочником. Особенно привязан к нашему, ученому боец Алексеев. Он ни на минуту не оставляет его.
Боец Елкин спит на животе. Он медлителен, нерасторопен и служит постоянной мишенью для шуток. Недавно во время перестрелки с немцами Елкин залег в мелкой канаве. Лежал там в таком же положении, как и сейчас. Эта неосторожность стоила ему ранения в ягодицу. Рана была легкой, но ходить, а тем более сидеть, мешала. Ребята не упускали случая, чтобы не высказать своего сочувствия Елкину. Сколько из-за этого он натерпелся! Особенно изощрялся наш острослов Козиев.
- Ну, Елкин-Палкин, - говорил он, - не горюй, мы тебе по рации заказали бронированные штаны, скоро их пришлют на самолете, тогда тебе сам черт не страшен будет...
Вот лежит самый молодой боец нашего отряда Юра Семенов. Лицо его осунулось, побледнело, но парень держится молодцом. Ни одной жалобы никто из нас от него не слышал. Смелый, упорный, он наравне со всеми переносит тяжести и невзгоды партизанской жизни. В Пушкине мы считали Юру мальчишкой, а здесь, кажется, забыли, что ему всего шестнадцать лет.
Спокойно, словно на мягкой домашней постели, спит Барханов. Он до сих пор не расстался с форменной фуражкой пограничника. Сидит она у него на голове лихо, как-то чуть вкось. Я смотрю сейчас на зеленую фуражку, прикрывающую лицо спящего Барханова, на трофейный автомат у его изголовья и вспоминаю, с каким бесстрашием этот человек всегда первым вступает в схватку с врагом. А кончается дело, его не видно и не слышно. После боя партизаны сидят у костра, взволнованно переговариваются. И только один Барханов спакойненько, в сторонке, чистит автомат, думая о чем-то своем.
- Иван! Пора меняться, - тихо окликает меня Вася Тюлягин.
Я валюсь на свою «перину» - пахучий болотный мох - и быстро засыпаю. Просыпаюсь от легкого толчка.
- Вставай, Ваня, есть новости! - слышу я голос Цыпина.
Вскоре к нам подходят Негри и Иванов. -По их лицам мы понимаем - произошло нечто важное. Присев на корточки возле лежащего на животе Елкина, Иванов прикуривает от его самокрутки, затем не спеша поднимается, говорит:
- Товарищи! Получена радиограмма. Нам приказано выйти из немецкого тыла. Путь держим на Ленинград. Все!
Мы разошлись по своим местам и стали чистить оружие, приводить в порядок одежду, вещевые мешки... Никто из нас, однако, еще не знал, как и где мы будем переходить линию фронта. Не хотелось думать об опасности, ждавшей нас впереди. В путь рвались все - здоровые, больные и раненые. Отныне мы жили только одной мыслью: «Скорее в Ленинград!»
ПОСЛЕДНИЙ БРОСОК
Нам предстояло форсировать реку Оредеж, преодолеть четыре железнодорожные насыпи, десятки шоссейных дорог. В радиограмме был указан примерный район перехода линии фронта, но командир, комиссар и начальник штаба долго ломали головы над картой, прежде чем наметить маршрут. Переходить решили между городом Колпино и станцией Понтонная...
Итак, мы в пути уже третьи сутки. Осталась позади река Оредеж. Идти было тяжело, все быстро утомлялись, особенно раненые и больные.
Ночью по дороге вырезали большие куски толстого многожильного телефонного кабеля, закладывали тол и мины.
В населенные пункты не заходили. Однако недалеко от шоссейной и железной дорог Ленинград-Москва мы все же пошли на риск. Надо было накормить раненых и больных, конина ведь давно кончилась.
Мы подошли к небольшому населенному пункту Еглези. Эта деревня находилась в лесу, недалеко от шоссейной дороги.
Наши разведчики убедились, что немцев там нет. И все же, соблюдая осторожность, отряд остановился в полутора километрах от Еглези. Мы расположились на отдых в небольшой роще, развели костры. Начальник штаба инструктировал людей, которые должны были отправиться в деревню за продовольствием. Неожиданно прибежал из секрета боец Шуба и доложил командиру:
- В лесу появились немцы, человек семьдесят. Идут по направлению к нам.
Только мы вскочили на ноги, как услыхали лай собак и шум мотора. В чем дело? Как могли гитлеровцы выследить нас? Ведь они находились не в Еглези, а в другой деревне - Кунгалово. Наверное, кто-то из жителей Еглези оказался предателем. Заметив наших разведчиков, приходивших в деревню часа три назад, он мог за это время добраться до Кунгалова и рассказать немцам о партизанах.
Командир приказал отходить, не принимая боя. Человек Десять в спешке не успели собраться, шли босиком, держа ботинки в руках. Радист Протасов оставил сумку с батареями для рации. Юра Семенов, схватив диски к ручному пулемету, не успел разыскать свои ботинки.
Начальник штаба Иванов приказал Протасову и Семенову вернуться и во что бы то ни стало взять сумку с питанием для рации. Не раздумывая, они бросились выполнять приказ. Прямо на виду у немцев забрали сумку и ботинки.
По лесной дороге двигалась танкетка. Перебегая от дерева к дереву, немцы вели автоматный огонь. Мы углублялись в лес. Но слишком невелик был разрыв: немцы настигали нас. Тогда командир приказал Буренкову и Алексееву задержать карателей.
Командир дал Буренкову карту, указав место, где мы будем их поджидать. Запомнилось худое лицо Буренкова и короткое: «Есть, товарищ командир!»
В лесу начинало темнеть. Мы продирались напролом через поваленные деревья и кустарники. Сзади еще долго раздавались пулеметные и автоматные очереди. Постепенно они стали стихать. В условленном месте, недалеко от перекрестка лесных дорог, мы стали ждать Буренкова и Алексеева. Долго сидели на земле, прислушиваясь к лесным шорохам, стараясь уловить хруст сухих веток под ногами людей. Никто не появлялся. Надо было спешить, ведь с наступлением рассвета немцы возобновят преследование...
Позже мы узнали от местных жителей, что Буренков и Алексеев были тяжело ранены и взяты немцами в плен. Каратели отвезли их в населенный пункт Мишино. Долго истязали, стараясь выведать, куда направляется отряд, но ничего не добившись, повесили.
Отряд пересек шоссе Ленинград-Москва И Октябрьскую железную дорогу. По нашим расчетам до линии фронта оставалось не больше шестнадцати километров. Уже отсюда мы видели вспышки орудий и зарево пожарищ.
Вскоре разведка донесла, что недалеко от нас находятся позиции немецких тяжелых орудий. Пришлось сделать крюк в несколько километров.
12 октября мы заночевали в небольшом лесу вблизи железнодорожного полотна, в трех километрах от села Степановка. Идти дальше не могли - немцы попадались на каждом шагу. 13 октября, с утра, мы замаскировались в лесу, лежали притаившись.
В полдень сюда пришли немцы. Скрыться было некуда. Мы забрались в старые землянки. Здесь пахло сыростью и тленом, на нарах валялись черепа и кости.
С нетерпением ждали мы наступления сумерек. Как только в лесу смолк говор, вышли из землянок и двинулись дальше. Предстояло совершить последний бросок к линии фронта. В отряде осталось двадцать восемь человек. Шли в темноте. Часто пробирались мимо вражеских батарей. Их было так много, что обходить уже не имело смысла. Услышав немецкую речь, падали на землю, замирали на месте.
Вскоре мы потеряли ориентировку и неожиданно очутились в каком-то маленьком населенном пункте. Начальник штаба, построив отряд в колонну по три, как ходили немцы, приказал ни в коем случае не отзываться на оклики часовых. Уловка Иванова удалась. Часовые в темноте принимали нас за своих.
В полночь отряд вышел на торфоразработки. Это было в восьми километрах от станции Понтонная. Где-то недалеко были передовые позиции врага. Местность, которую нам предстояло преодолеть, была почти открытой.
На минуту остановились. По небу шарили лучи прожекторов, то тут, то там вспыхивали осветительные ракеты, скрещивались разноцветные цепочки трассирующих пуль, слышен был дробный перестук пулеметов...
Задерживаться нельзя. Мы двинулись вперед, стараясь держаться как можно ближе друг к другу. Впереди всех шел начальник штаба Иванов. Часто мы останавливались и прислушивались к пулеметной трескотне, стараясь уловить в ней голос нашего «максима».
- Хальт! - послышался вдруг из темноты голос немецкого часового.
Застыли на месте. Иванов опустился на землю и отполз в сторону. То же самое сделали и мы. Через сто метров поднялись и опять пошли на звук «максима». Минут через двадцать снова услышали окрик «Хальт!» и, упав на землю, стали ползком продвигаться вперед.
Однако надо было спешить. Мы рискнули подняться и прибавить шаг. Все шло пока хорошо. Близость Ленинграда придавала нам силу и решимость.
Беда настигла отряд почти у самой цели. Цыпин шепнул мне: «Нас засекли, за нами двигаются немцы». Мы бросились на землю. В предрассветных сумерках я смутно различил неясные силуэты людей. Они шли развернутым фронтом. Видимо, хотели взять нас в кольцо...
Через час начнет светать, и тогда отряд неминуемо погибнет. Укрыться было негде, мы находились среди вражеских траншей, кругом открытая местность. А сзади наседали преследователи.
- Ваня, - услышал я шепот Цыпина, - готовь гранаты.
Но тут по цепочке передали команду: «Подняться! Вперед, не оглядываясь!»
От головы колонны я шел пятым, сзади меня - Цыпин, где-то совсем близко - Козиев и Тюлягин. Минут через десять мы подошли к большой извилистой траншее и остановились как вкопанные. Там были немцы. Они стояли к нам спиной и переговаривались. Команды никто не подавал. Выход был один - прыгать через их головы. Так и сделали. Немцы сперва молчали. Видимо, опешили. Потом открыли стрельбу. Тюлягин, Козиев и Цыпин бросили гранаты. Прогрохотали три взрыва, послышались стоны.
Я отбежал метров двадцать от окопа, обернулся и, увидев вспышки ракет, бросился на землю. Пули просвистели над головой. Со спины рвануло вещевой мешок.
- Повезло тебе, Ваня, - услыхал я голос Тюлягина,- упал бы на секунду позже - поминай, как звали. Аккуратненько, подчистую срезали гады вещевой мешок, остались одни лямки.
- Где Цыпин и Козиев? - спросил я.
- Погибли...
У меня перехватило в горле.
Я полз дальше, то и дело натыкаясь на трупы. Проваливался в небольшие воронки. К рукам липла какая-то жижа. Запутался в проволоке на низких кольях. Еле высвободился.
Уже стало светать. Немцы усилили стрельбу: били из пулеметов. Мы забрались в огромную воронку. Здесь можно было наскоро перевязать раны. У одного бойца осколком мины перебило плечо - торчала обнажившаяся кость. Стрельба стихла. Надо было двигаться дальше.
Подползли к подбитому танку. Впереди на бруствере окопа маячила одинокая фигура в плащ-палатке. Стали гадать - свой или немец? Нас отделяли от него танк и редкий кустарник. Раненный в плечо товарищ неосторожно повернулся, ветка хлестнула по обнаженной кости и он вскрикнул. Резкое «Хальт!» заставило нас метнуться в сторону. Опять осветительные ракеты и шквал огня: впереди, сбоку, сзади... Лежали притаившись. Наконец ракеты погасли и стрельба утихла. Стало почти светло. Ждать следующей ночи было нельзя - мы на самом переднем крае врага. Решили пробираться вперед. Ползли и прислушивались к чуть слышному говору. Кто-то в окопе крепко выругался.
Это наш пароль, - усмехнулся Иванов. - Однако не мешает проверить. Взгляни, Крутиков, кто там.
Я подполз еще ближе к окопу и ясно услышал русскую речь. Махнул товарищам рукой - можно ползти. Вскоре нас заметили. Раздалась команда: «Стой! Кто идет?!» Мы ответили хором: «Свои, не стреляйте!»
Через несколько минут, обессиленные, промокшие до нитки, упали на дно окопа. Не веря своим глазам, я разглядывал звездочки на красноармейских пилотках. Нас угощали сухарями, махоркой. Раненых сразу отправили в медсанбат...
Емельянова, Негри и Иванова вызвали к командиру стрелковой дивизии. Красноармейцы расспрашивали нас о боях в тылу Врага, о партизанской жизни.
Появился старшина. Мы пошли за ним и очутились в просторной землянке. Старшина открыл банки с консервами и разлил по кружкам водку.
Вскоре мы улеглись на нары. Впервые за полтора месяца спали раздевшись, в тепле. Мы были на земле родного Ленинграда, куда прорвались сквозь тяжкие испытания, ценою гибели половины отряда...
При переходе линии фронта кроме Цыпина и Козиева пали смертью храбрых Дзен, преподаватель иностранного языка одной из городских школ, Воронец, студент Ленинградского сельскохозяйственного института, Степанов, работник почты, Воробьев, преподаватель физкультуры, и другие товарищи.
Из немецкого тыла вышло пятнадцать человек. Шестерых раненых разместили в госпитале, расположенном в здании института имени Герцена.
19 октября в «Ленинградской правде» под рубрикой «Вести с фронта» мы прочитали подробное сообщение о действиях отряда.
Сейчас, спустя много лет, еще больше начинаешь понимать, какую роль сыграл Пушкинский отряд в период зарождения и развития партизанского движения в прифронтовых районах Ленинградской области. Не зная условий жизни в лесах, не имея опыта борьбы в тылу противника, отряд шаг за шагом накапливал его, стойко переносил голод, закалялся в огне сражений, вырабатывал свою тактику. Преследуемый фашистскими карателями, он выполнял приказ Военного Совета фронта до тех пор, пока ему не приказали выходить из вражеского тыла.
Пушкинский партизанский отряд расформировали. Совершить переход к немцам в тыл через сильно укрепленную линию фронта было уже очень тяжело. Командира отряда Емельянова, комиссара Негри и начальника штаба Иванова с группой ленинградских партийных и военных работников направили на организацию будущей «дороги жизни». Меня и еще трех товарищей от командировали в истребительный батальон Кировского района.
Согласно командировочному предписанию я должен был немедленно отправиться в батальон. Вечером того же дня я шагал по затемненным проспектам к Нарвским воротам. В садах и на площадях стояли замаскированные зенитки. Мчались грузовики, крытые брезентом; навстречу попадались танки, мощные тракторы с орудиями большого калибра. В небе повисли аэростаты с длинными тросами. Во всем ощущалась мощь фронтового города. Ленинград виделся мне грозной, неприступной громадой.
Шел пятый месяц войны.
Крутиков И. В прифронтовых лесах. Записки партизана. Л.: Лениздат. 1965 г.
Скан книги любезно предоставлен И. Фисенко fisenfender@mail.ru.
В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ
На следующий день, возвращаясь из засады, мы столкнулись с немецким отрядом, раза в три превосходящим наши силы. Отстреливаясь, еле спаслись. В лагере узнали, что из четырех бойцов, ходивших за продуктами, трое были схвачены немцами на огороде, недалеко от Дружной Горки. Вторая группа вернулась с вещевыми мешками, набитыми картофелем.
К железной дороге ушли наши разведчики. Вернулись ребята поздно вечером. В лесу они встретили местных жителей. Те рассказали им, что наши мелкие стычки с врагом вызвали много разговоров среди населения, люди приободрились, повеселели, подняли головы. От этого радостнее стало и у нас на душе. Разведчиков предупредили, что во всех населенных пунктах полно немцев, которые готовятся расправиться с партизанами. Кольцо вокруг нас начинало сжиматься. Здравый смысл подсказал одно решение: менять лагерь.
Но приказ из Ленинграда обязывал нас уничтожать в тылу врага оставленные при отступлении машины и орудия, поэтому мы вынуждены были маневрировать на небольшом участке леса.
Все чаще и чаще приходилось вступать в бои с карателями. Отстреливаясь, мы старались до темноты оторваться от наших преследователей. Ночью обычно заходили на одну из отдаленных просек, несколько часов демонтировали машины, танки, закапывали в землю моторы. Затем, как правило, уходили от этого места на пять-шесть километров. Рассвет заставал нас где-нибудь в густом кустарнике.
Непрерывное скитание по болотам давало себя знать: почти все кашляли, у многих ноги покрылись язвами, на теле появились фурункулы. При отступлении часто приходилось нести раненых и тяжелобольных. Отряд терял свою маневренность.
Все эти дни мы питались только кониной: в одной из стычек недели две назад нам удалось захватить у немцев лошадь. Конская печенка, почки и сердце, нарезанные маленькими ломтиками и высушенные на солнце, заменяли нам хлеб.
Солью мы так и не разжились, конина ненадолго утоляла голод, но и ее запасы у нас подходили к концу.
В довершение всех бед зарядили дожди. Мы постоянно ходили мокрые, костров разжигать не могли, так как враг преследовал нас по пятам.
Обо всем этом было сообщено в Ленинград. Мы ждали ответа. По вечерам собирались у рации, слушали сообщения Совинформ-бюро. Утешительного в них было мало...
И опять мы кружили по оголенному осеннему лесу, выискивая места для ночлега. Немцы бросали с самолетов листовки, в которых призывали партизан сдаться. Чего только они не плели! Если верить им, выходило, что Ленинград уже находится в их руках, Москва падет через несколько дней...
- Ври, гад, да знай меру, - зло сказал Юра Семенов.
Павел Козиев похлопал юношу по плечу:
- Ничего, Юрочка, не волнуйся, в нашем деле главное - спокойствие и терпение. Ты ведь историю знаешь...
- Знаю, - перебил Козиева Юра, - немцы ни Москвы, ни Ленинграда не брали, а русские Берлин брали.
- Пять с плюсом, - Павел хитро сощурился, - жаль только, Юрочка, что Гитлеру мы не можем поставить такой отметки по истории...
Несколько дней нам удалось спокойно провести на крохотном островке посредине болота, куда мы пробрались, с трудом оторвавшись от карателей. Стояла теплая, необычная для октября погода. Мы сушили одежду, отсыпались.
На отдыхе я стал больше присматриваться к товарищам, которых успел полюбить. Вот и сейчас думаю о них...
Я стою на посту внутри лагеря. Светает. Спят боевые друзья.
Возле большой ели, положив голову на сумку, лежит командир отряда Емельянов. Он кажется всегда ко всему готовым. Только шепни ему, и он тут же вскочит на ноги.
Комиссар Негри беспрестанно ворочается. Сон его тревожен. Иногда он приподнимается, оглядывает все вокруг.
Начальник штаба Иванов лежит, смешно разбросав в стороны руки и ноги. Ни одна операция, ни одно дело не обходились без участия Иванова. Храбрый, хорошо ориентирующийся в лесу, он всегда, даже в темноте, умело ведет отряд.
Глубоким сном спит наш лучший разведчик Иосиф Цыпин. Веселый, общительный, он быстро полюбился ребятам. По секрету Цыпин сказал мне, что нарушил комсомольскую дисциплину, удрав из эшелона, который эвакуировался на восток, и вступил в партизанский отряд. Есть люди, которым легко дается любое дело. К таким принадлежал и Цыпин. Стоило ему один раз пройти по незнакомой местности, как он мог потом найти ее в любую погоду, в любое время дня и ночи.
Рядом спят неразлучные друзья - научный работник Буренков и хозяйственник Алексеев. Они пришли в отряд из того же института, что и Цыпин. В часы затишья, на привалах, Буренков читает нам лекции на политические и научные темы. К нему всегда обращаются с вопросами партизаны. Бывает, заспорят между собой два дружка, скажем, о происхождении жизни на земле, мичуринской агротехнике, политическом строе в какой-нибудь далекой маленькой стране, и идут за консультацией к Буренко-ву. Последнее слово всегда за ним. Научный авторитет Буренкова непререкаем. Недаром ребята называют его живым справочником. Особенно привязан к нашему, ученому боец Алексеев. Он ни на минуту не оставляет его.
Боец Елкин спит на животе. Он медлителен, нерасторопен и служит постоянной мишенью для шуток. Недавно во время перестрелки с немцами Елкин залег в мелкой канаве. Лежал там в таком же положении, как и сейчас. Эта неосторожность стоила ему ранения в ягодицу. Рана была легкой, но ходить, а тем более сидеть, мешала. Ребята не упускали случая, чтобы не высказать своего сочувствия Елкину. Сколько из-за этого он натерпелся! Особенно изощрялся наш острослов Козиев.
- Ну, Елкин-Палкин, - говорил он, - не горюй, мы тебе по рации заказали бронированные штаны, скоро их пришлют на самолете, тогда тебе сам черт не страшен будет...
Вот лежит самый молодой боец нашего отряда Юра Семенов. Лицо его осунулось, побледнело, но парень держится молодцом. Ни одной жалобы никто из нас от него не слышал. Смелый, упорный, он наравне со всеми переносит тяжести и невзгоды партизанской жизни. В Пушкине мы считали Юру мальчишкой, а здесь, кажется, забыли, что ему всего шестнадцать лет.
Спокойно, словно на мягкой домашней постели, спит Барханов. Он до сих пор не расстался с форменной фуражкой пограничника. Сидит она у него на голове лихо, как-то чуть вкось. Я смотрю сейчас на зеленую фуражку, прикрывающую лицо спящего Барханова, на трофейный автомат у его изголовья и вспоминаю, с каким бесстрашием этот человек всегда первым вступает в схватку с врагом. А кончается дело, его не видно и не слышно. После боя партизаны сидят у костра, взволнованно переговариваются. И только один Барханов спакойненько, в сторонке, чистит автомат, думая о чем-то своем.
- Иван! Пора меняться, - тихо окликает меня Вася Тюлягин.
Я валюсь на свою «перину» - пахучий болотный мох - и быстро засыпаю. Просыпаюсь от легкого толчка.
- Вставай, Ваня, есть новости! - слышу я голос Цыпина.
Вскоре к нам подходят Негри и Иванов. -По их лицам мы понимаем - произошло нечто важное. Присев на корточки возле лежащего на животе Елкина, Иванов прикуривает от его самокрутки, затем не спеша поднимается, говорит:
- Товарищи! Получена радиограмма. Нам приказано выйти из немецкого тыла. Путь держим на Ленинград. Все!
Мы разошлись по своим местам и стали чистить оружие, приводить в порядок одежду, вещевые мешки... Никто из нас, однако, еще не знал, как и где мы будем переходить линию фронта. Не хотелось думать об опасности, ждавшей нас впереди. В путь рвались все - здоровые, больные и раненые. Отныне мы жили только одной мыслью: «Скорее в Ленинград!»
ПОСЛЕДНИЙ БРОСОК
Нам предстояло форсировать реку Оредеж, преодолеть четыре железнодорожные насыпи, десятки шоссейных дорог. В радиограмме был указан примерный район перехода линии фронта, но командир, комиссар и начальник штаба долго ломали головы над картой, прежде чем наметить маршрут. Переходить решили между городом Колпино и станцией Понтонная...
Итак, мы в пути уже третьи сутки. Осталась позади река Оредеж. Идти было тяжело, все быстро утомлялись, особенно раненые и больные.
Ночью по дороге вырезали большие куски толстого многожильного телефонного кабеля, закладывали тол и мины.
В населенные пункты не заходили. Однако недалеко от шоссейной и железной дорог Ленинград-Москва мы все же пошли на риск. Надо было накормить раненых и больных, конина ведь давно кончилась.
Мы подошли к небольшому населенному пункту Еглези. Эта деревня находилась в лесу, недалеко от шоссейной дороги.
Наши разведчики убедились, что немцев там нет. И все же, соблюдая осторожность, отряд остановился в полутора километрах от Еглези. Мы расположились на отдых в небольшой роще, развели костры. Начальник штаба инструктировал людей, которые должны были отправиться в деревню за продовольствием. Неожиданно прибежал из секрета боец Шуба и доложил командиру:
- В лесу появились немцы, человек семьдесят. Идут по направлению к нам.
Только мы вскочили на ноги, как услыхали лай собак и шум мотора. В чем дело? Как могли гитлеровцы выследить нас? Ведь они находились не в Еглези, а в другой деревне - Кунгалово. Наверное, кто-то из жителей Еглези оказался предателем. Заметив наших разведчиков, приходивших в деревню часа три назад, он мог за это время добраться до Кунгалова и рассказать немцам о партизанах.
Командир приказал отходить, не принимая боя. Человек Десять в спешке не успели собраться, шли босиком, держа ботинки в руках. Радист Протасов оставил сумку с батареями для рации. Юра Семенов, схватив диски к ручному пулемету, не успел разыскать свои ботинки.
Начальник штаба Иванов приказал Протасову и Семенову вернуться и во что бы то ни стало взять сумку с питанием для рации. Не раздумывая, они бросились выполнять приказ. Прямо на виду у немцев забрали сумку и ботинки.
По лесной дороге двигалась танкетка. Перебегая от дерева к дереву, немцы вели автоматный огонь. Мы углублялись в лес. Но слишком невелик был разрыв: немцы настигали нас. Тогда командир приказал Буренкову и Алексееву задержать карателей.
Командир дал Буренкову карту, указав место, где мы будем их поджидать. Запомнилось худое лицо Буренкова и короткое: «Есть, товарищ командир!»
В лесу начинало темнеть. Мы продирались напролом через поваленные деревья и кустарники. Сзади еще долго раздавались пулеметные и автоматные очереди. Постепенно они стали стихать. В условленном месте, недалеко от перекрестка лесных дорог, мы стали ждать Буренкова и Алексеева. Долго сидели на земле, прислушиваясь к лесным шорохам, стараясь уловить хруст сухих веток под ногами людей. Никто не появлялся. Надо было спешить, ведь с наступлением рассвета немцы возобновят преследование...
Позже мы узнали от местных жителей, что Буренков и Алексеев были тяжело ранены и взяты немцами в плен. Каратели отвезли их в населенный пункт Мишино. Долго истязали, стараясь выведать, куда направляется отряд, но ничего не добившись, повесили.
Отряд пересек шоссе Ленинград-Москва И Октябрьскую железную дорогу. По нашим расчетам до линии фронта оставалось не больше шестнадцати километров. Уже отсюда мы видели вспышки орудий и зарево пожарищ.
Вскоре разведка донесла, что недалеко от нас находятся позиции немецких тяжелых орудий. Пришлось сделать крюк в несколько километров.
12 октября мы заночевали в небольшом лесу вблизи железнодорожного полотна, в трех километрах от села Степановка. Идти дальше не могли - немцы попадались на каждом шагу. 13 октября, с утра, мы замаскировались в лесу, лежали притаившись.
В полдень сюда пришли немцы. Скрыться было некуда. Мы забрались в старые землянки. Здесь пахло сыростью и тленом, на нарах валялись черепа и кости.
С нетерпением ждали мы наступления сумерек. Как только в лесу смолк говор, вышли из землянок и двинулись дальше. Предстояло совершить последний бросок к линии фронта. В отряде осталось двадцать восемь человек. Шли в темноте. Часто пробирались мимо вражеских батарей. Их было так много, что обходить уже не имело смысла. Услышав немецкую речь, падали на землю, замирали на месте.
Вскоре мы потеряли ориентировку и неожиданно очутились в каком-то маленьком населенном пункте. Начальник штаба, построив отряд в колонну по три, как ходили немцы, приказал ни в коем случае не отзываться на оклики часовых. Уловка Иванова удалась. Часовые в темноте принимали нас за своих.
В полночь отряд вышел на торфоразработки. Это было в восьми километрах от станции Понтонная. Где-то недалеко были передовые позиции врага. Местность, которую нам предстояло преодолеть, была почти открытой.
На минуту остановились. По небу шарили лучи прожекторов, то тут, то там вспыхивали осветительные ракеты, скрещивались разноцветные цепочки трассирующих пуль, слышен был дробный перестук пулеметов...
Задерживаться нельзя. Мы двинулись вперед, стараясь держаться как можно ближе друг к другу. Впереди всех шел начальник штаба Иванов. Часто мы останавливались и прислушивались к пулеметной трескотне, стараясь уловить в ней голос нашего «максима».
- Хальт! - послышался вдруг из темноты голос немецкого часового.
Застыли на месте. Иванов опустился на землю и отполз в сторону. То же самое сделали и мы. Через сто метров поднялись и опять пошли на звук «максима». Минут через двадцать снова услышали окрик «Хальт!» и, упав на землю, стали ползком продвигаться вперед.
Однако надо было спешить. Мы рискнули подняться и прибавить шаг. Все шло пока хорошо. Близость Ленинграда придавала нам силу и решимость.
Беда настигла отряд почти у самой цели. Цыпин шепнул мне: «Нас засекли, за нами двигаются немцы». Мы бросились на землю. В предрассветных сумерках я смутно различил неясные силуэты людей. Они шли развернутым фронтом. Видимо, хотели взять нас в кольцо...
Через час начнет светать, и тогда отряд неминуемо погибнет. Укрыться было негде, мы находились среди вражеских траншей, кругом открытая местность. А сзади наседали преследователи.
- Ваня, - услышал я шепот Цыпина, - готовь гранаты.
Но тут по цепочке передали команду: «Подняться! Вперед, не оглядываясь!»
От головы колонны я шел пятым, сзади меня - Цыпин, где-то совсем близко - Козиев и Тюлягин. Минут через десять мы подошли к большой извилистой траншее и остановились как вкопанные. Там были немцы. Они стояли к нам спиной и переговаривались. Команды никто не подавал. Выход был один - прыгать через их головы. Так и сделали. Немцы сперва молчали. Видимо, опешили. Потом открыли стрельбу. Тюлягин, Козиев и Цыпин бросили гранаты. Прогрохотали три взрыва, послышались стоны.
Я отбежал метров двадцать от окопа, обернулся и, увидев вспышки ракет, бросился на землю. Пули просвистели над головой. Со спины рвануло вещевой мешок.
- Повезло тебе, Ваня, - услыхал я голос Тюлягина,- упал бы на секунду позже - поминай, как звали. Аккуратненько, подчистую срезали гады вещевой мешок, остались одни лямки.
- Где Цыпин и Козиев? - спросил я.
- Погибли...
У меня перехватило в горле.
Я полз дальше, то и дело натыкаясь на трупы. Проваливался в небольшие воронки. К рукам липла какая-то жижа. Запутался в проволоке на низких кольях. Еле высвободился.
Уже стало светать. Немцы усилили стрельбу: били из пулеметов. Мы забрались в огромную воронку. Здесь можно было наскоро перевязать раны. У одного бойца осколком мины перебило плечо - торчала обнажившаяся кость. Стрельба стихла. Надо было двигаться дальше.
Подползли к подбитому танку. Впереди на бруствере окопа маячила одинокая фигура в плащ-палатке. Стали гадать - свой или немец? Нас отделяли от него танк и редкий кустарник. Раненный в плечо товарищ неосторожно повернулся, ветка хлестнула по обнаженной кости и он вскрикнул. Резкое «Хальт!» заставило нас метнуться в сторону. Опять осветительные ракеты и шквал огня: впереди, сбоку, сзади... Лежали притаившись. Наконец ракеты погасли и стрельба утихла. Стало почти светло. Ждать следующей ночи было нельзя - мы на самом переднем крае врага. Решили пробираться вперед. Ползли и прислушивались к чуть слышному говору. Кто-то в окопе крепко выругался.
Это наш пароль, - усмехнулся Иванов. - Однако не мешает проверить. Взгляни, Крутиков, кто там.
Я подполз еще ближе к окопу и ясно услышал русскую речь. Махнул товарищам рукой - можно ползти. Вскоре нас заметили. Раздалась команда: «Стой! Кто идет?!» Мы ответили хором: «Свои, не стреляйте!»
Через несколько минут, обессиленные, промокшие до нитки, упали на дно окопа. Не веря своим глазам, я разглядывал звездочки на красноармейских пилотках. Нас угощали сухарями, махоркой. Раненых сразу отправили в медсанбат...
Емельянова, Негри и Иванова вызвали к командиру стрелковой дивизии. Красноармейцы расспрашивали нас о боях в тылу Врага, о партизанской жизни.
Появился старшина. Мы пошли за ним и очутились в просторной землянке. Старшина открыл банки с консервами и разлил по кружкам водку.
Вскоре мы улеглись на нары. Впервые за полтора месяца спали раздевшись, в тепле. Мы были на земле родного Ленинграда, куда прорвались сквозь тяжкие испытания, ценою гибели половины отряда...
При переходе линии фронта кроме Цыпина и Козиева пали смертью храбрых Дзен, преподаватель иностранного языка одной из городских школ, Воронец, студент Ленинградского сельскохозяйственного института, Степанов, работник почты, Воробьев, преподаватель физкультуры, и другие товарищи.
Из немецкого тыла вышло пятнадцать человек. Шестерых раненых разместили в госпитале, расположенном в здании института имени Герцена.
19 октября в «Ленинградской правде» под рубрикой «Вести с фронта» мы прочитали подробное сообщение о действиях отряда.
Сейчас, спустя много лет, еще больше начинаешь понимать, какую роль сыграл Пушкинский отряд в период зарождения и развития партизанского движения в прифронтовых районах Ленинградской области. Не зная условий жизни в лесах, не имея опыта борьбы в тылу противника, отряд шаг за шагом накапливал его, стойко переносил голод, закалялся в огне сражений, вырабатывал свою тактику. Преследуемый фашистскими карателями, он выполнял приказ Военного Совета фронта до тех пор, пока ему не приказали выходить из вражеского тыла.
Пушкинский партизанский отряд расформировали. Совершить переход к немцам в тыл через сильно укрепленную линию фронта было уже очень тяжело. Командира отряда Емельянова, комиссара Негри и начальника штаба Иванова с группой ленинградских партийных и военных работников направили на организацию будущей «дороги жизни». Меня и еще трех товарищей от командировали в истребительный батальон Кировского района.
Согласно командировочному предписанию я должен был немедленно отправиться в батальон. Вечером того же дня я шагал по затемненным проспектам к Нарвским воротам. В садах и на площадях стояли замаскированные зенитки. Мчались грузовики, крытые брезентом; навстречу попадались танки, мощные тракторы с орудиями большого калибра. В небе повисли аэростаты с длинными тросами. Во всем ощущалась мощь фронтового города. Ленинград виделся мне грозной, неприступной громадой.
Шел пятый месяц войны.
Крутиков И. В прифронтовых лесах. Записки партизана. Л.: Лениздат. 1965 г.