О том, как я жил во время войны
И вот уже 70 лет Победы и 74 года с начала войны. Чем дальше мы от этих лет, тем громче шум в дни юбилеев. А между тем для меня это была обычная ребячья жизнь только более голодная чем до того, в мирное время, да первый год с небольшим расставание с родным двором и любимым Арбатом. А так, даже в чём-то более свободная жизнь, без особого родительского надзора...
О начале войны я узнал, когда мы 22 июня утром с Леней Жаком (моим школьным товарищем в 1-3 классах и соседом по дому) ходили по приарбатским переулкам и пытались создать их план. Тогда карта Москвы была большой редкостью, и у нас её, естественно, не было. Вот мы и решили самим сделать план Арбата и его переулков. В одном из них увидели людей стоящих у большой черной тарелки радио, и услышали слова заикающегося Молотова: «Граждане и гра’жданки (именно с ударением на первом слоге) Советского Союза!». Тем же вечером прозвучала и первая воздушная тревога, пока ещё учебная. Школы начали готовить к эвакуации. Сразу же начались и у нас хлопоты, связанные с эвакуацией со школой. И 3 июля моя старшая сестра Полина, я и мама вместе с почти всей остальной школой отправились на пароходе из Южного речного вокзала по Москве-реке и Оке. Мои друзья и по классу и по двору Леня и Сеня эвакуировались отдельно от школы со своими родителями. Папа остался в Москве. Ему было уже 48 лет. Как главный бухгалтер зоопарка он получил бронь.
Расположился наш интернат (так теперь называлась эвакуированная школа) в двух деревнях Елатомского района: Алферово и Ермолово. Там впервые я занялся «сельскохозяйственной» работой - прополкой засеянного овощами поля. Сдружился с одним мальчиком-второклассником, опекал его, как старший. Жили мы там до октября. Наиболее запомнившемся событием тех дней было путешествие в Елатьму, ближайший к нашим деревням поселок (тогда районный центр, сейчас поселок в составе Касимовского района), в кино. В здании тамошней школы показывали немой фильм «Человек из ресторана».
После событий в Москве 16 октября наши мамы всполошились и решили, что надо ехать дальше. Не помню точно, как определялся пункт назначения, то ли случайно, то ли у кого-то из остальных мам была какая-то информация, но пунктом назначения стал городок Хвалынск на Волге между Сызранью и Вольском. Объединились для этого путешествия три семьи: мама со мной и Полиной; наша соседка по двору Татьяна Петровна (кажется?) Рысина с дочкой, моей одноклассницей Идой (Аидой) и четырехлетним сыном Толей; и Лидия Васильевна (фамилию забыл) с тремя дочками Людмилой, Талиной и Риммой. Погрузились на пароход и поплыли. Из путевых впечатлений запомнилась остановка в Куйбышеве отсутствием затемнения и наличием белого хлеба без карточек в буфете.
И вот Хвалынск - маленький город на высоком берегу Волги. Не помню, как всё устроилось. Наверное, подробности быта были не очень интересны одиннадцатилетнему человеку, но в результате все три семьи оказались в одной большой комнате, разделенной занавесками. Мама стала работать уборщицей в эвакуированном сюда одном московском интернате. Интернат был организован Московским авиационным заводом № 22 им. Горбунова и носил то же имя. Помню, что директора интерната звали Владимиром Николаевичем Соловьевым. С его дочкой Златой подружилась Полина. Они вместе учились сначала в 9 классе в Хвалынске, а потом и в 10 классе в Москве после возвращения из эвакуации. Я и Ида пошли учиться в 4 класс. Про девчонок Лидии Васильевны не помню.
Хвалынск запомнился рядом вещей. Во-первых, впервые я познакомился с чибриками. Чибрик это такой несладкий пончик, то есть кусок текста, опущенный в кипящее подсолнечное масло. Казался очень вкусным. А главное, его можно было купить без карточек. Во-вторых, и тоже продуктовое, это впервые попробованные топленое молоко и варенец, которые продавались на рынке в глиняных крынках. Тоже было очень вкусно. Еще одно я попробовал зимой: такие замороженные круглые бруски из молока. Вполне заменяло мороженое. И чтобы мой возможный читатель не подумал, что меня ничего кроме еды не интересовало (хотя чувство голода практически не покидало, ведь чтобы покупать всё вышеназванное, надо было иметь деньги, а с ними было плохо) расскажу о моих культурных занятиях. У меня были большие возможности для моего любимого занятия - чтения. Пока мама поздно вечером убиралась в помещении Интерната, я забирался в имевшуюся там библиотеку и читал, читал всё подряд. Благо книг было довольно много. Имелись и новые номера литературных журналов. Так, в «Новом мире» я прочитал лирический дневник Константина Симонова «С тобой и без тебя». Стихи понравились, многие долго помнил наизусть. Особенно нравилось: «Письма пишут разные, слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще бесполезные…». В Хвалынске я возобновил привычку читать газеты (а начал я их читать лет с шести). Главной новостью в газете всегда было "От Совинформбюро". Эти месяцы 41-42 гг. эти сообщения были очень тяжёлыми. Каждый раз узнавал об очередном городе, оставленном после тяжёлых боёв...
Так совпало, в Хвалынске я впервые попал на театральный спектакль. Это уже было летом 1942 г. В город приехал какой-то театр и на летней открытой сцене показали пьесу Константина Симонова «Парень из нашего города». Мне очень понравилось. Пожалуй, больше чем фильм того же названия, который, спустя год или два, я посмотрел.
Помню, мне очень хотелось перебраться на другой берег Волги. Там находилось село Духовницкое. Помню также рассказы в школе о скитах старообрядцев - Черемшаны в окрестностях города, но сам я туда так и не попал.
Нашего учителя 4 класса звали Владимир Николаевич Березкин. Он был без правой руки, поэтому был не на фронте. Мы его очень любили. Он прекрасно писал и рисовал левой рукой. Ко мне он очень хорошо относился, и я в первый, и в последний раз стал круглым отличником. По итогам года меня наградили тоненькой книжкой «Приключения доисторического мальчика». Книжка долго хранилась у меня, пока я не подарил её одной маленькой девочке, которая уже давно выросла и теперь стала врачом в США. Недавно книжка вернулась ко мне.
Из других событий тех месяцев запомнилась очень суровая зима 1941-1942 года, особенно, несколько дней, когда над городом бушевала метель, и мороз был за 50 градусов. Помню, что перед этим мы, как обычно, пошли в школу, а когда надо была идти домой, метель уже вовсю разыгралась. Нам велели ждать, пока за нами не пришлют какой-нибудь транспорт. Но мы, ребята, ждать не захотели и пошли пешком. Метель перехватывала дыхание. Шли мы, так сказать, короткими перебежками, время от времени укрываясь в подъездах домов. Кое-как добрались. У меня была обморожена правая щека. Коричневое пятно было видно ещё долгие годы. Потом оказалось, что одна девочка заблудилась и ушла в сторону от города. Замерзла. Над городом долго звучал колокол.
В эту зиму жилось тревожно и по другой причине: тяжёлые бои под Москвой, страх за любимый город, за отца. Когда объявили о разгроме немцев под Москвой, у нас воцарилось всеобщее ликование.
Мы, и я в отдельности, писали папе. Получали письма от него. Это были счастливые минуты. Я в своих письмах писал одно и то же: «Хочу на Арбат!», не домой, не в Москву, а именно на Арбат! Как же мне потом, спустя многие годы, легли на сердце эти строки Булата Окуджавы: «Ах, Арбат, мой Арбат, ты - мое призвание. Ты - и радость моя, и моя беда».
Летом 1942 года моя тоска по Арбату достигла предела. С другой стороны война начала приближаться к Сталинграду, который был не так уж далеко. Мальчишки стали шептаться о том, что надо бы убежать туда. Эти разговоры достигли ушей родителей и за нами стали строго следить. А в это время Рысины получили вызов от мужа и отца и стали собираться в Москву. Я уговорил маму отпустить меня с ними. На самом деле это было не с ними, а около них. И мама согласилась. 11 августа 1942 года Рысины и я сели на пароход, который шел до Горького, там предстояла пересадка. С ними ехал один военный (не помню его звание), который после ранения возвращался через Москву на фронт. Насколько я мог, двенадцатилетний, понять, он был в близких отношениях с Идиной мамой. Но это, как говорится, меня не касалось. Главное то, что я плыл в сторону дома. Со мной был серый фетровый саквояж, в который мама положила банки с шестью килограммами топленого масла и двести рублей, я положил свой табель за 4 класс и наградную книжку.
Из того, что запомнилось в пути: пароход назывался «Семнадцатый Октябрь», был он двухпалубный, с большими колесами по бортам, в буфете можно было купить маленькие песочные пирожные. У меня же были свои деньги! Большим потрясением для меня была пересадка в Горьком. Мне пришлось идти отдельно от Рысиных на теплоход, называвшийся «Вячеслав Молотов». Шел, внутренне дрожа, вот сейчас задержат, и что я буду делать. Но всё обошлось. И вот я уже на палубе теплохода. Инстинктивно старался держаться немного в стороне от Рысиных. Спал на палубе, подложив под голову саквояж. Еще одним переживанием была проверка документов патрулем, который высадился на теплоход где-то в районе Большой Волги. Бегал от них по трапам, то вверх, то вниз. Теперь-то я понимаю, что я их просто не интересовал. Но тогда, мне казалось, вот сейчас задержат. Так же было страшно, когда 22 августа пришвартовались на Северном речном вокзале. При выходе с теплохода опять проверка документов. Но мной никто не заинтересовался. Не помню, как до дому добирались Рысины. Я сел на шестой троллейбус. И опять в нем появился патруль. Опять страх, но никто не интересовался двенадцатилетним нарушителем пропускного режима. Наконец, Сокол, метро. Первое удивление: билет теперь не тридцать копеек, а сорок. Добираюсь с пересадкой на Арбат, звоню в квартиру. Открывает соседка Мария Ивановна. Восклицания, слезы, поцелуи. Не могу попасть в комнату. Оказывается, папа находится на казарменном положении на работе. Оставляю свой саквояж и еду в Зоопарк. Нахожу бухгалтерию. Она находилась рядом со слоновником. Мне говорят, что отец пошел опустить в почтовый ящик письмо нам. Иду на Большую Грузинскую и вижу отца, идущего навстречу. Отлегло...
Так завершились 415 дней моей эвакуации. И спустя много лет Германия признала, что моё пребывание в эвакуации было по её вине и нанесло мне ущерб, за что и выплатила мне в прошлом году 2556 евро или 6 с небольшим евро за каждый день (на самом деле, независимо от времени пребывания в эвакуации, все получили ту же сумму, так относительно недолгое пребывание стало для меня "выгодным").
Едем с папой домой на Арбат. На следующий день мы с папой отправились к одной его подчиненной по фамилии Рушева (имя и отчество забыл), с которой, как я понял, у него были близкие отношения. Но я не возникал… Жила она в частном доме на Писцовой улице, там тогда было много таких домов. В доме по соседству жили знаменитые лыжники Ипполитовы. У Рушевой был близкий родственник, кажется брат, генерал Николай Никифорович Нагорный, который в то время был начальником штаба войск ПВО и отвечал за противовоздушную оборону Москвы. Это был первый настоящий генерал, которого я встретил в своей жизни. Его появление в доме как-то примирило меня с этим переселением с Арбата.
Между прочим о генералах. Как все мальчишки я интересовался известными командирами Красной армии. Помню, что, когда 7 мая 1940 года ввели генеральские звания, а потом опубликовали списки и фотографии вновь испеченных генералов, мы с большим интересом рассматривали их. Мне почему-то очень понравилась фотография молодого, как мне показалось (и это, действительно так, ему не было 38 лет в то время) генерал-лейтенанта Маркиана (и имя такое необычное) Михайловича Попова. Я «выбрал» его себе в «герои», пытался сочинять его биографию. И что удивительно, в какой-то степени не ошибся. В годы войны Маркиан Михайлович стал командующим фронтом, генералом армии, героем Советского Союза, хотя почему-то он не так известен как другие.
Так как мне надо было начинать учиться, то мы с отцом вернулись на Арбат, и 1-го сентября я пошел в 5 класс 73 школы, которая располагалась в Серебряном переулке. Отец кормил меня ячневой кашей и, чтобы было немножко повкусней, добавлял туда кусочек шоколада. Он получил его не по продовольственной карточке, а по так называемому литеру Б, который, оказывается, был ему положен по тогдашним правилам. Помню обладателей этих литеров так и называли «литерАторы и литерБеторы».
Был я в школе только первый день. Мне не понравились ребята. На самом деле это случилось потому, что я не помню уже, чем похвастался, а выполнить, конечно, не мог. Поэтому на следующий я не пошел в школу и начался мой первый большой прогул. Вместо школы я садился в какой-нибудь автобус или троллейбус и ехал из конца в конец Москвы. Особенно я любил двухэтажный троллейбус 12-го маршрута, который ходил в Коптево. Так продолжалось до того, как 5 октября вернулись мама и Полина. Мама пошла в школу, а там говорят: у нас такого нет. Потом вспомнили, что один день был. Дома разразился грандиозный скандал. И пришлось снова идти в школу.
Полина после приезда узнала, что погибла мама её лучшей подруги - Жени Клебановой - Ася Моисеевна. Немцы разбомбили здание в начале улицы Воровского (теперь называется по-старому: Поварская), в нём находилась аптека, в которой она работала.
Постепенно притерся к ребятам, подружился сначала с Валей Рытиковым. Он жил совсем рядом в полуподвальном этаже дома в Годеиновском (ныне называется Арбатским) переулке, там, куда выходили ворота нашего заднего двора. Вспоминая друзей надо вспоминать и об их родителях, других родных. Валя жил с мамой Пелагеей Андреевной и тётей Анной Андреевной. Насколько я помню, они были надомниками. Ещё одна их младшая сестра жила отдельно. Но они все вместе опекали Валю. Пелагея Андреевна была очень простая, малограмотная, но очень мудрая женщина. Потом подружился с Робертом (Робой) Галле (он жил в Малом Афанасьевском переулке) и Борей Захарьевым (жил на Арбате в доме 10). Роба жил с мамой. Борин отец Всеволод Александрович был инвалид, ходил с костылём. Он работал в какой-то организации лесного хозяйства. Мама работала в Военной академии химической защиты (тогда имени Ворошилова).
А я по-прежнему время от времени прогуливал. В конце года здание школы забрали под госпиталь, и нас перевели в 59-ю школу в Староконюшенном переулке. Наш директор Аркадий Васильевич, о котором мы знали, что он раньше был директором школы при посольстве в Китае, перешел вместе с нами и до конца года был у нас классным руководителем и учителем математики. Наш переход совпал с разделением на мужские и женские школы, сначала в школе появились отдельные мужские и женские классы, а на следующий год школа стала мужской. Полина окончила в ней 10 класс и получила аттестат. К экзаменам за 5-й класс я подошел с большим количеством прогулов, так что Аркадий Васильевич высказывал предположение, что я их завалю и останусь на второй год. Но всё закончилось благополучно, и я перешел в 6-й класс.
Зимой 1942-1943 года мы узнали о судьбе папиного брата-близнеца - Лейвика. По каким-то дела в Москву с фронта приехал старшина и рассказал нам о нём. Оказывается, в начале войны дядя был комиссаром дивизии. И как рассказывал старшина, он очень хорошо относился к солдатам, которые отвечали ему взаимностью. Потом его разжаловали не то в батальонные комиссары, не то в старшие политруки. Как считал старшина именно потому, что он хорошо относился к солдатам. Приехал старшина после Сталинградской битвы. Рассказал он и о судьбе семьи дяди. Оказалось, что его жена и дочь Аня тоже служили в армии.
Закончил войну Лейвик в Германии и потом ещё несколько лет был там комендантом какого-то городка, куда к нему приехали жена и дочь.
Примерно тогда же мы узнали, что мамины сёстры Ида и Рива успели эвакуироваться из Гомеля, и теперь жили в г. Бальцер (позднее назван Красноармейском) бывшей АССР Немцев Поволжья, а теперь Саратовской области.
Помню, как в 1943 мы с Валей Рытиковым вступали в комсомол. В школе нас приняли, а вот на бюро райкома Валю приняли, ему уже было 14 лет, а меня - нет, так как мне было только 13. Я очень обиделся тогда.
Кажется, в 1944 году вернулся в Москву наш сосед по квартире Леша Муромцев. На войне он потерял ногу, долго лежал в госпитале. Вернулся он не один, а с женой и дочкой. Жена была врачом, которая его выхаживала в госпитале. А о дочке мама Леши говорила, что она не его. Спустя какое-то время они обе исчезли из нашей квартиры.
Позднее возвратились те наши соседи, которые были в эвакуации. Вернулся Вова Павлинов с мамой. Вернулся Валя Лекшин.
Позднее, уже вполне взрослым Вова написал пронзительное стихотворение об эвакуации под названием «Холода», посвящённое маме. Недавно я услышал его положенное на музыку, и оно потрясла меня. Приведу несколько строчек из него (не с начала):
«…Дымятся снежные холмы
и ночи нет конца.
Эвакуированы мы
и нет у нас отца.
Так страшно дует из окна,
и пруд промерз до дна.
Так вот какая ты, война!..
Что говорить? Война.
Забыл я дом арбатский наш,
тепло и тишину.
Я брал двухцветный карандаш,
и рисовал войну…» [1].
В 5-6 классах у меня были ещё два товарища, помню только их фамилии: Терешкович и Галкин. Первый жил в доме напротив, в котором были булочная и магазин украинской книги. Несмотря на наши товарищеские отношения, он почему-то пытался меня подразнивать, показывая мне сложенное особым образом «ухо» ушанки. Я не понимал, что это такое. Как мне потом объяснили, это должно было означать свиное ухо, что, мол, для еврея оскорбительно. Знал бы он, что я из всех видов мяса больше всего любил и люблю свинину. Надо сказать, что в то время я ничего не знал об антисемитизме, не сталкивался с его проявлениями, да и вообще не очень сознавал, что я еврей. С Галкиным отношения были более близкие. Помню, мы дарили друг другу какие-то открытки старинные с видами городов. Так он подарил мне целую подборку открыток с видами итальянских городов, которая у него откуда-то была. Потом они оба куда-то из школы ушли. Не помню почему.
Летом 1943 г. после окончания пятого класса папа устроил меня на детскую площадку, которая была устроена в Зоопарке для детей сотрудников. Среди тех, кто там был со мною, помню сына (немного старше меня) и дочку маленькую Веры Чаплиной, известного автора детских книжек о животных. Она тогда работала в Зоопарке. Ещё помню мальчика немного младше меня. Его звали Вилька (Вилен) Линьков. Его мама работала, кажется, секретарем в дирекции зоопарка, а отец, с которым она была разведена, был известным партизанским командиром, героем Советского Союза. Помню, что почти каждый день пересказывал ребятам разные прочитанные мною книжки, присочиняя для большей занимательности разные эпизоды героического характера.
Из событий этого лета, конечно, запомнились первые салюты по поводу освобождения Курска и Белгорода.
В 1943 году мы узнали о судьбе ещё одного брата отца - Лейбы. Оказалось, что он с младшей дочкой Ривочкой успел эвакуироваться из Гомеля в Казань. Другая дочь - Сара - жила в Севастополе и там погибла. Его сын Арон перед войной был призван в армию и был преподавателем в военном училище, которое располагалось в Латвии. В начале войны он ушел на фронт политруком, успев эвакуировать жену и сына. Они тоже оказались в Казани. На фронте Арон был ранен, у него были обморожены части ступней, попал с группой своих солдат в плен. Солдаты не выдали его, и он уцелел. Затем их освободили наши. И надо было случиться чуду - его отправили в госпиталь в Казань! Там его оперировали, удали часть ступней и демобилизовали. Он пошел работать и поступил учиться в Юридический институт. Вначале за плен никаких репрессий не было, но потом его всё-таки исключили из партии, и пришлось искать другую работу. Лейба сообщил о судьбе ещё одного старшего брата отца - Арона: он жил в одной из белорусских деревень и, судя по всему, погиб.
В шестом классе у нас появился и новый директор Давид Натанович Розенбаум, и новый классный руководитель - Екатерина Николаевна Курило, которая преподавала нам английский язык. В класс пришли новые ребята, и у меня появился ещё один друг - Коля Ткаченко. Он жил в доме на углу Кропоткинской (ныне улице возвращено прежнее название: Пречистенка) и Чистого переулка. Его отец Георгий Степанович работал инженером на ЗИЛе, где работала мама Александра Андреевна не помню. Ещё у Коли были две сестрички младше его.
Публикация в «Новой газете» за 14 августа 2009 года материала Эльвиры Горюхиной «Лидия Чадаева, тургеневская бабушка» и, особенно, её постскриптум «“Бежин луг” исключен из школьной программы» неожиданно всколыхнул из моей памяти эпизод, связанный с Колей и Валей Рытиковым в 6-м классе. Это был мой, да, думаю и моих друзей, единственный «сценический» опыт. Дело в том, наша учительница литературы (увы, не помню, как её звали) задумала поставить инсценировку по этому тургеневскому рассказу. В инсценировке принимали участие Коля, Валя, я и ещё один наш товарищ - Толя Стрижов (на следующий год он куда-то переехал и ушёл из нашего класса). Кто-то ещё был пятым. Помню, что мы выступали в ходе какого-то школьного мероприятия на сцене актового зала. Я изображал Ильюшу, любителя всяких страшных историй, Валя - Федю, Толя - Костю, Коля - Павлушу. Не помню, как мы играли, но помню, что нам хлопали. И ещё запомнилось, что та, кто объявлял о нас, перепутала некоторые фамилии и имена, назвала Валю Волей Родаковым, а Толю - Стражовым.
Год закончился для меня вполне благополучно, если не считать, что получил задание на лето по черчению, совершенно невозможный для меня предмет. Пришлось немного потрудиться Полине, ставшей к тому времени студенткой Московского химико-технологического института им. Д. Менделеева.
Мамин брат Лёва находился на фронте с начала войны. Постепенно у меня началась с ним переписка. В моём архиве сохранились две его открытки тех лет, одна от 22 ноября 1944 г. и другая от 15 января 1945 г. Наверное, надо немного рассказать о нём. Он начинал свою трудовую деятельность типографским рабочим, заработал туберкулёз, лечился. Потом стал техническим редактором. Перед войной он работал в издательстве «Дер Эмес» («Правда»). Его жена Зоя Васильевна была врачом. Две их дочки - мои двоюродные сёстры - Люся (1936 года рождения) и Лиля (1941 года рождения). До войны они жили под Москвой в Очаково, в деревянном доме.
Летом 1944 г. я поехал в трудовой лагерь и пробыл там около двух месяцев. Лагерь был устроен в совхозе «Ледово». Это станция недалеко от Каширы, по железной дороге от Москвы после узловой станции Ожерелье. Занимались мы там прополкой овощных полей. Запомнились поля турнепса, который мы понемногу жевали. Позднее нам доверили лошадь. К этому времени в лагерь приехали ещё некоторые наши ребята, которые до этого были в оздоровительном лагере. Среди них был и Валя Рытиков. Вспоминается такая сцена со мной и лошадью: я пытаюсь сдвинуть лошадь с места, кричу «Но! Но!», а она не с места. Тогда я вспоминаю весь запас известных слов, которые таились в моей памяти, но не употреблял их, и обрушиваю их на лошадь. И она покорно пошла… Об этом эпизоде Валька со смехом рассказывал всем вокруг. Ещё вспоминается, как мы там питались. Родители привозили нам буханки хлеба, которые нам причитались по нашим карточкам за несколько дней сразу. Мы получали ещё хлеб и по пол литра молока в день в совхозе. Но этого нам было мало. Я ещё покупал и выпивал ежедневно ещё по пол литра коровьего и козьего молока.
Из других событий запомнилось, как мы в один из наших выходных ездили в Москву на одну из кубковых игр по футболу. Ездили так, добирались до Ожерелья, где останавливались скорые поезда, идущие в Москву, и на подножке ехали большую часть пути, потом кое-как перебирались в тамбур. А вот как немцев провели по Москве, это мы пропустили, не знали.
После лагеря вернулся я в Москву с мешком разных овощей, который еле притащил.
Не то в 6-м, не то в 7-м классе с нами учился Володя Пименов. Он приехал из Воронежа, где его отец был директором театра, а в Москве он стал директором театра имени Вахтангова, и мы стали довольно часто ходить на спектакли этого театра. Особенно мне нравился «Сирано де Бержерак» с Рубеном Симоновым в главной роли. Ещё ходили в Театр Красной армии на «Давным-давно» и даже на балет «Тщетная предосторожность в филиал Большого театра. С этого началось моё театральное воспитание. Но настоящим театралом, также как и киноманом, я так и не стал. Мне нравилось больше читать, чем смотреть и слушать…
В 7 классе снова пришли новые ребята, и у меня появился ещё один друг - Эрик Минскер. Он жил в Плотниковом переулке. Его отец был начальником отдела в научно-исследовательском институте автомобильного транспорта, а мама работал в каком-то наркомате. У него была младшая сестра Сана и домработница Луша. Окончание седьмого класса совпало с окончание долгой войны и Днем Победы. Хорошо помню, как с ребятами были 9 мая на Манежной площади, помню царившее там ликование. 24 июня мы пошли в колонне нашего шефа - типографии № 7 «Искра революции» на демонстрацию, которая должна была пройти после парада Победы. Когда мы подошли к Манежу, хлынул страшнейший ливень и демонстрацию отменили. Промокшие до нитки мы пошли домой. Так как телевизоров тогда у нас не было, то парад Победы мы потом смотрели в кино.
Кстати, хочу ещё вспомнить о нашем школьном шефе: надо же было такому случиться, чтобы спустя много лет моя жена Надя пришла работать в плановый отдел типографии «Искра революции».
[1] Павлинов В. Испытание на прочность. М., Сов. Россия, 1983. С. 92-93.