СЕРДЦЕ МАТЕРИ.
1.
- Вы ещё слишком молоды, чтобы морочить мне голову! - доктор, с силой, тряс кисть девочки-подростка, - Где вы, тут, видите перелом?! Вам нужно освобождение от занятий физкультурой?! Так и скажите!
- Может быть, вы сядете на моё место? - оборвал он несмелые возражения бабушки, просочившейся в кабинет вслед за внучкой, - Сядете и будете вести приём!
- Но, сначала закончите с отличием институт и ординатуру, - не унимался доктор. - Вас будут рекомендовать в Центральную Кремлевскую Больницу, но, вы откажитесь и, вместо этого, отправитесь в горячие точки и на Крайний Север. Пять лет подряд вы будете победителем конкурса профессионального мастерства «Лучший по профессии». А потом я посмотрю, как кто-то, с улицы, будет учить вас азам остеологии.
О, как я устал жить в этой стране! - простонал доктор, чуть только хнычущая девчонка, с бабкой, скрылись за дверью. Но, поставить на место зарвавшееся ничтожество было приятно: это успокаивало и расслабляло.
* * *
Подходил к концу не самый лёгкий из рабочих дней.
Доктору нездоровилось. Побаливала голова и мелко тряслись второстепенные мышцы, где-то в грудино-рёберной и верхнеягодичной частях усталого тела. Вдобавок, его взялась донимать горькая отрыжка. «Вот и ливер подтягивается», - машинально отметил доктор.
Накопившиеся отгулы, он посвятил са́мому прозаическому пьянству. Клизма, по старой памяти, прислала приглашение от какого-то фонда. Третьего дня, по приглашению, поехал в столицу, на встречу возвращенцев, вкусивших «дым» исторической родины. Пришлось послушать речи о том, как эти челноки нужны «здесь», обогащённые опытом пребывания «там». Потом он вручал кому-то цветы: отрабатывал гостеприимство, чтоб не совсем уж на дурницу. Потом, не раздумывая, бесстрашно нырнул в глубину самозабвения.
Из всей толпы он знал только одного Ромку. Ну, и Клизму, само собой.
Ромка на «Ромку» не откликнулся. Теперь он откликался на Рувима. Постой, какая же у него фамилия? Ясень? Или Тополь? Ну, да, Тополь. Из-за афёр с финансовыми пирамидами его ещё стали звать Пирамидальный Тополь. Или всё-таки Дубовик?
Голова, решительно, отказывалась соображать, а память помнить. Хорошо, что Клизма выдернула его из этого вертепа и увезла к себе. А муж у Клизмы - настоящий мазохист: пока они уходили в спальню, тот тихо сидел на кухне и плакал, а потом ещё и вежливо попрощался с доктором. Однако, ничья честь не пострадала - в спальне гость, без задних ног, проспал до утра.
Как бы то ни было, а доктор уже, со всех сторон, всё продумал: вот он добирается до дома, первым делом, прямо с порога, снимает синдром - воду можно и не кипятить, а разбавить прямо из-под крана. Уборку тогда на следующей неделе, как раз будет отгул. Да, ну её, уборку. Подождёт! Два месяца ждала и ещё подождёт.
Он чувствовал, как превращается в закоренелого холостяка, ограничивая общение с женщинами службой и сферой услуг.
Всю жизнь он прекрасно обходился без рефлексии и самокопания, но, за чередой последних событий, назревала необходимость ответить себе на не удобные вопросы.
Доктор шутливо называл себя мультиинструменталистом. Любой врач в захолустье обязан был становиться многостаночником, как какой-нибудь чеховский Ионыч. Например, когда он работал на севкавказе, он легко перескакивал с одной специальности на другую. Не был он, пожалуй, только нейрохирургом. И то, лишь потому, что один, там, уже имелся, а у всех горцев ареала, на двух нейрохирургов, не набралось бы нейронов.
Уже здесь, его отправили на дополнительную специализацию, за счет бюджетных средств - нужно было закрывать грудью новую штатную единицу - «проктолог». Больница уже давно просила у департамента какую-нибудь ставку, и вот, в штате, образовалась долгожданная лакуна. Главврач легко получил от него согласие, ведь скакать с места на место - органично для настоящего разведчика.
На теории, он, как обычно, слушал в пол-уха и ждал вечерней разрядки, но, в первое же практическое занятие всё вдруг и сразу изменилось... С первых дней практики он, бескомпромиссно, как метод, отверг инструментальное исследование, сосредоточившись на пальцевом. В его прикосновениях обнаружилась, не свойственная ему прежде, мягкость, а при непосредственных осмотрах - медитативная сосредоточенность. Нельзя сказать, что он испытывал какое-то чувственное возбуждение. Казалось, они с объектом осмотра, просто глядят друг в друга, стараясь заглянуть поглубже, в архитипическое бесстыдство подсознания. В ту глубину, в которую ординарному человеку заглядывать боязно. Боязно и не досуг.
Но, он набирался мужества и глядел в зияние, как в мистическое зеркало. Глядел, в надежде и страхе разглядеть в собственном отражении Незнакомца.
Перемены не укрылись и от больных: некоторые пациенты с недоверием отнеслись к предложенному им стилю приёма. Другие же, впервые за его общую врачебную практику, расположились к доктору. Среди подопытных, даже прошёл слушок, будто бы великовозрастный, чернявый практикант заговаривает геморрой. Доктору льстила такая «антинаучная» репутация. К тому же, про себя, он и сам сравнивал это немое противостояние с диалогом. Конечно, его визави молчало. Но, в то же время и сообщало о чём-то важном, проникновенным, но невербальным языком. И расслышать послание мог не каждый, но тот, чей слух, не пойманный в сети преходящего, способен был слышать Там, за пределами отпущенной человеку жизни.
А молва была к выгоде, прежде всего, самих больных, так как доверие пациента ускоряет выздоровление. Да, и что скрывать: больные больными, а ему, самому, положительно, нравилось быть проктологом.
С курсов он возвращался, как на крыльях. И сначала не мог понять бестолковые объяснения главврача. Тот что-то мямлил, извинялся, обещал и в дальнейшем «не придавать значения мелочам» и некоторым нарушениям трудовой дисциплины, «поскольку идеальных людей не бывает».
А, проблема заключалась в появлении новенького - врача с серьёзным стажем, одессита по рождению, ещё недавно - москвича, знатока еврейского фольклора, Евгения Ефремовича Дерижопки. Он «происходил» свою фамилию от известной в Одессе улицы и рассказывал, как часто её путают с фамилией одного олигарха, что доказывает, через единство корня, несомненную семантическую общность этой именословской троицы.
Ходили слухи о том, что на периферию, в это медвежий угол, его отослали пересидеть. И о том, что за него, на «верху», есть, кому постоять. В связи с ним, поговаривали, также, об остроумной схеме доставки детей израильским сластолюбцам, под видом лечения в стране передовых технологий. Как, вскоре выяснилось, за безобидным пузцом и смешной фамилией, скрывался жёсткий, волевой характер. Без напряжения, Жеку, как он представлялся медперсоналу, можно было представить замешанным в деле любой степени социальной опасности.
«Молодой» специалист благоразумно уступил место матёрому, но лишь теперь стал понимать, что потерял. Евгений Ефремович, со своей стороны, ревниво, если не сказать, враждебно, встретил коллегу. Как говорят в таких случаях, «меж ними пробежала чёрная кошка». Похоже, Дерижопка тоже любил свою профессию.
Сейчас доктор знал не понаслышке, что такое скучать по любимому делу. Он, конечно, выпивал и раньше. Временами, даже сильно. Но, с отлучением, что называется, пошёл вразнос. Его всё чаще видели на работе под хмельком. Он опять старался отфутболить больного «к терапевту» или, глумясь над собственной репутацией, выписать артистически безграмотный рецепт, жонглируя абсолютно неподтверждёнными диагнозами.
Он почти слово в слово помнил выданный «сертификат». «За время прохождения... в полном объеме овладел практическими навыками по выбранной специальности. В работе проявил любознательность и настойчивость в освоении новых знаний... К самостоятельной работе врачом проктологом готов»
«Ну, и что толку?! Без бумажки - ты букашка. И с бумажкой ты - букашка» - с горечью размышлял доктор.
* * *
Вдруг какая-то возня за дверью смешала его мысли.
- Войдите! - повинуясь долгу, предложил он. Однако приглашение не возымело никаких обратных действий с той стороны. «Блин!», - подумалось доктору и он пошёл открывать. Отодвигать стул было лень и он, вставая, больно врезался животом в острый угол стола. Кожу живота засаднило. «Блин!», - ещё раз подумалось доктору.
- Ну, что, будем в прятки играть? - он резко распахнул дверь в надежде хорошенько приложить источник шума, но не услышал ни стука, ни стона.
«Шимпанзе!», - оказавшись в полумраке коридора, он почти вслух выругал сестру-хозяйку, - «На два этажа одна лампочка. Дураки, мы, дураки, выдавили Телегину. Теперь приходиться терпеть этот моток шерсти. Ещё и глазки строит».
- Юлиан Борисович, я не слишком поздно? - в тёмном прямоугольнике дверного проёма проявился силуэт женщины. Она постояла несколько секунд, подслеповато щурясь на свет и перешагнула порог.
Её можно было назвать красивой, если бы не выдающиеся передние зубы, прикрыть которые не хватало губ. И, надо сказать, не хватало, не так чтобы пренебрежительно мало. Да, и не по-женски большие кисти рук и ступни несколько портили общее приятное впечатление. Под левым глазом темнело еле заметное пятнышко, своим появлением, скорее всего, обязанное излишкам тонального крема.
- Лилия Александровна! Лилька! - опешил Юлиан Борисович, - Какими судьбами! Проходи, проходи! Надеюсь ничего серьёзного? Только не вздумай предъявить мне перелом.
Юлиан Борисович подставил посетительнице свой стул, сам же уселся напротив, на облезлую клеёнку кушетки.
- Лилька, глазам своим не верю! Дай-ка я на тебя посмотрю! Как ты меня нашла?!
- Юля, разве мы с тобой можем потеряться? Представляешь, вчера встречаю Эмму Клизменгольц! С самой школы не виделись и вот, пожалуйста. Разве это не судьба? Правда? - Лилия Александровна вяло улыбнулась,- Она и дала мне твои координаты.
- Ну-с, батенька, где у нас болит? - попытался пошутить Юлиан Борисович, но осёкся: вид поздней гостьи явно не располагал к веселью. Она сидела, неестественно выпрямившись, задержав отсутствующий взгляд на стопке незаполненных бланков.
- Лилька, ради бога, не молчи! - Юлиан Борисович протянул к ней руки, имитируя мольбу и отчаяние.
- Нет, со мной, слава богу, всё хорошо,- слабым жестом она остановила Юлиана Борисовича, порывавшегося встать. - Извини, я сразу. Юля, ты кажется анестезиолог по первой специальности? - еле слышно проговорила она, почти не шевеля аккуратно накрашенными губами.
-Лиля, если бы я помнил, кто я по первой специальности! Ты же знаешь: я мед прошел, не выходя из пике. Если бы не Эмильевич, наш проректор, я б сейчас, наверное, лопатой махал со своим неоконченным высшим, - доктор привалился к стене: он, явно, оказался расположен повспоминать былое.
- Но, ты же говорил, что ты анестезиолог, - нетерпеливо перебила Лиля.
- Я всё. И швец и жнец.
- Нет, но, ты же работал по специальности? - почему-то настаивала женщина.
- А, я и сейчас работаю. Но, не здесь. Здесь профессионалам предпочитают дилетантов. А профи вынужден подрабатывать собачим эвтанологом. Как девочка по вызову.
Слушай, Лилька, да какая разница, кто, что! Я тебя сто лет не видел!
- Нет, ты расскажи!
- Ну, что там рассказывать?! Короче, ветам, весь наркоз зарубили. Им не хочется связываться с наркоконтролем и они, теперь, парализуют чем-нибудь угнетающим дыхалку. Или, сначала, галлюциногеном и, вдогонку, уже фатальную инъекцию, тем же релаксантом. А, я, тут, как тут, с альтернативой. Мол, так и так, перед «уколом милосердия» делаю вашему пушистому другу «приходи сказку». Сам ляпну в мясо, сколько в лошадь влезает, чтоб скотина, как дышать забыла. Та лежит, не трепыхнётся. Главное, чтоб она не проболталась, какая её, радость навестила. Ха-ха-ха! А доза в кармане.
- Юля, надеюсь, ты не употребляешь наркотики? - встревожилась поздняя гостья.
- Ты что, Лилька?! Тьфу-тьфу. Но, доза, сама понимаешь, эквивалентна энной сумме. Знаешь, оттуда - взял, туда - занёс. Схема сложная. Попробуй всем угодить и себя не забыть.
- Конечно, почти всегда одним уколом обхожусь. Клиентов выпроваживаю. Давлю на то, что зрелище тяжёлое. Но, кайф, при себе, иметь нужно, обязательно. Бывает, напорешься на чистую клинику. И начинается: «А, чем вы будете колоть?», «А, это действительно наркотик?». Я, спецом, ещё и ампулу стреляную, с собой, таскаю. На ней маркировочка заметная. На видное место кладу. Будто из неё брал. Но, таких дотошных, скажу честно, не перевариваю. Я, тогда, скотине этих умников, вообще, вторым, воздух по вене пускаю. Естественно, без наркоза. А, что? Шибко грамотные? Одного укола мало? Тогда получите-распишитесь. Итак, себя не ценю. Беру гроши.
- А дальше, уже, дело техники: сэкономленный материал переконвертировать в ректификат. Я, с этим, никогда не тяну. И, тогда, как поётся в песенке «полна, полна коробушка», - Юля скрутил, замысловатую фигуру из большого пальца и оттопыренного мизинца, - Но, ты не подумай, - он озорно подмигнул собеседнице, - исключительно, для протирки оптики.
- Юля, я сейчас совсем не соображаю о чём ты. Ты мне, просто, скажи, ты навыков не утратил?
- Утратил? Наоборот! Я теперь шприцем белке в глаз, со ста ярдов, попадаю. Я, здесь, главный Айболит. Мне веты, за то, что я им паству отбиваю, уже обещали киллера нанять, - прихвастнул Юлиан Борисович.
- Но ты Лилька, как не настоящая, - Юлиан подозрительно посмотрел на знакомую, - Что-нибудь с потомством?
- Да нет, с ними всё в порядке. Обыкновенно. Как всегда бывает с маленькими детьми. У Рахильки - свинка, у Хаима - парша. Дела житейские. Я закурю, можно? - она взяла сигарету губами, осторожно, чтобы не смазать помаду, но, тут же, спохватившись, протянула пачку доктору. Юлиан Борисович вскочил, ловко выхватил сигарету из протянутой пачки и стал шарить в карманах изрядно помятых брюк. Посетительница протянула ему зажигалку. Они закурили.
- Мне так легче. Ничего? - Лилия Александровна выпустила клуб дыма.
Юлиан Борисович откинулся к облупленной стене, с наслаждением затягиваясь хорошим табаком.
- Свинкой лучше переболеть в детстве, - авторитетно заверил доктор, - В детстве, вообще, хорошо болеть. У меня раньше астма была. Родители давали какие-то таблетки. Названия, чёрт, не помню. Вот я, от них, тащился! Перед тем, как домой идти, пробегу, вокруг спортплощадки, пару кругов... Вваливаюсь домой захеканный, вроде приступ, и получаю пригоршню вне очереди. Они, у меня, улетали со свистом. Пре́дочки только успевали закупаться.
- Хаим - хулиган, никакого сладу. Будущий бейтаровец, наверное, - гостья, казалось, не слушала собеседника, - Мы, ему, вечером, корку, на голове, кремом смажем, размягчим, гной выдавим. Он бегает по квартире с подсвечником и кричит «Тель-Хай!». Такой потешный! Ничего, что дым? - Лилия Александровна замахала большой, ухоженной рукой, прогоняя от себя сизое облако.
- Пустяки, проветрится. Тут такие щели! В окно, вообще, снег наметает: утеплитель и всё такое - законная добыча Вагинаковны. Это даже не обсуждается. И, вон, видала? - он указал взглядом под потолок, на прореху в стене, в ореоле мокрого пятна, расцвеченного желтоватой коростой грибка.
- Ты представляешь, Штаник две чашки из папиного сервиза разбил. Мы его так ругали. Теперь он неполный. В смысле, сервиз. Нет трёх чашек и соусницы. Но, её ещё на папиных похоронах разбили. Одни убытки от него. Мы с Матвеем, прямо, не знаем, что и делать, - она через силу улыбнулась.
- Ну, чтож, приводите - усыпим, - хохотнул Юлиан Борисович. У него, можно сказать, совершенно прошла головная боль. И всё это благодаря неожиданному визиту. Хотелось, как в молодости, подпустить развязности и безвредно привирать. Приятно, оказалось, вновь ощутить в глубине организма шевеление гормонов! Правда, было немного не очень за двухдневную щетину и мятые брюки, которые едва прикрывал кургузый халат.
- Но, вообще-то, он мальчик не злой. А вот у Хаима несносный характер, - будто не услышав шутки, продолжала Лилия Александровна, - Но, уважение к старшим у Хаима не отнимешь. Маленький - а уже настоящий еврей! Когда он первый раз увидел ребе Елцафана, то весь дрожал от страха и потом слушался нас до самого вечера. Даже Мотю. Правда! - и она посмотрела на Юлиана Борисовича так, будто он возражал.
- Это тот негодник, который всё время делал мимо горшка? Как же! Припоминаю. Как давно это было! Я тогда ещё был вхож в ваш дом, - уколол собеседницу Юлиан Борисович и с удовлетворением отметил на её лице смущение, - А, твоя свекровь ходила по гамну «аки посуху».
- Нет, нет, тогда Хаим ещё на смеси был, - горячо запротестовала Лилия Александровна, - А она, что ты думаешь, и за Хаимом, своим любимчиком, так и разбежалась убирать, - посетительница схватилась за подброшенную тему, - По всей квартире, целыми днями, кучи лежат. Я, специально, не трогаю - жду, когда у неё совесть проснётся. А ей, по-моему, вообще, плевать. Она их даже не переступает.
- И ты же знаешь, кто инициатор, всем дорогим мне людям, отказать от дома, - через паузу добавила она. На слове «дорогим» она сделала двусмысленное ударение и задержала на Юлиане долгий взгляд.
- Так, тогда, я носки вывозил об старшенького? - обрадовался открытию Юлиан Борисович, - Как он, кстати, там?
- Старший? Нормально. Как и все дети. Попугайчика дихлофосом отравил. Дверь, соседке со второго, гвоздём поцарапал. А, кто-то подсмотрел и донёс. Какие, всё-таки, бывают люди! Тьфу! Противно!
Раздался короткий, предупредительный стук и тут же, с интервалом в три секунды, заскрипели перекошенные дверные петли. Доктор вздрогнул, но, разглядев сотрудницу, успокоился.
- Юлиан Борисович, - не входя, позвала миловидная девушка, с острым носиком, в ладно пригнанном белоснежном халатике. Востроносая медсестра сначала сморщилась, учуяв дым, а потом с любопытством посмотрела на Лилию Александровну, - Николай Дмитриевич диагностировал, у последней девочки, перелом запястья. Как обычно - ладьевидная...
- Лена, - доктор, с расстановкой, постучал пальцем по наручным часам, - После девятнадцати, мне глубоко..., - он выдержал паузу, затем продолжил, - ...плевать, что диагностировал Николай Дмитриевич, со своей шарманкой.
Востроносая пожала плечами и поспешно затворилась дверью.
- Ну, надо же, «Николай Дмитриевич диагностировал»! - Юлиан Борисович картинно закатил к потолку глаза, - Рентгенолог погорелого театра!
- Мы с мужем хотели бы поговорить с тобой. Наедине. По возможности, - набралась духу гостья.
- Да, пожалуйста, - пожал плечами доктор.
-Матвей сейчас в машине. Я схожу за ним? - она собрала сумочку и чётко щёлкнула замочком, - Так я схожу?
- Лиля, о чём речь!
- Лиля! - торопливо окликнул он её и, когда она обернулась, со страдальческим выражением на лице, пантомимой изобразил процесс курения, - А то, мои закончились.
- Вы ещё слишком молоды, чтобы морочить мне голову! - доктор, с силой, тряс кисть девочки-подростка, - Где вы, тут, видите перелом?! Вам нужно освобождение от занятий физкультурой?! Так и скажите!
- Может быть, вы сядете на моё место? - оборвал он несмелые возражения бабушки, просочившейся в кабинет вслед за внучкой, - Сядете и будете вести приём!
- Но, сначала закончите с отличием институт и ординатуру, - не унимался доктор. - Вас будут рекомендовать в Центральную Кремлевскую Больницу, но, вы откажитесь и, вместо этого, отправитесь в горячие точки и на Крайний Север. Пять лет подряд вы будете победителем конкурса профессионального мастерства «Лучший по профессии». А потом я посмотрю, как кто-то, с улицы, будет учить вас азам остеологии.
О, как я устал жить в этой стране! - простонал доктор, чуть только хнычущая девчонка, с бабкой, скрылись за дверью. Но, поставить на место зарвавшееся ничтожество было приятно: это успокаивало и расслабляло.
* * *
Подходил к концу не самый лёгкий из рабочих дней.
Доктору нездоровилось. Побаливала голова и мелко тряслись второстепенные мышцы, где-то в грудино-рёберной и верхнеягодичной частях усталого тела. Вдобавок, его взялась донимать горькая отрыжка. «Вот и ливер подтягивается», - машинально отметил доктор.
Накопившиеся отгулы, он посвятил са́мому прозаическому пьянству. Клизма, по старой памяти, прислала приглашение от какого-то фонда. Третьего дня, по приглашению, поехал в столицу, на встречу возвращенцев, вкусивших «дым» исторической родины. Пришлось послушать речи о том, как эти челноки нужны «здесь», обогащённые опытом пребывания «там». Потом он вручал кому-то цветы: отрабатывал гостеприимство, чтоб не совсем уж на дурницу. Потом, не раздумывая, бесстрашно нырнул в глубину самозабвения.
Из всей толпы он знал только одного Ромку. Ну, и Клизму, само собой.
Ромка на «Ромку» не откликнулся. Теперь он откликался на Рувима. Постой, какая же у него фамилия? Ясень? Или Тополь? Ну, да, Тополь. Из-за афёр с финансовыми пирамидами его ещё стали звать Пирамидальный Тополь. Или всё-таки Дубовик?
Голова, решительно, отказывалась соображать, а память помнить. Хорошо, что Клизма выдернула его из этого вертепа и увезла к себе. А муж у Клизмы - настоящий мазохист: пока они уходили в спальню, тот тихо сидел на кухне и плакал, а потом ещё и вежливо попрощался с доктором. Однако, ничья честь не пострадала - в спальне гость, без задних ног, проспал до утра.
Как бы то ни было, а доктор уже, со всех сторон, всё продумал: вот он добирается до дома, первым делом, прямо с порога, снимает синдром - воду можно и не кипятить, а разбавить прямо из-под крана. Уборку тогда на следующей неделе, как раз будет отгул. Да, ну её, уборку. Подождёт! Два месяца ждала и ещё подождёт.
Он чувствовал, как превращается в закоренелого холостяка, ограничивая общение с женщинами службой и сферой услуг.
Всю жизнь он прекрасно обходился без рефлексии и самокопания, но, за чередой последних событий, назревала необходимость ответить себе на не удобные вопросы.
Доктор шутливо называл себя мультиинструменталистом. Любой врач в захолустье обязан был становиться многостаночником, как какой-нибудь чеховский Ионыч. Например, когда он работал на севкавказе, он легко перескакивал с одной специальности на другую. Не был он, пожалуй, только нейрохирургом. И то, лишь потому, что один, там, уже имелся, а у всех горцев ареала, на двух нейрохирургов, не набралось бы нейронов.
Уже здесь, его отправили на дополнительную специализацию, за счет бюджетных средств - нужно было закрывать грудью новую штатную единицу - «проктолог». Больница уже давно просила у департамента какую-нибудь ставку, и вот, в штате, образовалась долгожданная лакуна. Главврач легко получил от него согласие, ведь скакать с места на место - органично для настоящего разведчика.
На теории, он, как обычно, слушал в пол-уха и ждал вечерней разрядки, но, в первое же практическое занятие всё вдруг и сразу изменилось... С первых дней практики он, бескомпромиссно, как метод, отверг инструментальное исследование, сосредоточившись на пальцевом. В его прикосновениях обнаружилась, не свойственная ему прежде, мягкость, а при непосредственных осмотрах - медитативная сосредоточенность. Нельзя сказать, что он испытывал какое-то чувственное возбуждение. Казалось, они с объектом осмотра, просто глядят друг в друга, стараясь заглянуть поглубже, в архитипическое бесстыдство подсознания. В ту глубину, в которую ординарному человеку заглядывать боязно. Боязно и не досуг.
Но, он набирался мужества и глядел в зияние, как в мистическое зеркало. Глядел, в надежде и страхе разглядеть в собственном отражении Незнакомца.
Перемены не укрылись и от больных: некоторые пациенты с недоверием отнеслись к предложенному им стилю приёма. Другие же, впервые за его общую врачебную практику, расположились к доктору. Среди подопытных, даже прошёл слушок, будто бы великовозрастный, чернявый практикант заговаривает геморрой. Доктору льстила такая «антинаучная» репутация. К тому же, про себя, он и сам сравнивал это немое противостояние с диалогом. Конечно, его визави молчало. Но, в то же время и сообщало о чём-то важном, проникновенным, но невербальным языком. И расслышать послание мог не каждый, но тот, чей слух, не пойманный в сети преходящего, способен был слышать Там, за пределами отпущенной человеку жизни.
А молва была к выгоде, прежде всего, самих больных, так как доверие пациента ускоряет выздоровление. Да, и что скрывать: больные больными, а ему, самому, положительно, нравилось быть проктологом.
С курсов он возвращался, как на крыльях. И сначала не мог понять бестолковые объяснения главврача. Тот что-то мямлил, извинялся, обещал и в дальнейшем «не придавать значения мелочам» и некоторым нарушениям трудовой дисциплины, «поскольку идеальных людей не бывает».
А, проблема заключалась в появлении новенького - врача с серьёзным стажем, одессита по рождению, ещё недавно - москвича, знатока еврейского фольклора, Евгения Ефремовича Дерижопки. Он «происходил» свою фамилию от известной в Одессе улицы и рассказывал, как часто её путают с фамилией одного олигарха, что доказывает, через единство корня, несомненную семантическую общность этой именословской троицы.
Ходили слухи о том, что на периферию, в это медвежий угол, его отослали пересидеть. И о том, что за него, на «верху», есть, кому постоять. В связи с ним, поговаривали, также, об остроумной схеме доставки детей израильским сластолюбцам, под видом лечения в стране передовых технологий. Как, вскоре выяснилось, за безобидным пузцом и смешной фамилией, скрывался жёсткий, волевой характер. Без напряжения, Жеку, как он представлялся медперсоналу, можно было представить замешанным в деле любой степени социальной опасности.
«Молодой» специалист благоразумно уступил место матёрому, но лишь теперь стал понимать, что потерял. Евгений Ефремович, со своей стороны, ревниво, если не сказать, враждебно, встретил коллегу. Как говорят в таких случаях, «меж ними пробежала чёрная кошка». Похоже, Дерижопка тоже любил свою профессию.
Сейчас доктор знал не понаслышке, что такое скучать по любимому делу. Он, конечно, выпивал и раньше. Временами, даже сильно. Но, с отлучением, что называется, пошёл вразнос. Его всё чаще видели на работе под хмельком. Он опять старался отфутболить больного «к терапевту» или, глумясь над собственной репутацией, выписать артистически безграмотный рецепт, жонглируя абсолютно неподтверждёнными диагнозами.
Он почти слово в слово помнил выданный «сертификат». «За время прохождения... в полном объеме овладел практическими навыками по выбранной специальности. В работе проявил любознательность и настойчивость в освоении новых знаний... К самостоятельной работе врачом проктологом готов»
«Ну, и что толку?! Без бумажки - ты букашка. И с бумажкой ты - букашка» - с горечью размышлял доктор.
* * *
Вдруг какая-то возня за дверью смешала его мысли.
- Войдите! - повинуясь долгу, предложил он. Однако приглашение не возымело никаких обратных действий с той стороны. «Блин!», - подумалось доктору и он пошёл открывать. Отодвигать стул было лень и он, вставая, больно врезался животом в острый угол стола. Кожу живота засаднило. «Блин!», - ещё раз подумалось доктору.
- Ну, что, будем в прятки играть? - он резко распахнул дверь в надежде хорошенько приложить источник шума, но не услышал ни стука, ни стона.
«Шимпанзе!», - оказавшись в полумраке коридора, он почти вслух выругал сестру-хозяйку, - «На два этажа одна лампочка. Дураки, мы, дураки, выдавили Телегину. Теперь приходиться терпеть этот моток шерсти. Ещё и глазки строит».
- Юлиан Борисович, я не слишком поздно? - в тёмном прямоугольнике дверного проёма проявился силуэт женщины. Она постояла несколько секунд, подслеповато щурясь на свет и перешагнула порог.
Её можно было назвать красивой, если бы не выдающиеся передние зубы, прикрыть которые не хватало губ. И, надо сказать, не хватало, не так чтобы пренебрежительно мало. Да, и не по-женски большие кисти рук и ступни несколько портили общее приятное впечатление. Под левым глазом темнело еле заметное пятнышко, своим появлением, скорее всего, обязанное излишкам тонального крема.
- Лилия Александровна! Лилька! - опешил Юлиан Борисович, - Какими судьбами! Проходи, проходи! Надеюсь ничего серьёзного? Только не вздумай предъявить мне перелом.
Юлиан Борисович подставил посетительнице свой стул, сам же уселся напротив, на облезлую клеёнку кушетки.
- Лилька, глазам своим не верю! Дай-ка я на тебя посмотрю! Как ты меня нашла?!
- Юля, разве мы с тобой можем потеряться? Представляешь, вчера встречаю Эмму Клизменгольц! С самой школы не виделись и вот, пожалуйста. Разве это не судьба? Правда? - Лилия Александровна вяло улыбнулась,- Она и дала мне твои координаты.
- Ну-с, батенька, где у нас болит? - попытался пошутить Юлиан Борисович, но осёкся: вид поздней гостьи явно не располагал к веселью. Она сидела, неестественно выпрямившись, задержав отсутствующий взгляд на стопке незаполненных бланков.
- Лилька, ради бога, не молчи! - Юлиан Борисович протянул к ней руки, имитируя мольбу и отчаяние.
- Нет, со мной, слава богу, всё хорошо,- слабым жестом она остановила Юлиана Борисовича, порывавшегося встать. - Извини, я сразу. Юля, ты кажется анестезиолог по первой специальности? - еле слышно проговорила она, почти не шевеля аккуратно накрашенными губами.
-Лиля, если бы я помнил, кто я по первой специальности! Ты же знаешь: я мед прошел, не выходя из пике. Если бы не Эмильевич, наш проректор, я б сейчас, наверное, лопатой махал со своим неоконченным высшим, - доктор привалился к стене: он, явно, оказался расположен повспоминать былое.
- Но, ты же говорил, что ты анестезиолог, - нетерпеливо перебила Лиля.
- Я всё. И швец и жнец.
- Нет, но, ты же работал по специальности? - почему-то настаивала женщина.
- А, я и сейчас работаю. Но, не здесь. Здесь профессионалам предпочитают дилетантов. А профи вынужден подрабатывать собачим эвтанологом. Как девочка по вызову.
Слушай, Лилька, да какая разница, кто, что! Я тебя сто лет не видел!
- Нет, ты расскажи!
- Ну, что там рассказывать?! Короче, ветам, весь наркоз зарубили. Им не хочется связываться с наркоконтролем и они, теперь, парализуют чем-нибудь угнетающим дыхалку. Или, сначала, галлюциногеном и, вдогонку, уже фатальную инъекцию, тем же релаксантом. А, я, тут, как тут, с альтернативой. Мол, так и так, перед «уколом милосердия» делаю вашему пушистому другу «приходи сказку». Сам ляпну в мясо, сколько в лошадь влезает, чтоб скотина, как дышать забыла. Та лежит, не трепыхнётся. Главное, чтоб она не проболталась, какая её, радость навестила. Ха-ха-ха! А доза в кармане.
- Юля, надеюсь, ты не употребляешь наркотики? - встревожилась поздняя гостья.
- Ты что, Лилька?! Тьфу-тьфу. Но, доза, сама понимаешь, эквивалентна энной сумме. Знаешь, оттуда - взял, туда - занёс. Схема сложная. Попробуй всем угодить и себя не забыть.
- Конечно, почти всегда одним уколом обхожусь. Клиентов выпроваживаю. Давлю на то, что зрелище тяжёлое. Но, кайф, при себе, иметь нужно, обязательно. Бывает, напорешься на чистую клинику. И начинается: «А, чем вы будете колоть?», «А, это действительно наркотик?». Я, спецом, ещё и ампулу стреляную, с собой, таскаю. На ней маркировочка заметная. На видное место кладу. Будто из неё брал. Но, таких дотошных, скажу честно, не перевариваю. Я, тогда, скотине этих умников, вообще, вторым, воздух по вене пускаю. Естественно, без наркоза. А, что? Шибко грамотные? Одного укола мало? Тогда получите-распишитесь. Итак, себя не ценю. Беру гроши.
- А дальше, уже, дело техники: сэкономленный материал переконвертировать в ректификат. Я, с этим, никогда не тяну. И, тогда, как поётся в песенке «полна, полна коробушка», - Юля скрутил, замысловатую фигуру из большого пальца и оттопыренного мизинца, - Но, ты не подумай, - он озорно подмигнул собеседнице, - исключительно, для протирки оптики.
- Юля, я сейчас совсем не соображаю о чём ты. Ты мне, просто, скажи, ты навыков не утратил?
- Утратил? Наоборот! Я теперь шприцем белке в глаз, со ста ярдов, попадаю. Я, здесь, главный Айболит. Мне веты, за то, что я им паству отбиваю, уже обещали киллера нанять, - прихвастнул Юлиан Борисович.
- Но ты Лилька, как не настоящая, - Юлиан подозрительно посмотрел на знакомую, - Что-нибудь с потомством?
- Да нет, с ними всё в порядке. Обыкновенно. Как всегда бывает с маленькими детьми. У Рахильки - свинка, у Хаима - парша. Дела житейские. Я закурю, можно? - она взяла сигарету губами, осторожно, чтобы не смазать помаду, но, тут же, спохватившись, протянула пачку доктору. Юлиан Борисович вскочил, ловко выхватил сигарету из протянутой пачки и стал шарить в карманах изрядно помятых брюк. Посетительница протянула ему зажигалку. Они закурили.
- Мне так легче. Ничего? - Лилия Александровна выпустила клуб дыма.
Юлиан Борисович откинулся к облупленной стене, с наслаждением затягиваясь хорошим табаком.
- Свинкой лучше переболеть в детстве, - авторитетно заверил доктор, - В детстве, вообще, хорошо болеть. У меня раньше астма была. Родители давали какие-то таблетки. Названия, чёрт, не помню. Вот я, от них, тащился! Перед тем, как домой идти, пробегу, вокруг спортплощадки, пару кругов... Вваливаюсь домой захеканный, вроде приступ, и получаю пригоршню вне очереди. Они, у меня, улетали со свистом. Пре́дочки только успевали закупаться.
- Хаим - хулиган, никакого сладу. Будущий бейтаровец, наверное, - гостья, казалось, не слушала собеседника, - Мы, ему, вечером, корку, на голове, кремом смажем, размягчим, гной выдавим. Он бегает по квартире с подсвечником и кричит «Тель-Хай!». Такой потешный! Ничего, что дым? - Лилия Александровна замахала большой, ухоженной рукой, прогоняя от себя сизое облако.
- Пустяки, проветрится. Тут такие щели! В окно, вообще, снег наметает: утеплитель и всё такое - законная добыча Вагинаковны. Это даже не обсуждается. И, вон, видала? - он указал взглядом под потолок, на прореху в стене, в ореоле мокрого пятна, расцвеченного желтоватой коростой грибка.
- Ты представляешь, Штаник две чашки из папиного сервиза разбил. Мы его так ругали. Теперь он неполный. В смысле, сервиз. Нет трёх чашек и соусницы. Но, её ещё на папиных похоронах разбили. Одни убытки от него. Мы с Матвеем, прямо, не знаем, что и делать, - она через силу улыбнулась.
- Ну, чтож, приводите - усыпим, - хохотнул Юлиан Борисович. У него, можно сказать, совершенно прошла головная боль. И всё это благодаря неожиданному визиту. Хотелось, как в молодости, подпустить развязности и безвредно привирать. Приятно, оказалось, вновь ощутить в глубине организма шевеление гормонов! Правда, было немного не очень за двухдневную щетину и мятые брюки, которые едва прикрывал кургузый халат.
- Но, вообще-то, он мальчик не злой. А вот у Хаима несносный характер, - будто не услышав шутки, продолжала Лилия Александровна, - Но, уважение к старшим у Хаима не отнимешь. Маленький - а уже настоящий еврей! Когда он первый раз увидел ребе Елцафана, то весь дрожал от страха и потом слушался нас до самого вечера. Даже Мотю. Правда! - и она посмотрела на Юлиана Борисовича так, будто он возражал.
- Это тот негодник, который всё время делал мимо горшка? Как же! Припоминаю. Как давно это было! Я тогда ещё был вхож в ваш дом, - уколол собеседницу Юлиан Борисович и с удовлетворением отметил на её лице смущение, - А, твоя свекровь ходила по гамну «аки посуху».
- Нет, нет, тогда Хаим ещё на смеси был, - горячо запротестовала Лилия Александровна, - А она, что ты думаешь, и за Хаимом, своим любимчиком, так и разбежалась убирать, - посетительница схватилась за подброшенную тему, - По всей квартире, целыми днями, кучи лежат. Я, специально, не трогаю - жду, когда у неё совесть проснётся. А ей, по-моему, вообще, плевать. Она их даже не переступает.
- И ты же знаешь, кто инициатор, всем дорогим мне людям, отказать от дома, - через паузу добавила она. На слове «дорогим» она сделала двусмысленное ударение и задержала на Юлиане долгий взгляд.
- Так, тогда, я носки вывозил об старшенького? - обрадовался открытию Юлиан Борисович, - Как он, кстати, там?
- Старший? Нормально. Как и все дети. Попугайчика дихлофосом отравил. Дверь, соседке со второго, гвоздём поцарапал. А, кто-то подсмотрел и донёс. Какие, всё-таки, бывают люди! Тьфу! Противно!
Раздался короткий, предупредительный стук и тут же, с интервалом в три секунды, заскрипели перекошенные дверные петли. Доктор вздрогнул, но, разглядев сотрудницу, успокоился.
- Юлиан Борисович, - не входя, позвала миловидная девушка, с острым носиком, в ладно пригнанном белоснежном халатике. Востроносая медсестра сначала сморщилась, учуяв дым, а потом с любопытством посмотрела на Лилию Александровну, - Николай Дмитриевич диагностировал, у последней девочки, перелом запястья. Как обычно - ладьевидная...
- Лена, - доктор, с расстановкой, постучал пальцем по наручным часам, - После девятнадцати, мне глубоко..., - он выдержал паузу, затем продолжил, - ...плевать, что диагностировал Николай Дмитриевич, со своей шарманкой.
Востроносая пожала плечами и поспешно затворилась дверью.
- Ну, надо же, «Николай Дмитриевич диагностировал»! - Юлиан Борисович картинно закатил к потолку глаза, - Рентгенолог погорелого театра!
- Мы с мужем хотели бы поговорить с тобой. Наедине. По возможности, - набралась духу гостья.
- Да, пожалуйста, - пожал плечами доктор.
-Матвей сейчас в машине. Я схожу за ним? - она собрала сумочку и чётко щёлкнула замочком, - Так я схожу?
- Лиля, о чём речь!
- Лиля! - торопливо окликнул он её и, когда она обернулась, со страдальческим выражением на лице, пантомимой изобразил процесс курения, - А то, мои закончились.