СЕРДЦЕ МАТЕРИ.
2.
Она вернулась одна.
Они не успели выкурить и по сигарете, как в дверь протиснулся грузный очкарик. Словно защищаясь, он прижимал к груди синюю матерчатую сумку с надписью «The kosher pork». Вошедший оглядел тревожным взглядом кабинет и на его одутловатом лице мелькнула брезгливая гримаса.
Гость натянуто поздоровался с доктором и, отойдя в дальний угол комнаты, опёрся о стену. Сумку он поставил на пол, между ног.
- Присаживайся, - Юлиан Борисович фамильярно указал на выкрашенный белой краской стул. Сам же присел на свободный край кушетки, где теперь сидела Лилия Александровна. Несмотря на нестабильное самочувствие, он был настроен благодушно.
- Благодарю, - буркнул очкарик и тяжело плюхнулся на предложенное место.
Воцарилось неловкое молчание. Лилия Александровна с интересом самки наблюдала за обоими мужчинами.
-А вы слышали, учёные, на основе многолетних исследований, пришли к выводу, что многие художественные произведения, которые приписывали гоям, написаны евреями, - хозяин кабинета безошибочно выбрал тему, интересную всем собравшимся. - И Одиссея написал еврей и Дон-Кихота.
- А я читала, что «Войну и мир» писал за Толстого литературный негр. То ли Залкинд, то ли Зискинд, сейчас уже не вспомню, - выпалила Лилия Александровна, - А, Толстой только орфографию поправил, потому что Зискинд недавно, перед этим, был поляком и по-русски ещё писал с ошибками. Его за восстание, сюда, выслали.
- Положим «Одиссею» написал Гомер, - ни к кому не обращаясь, проговорил Матвей.
- За «Одиссею» я не спорю, - нашёлся Юлиан Борисович, - Но остальное написал, ни какой не Гомер. И Шекспир, тоже, ходил по еврейским гетто и скупал там пьесы для еврейского театра. «Гамлет» ему достался, буквально, за кусок хлеба. В гетто, тогда, евреи, прямо, падали на улицах от голода.
- Какой же мы всё-таки народ - умираем, но творим! - веки Лили покраснели от внезапно нахлынувших чувств. На них блеснули слёзы, - И после этого они ещё тычут нам в лицо Газой!
- Что касается «Венецианского купца» то, таки да, и это уже неоспоримый факт, что один еврей-коммерсант написал памфлет на конкурента, своего сородича, - безапелляционным тоном изрёк Матвей, - Но, это общеизвестно: часто распри в нашей среде порождают шедевры.
- Да, да, это Маймонид! - догадался Юлиан Борисович, - Он, там, тогда, со всеми переругался! У него тех шедевров!
- Глупости, - бросил Матвей, глядя куда-то в потолок.
- Почему глупости? - обиделся доктор, - Я, сам, недавно читал, что...
-Юлиан, не спорь с ним. Он всё про средние века знает, - заступилась не то за мужа, не то за доктора Лилия Александровна.
- Ну, ладно. Я не спорю. Я, только, хотел сказать, что главное, что не гой, - ретировался Юлиан.
- А Шекспир не еврей? - осторожно поинтересовалась Лиля. - А то я в нём нахожу некоторую привлекательность.
- Тогда, на какие бы шиши он скупал пьесы у голодающих евреев? - рассудил Юлиан.
- Действительно, - согласилась Лиля, - Я, как-то, не подумала.
Помолчали. Опять до неловкости.
- Бывает же так - ещё вчера никаких проблем, а сегодня... - в задумчивости пробормотала Лиля.
- Положим, для нашей семьи проблемы начались не сегодня и не вчера, а с того чурки, - теперь Матвей сидел совершенно отвернувшись от собеседников.
-Матвей, хочу тебе заметить, что ты используешь лексикон фашиста, - попыталась приструнить мужа Лиля.
- И ты это говоришь человеку, у которого все близкие сгорели в пламени Холокоста?! - устыдил жену Матвей, - Да! Между прочим! А не грели задницы в Ташкенте! Как у некоторых.
- Ага! Значит, мои виноваты в том, что выжили?! Да?! Тогда, между прочим, одного твоего «сгоревшего в пламени Холокоста» дедушку, вырвало, на нашей свадьбе, прямо на стол. Если ты забыл.
- Я па́-пра́-шу́...! - Матвей стал угрожающе приподыматься со стула.
- Матвей, давай не будем!- примирительным тоном сказала Лиля - Ну, хорошо, я скорблю. Хорошо. Хорошо.
- Хорошо? Что хорошо?! «Бей жидов, спасай Россию!» - хорошо?! - от волнения заеды в уголках рта Матвея покрылись серой пеной.
- Начинается... - поморщилась Лиля, - Просто, мне надоело слушать, что кто-то грел жопу в сраном Ташкенте, в то время, как другие «своими страданиями заложили фундамент благополучия современного еврейства».
- Я так не говорил.
- Нет, говорил.
- Не выдумывай!
- Хорошо, не говорил. А тогда чьи это слова? И почему я их запомнила?
Матвей посмотрел на свои ботинки и промолчал.
- Хорошо, ты не говорил, - с нажимом повторила жена, - Зато твоя дорогая мамочка мне все уши прожужжала про то, как она возглавляет список жертв Катастрофы.
- А, русские, специально, не освобождали территорию, пока там не истребят всех евреев, - на Юлиане, как на хозяине кабинета, лежала обязанность разруливать конфликты, - Так было и в Украине, и в Белоруссии, и до самого Берлина.
- А теперь, наверное, хотят, чтоб мы им были благодарны? Как они, вообще, могут смотреть нам в глаза после этого! Ненавижу! - распалилась Лиля. - Вот, так бы всё бросила и больше бы меня здесь не увидели! - Она достала из пачки сигарету и стала нервно разминать её.
- С какой стати нам уезжать, - поджал губы Матвей, - Это пусть они отсюда убираются!
- Подписываюсь под каждой буквой! - одобрил Юлиан не понятно чьё высказывание, достал зажигалку и поднёс к Лилиной сигарете. Дешёвая зажигалка искрила, но огня не давала. Лиля поблагодарила, прикурила от своей «Зиппо», положила её сверху пачки и всё это пододвинула, шурша клеёнкой, к доктору. Подождала, пока доктор поживится и убрала всё опять в сумочку.
С целую минуту курили молча.
- И почему всегда, во всём, виновата только я?! - не выдержала напора собственных мыслей Лиля. Она потушила окурок об грубую бумагу бланка и обратилась, уже адресно, к своему мужу, - А ты забыл, как писал дипломную, с Савелием?
- Ну, конечно! Чтоб ты, да упустила возможность попрекнуть! - покорно закивал головой Матвей, - Причём ты готова делать это даже на публике, - он бросил беглый взгляд на курившего доктора, - Если ты такая памятливая, то не забывай тогда, пожалуйста, что люди должны иметь право на ошибку.
- А я, не должна? - не собиралась сдаваться Лилия Александровна.
- Лиля, твоя ошибка слишком дорого обходится. И семье и общине, и народу в целом.
- Я, между прочим, неплохо зарабатываю, так что «дорого обходится семье» - это ты возомнил о своих способностях добытчика. А, Нелька Нена́хер, между прочим, вообще родила от австралийского аборигена! И что-то никто о народе не разорялся!
- Неля Нена́хер родила не от аборигена. А от австралийца. И у неё на тот момент не было мужа.
- А у неё и на этот момент нету мужа! С таким-то личиком. А, про австралийца будешь рассказывать кому-нибудь другому. А, Батыр был алпамыс. И его я встретила ещё до тебя. Или чуть позже. И хоть между мной и Батыром ничего не было, я действительно не ощущала, что интересна тебе.
- Алпамыс?! Да, нет такой национальности!
- Нет, есть!
- Нет!
- Есть!
- Кто он - это вообще не произносимо!
- А если б это произносилось, можно подумать, ты бы прекратил свои мелочные придирки.
- Почему, - Матвей потряс пухлыми кулаками перед своим лицом, - Ну почему, ты, еврейка, вообще оказалась возле этого чудища!
- А потому, что это наша миссия делится генами. Безо всяких расистских штучек, - Лиля, не поднимаясь с кушетки, уперла кулаки в бока, - И, не надо этих грязных намёков! Между нами ничего не было! Понятно! Я, ему, просто показывала город.
- И всё остальное.
- Ко всему прочему, ты тогда работал над дипломом, с Савелием, и меня не замечал.
- Он заявил: «Я не хочу быть евреем!», - съехал с темы Матвей, - Яблочко от яблони.
- Матвей, я не люблю, когда ты называешь Штаника - «он».
- Мне, что, называть его «она»?
-Ещё, я не люблю, когда ты паясничаешь.
- А, ты, интересовалась, может я тоже чего не люблю?
- Да, я целыми днями только об этом и слышу! Ко всему прочему, не передёргивай: мальчик не говорил, что не хочет быть евреем - он, только, спросил, почему его обзывают «пархатым».
- Он, уже, антисемит. Яблочко от яблони.
- Причём здесь яблоня?! - вскинулась Лилия Александровна. - Как будто Батыр был антисемитом.
- Подожди, - она задумалась, вспоминая свои последние слова, - Вообще, что ты мне приписываешь?! Я хотела сказать, что Батыр, может быть, даже, был бухарским евреем.
- Батыр! Ха! Вы можете себе представить бухарского еврея, которого зовут Ебато́рка Пидерхе́н? - Матвей, впервые обратился напрямую к доктору, - На полном серьёзе! Сам видел ксерокопию паспорта!
- Пе́дерхен, - поправила Лиля.
- Нуууу..., - замялся доктор с ответом.
- Совершенный неандерталец! Он только улыбался или вы ещё, иногда, и разговаривали? - съехидничал Матвей.
- К твоему сведению, ещё и разговаривали, - так же ехидно ответила Лиля, - И таких гадостей, про евреев, как от Фимки Анусевича, я от него не слышала.
-Да ты вообще ничего от него не слышала... кроме сопения.
-Что?
- А то, что Фима любит свой народ побольше, чем некоторые. То, что всякие... принимают за антисемитизм, на самом деле - боль за свой народ.
- Ну, конечно, ты же всё про него знаешь! И про боль, с ним, тоже.
- Прошу тебя, воздержись от демонстрации своего плоского юмора. Нравиться позориться перед посторонними?
- А, Юля нам не посторонний. И, почему это позорюсь я? - возмутилась Лиля, - И то, что ты связался с этим ненормальным психом, я тебе тоже виновата? Это ж надо было додуматься - перепилить себе вены сушёной воблой!
- А что ему ещё оставалось делать, если от него прятали даже канцелярские скрепки?
И знаешь, оправдываться перед бескрылым существом, которому невозможно объяснить, что такое поиск себя... - Матвей безнадёжно махнул рукой и повернулся к присутствующим затылком.
- А с Леонидом Аркадьевичем ты себя нашёл, искатель? - она, кажется, и впрямь забыла о присутствии третьего.
- Лиля, - с расстановкой заговорил Матвей, медленно разворачиваясь, - Леонид Аркадьевич - мой научный консультант и, между прочим, он был очень близким другом твоего отца. Ооочень близким!
- А, вот папу не трожь! - сузив глаза, прошипела Лиля, - Папа был святой человек! И я не позволю никому, слышишь, никому, оскорблять его память грязной клеветой!
- А, я ничего не сказал против Александра Иосифовича. Я очень уважал твоего отца, - как-то сразу стушевался Матвей, - Я, просто, против двойных стандартов!
- А помните Рому, который с пирамидами крутил? - нашёлся Юлиан, - Я его на днях видел. Он от нас, как раз, вернулся. Ну, из Израиля, - уточнил Юлиан Борисович, - Говорит, как у вас можно жить: кругом ворьё, всё разворовано, больше красть нечего!
- Вот, тебе за нас Юля неловко, - оценила манёвр доктора Лиля, - А я привыкла: в нашей семье такое отношение к женщине - норма.
- Матвей, прошу тебя, помолчи! - она повернулась к мужу, который сидел молча, нахохлившись, вперив взгляд в замызганную стену, - Ты даже не можешь сказать доктору, зачем мы здесь? Видишь ли, Юлиан, у нас проблемы.
- Ты это уже говорила, - вставил Матвей и опять отвернулся к стене.
- В общем, Штаник укусил нашего ребе, - Лиля сделала вид, что не слышала замечание мужа, - Сильно. Ребе уже две недели в больнице. Мы сейчас под таким гнётом! Я... мы, с Матвеем, все на нервах. Ты не представляешь... с нами уже перестают здороваться. Представляю, что будет, когда его выпишут. Он, точно, введёт ещё какое-нибудь дополнение к толкованию. С него станется. А, этот чёртов кагал будет, хором, подгавкивать.
-Лиля! - Матвей многозначительно посмотрел на жену.
- Хорошо, не буду. Но, ты же сам говорил, что у ребе Елцафана своя собственная Галаха.
- Я про «чёртов».
- В общем, вопрос стоит - или он или мы. В смысле, Штаник или мы, - она опять говорила с доктором.
- Он его что, конкретно покусал? - попытался свести к шутке Юлиан.
- Да нет. Раз, наверное. Точно не знаю.
- А за что?
- Ну, как ты не понимаешь?! За... ээээ... за... Ну, как сказать? Видишь ли, маленькие дети должны начать знакомство с Торой на уровне... , - замялась она в поисках подходящих слов.
- На уровне тактильных ощущений,- подсказал Матвей.
- Вот, на уровне тактильных ощущений, - подтвердила Лиля. - Настоящий свиток Торы достают из Арон... Арон...
- Кодеш, - пришёл на помощь Матвей.
- Из Арон Кодеш. Из Святого Ковчега. А, есть такие, знаешь, игрушечные, плюшевые свиточки. И надо, это, поощрять детей эти свиточки целовать. Вот. А, ребе Елцафан, в прошлом году, на Сим... Симхат Тора, вообще никакой был, тыкал себя в мотню и орал: «Вот где ваш Арон Кодеш!»...
- Лиля, зачем разносить сплетни? Нас ведь там тогда не было, - попытался урезонить жену Матвей.
- Тоже мне секрет! - фыркнула Лиля, - А как он целовался, в засос, с казначеем, мы, скажешь, тоже не видели?! И, значит, когда Нена́херша трезвонила, об этом, на каждом углу, то, как так и надо. А я, значит, только слово сказала и, сразу, разношу сплетни?! Хорошенькое дело! Ну, ты меня понял, - последние слова она обращала уже к доктору.
- Ну, это понятно, - машинально кивнул Юлиан, хотя до него ещё не дошёл смысл сказанного, - Я имею в виду, не за что, а за что? Что они там не поделили?
- Да не за что! - не выдержал Матвей. - Все еврейские мальчики через это проходят! Ну, или почти все. Это не повод, чтобы кусаться!
- Может их приучали в семьях, как, например, Гришу Трипперштейна. Гриша, у Елцафана, знал, что делать. Мне Алла Трипперштейн сама рассказывала.
- Меня, например, в семье, никто не готовил. Но мне и в голову не могло прийти, чтобы кусаться. Я, не смотря на то, что, к моему безмерному сожалению, учился в гойской школе, с детства, уже вовсю, лизал буквы, - сказал Матвей пафосно, - И я зарубил себе на носу, что ребенок слизывает мёд, чтобы почувствовать сладость ученья.
- Ну, ты, у нас, уникум, - огрызнулась Лиля, - Понимаешь, - она снова обращалась к доктору, - они остаются наедине, ребе и мальчик. Ты, Юля, не иудей, извини. И не знаешь... Там сначала буквы мёдом мажут, чтобы прочёл буковку - полизал. Прочёл - полизал. Чтобы почувствовать сладость ученья. Не обижайся, что я тебе рассказываю, но, даже, не все евреи об этом знают. Мы же только-только возрождаемся после стольких веков гонений.
- И забвения своих корней, - спохватившись, добавила она.
- А я знаю, - соврал доктор, - Я, признаться, иногда посещаю церковь, но, исключительно, как агностик. И я, можно сказать, светский иудей. Ну и что, что я не все термины знаю. Не обязательно соблюдать шаббат, чтобы быть душой и помыслами со своим народом, - в голосе доктора послышались митинговые интонации, - Не буду распространяться на этот счёт, за это, сами понимаете, по головке не погладят, но, при случае, я им припоминаю и погромы, и наждачную бумагу вместо туалетной в лагерях смерти, и пахабные дразнилки.
- Юля, ты хоть пока и не вступил в союз с Всевышним... Ну ..., - поясняя свою мысль, Лиля крутанула маникюром у себя возле паха, - Но, ещё фору дашь обрезанным, - восхищённо добавила она и бросила небрежный взгляд на мужа.
- Мне мамеле всегда говорила, что каждый уважающий себя еврей должен учиться в хедере, - Матвей сделал вид, что не слышал последней реплики жены и не заметил её нецеломудренной осведомлённости, - Помню, меня водили на конспиративную квартиру. Тогда ещё были дикие гонения, - предался воспоминаниям Матвей, - И вот я пришёл на встречу с Торой! Это было не забываемо! Большой, сильный мужчина держит меня в крепких руках и ласково шепчет «А, это какая буква?». Я называю и он даёт мне слизнуть с неё мёд. Конечно, это был не настоящий хедер, а, так сказать, попытка воссоздать, но слаще тех букв я ещё ничего не лизал.
- Мы привели его к нему на консультацию. У нас говорят «в гости к Торе». Ну, и чтобы он приобщил его к еврейскому образу жизни, - Лиля демонстративно проигнорировала тираду мужа, - Научиться целовать свиток - это целая наука! И что мы будем теперь говорить в своё оправдание? Что он его неправильно учил целовать свиток Торы? Или, что это был не правильный свиток? И кому мы это будем доказывать? Совету раввинов? Так туда нужно привести двух зрелых, соблюдающих субботу свидетелей, своими глазами видевших всю сцену. А так скажут, всё это ваши домыслы. А в прокуратуру, сам понимаешь...
- А если сначала припугнуть и тут же предложить мировую? - нашёлся Юлиан.
- Припугнуть чем? Сотрудничеством с властями? Увольте! - гневно отверг предложение Матвей, - Это же надо додуматься - ввергать в лапы погромщиков еврейские души!
- Эх, Юля, они ничего не боятся! Вон, недавно, не у нас, но, мы, с ними, дружим, тоже такое было. Раввин, мальчика, в общину готовил. Мальчику тринадцать. «Барницва» называется.
- «Бармицва»! Лиля! Ну, сколько можно! - всплеснул руками муж. - «Бар - Миц - Ва»!
- Да, хорошо, хорошо, - поспешила согласиться Лиля. - Ну и что? - она опять повернулась к доктору. - Он ему тоже давал почувствовать сладость учения. Тоже через гульфик. Ну, и что? В прокуратуре вмешиваться отказались. Сказали, без угроз и насилия, значит - частное дело. Склонности, сам понимаешь к чему, объяснили «болезненным опытом Холокоста, пережитым в детстве». В итоге - он теперь «дитя гетто» и ему все суды до жопы.
- Лиля, это не та тема, где уместен развязный тон!
- Матвей, не придирайся! Видишь, я на взводе! - отмахнулась жена, - И, на что Нена́херша - дрянь, а и то правильно сказала: сам «дитя гетто» - а у самого орден «Сын полка Шестидневной войны».
- А мы, Юля, теперь, как эти. Пикнем и херем нам обеспечен. Тогда вообще хоть в петлю лезь. Уже сейчас, на свадьбе Динки косой... То есть, на хупе Дины Уссацкой, - спохватилась она и выжидательно посмотрела в затылок мужа, - Нена́хер, эта... слов нет... Эта манда села между мной и Аллой Трипперштейн! Представляешь! Впереди меня! Что это, если не травля?!
- Лиля, это не показатель. На самом деле, на вашей половине по-идиотски расставили стулья. Каким-то зигзагом. Тебе не нужно было переводить прения в физическую плоскость. У вас, с ней, разные весовые категории.
- А где ж ты был, такой умный, когда я тебя толкала через занавеску? - Лилия Александровна отвернулась от мужа и повернулась к доктору с пояснением: - Мы сейчас гуляем по правилам. Чтоб мужчины и женщины отдельно. Как в туалете.
- Не показатель! - продолжала она, обращаясь к своим мыслям, - Ничего! Ничего! Я знаю, кто эту сучку, Нена́хер, подстрекал, кто её в актив проталкивает! - она погрозила пальцем воображаемому противнику, - Этот фимозник, там уже вякал, про генетический тест на подтверждения еврейства. Это, уже, точно, с подачи твоей мамочки.
- Что касается меня, я такого теста не боюсь! - перед тем, как отвернуться Матвей с превосходством оглядел остальных, - А, кто боится - тот, видно, не зря боится.
- Я знаю, знаю, ты будешь только рад! Ты его ненавидишь! - почти выкрикнула Лиля и полезла в сумочку. Трясущимися руками достала пачку сигарет. Закурила, - Но, нам тоже боятся нечего! Я пройду любой тест!- она достала зеркальце и, разогнав им сизые барашки, внимательно посмотрела в него. Потрогала пятно интенсивной кремовой терапии под левым глазом. Потом, держа зеркало чуть сбоку, так чтобы был виден профиль, скосила глаза и удовлетворённо хмыкнула.
- А, после этой манды, я, больше, в микву не полезу, - ультимативно добавила она.
- Лиля, миква - это святое! -воззвал муж и, кажется, напрасно.
- Она, сучка, знает, когда мне нужно и что я днём на работе и, специально, передо мной, туда мочиться!
- Что? - Матвей растерянно улыбнулся: он тянул время, чтобы понять, как реагировать.
- Что, что?! Ссыт туда! Вот что! А, мне, потом, после неё, рот полоскать, да?! Зачем оно мне надо?!
- Лиля, ну, что ты несёшь?! - делано возмутился Матвей.
- Она, лично, Динке косой признавалась, когда они ещё дружили, а Динка со мной - нет. Узнает, когда я собираюсь и бегом на маршрутку!
- Вздор! Она же потом сама в ней и очищается. И рот полощет.
- Так своё - не противно! - легко повергла этот аргумент Лилия Александровна.
- Ааа! А, тогда, что она, без конца, на дачу к Алле мотается, как будто у неё по пять раз в месяц регу́лы?! И, всегда, передо мной! - ещё через миг нашлась чем додавить Лиля, - Ты бы своей головой подумал - воду, ни разу, не меняли, а она всё на одном уровне. Она, что, не испаряется?
- Я не знал..., - Матвей опять решил потянуть время.
- Да, всё ты знал! А то я тебе не говорила! Ну, ничего, вот попаду я перед ней!
- Ладно, может сказать председателю, чтоб воду сменили? - Лиля бросила пробный шар в поверженного противника, - А то уже ложка стоит.
- А, вода и должна быть, как кисель. Мы потому экстракт второй год и не меняем. В этом суть и святость! ...И, потом, это опять скидываться...
- Мы, себе, микву построили, - Лиля посчитала необходимым посвятить в детали Юлиана, - Ну, не совсем построили... У Трипперштейнов, на даче, бочку, из-под пива, вкопали. Так, оно, ещё больше по Закону. Потому что у нас контакт с землёй, а не бетонные джунгли, как в городе. Только добираться, конечно.
- Ты говорила, там, кто-то, про тест, вякал? - доктор, как бы невзначай, сделал движение рукой к сигаретам, лежащим на сумочке.
- Ой, извини! - Лиля двинула к нему пачку по шершавой клеёнке кушетки. - Ты его не знаешь. Кантор из нашей общины. Вольф. Подгузнентох. Как он, уже, настахерел! - в негодовании, она сжала кулаки, - Надо же хоть совесть иметь! Кто его, гада, из своего кармана оплачивает?!
- Эти люди - соль нашего народа. Символ нашего грядущего возрождения, - Матвей продолжал сидеть демонстративно вполоборота к собеседникам.
- Ты говорил, что миква - символ!
- И миква - символ.
- А, Вольф - козёл, а не символ. Врёт, что иврит знает. Раз, - она загнула палец, - Гундосит на идиш, вперемешку с молдаванским. Называется молитву ведёт.
- Это не молдавский. У него, просто, такой выговор. Он - с Украины.
- Мы все с Украины, - пресекла попытку выгородить недостойного Лиля, - Блеет, как козёл, то в лес, то по дрова. Это, уже, три.
- Лиля, Вольфа любая синагога отхватит, с ручками и с ножками!
- Ха, критерий! Да, там одни недоучки гундосые! И, главное, все «стажировались в Ла Скала». А как не придёшь...
- Это ты судишь с «высоты» своей музыкальной школы? - съязвил Матвей.
- При чём здесь музыкальная школа, если у меня, от природы поставленное, лирико-драматическое сопрано?!
- Скорее мартовское, - очень тихо произнёс Матвей, но жена, всё равно расслышала.
- Это ты о чём? - насторожилась она.
Матвей чуть помедлил, взвешивая последствия своего остроумия:
- Ну, как ночами, под окнами. Особенно в марте...
- Да, ты бы на себя посмотрел... Хы! Жиголо! - у Лили на лице обозначилось активное отвращение.
Матвей поспешил отвернуться, не выдержав взгляда жены и женщины.
- И блеял бы себе - а что он во всё нос суёт? Говорит, за донос властям законы отцов предусматривают смерть. И на меня смотрит. Это, чтоб мы не вздумали. Это, говорит, преступление... Как его Матвей? - пошла на примирение Лиля.
- Месира.
- Вот, месира. Но, вы дождётесь! Этот поц фимозный ещё вам всем покажет! Он и под Мастурцовского... Ну, под ребе нашего, роет. Прикинь, - обратилась она за поддержкой к доктору, - Ребе в больнице, а он этот проводит..., - она опять повернулась к мужу.
- Кидушин.
- Вот. Кидушин. Правильно.
- А, раввин может перепоручить исполнение церемонии доверенному лицу. Это в традиции...
- Это не этично! Потому что, он, Елцафана, как хоронит!
- Хазан - второе лицо...
- Это он Динку торопил, чтоб все видели, что он теперь главный. Я знаю, - бесцеремонно перебила мужа Лиля, - Пусть она не врёт, что у неё уже всё было готово. Ага! Всё готово, а жених бегает, деньги на кольцо занимает. Нашли время хупу ставить! Я бы и не пошла. Только, я не чокнутая, чтоб не идти.
- Лиля, кольцо он купил на свои, - с нажимом поправил жену Матвей, - Денег он не занимал! Это принципиально для Закона! Понимаешь?
- Понимаю, что принципиально, что не занимал. Я только сказала, что я знаю у кого он занимал.
А после регистрации он, вообще, всех построит! - спрогнозировала Лиля,- Ой, Юля, ты ж не знаешь! Нас вот-вот должны, как общину, зарегистрировать. А то мы, как между небом и землёй. У нас и свой собственный свиток Торы есть! Мы со свитка читаем, не с книги! Нас бы ещё летом уже зарегистрировали: но мы с помещением не уложились. Мы ясли присмотрели. Но там надо осторожно, чтоб на пикеты не нарваться. А то, знаешь, начнётся - «ясельки заклыли, куда детисык девать... Сю-сю-сю, сю-сю-сю...».
- Пикеты, пикеты! А власть на что! - от резкого поворота стул под Матвеем опасно заскрипел, - Так и будем перед всеми расшаркиваться?! Как будто это последние ясли в городе. Пускай уплотняются!
Она вернулась одна.
Они не успели выкурить и по сигарете, как в дверь протиснулся грузный очкарик. Словно защищаясь, он прижимал к груди синюю матерчатую сумку с надписью «The kosher pork». Вошедший оглядел тревожным взглядом кабинет и на его одутловатом лице мелькнула брезгливая гримаса.
Гость натянуто поздоровался с доктором и, отойдя в дальний угол комнаты, опёрся о стену. Сумку он поставил на пол, между ног.
- Присаживайся, - Юлиан Борисович фамильярно указал на выкрашенный белой краской стул. Сам же присел на свободный край кушетки, где теперь сидела Лилия Александровна. Несмотря на нестабильное самочувствие, он был настроен благодушно.
- Благодарю, - буркнул очкарик и тяжело плюхнулся на предложенное место.
Воцарилось неловкое молчание. Лилия Александровна с интересом самки наблюдала за обоими мужчинами.
-А вы слышали, учёные, на основе многолетних исследований, пришли к выводу, что многие художественные произведения, которые приписывали гоям, написаны евреями, - хозяин кабинета безошибочно выбрал тему, интересную всем собравшимся. - И Одиссея написал еврей и Дон-Кихота.
- А я читала, что «Войну и мир» писал за Толстого литературный негр. То ли Залкинд, то ли Зискинд, сейчас уже не вспомню, - выпалила Лилия Александровна, - А, Толстой только орфографию поправил, потому что Зискинд недавно, перед этим, был поляком и по-русски ещё писал с ошибками. Его за восстание, сюда, выслали.
- Положим «Одиссею» написал Гомер, - ни к кому не обращаясь, проговорил Матвей.
- За «Одиссею» я не спорю, - нашёлся Юлиан Борисович, - Но остальное написал, ни какой не Гомер. И Шекспир, тоже, ходил по еврейским гетто и скупал там пьесы для еврейского театра. «Гамлет» ему достался, буквально, за кусок хлеба. В гетто, тогда, евреи, прямо, падали на улицах от голода.
- Какой же мы всё-таки народ - умираем, но творим! - веки Лили покраснели от внезапно нахлынувших чувств. На них блеснули слёзы, - И после этого они ещё тычут нам в лицо Газой!
- Что касается «Венецианского купца» то, таки да, и это уже неоспоримый факт, что один еврей-коммерсант написал памфлет на конкурента, своего сородича, - безапелляционным тоном изрёк Матвей, - Но, это общеизвестно: часто распри в нашей среде порождают шедевры.
- Да, да, это Маймонид! - догадался Юлиан Борисович, - Он, там, тогда, со всеми переругался! У него тех шедевров!
- Глупости, - бросил Матвей, глядя куда-то в потолок.
- Почему глупости? - обиделся доктор, - Я, сам, недавно читал, что...
-Юлиан, не спорь с ним. Он всё про средние века знает, - заступилась не то за мужа, не то за доктора Лилия Александровна.
- Ну, ладно. Я не спорю. Я, только, хотел сказать, что главное, что не гой, - ретировался Юлиан.
- А Шекспир не еврей? - осторожно поинтересовалась Лиля. - А то я в нём нахожу некоторую привлекательность.
- Тогда, на какие бы шиши он скупал пьесы у голодающих евреев? - рассудил Юлиан.
- Действительно, - согласилась Лиля, - Я, как-то, не подумала.
Помолчали. Опять до неловкости.
- Бывает же так - ещё вчера никаких проблем, а сегодня... - в задумчивости пробормотала Лиля.
- Положим, для нашей семьи проблемы начались не сегодня и не вчера, а с того чурки, - теперь Матвей сидел совершенно отвернувшись от собеседников.
-Матвей, хочу тебе заметить, что ты используешь лексикон фашиста, - попыталась приструнить мужа Лиля.
- И ты это говоришь человеку, у которого все близкие сгорели в пламени Холокоста?! - устыдил жену Матвей, - Да! Между прочим! А не грели задницы в Ташкенте! Как у некоторых.
- Ага! Значит, мои виноваты в том, что выжили?! Да?! Тогда, между прочим, одного твоего «сгоревшего в пламени Холокоста» дедушку, вырвало, на нашей свадьбе, прямо на стол. Если ты забыл.
- Я па́-пра́-шу́...! - Матвей стал угрожающе приподыматься со стула.
- Матвей, давай не будем!- примирительным тоном сказала Лиля - Ну, хорошо, я скорблю. Хорошо. Хорошо.
- Хорошо? Что хорошо?! «Бей жидов, спасай Россию!» - хорошо?! - от волнения заеды в уголках рта Матвея покрылись серой пеной.
- Начинается... - поморщилась Лиля, - Просто, мне надоело слушать, что кто-то грел жопу в сраном Ташкенте, в то время, как другие «своими страданиями заложили фундамент благополучия современного еврейства».
- Я так не говорил.
- Нет, говорил.
- Не выдумывай!
- Хорошо, не говорил. А тогда чьи это слова? И почему я их запомнила?
Матвей посмотрел на свои ботинки и промолчал.
- Хорошо, ты не говорил, - с нажимом повторила жена, - Зато твоя дорогая мамочка мне все уши прожужжала про то, как она возглавляет список жертв Катастрофы.
- А, русские, специально, не освобождали территорию, пока там не истребят всех евреев, - на Юлиане, как на хозяине кабинета, лежала обязанность разруливать конфликты, - Так было и в Украине, и в Белоруссии, и до самого Берлина.
- А теперь, наверное, хотят, чтоб мы им были благодарны? Как они, вообще, могут смотреть нам в глаза после этого! Ненавижу! - распалилась Лиля. - Вот, так бы всё бросила и больше бы меня здесь не увидели! - Она достала из пачки сигарету и стала нервно разминать её.
- С какой стати нам уезжать, - поджал губы Матвей, - Это пусть они отсюда убираются!
- Подписываюсь под каждой буквой! - одобрил Юлиан не понятно чьё высказывание, достал зажигалку и поднёс к Лилиной сигарете. Дешёвая зажигалка искрила, но огня не давала. Лиля поблагодарила, прикурила от своей «Зиппо», положила её сверху пачки и всё это пододвинула, шурша клеёнкой, к доктору. Подождала, пока доктор поживится и убрала всё опять в сумочку.
С целую минуту курили молча.
- И почему всегда, во всём, виновата только я?! - не выдержала напора собственных мыслей Лиля. Она потушила окурок об грубую бумагу бланка и обратилась, уже адресно, к своему мужу, - А ты забыл, как писал дипломную, с Савелием?
- Ну, конечно! Чтоб ты, да упустила возможность попрекнуть! - покорно закивал головой Матвей, - Причём ты готова делать это даже на публике, - он бросил беглый взгляд на курившего доктора, - Если ты такая памятливая, то не забывай тогда, пожалуйста, что люди должны иметь право на ошибку.
- А я, не должна? - не собиралась сдаваться Лилия Александровна.
- Лиля, твоя ошибка слишком дорого обходится. И семье и общине, и народу в целом.
- Я, между прочим, неплохо зарабатываю, так что «дорого обходится семье» - это ты возомнил о своих способностях добытчика. А, Нелька Нена́хер, между прочим, вообще родила от австралийского аборигена! И что-то никто о народе не разорялся!
- Неля Нена́хер родила не от аборигена. А от австралийца. И у неё на тот момент не было мужа.
- А у неё и на этот момент нету мужа! С таким-то личиком. А, про австралийца будешь рассказывать кому-нибудь другому. А, Батыр был алпамыс. И его я встретила ещё до тебя. Или чуть позже. И хоть между мной и Батыром ничего не было, я действительно не ощущала, что интересна тебе.
- Алпамыс?! Да, нет такой национальности!
- Нет, есть!
- Нет!
- Есть!
- Кто он - это вообще не произносимо!
- А если б это произносилось, можно подумать, ты бы прекратил свои мелочные придирки.
- Почему, - Матвей потряс пухлыми кулаками перед своим лицом, - Ну почему, ты, еврейка, вообще оказалась возле этого чудища!
- А потому, что это наша миссия делится генами. Безо всяких расистских штучек, - Лиля, не поднимаясь с кушетки, уперла кулаки в бока, - И, не надо этих грязных намёков! Между нами ничего не было! Понятно! Я, ему, просто показывала город.
- И всё остальное.
- Ко всему прочему, ты тогда работал над дипломом, с Савелием, и меня не замечал.
- Он заявил: «Я не хочу быть евреем!», - съехал с темы Матвей, - Яблочко от яблони.
- Матвей, я не люблю, когда ты называешь Штаника - «он».
- Мне, что, называть его «она»?
-Ещё, я не люблю, когда ты паясничаешь.
- А, ты, интересовалась, может я тоже чего не люблю?
- Да, я целыми днями только об этом и слышу! Ко всему прочему, не передёргивай: мальчик не говорил, что не хочет быть евреем - он, только, спросил, почему его обзывают «пархатым».
- Он, уже, антисемит. Яблочко от яблони.
- Причём здесь яблоня?! - вскинулась Лилия Александровна. - Как будто Батыр был антисемитом.
- Подожди, - она задумалась, вспоминая свои последние слова, - Вообще, что ты мне приписываешь?! Я хотела сказать, что Батыр, может быть, даже, был бухарским евреем.
- Батыр! Ха! Вы можете себе представить бухарского еврея, которого зовут Ебато́рка Пидерхе́н? - Матвей, впервые обратился напрямую к доктору, - На полном серьёзе! Сам видел ксерокопию паспорта!
- Пе́дерхен, - поправила Лиля.
- Нуууу..., - замялся доктор с ответом.
- Совершенный неандерталец! Он только улыбался или вы ещё, иногда, и разговаривали? - съехидничал Матвей.
- К твоему сведению, ещё и разговаривали, - так же ехидно ответила Лиля, - И таких гадостей, про евреев, как от Фимки Анусевича, я от него не слышала.
-Да ты вообще ничего от него не слышала... кроме сопения.
-Что?
- А то, что Фима любит свой народ побольше, чем некоторые. То, что всякие... принимают за антисемитизм, на самом деле - боль за свой народ.
- Ну, конечно, ты же всё про него знаешь! И про боль, с ним, тоже.
- Прошу тебя, воздержись от демонстрации своего плоского юмора. Нравиться позориться перед посторонними?
- А, Юля нам не посторонний. И, почему это позорюсь я? - возмутилась Лиля, - И то, что ты связался с этим ненормальным психом, я тебе тоже виновата? Это ж надо было додуматься - перепилить себе вены сушёной воблой!
- А что ему ещё оставалось делать, если от него прятали даже канцелярские скрепки?
И знаешь, оправдываться перед бескрылым существом, которому невозможно объяснить, что такое поиск себя... - Матвей безнадёжно махнул рукой и повернулся к присутствующим затылком.
- А с Леонидом Аркадьевичем ты себя нашёл, искатель? - она, кажется, и впрямь забыла о присутствии третьего.
- Лиля, - с расстановкой заговорил Матвей, медленно разворачиваясь, - Леонид Аркадьевич - мой научный консультант и, между прочим, он был очень близким другом твоего отца. Ооочень близким!
- А, вот папу не трожь! - сузив глаза, прошипела Лиля, - Папа был святой человек! И я не позволю никому, слышишь, никому, оскорблять его память грязной клеветой!
- А, я ничего не сказал против Александра Иосифовича. Я очень уважал твоего отца, - как-то сразу стушевался Матвей, - Я, просто, против двойных стандартов!
- А помните Рому, который с пирамидами крутил? - нашёлся Юлиан, - Я его на днях видел. Он от нас, как раз, вернулся. Ну, из Израиля, - уточнил Юлиан Борисович, - Говорит, как у вас можно жить: кругом ворьё, всё разворовано, больше красть нечего!
- Вот, тебе за нас Юля неловко, - оценила манёвр доктора Лиля, - А я привыкла: в нашей семье такое отношение к женщине - норма.
- Матвей, прошу тебя, помолчи! - она повернулась к мужу, который сидел молча, нахохлившись, вперив взгляд в замызганную стену, - Ты даже не можешь сказать доктору, зачем мы здесь? Видишь ли, Юлиан, у нас проблемы.
- Ты это уже говорила, - вставил Матвей и опять отвернулся к стене.
- В общем, Штаник укусил нашего ребе, - Лиля сделала вид, что не слышала замечание мужа, - Сильно. Ребе уже две недели в больнице. Мы сейчас под таким гнётом! Я... мы, с Матвеем, все на нервах. Ты не представляешь... с нами уже перестают здороваться. Представляю, что будет, когда его выпишут. Он, точно, введёт ещё какое-нибудь дополнение к толкованию. С него станется. А, этот чёртов кагал будет, хором, подгавкивать.
-Лиля! - Матвей многозначительно посмотрел на жену.
- Хорошо, не буду. Но, ты же сам говорил, что у ребе Елцафана своя собственная Галаха.
- Я про «чёртов».
- В общем, вопрос стоит - или он или мы. В смысле, Штаник или мы, - она опять говорила с доктором.
- Он его что, конкретно покусал? - попытался свести к шутке Юлиан.
- Да нет. Раз, наверное. Точно не знаю.
- А за что?
- Ну, как ты не понимаешь?! За... ээээ... за... Ну, как сказать? Видишь ли, маленькие дети должны начать знакомство с Торой на уровне... , - замялась она в поисках подходящих слов.
- На уровне тактильных ощущений,- подсказал Матвей.
- Вот, на уровне тактильных ощущений, - подтвердила Лиля. - Настоящий свиток Торы достают из Арон... Арон...
- Кодеш, - пришёл на помощь Матвей.
- Из Арон Кодеш. Из Святого Ковчега. А, есть такие, знаешь, игрушечные, плюшевые свиточки. И надо, это, поощрять детей эти свиточки целовать. Вот. А, ребе Елцафан, в прошлом году, на Сим... Симхат Тора, вообще никакой был, тыкал себя в мотню и орал: «Вот где ваш Арон Кодеш!»...
- Лиля, зачем разносить сплетни? Нас ведь там тогда не было, - попытался урезонить жену Матвей.
- Тоже мне секрет! - фыркнула Лиля, - А как он целовался, в засос, с казначеем, мы, скажешь, тоже не видели?! И, значит, когда Нена́херша трезвонила, об этом, на каждом углу, то, как так и надо. А я, значит, только слово сказала и, сразу, разношу сплетни?! Хорошенькое дело! Ну, ты меня понял, - последние слова она обращала уже к доктору.
- Ну, это понятно, - машинально кивнул Юлиан, хотя до него ещё не дошёл смысл сказанного, - Я имею в виду, не за что, а за что? Что они там не поделили?
- Да не за что! - не выдержал Матвей. - Все еврейские мальчики через это проходят! Ну, или почти все. Это не повод, чтобы кусаться!
- Может их приучали в семьях, как, например, Гришу Трипперштейна. Гриша, у Елцафана, знал, что делать. Мне Алла Трипперштейн сама рассказывала.
- Меня, например, в семье, никто не готовил. Но мне и в голову не могло прийти, чтобы кусаться. Я, не смотря на то, что, к моему безмерному сожалению, учился в гойской школе, с детства, уже вовсю, лизал буквы, - сказал Матвей пафосно, - И я зарубил себе на носу, что ребенок слизывает мёд, чтобы почувствовать сладость ученья.
- Ну, ты, у нас, уникум, - огрызнулась Лиля, - Понимаешь, - она снова обращалась к доктору, - они остаются наедине, ребе и мальчик. Ты, Юля, не иудей, извини. И не знаешь... Там сначала буквы мёдом мажут, чтобы прочёл буковку - полизал. Прочёл - полизал. Чтобы почувствовать сладость ученья. Не обижайся, что я тебе рассказываю, но, даже, не все евреи об этом знают. Мы же только-только возрождаемся после стольких веков гонений.
- И забвения своих корней, - спохватившись, добавила она.
- А я знаю, - соврал доктор, - Я, признаться, иногда посещаю церковь, но, исключительно, как агностик. И я, можно сказать, светский иудей. Ну и что, что я не все термины знаю. Не обязательно соблюдать шаббат, чтобы быть душой и помыслами со своим народом, - в голосе доктора послышались митинговые интонации, - Не буду распространяться на этот счёт, за это, сами понимаете, по головке не погладят, но, при случае, я им припоминаю и погромы, и наждачную бумагу вместо туалетной в лагерях смерти, и пахабные дразнилки.
- Юля, ты хоть пока и не вступил в союз с Всевышним... Ну ..., - поясняя свою мысль, Лиля крутанула маникюром у себя возле паха, - Но, ещё фору дашь обрезанным, - восхищённо добавила она и бросила небрежный взгляд на мужа.
- Мне мамеле всегда говорила, что каждый уважающий себя еврей должен учиться в хедере, - Матвей сделал вид, что не слышал последней реплики жены и не заметил её нецеломудренной осведомлённости, - Помню, меня водили на конспиративную квартиру. Тогда ещё были дикие гонения, - предался воспоминаниям Матвей, - И вот я пришёл на встречу с Торой! Это было не забываемо! Большой, сильный мужчина держит меня в крепких руках и ласково шепчет «А, это какая буква?». Я называю и он даёт мне слизнуть с неё мёд. Конечно, это был не настоящий хедер, а, так сказать, попытка воссоздать, но слаще тех букв я ещё ничего не лизал.
- Мы привели его к нему на консультацию. У нас говорят «в гости к Торе». Ну, и чтобы он приобщил его к еврейскому образу жизни, - Лиля демонстративно проигнорировала тираду мужа, - Научиться целовать свиток - это целая наука! И что мы будем теперь говорить в своё оправдание? Что он его неправильно учил целовать свиток Торы? Или, что это был не правильный свиток? И кому мы это будем доказывать? Совету раввинов? Так туда нужно привести двух зрелых, соблюдающих субботу свидетелей, своими глазами видевших всю сцену. А так скажут, всё это ваши домыслы. А в прокуратуру, сам понимаешь...
- А если сначала припугнуть и тут же предложить мировую? - нашёлся Юлиан.
- Припугнуть чем? Сотрудничеством с властями? Увольте! - гневно отверг предложение Матвей, - Это же надо додуматься - ввергать в лапы погромщиков еврейские души!
- Эх, Юля, они ничего не боятся! Вон, недавно, не у нас, но, мы, с ними, дружим, тоже такое было. Раввин, мальчика, в общину готовил. Мальчику тринадцать. «Барницва» называется.
- «Бармицва»! Лиля! Ну, сколько можно! - всплеснул руками муж. - «Бар - Миц - Ва»!
- Да, хорошо, хорошо, - поспешила согласиться Лиля. - Ну и что? - она опять повернулась к доктору. - Он ему тоже давал почувствовать сладость учения. Тоже через гульфик. Ну, и что? В прокуратуре вмешиваться отказались. Сказали, без угроз и насилия, значит - частное дело. Склонности, сам понимаешь к чему, объяснили «болезненным опытом Холокоста, пережитым в детстве». В итоге - он теперь «дитя гетто» и ему все суды до жопы.
- Лиля, это не та тема, где уместен развязный тон!
- Матвей, не придирайся! Видишь, я на взводе! - отмахнулась жена, - И, на что Нена́херша - дрянь, а и то правильно сказала: сам «дитя гетто» - а у самого орден «Сын полка Шестидневной войны».
- А мы, Юля, теперь, как эти. Пикнем и херем нам обеспечен. Тогда вообще хоть в петлю лезь. Уже сейчас, на свадьбе Динки косой... То есть, на хупе Дины Уссацкой, - спохватилась она и выжидательно посмотрела в затылок мужа, - Нена́хер, эта... слов нет... Эта манда села между мной и Аллой Трипперштейн! Представляешь! Впереди меня! Что это, если не травля?!
- Лиля, это не показатель. На самом деле, на вашей половине по-идиотски расставили стулья. Каким-то зигзагом. Тебе не нужно было переводить прения в физическую плоскость. У вас, с ней, разные весовые категории.
- А где ж ты был, такой умный, когда я тебя толкала через занавеску? - Лилия Александровна отвернулась от мужа и повернулась к доктору с пояснением: - Мы сейчас гуляем по правилам. Чтоб мужчины и женщины отдельно. Как в туалете.
- Не показатель! - продолжала она, обращаясь к своим мыслям, - Ничего! Ничего! Я знаю, кто эту сучку, Нена́хер, подстрекал, кто её в актив проталкивает! - она погрозила пальцем воображаемому противнику, - Этот фимозник, там уже вякал, про генетический тест на подтверждения еврейства. Это, уже, точно, с подачи твоей мамочки.
- Что касается меня, я такого теста не боюсь! - перед тем, как отвернуться Матвей с превосходством оглядел остальных, - А, кто боится - тот, видно, не зря боится.
- Я знаю, знаю, ты будешь только рад! Ты его ненавидишь! - почти выкрикнула Лиля и полезла в сумочку. Трясущимися руками достала пачку сигарет. Закурила, - Но, нам тоже боятся нечего! Я пройду любой тест!- она достала зеркальце и, разогнав им сизые барашки, внимательно посмотрела в него. Потрогала пятно интенсивной кремовой терапии под левым глазом. Потом, держа зеркало чуть сбоку, так чтобы был виден профиль, скосила глаза и удовлетворённо хмыкнула.
- А, после этой манды, я, больше, в микву не полезу, - ультимативно добавила она.
- Лиля, миква - это святое! -воззвал муж и, кажется, напрасно.
- Она, сучка, знает, когда мне нужно и что я днём на работе и, специально, передо мной, туда мочиться!
- Что? - Матвей растерянно улыбнулся: он тянул время, чтобы понять, как реагировать.
- Что, что?! Ссыт туда! Вот что! А, мне, потом, после неё, рот полоскать, да?! Зачем оно мне надо?!
- Лиля, ну, что ты несёшь?! - делано возмутился Матвей.
- Она, лично, Динке косой признавалась, когда они ещё дружили, а Динка со мной - нет. Узнает, когда я собираюсь и бегом на маршрутку!
- Вздор! Она же потом сама в ней и очищается. И рот полощет.
- Так своё - не противно! - легко повергла этот аргумент Лилия Александровна.
- Ааа! А, тогда, что она, без конца, на дачу к Алле мотается, как будто у неё по пять раз в месяц регу́лы?! И, всегда, передо мной! - ещё через миг нашлась чем додавить Лиля, - Ты бы своей головой подумал - воду, ни разу, не меняли, а она всё на одном уровне. Она, что, не испаряется?
- Я не знал..., - Матвей опять решил потянуть время.
- Да, всё ты знал! А то я тебе не говорила! Ну, ничего, вот попаду я перед ней!
- Ладно, может сказать председателю, чтоб воду сменили? - Лиля бросила пробный шар в поверженного противника, - А то уже ложка стоит.
- А, вода и должна быть, как кисель. Мы потому экстракт второй год и не меняем. В этом суть и святость! ...И, потом, это опять скидываться...
- Мы, себе, микву построили, - Лиля посчитала необходимым посвятить в детали Юлиана, - Ну, не совсем построили... У Трипперштейнов, на даче, бочку, из-под пива, вкопали. Так, оно, ещё больше по Закону. Потому что у нас контакт с землёй, а не бетонные джунгли, как в городе. Только добираться, конечно.
- Ты говорила, там, кто-то, про тест, вякал? - доктор, как бы невзначай, сделал движение рукой к сигаретам, лежащим на сумочке.
- Ой, извини! - Лиля двинула к нему пачку по шершавой клеёнке кушетки. - Ты его не знаешь. Кантор из нашей общины. Вольф. Подгузнентох. Как он, уже, настахерел! - в негодовании, она сжала кулаки, - Надо же хоть совесть иметь! Кто его, гада, из своего кармана оплачивает?!
- Эти люди - соль нашего народа. Символ нашего грядущего возрождения, - Матвей продолжал сидеть демонстративно вполоборота к собеседникам.
- Ты говорил, что миква - символ!
- И миква - символ.
- А, Вольф - козёл, а не символ. Врёт, что иврит знает. Раз, - она загнула палец, - Гундосит на идиш, вперемешку с молдаванским. Называется молитву ведёт.
- Это не молдавский. У него, просто, такой выговор. Он - с Украины.
- Мы все с Украины, - пресекла попытку выгородить недостойного Лиля, - Блеет, как козёл, то в лес, то по дрова. Это, уже, три.
- Лиля, Вольфа любая синагога отхватит, с ручками и с ножками!
- Ха, критерий! Да, там одни недоучки гундосые! И, главное, все «стажировались в Ла Скала». А как не придёшь...
- Это ты судишь с «высоты» своей музыкальной школы? - съязвил Матвей.
- При чём здесь музыкальная школа, если у меня, от природы поставленное, лирико-драматическое сопрано?!
- Скорее мартовское, - очень тихо произнёс Матвей, но жена, всё равно расслышала.
- Это ты о чём? - насторожилась она.
Матвей чуть помедлил, взвешивая последствия своего остроумия:
- Ну, как ночами, под окнами. Особенно в марте...
- Да, ты бы на себя посмотрел... Хы! Жиголо! - у Лили на лице обозначилось активное отвращение.
Матвей поспешил отвернуться, не выдержав взгляда жены и женщины.
- И блеял бы себе - а что он во всё нос суёт? Говорит, за донос властям законы отцов предусматривают смерть. И на меня смотрит. Это, чтоб мы не вздумали. Это, говорит, преступление... Как его Матвей? - пошла на примирение Лиля.
- Месира.
- Вот, месира. Но, вы дождётесь! Этот поц фимозный ещё вам всем покажет! Он и под Мастурцовского... Ну, под ребе нашего, роет. Прикинь, - обратилась она за поддержкой к доктору, - Ребе в больнице, а он этот проводит..., - она опять повернулась к мужу.
- Кидушин.
- Вот. Кидушин. Правильно.
- А, раввин может перепоручить исполнение церемонии доверенному лицу. Это в традиции...
- Это не этично! Потому что, он, Елцафана, как хоронит!
- Хазан - второе лицо...
- Это он Динку торопил, чтоб все видели, что он теперь главный. Я знаю, - бесцеремонно перебила мужа Лиля, - Пусть она не врёт, что у неё уже всё было готово. Ага! Всё готово, а жених бегает, деньги на кольцо занимает. Нашли время хупу ставить! Я бы и не пошла. Только, я не чокнутая, чтоб не идти.
- Лиля, кольцо он купил на свои, - с нажимом поправил жену Матвей, - Денег он не занимал! Это принципиально для Закона! Понимаешь?
- Понимаю, что принципиально, что не занимал. Я только сказала, что я знаю у кого он занимал.
А после регистрации он, вообще, всех построит! - спрогнозировала Лиля,- Ой, Юля, ты ж не знаешь! Нас вот-вот должны, как общину, зарегистрировать. А то мы, как между небом и землёй. У нас и свой собственный свиток Торы есть! Мы со свитка читаем, не с книги! Нас бы ещё летом уже зарегистрировали: но мы с помещением не уложились. Мы ясли присмотрели. Но там надо осторожно, чтоб на пикеты не нарваться. А то, знаешь, начнётся - «ясельки заклыли, куда детисык девать... Сю-сю-сю, сю-сю-сю...».
- Пикеты, пикеты! А власть на что! - от резкого поворота стул под Матвеем опасно заскрипел, - Так и будем перед всеми расшаркиваться?! Как будто это последние ясли в городе. Пускай уплотняются!