СЕРДЦЕ МАТЕРИ.
3.
Внезапно доктора прошиб холодный пот. Хотя, почему внезапно? Предупредительные звоночки давно слились в, нерасчленимый на составляющие, гул. «Ничего, ничего. С пол пипетки сосудорасширяющего», - успокоил он себя.
«Но, и эти пол пипетки ещё нужно где-то взять», - амбивалентно запаниковал доктор уже через мгновение.
Не вставая и, не обращая ни на кого внимания, он принялся массировать себя в области сердца, сопровождая массаж шумными выдохами. Супруги непроизвольно переглянулись.
- Пойду, - засобирался Юлиан. - Проверю биксы.
- Что? - Матвей, с тревогой, оглядел жену и доктора.
- Стерилизационные коробки. Ну, перевязочный материал... Всё такое, - разоружающе улыбнулся Юлиан Борисович.
- Я хотела...
- Да, нет, мне серьёзно надо. Я, там, носки на прожарку отправлял. Чтобы не стирать. Надо порыться, забрать. А то завтра, в процедурном, увидят - опять развоняются.
Едва затворив за собой дверь, Юлиан Борисович тут же прилип спиной к холодной стене. Холодок взбодрил. Нужно было перевести дух и собраться с мыслями. Он оголил запястье, нашёл пульс и попытался сосредоточиться на счёте.
* * *
Из кабинета, через дыру под потолком, доносились обрывки фраз.
- Тоже мне, мститель. «Я им припоминаю...», - проворчал Матвей, лишь только Юлиан Борисович оставил их одних, - «Я посещаю церковь»,- перекривил он доктора.
- Ты прекрасно знаешь, что евреи посещают церковь только, чтобы не бросаться в глаза.
- Он «не все термины знает»! Заветы отцов ему что?! Медицина?! Термины! - раззадоривал себя Матвей, - Дааа, скользкий тип. Такие, при Советах, в антисионистском комитете состояли. Морда гэбэшная!
- Ой, можно подумать твой дядя Марик, при Советах, состоял в сионистском комитете!
- Для дяди Марка антисионистский комитет, был только ширмой! Чтоб ты знала! Для него это была единственная возможность избежать репрессий. А сам он, можно сказать, Лебединую Песню, в стол писал. И каждой строчкой приближал гибель людоедского режима, - Матвей рубанул себя ребром ладони по колену, - И, я тебя не понимаю, ты что, хотела бы, чтоб он сгинул на Колыме?!
- По-моему, при Брежневе, евреев на Колыму уже не ссылали, - не совсем уверенно парировала Лиля.
- К твоему сведению, ссылали! И ещё как! А почему ты, собственно, его защищаешь?! - возмутился Матвей.
- А что ты на него взъелся? Ревнуешь?
- К кому? К этому алкоголику? Ха-ха-ха, - деланно хохотнул Матвей. - Не смеши меня.
- Да. А к кому ж ещё?
- А, у меня нет оснований?
- А то есть! К твоему сведению - я его узнала, когда тебя ещё не было на моём горизонте.
- И продолжала знать дальше.
- Матвей, не веди себя, как ребёнок, - по-женски аргументировала ответ Лиля.
* * *
Юлиан Борисович полез в карман халата за сигаретами. Сигарет не было. Он методично и бездумно обшаривал карман за карманом. Сигарет всё равно не было. «Блин!», - подумал Юлиан Борисович. Денег тоже не было. Даже на пиво.
Он не мог бы объяснить причину, по которой, всегда, неохотно тратил деньги, но твёрдо знал, что это не от скупости.
Он хотел бы родиться в эпоху натурального обмена, в дофинансовую эру. Чтобы можно было и приобретать, не теряя деньги, и терять, не теряя денег. Он, с готовностью, брал за услуги вещами и ловко всучивал их обратно. Иногда ему удавалось не покупать, а обмениваться даже в магазинах. А, уж, уговорить сантехника получить натурой, не представляло труда.
И, как было упоительно подойти к какому-нибудь куряке, произнести заветную фразу - «Не угостите ли сигареткой, из тех, что сами курите?» и, дышать дымом, как дышат Весной!
Наверное, похожие чувства испытывали предки, когда сверху падали комья небесной манны.
* * *
- А что было в юбилей Леонида Аркадьевича? - не отступала Лилия Александровна.
- Лиля, твоя слежка выставляет в невыгодном свете, в первую очередь тебя саму. В семье нельзя унижать друг друга подозрениями.
- Ну, вот и начни с себя.
- Лиля, я выше подозрений и ты в этом много раз убеждалась. Но, это же вопиющий случай!
- Надо же, вопиющий! Какие мы мимозы! - куражливо звучал женский голос, - Я, тоже, могла бы тебя застать, если бы захотела! И с Анусевичем, и с Леонидом Аркадьевичем и с Савелием!
* * *
Как ему надоело дребезжание в конечностях и всякая прочая фибрилляция!
По опыту он знал, что мышечная активность - хороший способ бороться с тиками и треморами. Срочно нужен был моцион. Доктор заспешил по главному коридору в сторону регистратуры. Почти бегом он влетел в процедурный кабинет, который, как всегда в это время, был пуст. Доктор затравленно огляделся по сторонам и открыл медицинский шкаф. Содержимое шкафа разнообразием не баловало: несколько пузырьков, копеечных ампул и пакет ваты. «Обход» Вагинаковны, неизменно, приводил к исчезновению пакета. Ясно, усатая прогуливает. Старшая сестра недолюбливает сестру-хозяйку, но обязана пополнять минимум - так родилась «народная» примета: «есть вата - нет усатой» и наоборот.
Непослушные пальцы, с привычной дрожью перебирали знакомые этикетки. Нашатырь, валерьянка, камфорное масло, подряд несколько ампул с глюкозой...
Вот оно! Порождение иезуитской мысли старшей сестры - гибрид спирта и йода: одна паршивая капля йода и «спирт» спокойненько стоит в шкафчике, никому не нужный, как какая-нибудь зелёнка!
Он чувствовал себя бедным мальчиком из гетто, совершенно беззащитным перед выходками обличённых властью антисемитов. И мальчику хотелось бесконечно долго поливать их всех автоматным огнём пока руки терпят держать раскалившееся от гнева оружие.
Но, ссорится со старшей - себе дороже. Старшая - это легальные медикаменты и спирт.
Однако и сестра-хозяйка это, тоже вам, не одни швабры-мыло, да тухлятина в морозилке. Это и текущий в страну, с каждым восточным «гостем», ручеёк кайфа, как плата за гостеприимство принимающей стороне. Да, вагинаковны, с диаспорами, на колумбийский наркокартель не тянут, но поголовье местных, прыщавых недорослей они прореживают исправно.
Раньше доктор заглядывал сюда редко. Но раньше - было раньше. Ещё утром перед его мысленным взором проплыл образ пузырька коричневого стекла. Утром, пока держался хмель, он без труда отогнал от себя это видение. Утром он был почти уверен, что не даст больше повода зубоскалить за своей спиной. Но, человек предполагает... Особенно, когда не располагает.
Осторожно, чтобы не поднять со дна взвесь, доктор отвернул пробку. Взвесь, откуда там взвесь: против диффузии, как и против лома, нет приёма! Проклятая страна! Как низко его здесь опускают! Мало того, что законопатили в эту дыру. Ещё и вынуждают потреблять это! В конце концов, так можно и пищевод прожечь! По привычке, рука потянулась к графину и наткнулась на толстую, упругую кишку.
Временами, он завидовал той животной непосредственности, с которой Вагинаковна присваивала заведомо чужое. Она, и внешне, напоминала обросшего чёрной щетиной крота, который методично, пядь за пядью, буравит территорию и неотвратимо пожирает любой встречный животный белок. Он смотрел про такого по «В мире животных».
...Теперь стеклянные графины переселились в армянскую тошниловку, а их место в кабинетах и ординаторской, заняли пластиковые полторашки...
...Доктор скривился и хлебнул воды прямо из пластмассового горлышка. Его народ прошёл через Холокост не почесавшись, а он, что же, будет пасовать перед кознями старшей!
Вспомнились годы учёбы и как они капали в выпивку йод, чтоб сильней развозило, потому, что выпивки всегда не хватало и считалось, что йод увеличивает убойную силу алкоголя. Следом доктор припомнил, как ещё в альма-матер сделал маленькое открытие. Оказывается, можно злоупотреблять спиртовым фиксажем для анатомических пособий. Его однокашники отказывались от дармовщины, мотивируя свой отказ тем, что для демонстрации патологических изменений служили органы, удаленные при вскрытии трупов. Но, Юлиан верил в способность градусов расправляться с любой заразой и смеялся над такой щепетильностью.
Он шёл, обратно, к себе, в кабинет, бодрым, спортивным шагом. Настроение, положительно, улучшилось. Главное, был повод. В последнее время Юлиан Борисович стал замечать в себе внушающие оптимизм, перемены. Дело в том, что он почувствовал стойкое безразличие к алкоголю. То есть, как отрезало. Чувство свободы стало переполнять его до краёв, возвращая уверенность в себе и юношеские фантазии. Нет, безусловно, абстиненция пока ещё имела деспотическую власть над его соматикой. Но, синдром - всего лишь голая физиология. Как врач, он знал, что алкоголизм - это, прежде всего психологическая зависимость, а вот её-то он в себе больше не наблюдал.
* * *
- Юля, я, натурально, заблудилась, - чья-то рука тронула его за локоть, когда он проходил мимо сумрачного коридорного аппендицита.
- Лиля, - доктор перехватил руку и шагнул с магистрального пути в темноту.
- Мы, что здесь одни? - интимно прозвучал её голос, но вместо горячего, женского тела он наткнулся на холодную кожу дамской сумочки.
- Ты, я вижу, довольна замужеством, - Юлиан надеялся повернуть эту тему в нужное ему русло.
- Он считает, что Штаник ... Ну, не от него, - ловко вывернулась Лиля.
- А как на самом деле? - заговорщицки подмигнул Юлиан, но полумрак ожидаемо скрыл его мимическое па. Сейчас он трудился над тем, чтобы забросить Лилину сумочку, этот буфер, между двумя вожделениями, ей за спину.
- Пусть думает что хочет, - то ли не расслышала, то ли, наоборот, расслышала Лиля.
- Юля, мы хотим, как раньше. У нас, теперь будет, как тысячу лет назад. Когда ещё Храм стоял. Нас, всё равно, не сегодня-завтра зарегистрируют. Ясли, считай, наши. Мы возрождаемся. Мы первые, эти... ростки, - быстро-быстро заговорила Лиля, пытаясь перебороть, инспирированный полумраком, энтузиазм Юлиана. ...Но, в конце концов, затихла в его объятьях.
- Я, сама, недавно, прониклась. Ещё, во всём путаюсь, - доверительно сообщила она, - Я, наверно, кажусь тебе страшно глупой?
Глаза обоих вновь отыскали друг друга и, лишь темнота помешала им увидеть в них свои отражения.
- Ты слышишь, кто-то ходит? - напряглась Лиля.
- Это там. Санитарка. Она здесь уже убирала.
- Помнишь, Домбровская шутила: девочки, кто из вас Лиля, а кто Юля?
- Спрашиваешь! - еле слышно откликнулся он.
- Ты помнишь? - ласково шепнула она и сама юркнула к нему, под стойко пахнувшую подмышку, - Всё помнишь? У Домбровской, до сих пор, лежит наш страпон...
Мужчина промолчал. Только ещё крепче прижал к себе женщину своими сильными руками.
* * *
- У тебя, с этой Вагинаковой, что-нибудь было? - как бы очнулась от нежности Лиля.
- С Вагинаковной? С этим йети? - рассеянно спросил он. Ему тоже не хотелось возвращаться из воспоминаний, которые вторглись в него, словно те далёкие дни, у Домбровской. Безжалостно и упруго, - Ты, вообще-то, видела армянок?
- Приходилось.
- Тогда, что спрашиваешь? Эта, в косметичке тяпочку, вместо помады, таскает.
- Ну, я не знаю, может быть тебе такие стали нравиться.
- Нравятся - какие и раньше нравились. А у этой волос на груди больше, чем у меня.
- Ты откуда знаешь? Видел?
- Фердинанд Аюпович рассказывал. Крысобой. У нас, с их конторой, договор. Он, этому Кинг Конгу, под лестницей, дератизацию, внеплановую, проводит. Запрутся и сидят в дусте. Аюпович, ещё, когда на живодёрне работал, поставщиком сабачатины у ней был. И сейчас весь полуфабрикат, из крысоловок на мясо по-армянски идёт...
- Ну, если только рассказывали..., - Лиля плотно прижала свои бёдра к его и описала ими легкомысленный оборот в вертикальной плоскости. Однако, уже через мгновение, игриво оттолкнула от себя Юлиана.
* * *
Когда они вернулись в кабинет, Матвея в нём уже не было. Только на полу стояла синяя сумка с надписью.
- Мотька слинял, - объявила Лилия Александровна, - Вот видишь, он всегда так. Чуть что, к мамочке, под подол.
- А, вот, смотри! - она подняла, с пола, сумку и сунула её доктору под нос, - Вот, смотри что написано: ко-шер-но-е, - Лиля провела перламутровым ногтем под вторым словом надписи, - Понятно? Кошерное! Это когда в федерацию общин приезжали реформисты... ну, которые отцов критикуют... Она, у них, в автобусе была. А Матвей просто оставил её себе. Он туда случайно вошёл, так что, на него, никто не подумал. Правда, классная!?
В ответ, Юлиан Борисович хотел придать лицу выражение неподдельной заинтересованности, но не получилось: лицо, явно, хотело курить и нервно чиркало зажигалой.
Курили молча, но, когда, синхронно, докурили почти до фильтра, её прорвало. Несколько минут она говорила невнятно, сбивчиво. Всхлипывала, глотая слова. Качественная тушь не выдержала и потекла слякотными дорожками.
* * *
Вернув себе самообладание, Лилия Александровна несколько раз, шумно прочистила горло. Достала платок и стала вытирать им стёкшую на щёки тушь. Платок почернел и больше не вытирал, а лишь размазывал.
Юлиан Борисович вдруг остро осознал всю ничтожность человеческих возможностей, весь трагизм и смехотворность попыток противостоять неумолимой Судьбе. Но, всё равно, хотелось помочь, чем-нибудь, сидящему напротив трогательному существу. Хотелось оставить, после себя, хотя бы крупицу добра, назло бездушной громаде нравственно не проявленного Мироздания.
Взгляд доктора упал на белоснежную шапочку сменщика, Лёшки Пахомова, оставленную тем на подкатной тумбочке. Хорошо размяв накрахмаленную ткань, Юлиан Борисович приложил шапочку к мокрым глазам Лилии Александровны.
- Пойми, нам с Мотькой очень нелегко. Он ведь сначала тоже не хотел... Он и сейчас настаивает, чтоб не травмировать... ему, тоже, психологически тяжело, - она подняла на доктора распухшие от слёз глаза.
Я когда решила - ревмя ревела. Мотька тоже лежит, дёргается, каналы переключает. Вон, пульт сломал, а починить - три шкуры дерут. А, куда нам деваться? Ты даже не представляешь, какие они там все сволочи. Сегодня, может и не убьют, но и жизни не дадут.
Мотька предлагал сначала, всё на дому решить. Создать, например, высокую температуру. Ну, там, какую-нибудь инфекцию, не заразную. Ну, я не знаю, есть же, наверное, такие. Но, я б так не смогла. Так, как сейчас, даже лучше. В смысле, через лучшего друга.
Я бы сама ни за что. Это всё свекровь. Она и на Мотьку давит. Я для неё главный враг. А Штаник, так вообще! Она, тварь, и ссорит нас со всем кагалом! Ты бы видел эту морду - натуральная жидовка!
- Я видел! - Юлиан скорчил «страшную рожу», смешно вытаращив свои, и без того, выпуклые глаза и первый засмеялся собственной шутке.
- Она, вообще-то, двух слов, не свяжет, а тут, красноречие прорезалось. «Очищение кагала... пролитая кровь сплотит». Раз пять, наверно, к Мастурцовскому, в больничку, моталась. Накрасится, как гимназистка! На что она рассчитывает?! Как же, так он её и возжелал!
- Между нами говоря, - она инстинктивно понизила голос, - Елцафан, тоже, поц ещё тот. Сколько он, в последний раз, за эту несчастную мацу заломил, убиться веником! И ящики, под цдоки, цдоки - это пожертвования, постоянно дербанит. Раньше, хоть, с казначеем, а теперь сам. Но, нам, без него никуда: у него в Совете раввинов лапа.
- Да, - спохватилась она, заметив, что Юлиан как-то странно смотрит на неё, порываясь что-то сказать.
Достав кошелёк, она принялась бросать на стол мелкие купюры. Доктор зорко отсматривал, одновременно, оба параметра: как росла одна стопка и как утоньшалась другая. Набросав, сколько-то, она вопросительно посмотрела на него.
- Ага, - засуетился довольный доктор, рассовывая получку по разным карманам, - Препарат, сама понимаешь. Такое дело - я скупиться не стану. А качественный опиат на дороге не валяется. И в погребке придётся всю компашку, до последней крысы, «чаем» поить. Ещё и не уложишься в лимит. Оно, сперва, пока тратить не начал, кажется, что много.
- Остальное после. Хорошо?
- Ну, Лиля!
Она подвинулась к Юлиану и схватила за предплечье у локтевого сгиба.
- На тебя можно положиться?
- Я когда-нибудь подводил тебя?
- Сможешь Юля? Как себе сделать? Сможешь?- она пытливо заглянула ему в лицо, - Вы же клятву Гиппократу даёте! Ты, как по клятве, сможешь?
- Не Гиппократу, а Гиппократа,- поправил он её шутливо-назидательным тоном.
- Вот, - она дёрнула молнию на большой, синей сумке, извлекая игрушечного крокодильчика величиной с расплющенную бульдозером кошку, - Вот. Мы зовём его Лейба. Я знаю, нужно было львёнка, но на тот момент их в продаже не было, а Штаник уже к нему привязался. Когда лучше?
- Ну, со следующей недели, в ночное дежурство, - Юлиан Борисович растерянно вертел в руках крокодильчика, безотчётно порываясь намотать игрушку вокруг предплечья.
- Ну, так Матвей вечером подъедет. Ему мы дадим успокоительного. Подберём что-нибудь у свекрови. Скажем, Лейба ждёт, у дяди. Ну, и конфет его любимых. И я хочу, чтобы Лейба был с ним. Тогда. Понимаешь?
- Только пообещай мне, слышишь, пообещай, что ему не будет больно! Сделаешь, а? Я в долгу не останусь!
- Лиля! - даже обиделся доктор.
Она убрала в сумочку сигареты.
- Юлька - палочка ты моя выручалочка,- женщина протянула руку и коснулась его щетины. Юлиан перехватил это движение, погладил пахнувшую духами и табаком большую ладонь и сильно поцеловал между пальцев.
Оставшись один, доктор устало опустился на стул, предназначенный для пациентов, сосредоточенно потёр натруженные глаза. Бланком собрал измятые окурки, завернул их в посеревшую шапочку сослуживца и бросил её на дно портфеля. «Лёшке намекну, что санитарка стырила. Скажу, уже ловил её на краже», - промелькнула в голове и тут же погасла мысль.
* * *
- Юля, я пришла. Я знаю, ты звонил. Прости, мне стыдно, но я не брала трубку, - полуночная визитёрша говорила спокойным, даже, излишне спокойным тоном.
- Лилька! Ну, сколько можно ждать? - вскочил с кушетки доктор, частым морганием разлепляя веки закисших глаз, - Меня чуть не хлопнули. Пришлось сказать, что тюк Вагинаковны. Ей тоннами привозят. Туши без штампов, псин дохлых. У них на трассе закусочная - фанерная коробка плюс мангал. А всю свою тухлятину держит у нас! Блин, сука, всегда холодильники по больнице забиты! Из-за неё жмуров по трое суток в фотолаборатории держат! В закрепителе. А тут, как назло, пустой холодильник - только две конечности и таз с биоотходами. Ну, там, аппендициты, обрезь всякая. А из объёмного - только наше вложение. Блин, сука, еле отбрехался!
- Ладно, ладно. Нам во двор, - Юлиан больше не сердился.
- Я, конечно, могу вынести, чтоб тебе не заходить..., - предложил он, откидывая застиранную марлю, прикрывавшую импровизированную вешалку, из гвоздей. Не снимая с вешалки пальто, доктор перекрутил его подкладкой наружу и принялся вытягивать из рукава пружинистое тельце Лейбы, - ...Ну, как хочешь.
Они торопливо зашагали по коридору: обоим хотелось быстрее пройти и коридор, и, то, что ожидало их сразу после. Когда доктор резко остановился, она влипла в него всеми своими местами. Лейба выпрыгнул из рук и упал на грязный пол.
- Мне... это... надо, - он растерянно поглядел на Лилю и безотчётно поднял игрушку. Она понимающе улыбнулась и, повернувшись к нему спиной, сделала вид, что рассматривает на стене наглядную агитацию.
- Я сейчас. Жди меня в морге, любимая! - бросил он уже на бегу. Последнее слово вырвалось непроизвольно. Да, избыток Любви норовящий вырваться наружу, диктующий душе как поступать и что говорить - это то, что отличает Врача с большой буквы от остальных.
Лиля, чтобы скоротать время, стала представлять струю мочи выпускаемую Юлианом, варьируя её, в воображении, от интенсивно-упругой до прерывистой, сходящей на нет и, наконец, завершившейся роршахоподобными пятнами на штанинах. Так, намеренно перегружая видение подробностями, она развивала силу своей мысли по методу научно-популярного учёного писателя Леви.
Но, сегодня Лиля с Леви не угадали: доктор проторопился мимо туалетной двери. Забежав в свой кабинет, он сразу же нырнул под кушетку. Но, уже через мгновение, выбрался оттуда, пятясь задом, с медицинской уткой, наполненной бесцветной жидкостью. Вытряхнув из, стоявшего на столе, деревянного стаканчика обгрызенные карандаши и ручки он наполнил его бесцветной жидкостью из сосуда. С раздражением извлёк всплывший на поверхность ластик и швырнул его на пол. Подойдя к раковине, он взялся за кран и на мгновение замер в нерешительности. Стаканчик был почти полон, но, он, всё же, пустил в него струю воды. Ёмкость переполнилась и содержимое полилось через край, растекаясь по пальцам, затекая в кулак.
- Сука! Сука! - с досады выкрикнул доктор и залпом выпил.
Смесь обожгла глотку. Несколько секунд весь организм работал только на выдох.
Но, вскоре, спастику сменили комфортные ощущения. Улыбаясь, доктор вернул канцелярские принадлежности в стаканчик, а утку под кушетку.
«Полна, полна коробушка, лули́-лула́, полна, полна коробушка...»,- закрывая кабинет, мурлыкал он, на мотив какой-то попсовой песенки.
* * *
В свете уличного фонаря, нависшего над больничным забором, они подошли к обитым мятой жестью дверям. К счастью для запоздалых посетителей замок отсутствовал. Доктор вынул из замковых проушин грубо выструганную палочку. Дверь зловеще заскрипела и приоткрылась. Он воткнул палочку в одну из петель для навесного замка и первым шагнул во тьму. Минута мышиной возни и раздался характерный щелчок. Неохотно обозначился подслеповатый источник света, практически не высветив ничего.
- Осторожно, здесь ступеньки, - раздался его голос, откуда-то снизу.
- Ну и холодрыга, - остановившись возле несуразно новенькой морозильной камеры, она кокетливо поёжилась и приподняла воротник дублёнки.
- Температурный режим, - подтвердил доктор, - Он тут до весны будет в норме, - и, указав на камеру, добавил, - Этот «Морозко» не фурычит. Если б ты знала сколько за него больничка отвалила! А, Вагинаковна его почти сразу и убила. Обшивку, своими рогами, в дуршлаг.
- Когда падёжь, то рогатых, от скотомогильников, разворачивают и, прямиком, сюда. А, от нас уже, по частям, к ней в хачапурню, на шашлык-машлык... Восточная кухня, что ты хочешь! - разрешил он Лилино недоумение.
В самом «погребке», где стояли столы и валялся инквизиторского вида инвентарь, было довольно светло. Пошарив языком во рту, доктор отвернулся и выплюнул на ладонь, не замеченную в горячке, канцелярскую скрепку. Стряхнув её себе под ноги, он решительно направился к жестяной двери, точной копии входной, но с другим рельефом вмятин. Открыл её, но перешагивать границу света и тени не стал. Погрузив верхнюю половину туловища во мглу, он выудил из мрака махровый помпончик на конце верёвочного выключателя. Закашлявшись, прикрыл рот локтевым сгибом и, сглотнув вымученную кашлем мокроту, дёрнул за помпончик.
Загорелась лампочка и тут же, как бы извинившись робким хлопком, погасла, на мгновение, выхватив из темноты узкий прямоугольник потолка: на высоте, по периметру, топорщились ржавые гармошки испарителей. Доктор протиснулся боком в скорбный туннель, сделал шаг и, видимо, споткнулся. Возмущённо затарахтела потревоженная посуда, раздались хлёсткие шлепки ладоней об стену и звуки отчаянно скребущих пол подошв. Что-то тяжёлое, с глухим стуком, упало, но, тут же, поднялось.
- Сука, новичок!- из оттуда констатировал доктор, впрочем, вполне беззлобно, и, задним ходом, покинул помещение, в обнимку с большим свёртком, - Когда уже успели? Что, я столько спал?
- Вот, - прикрывая ногой дверь, он показал ей продолговатый предмет, перехваченный крест-накрест нарядной лентой.
- Ой, как классно! - Лиля привстала на цыпочки и ребячливо хлопнула в ладоши, - Спасибо Юля! Теперь я твоя должница, - щёки Лилии Александровны вспыхнули и зарделись. Юлиану показалось, что такой хорошенькой он её ещё никогда не видел.
- Пустяки. Свои люди - сочтёмся, - не по-джентельменски ухмыльнулся Юлиан Борисович. Похоже, ему ещё нравились женщины. И эта в особенности. Вчерашний хмель никуда не ушёл, а лишь затаился и теперь вновь бросился в голову, спровоцированный давешними миллиграммами. «На старую закваску», - с теплотой подумал о выпитом доктор. Объективно, это было уже третье приобщение с начала дежурства. Но, первые два не считались, по причине неординарности момента.
- Тяжёленький,- одобрительно отозвался он о свёртке.
- Всё-таки седьмой год, - не без гордости согласилась Лилия Александровна и всхлипнула.
- Я сам. Ты неси Лейбу. Стоп! - доктор опустил свёрток на пол и хлопнул себя по лбу. Он схватил расшатанный табурет и приставил его к высокой этажерке, заваленной бумажными папками и скоросшивателями. Но, чтобы дотянуться до самого верха, ему пришлось бросить на табурет несколько растрёпанных гроссбухов.
- Подальше положишь - поближе возьмёшь. На, держи, - протянул он ей конфетную коробку, - Им, конечно, досталось,- Юлиан Борисович развёл свободной рукой. - Что ты хочешь, перемена обстановки... Для детской психики это стресс. Так шо пацан метал глюкозу, как в последний раз, хе-хе.
«Одесская» феня спутницу не рассмешила.
- Ну... В смысле... Мы, врачи, называем такое состояние булимия. Волчий голод, - добавил он менторским тоном.
- Да, ладно, Юлька, брось. Тут такое, а он конфеты, - Лиля легонько шлёпнула Юлиана крокодильчиком. Взяв коробку, повозилась, пристраивая её в подмышечной ямке, - Но, коробка таки была не маленькая..., - добавила она и бросила хитренький взгляд в его сторону.
* * *
Перед выходом в промозглую осеннюю ночь они замешкались.
- Скажи мне Юля, только честно. Для меня это очень важно,- губы Лилии Александровны некрасиво искривились, в попытке совладать с собой, - Какое у него было лицо?
- Ну, какое-какое? Спокойненькое. Как у самурая, - поспешил заверить её Юлиан Борисович, - Он так до конца ничего и не понял.
- Ему было больно?
- Вот ещё! С какой стати? - доктор хихикнул, но вышло по-дурацки и он сам это почувствовал, - Лиля, правда, как себе делал! - он старался не смотреть в глаза собеседницы.
- Не нужно мне врать, Юля, - медленно покачала головой Лилия Александровна, - Сердце матери не обманешь.
- Нет, ну, какой мне резон врать? - пряча глаза, попытался оправдаться доктор, - Что, мне дозы обезболивающего жалко, что ли?
Но его уже не слушали...
* * *
Она шла размеренной, твёрдой походкой. Прямая, стройная, ловко обходя подёрнувшиеся ледком лужи. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что идёт уверенная в себе, обласканная счастьем женщина.
Машина стояла, чуть ли, не под самым служебным входом, но доктор в полной мере успел почувствовать действительную тяжесть груза.
Её уже ждала открытая дверца. Она села, стараясь не касаться плечом мужа, положив на колени игрушку.
Юлиан Борисович с надсадным кряхтением сбросил ношу на заднее сидение машины и символически отряхнул ладони. Однако, встретив холодный, недоброжелательный взгляд Матвея, поспешно поставил свёрток на попа и, зачем-то, бережно разгладил шелестящую поверхность. Ещё, какое-то время, он, пытался прислонять свёрток к спинке кресла, но, тот упорно валился плашмя.
- Роза Константиновна, моя мама, позвонит вам и обсудит ваши расходы, - прекратил Матвей эти бесплодные попытки.
Едва доктор ушёл, Матвей осторожно высвободил коробку с конфетами из-под локтя супруги. Несколько раз подбросил на ладони, определяя вес и стал стягивать с неё не аккуратно натянутый целлофановый кондом. Стянув, заглянул в коробку и помрачнел.
- Что и следовало ожидать - прокомментировал он увиденное.
Лилия Александровна безучастно проводила взглядом Юлиана Борисовича, достала сигарету, в раздумье поиграла зажигалкой. Так и не закурив, бросила всё в бардачок и, наконец, дала волю слезам. Слёзы часто-часто капали с подбородка женщины и текли по морде лежащего у неё на коленях Лейбы.
- Во сколько он оценил свои услуги?
- Мы не касались этой темы, - проронила она между всхлипываниями.
- Надеюсь, у него хватит совести не заламывать цену.
Матвей вставил ключ в замок зажигания и сочувственно посмотрел на жену.
- Ну, что ты, Лиля? - правая рука мужа неловко легла на её плечо, в то время как левой он уверенно сжимал баранку, обруливая стоящую впереди машину.
- Ну, что ты, в самом деле? Ну, перестань. Будь молодцом. Остались ведь ещё Хаимка и Хиличка.
Внезапно доктора прошиб холодный пот. Хотя, почему внезапно? Предупредительные звоночки давно слились в, нерасчленимый на составляющие, гул. «Ничего, ничего. С пол пипетки сосудорасширяющего», - успокоил он себя.
«Но, и эти пол пипетки ещё нужно где-то взять», - амбивалентно запаниковал доктор уже через мгновение.
Не вставая и, не обращая ни на кого внимания, он принялся массировать себя в области сердца, сопровождая массаж шумными выдохами. Супруги непроизвольно переглянулись.
- Пойду, - засобирался Юлиан. - Проверю биксы.
- Что? - Матвей, с тревогой, оглядел жену и доктора.
- Стерилизационные коробки. Ну, перевязочный материал... Всё такое, - разоружающе улыбнулся Юлиан Борисович.
- Я хотела...
- Да, нет, мне серьёзно надо. Я, там, носки на прожарку отправлял. Чтобы не стирать. Надо порыться, забрать. А то завтра, в процедурном, увидят - опять развоняются.
Едва затворив за собой дверь, Юлиан Борисович тут же прилип спиной к холодной стене. Холодок взбодрил. Нужно было перевести дух и собраться с мыслями. Он оголил запястье, нашёл пульс и попытался сосредоточиться на счёте.
* * *
Из кабинета, через дыру под потолком, доносились обрывки фраз.
- Тоже мне, мститель. «Я им припоминаю...», - проворчал Матвей, лишь только Юлиан Борисович оставил их одних, - «Я посещаю церковь»,- перекривил он доктора.
- Ты прекрасно знаешь, что евреи посещают церковь только, чтобы не бросаться в глаза.
- Он «не все термины знает»! Заветы отцов ему что?! Медицина?! Термины! - раззадоривал себя Матвей, - Дааа, скользкий тип. Такие, при Советах, в антисионистском комитете состояли. Морда гэбэшная!
- Ой, можно подумать твой дядя Марик, при Советах, состоял в сионистском комитете!
- Для дяди Марка антисионистский комитет, был только ширмой! Чтоб ты знала! Для него это была единственная возможность избежать репрессий. А сам он, можно сказать, Лебединую Песню, в стол писал. И каждой строчкой приближал гибель людоедского режима, - Матвей рубанул себя ребром ладони по колену, - И, я тебя не понимаю, ты что, хотела бы, чтоб он сгинул на Колыме?!
- По-моему, при Брежневе, евреев на Колыму уже не ссылали, - не совсем уверенно парировала Лиля.
- К твоему сведению, ссылали! И ещё как! А почему ты, собственно, его защищаешь?! - возмутился Матвей.
- А что ты на него взъелся? Ревнуешь?
- К кому? К этому алкоголику? Ха-ха-ха, - деланно хохотнул Матвей. - Не смеши меня.
- Да. А к кому ж ещё?
- А, у меня нет оснований?
- А то есть! К твоему сведению - я его узнала, когда тебя ещё не было на моём горизонте.
- И продолжала знать дальше.
- Матвей, не веди себя, как ребёнок, - по-женски аргументировала ответ Лиля.
* * *
Юлиан Борисович полез в карман халата за сигаретами. Сигарет не было. Он методично и бездумно обшаривал карман за карманом. Сигарет всё равно не было. «Блин!», - подумал Юлиан Борисович. Денег тоже не было. Даже на пиво.
Он не мог бы объяснить причину, по которой, всегда, неохотно тратил деньги, но твёрдо знал, что это не от скупости.
Он хотел бы родиться в эпоху натурального обмена, в дофинансовую эру. Чтобы можно было и приобретать, не теряя деньги, и терять, не теряя денег. Он, с готовностью, брал за услуги вещами и ловко всучивал их обратно. Иногда ему удавалось не покупать, а обмениваться даже в магазинах. А, уж, уговорить сантехника получить натурой, не представляло труда.
И, как было упоительно подойти к какому-нибудь куряке, произнести заветную фразу - «Не угостите ли сигареткой, из тех, что сами курите?» и, дышать дымом, как дышат Весной!
Наверное, похожие чувства испытывали предки, когда сверху падали комья небесной манны.
* * *
- А что было в юбилей Леонида Аркадьевича? - не отступала Лилия Александровна.
- Лиля, твоя слежка выставляет в невыгодном свете, в первую очередь тебя саму. В семье нельзя унижать друг друга подозрениями.
- Ну, вот и начни с себя.
- Лиля, я выше подозрений и ты в этом много раз убеждалась. Но, это же вопиющий случай!
- Надо же, вопиющий! Какие мы мимозы! - куражливо звучал женский голос, - Я, тоже, могла бы тебя застать, если бы захотела! И с Анусевичем, и с Леонидом Аркадьевичем и с Савелием!
* * *
Как ему надоело дребезжание в конечностях и всякая прочая фибрилляция!
По опыту он знал, что мышечная активность - хороший способ бороться с тиками и треморами. Срочно нужен был моцион. Доктор заспешил по главному коридору в сторону регистратуры. Почти бегом он влетел в процедурный кабинет, который, как всегда в это время, был пуст. Доктор затравленно огляделся по сторонам и открыл медицинский шкаф. Содержимое шкафа разнообразием не баловало: несколько пузырьков, копеечных ампул и пакет ваты. «Обход» Вагинаковны, неизменно, приводил к исчезновению пакета. Ясно, усатая прогуливает. Старшая сестра недолюбливает сестру-хозяйку, но обязана пополнять минимум - так родилась «народная» примета: «есть вата - нет усатой» и наоборот.
Непослушные пальцы, с привычной дрожью перебирали знакомые этикетки. Нашатырь, валерьянка, камфорное масло, подряд несколько ампул с глюкозой...
Вот оно! Порождение иезуитской мысли старшей сестры - гибрид спирта и йода: одна паршивая капля йода и «спирт» спокойненько стоит в шкафчике, никому не нужный, как какая-нибудь зелёнка!
Он чувствовал себя бедным мальчиком из гетто, совершенно беззащитным перед выходками обличённых властью антисемитов. И мальчику хотелось бесконечно долго поливать их всех автоматным огнём пока руки терпят держать раскалившееся от гнева оружие.
Но, ссорится со старшей - себе дороже. Старшая - это легальные медикаменты и спирт.
Однако и сестра-хозяйка это, тоже вам, не одни швабры-мыло, да тухлятина в морозилке. Это и текущий в страну, с каждым восточным «гостем», ручеёк кайфа, как плата за гостеприимство принимающей стороне. Да, вагинаковны, с диаспорами, на колумбийский наркокартель не тянут, но поголовье местных, прыщавых недорослей они прореживают исправно.
Раньше доктор заглядывал сюда редко. Но раньше - было раньше. Ещё утром перед его мысленным взором проплыл образ пузырька коричневого стекла. Утром, пока держался хмель, он без труда отогнал от себя это видение. Утром он был почти уверен, что не даст больше повода зубоскалить за своей спиной. Но, человек предполагает... Особенно, когда не располагает.
Осторожно, чтобы не поднять со дна взвесь, доктор отвернул пробку. Взвесь, откуда там взвесь: против диффузии, как и против лома, нет приёма! Проклятая страна! Как низко его здесь опускают! Мало того, что законопатили в эту дыру. Ещё и вынуждают потреблять это! В конце концов, так можно и пищевод прожечь! По привычке, рука потянулась к графину и наткнулась на толстую, упругую кишку.
Временами, он завидовал той животной непосредственности, с которой Вагинаковна присваивала заведомо чужое. Она, и внешне, напоминала обросшего чёрной щетиной крота, который методично, пядь за пядью, буравит территорию и неотвратимо пожирает любой встречный животный белок. Он смотрел про такого по «В мире животных».
...Теперь стеклянные графины переселились в армянскую тошниловку, а их место в кабинетах и ординаторской, заняли пластиковые полторашки...
...Доктор скривился и хлебнул воды прямо из пластмассового горлышка. Его народ прошёл через Холокост не почесавшись, а он, что же, будет пасовать перед кознями старшей!
Вспомнились годы учёбы и как они капали в выпивку йод, чтоб сильней развозило, потому, что выпивки всегда не хватало и считалось, что йод увеличивает убойную силу алкоголя. Следом доктор припомнил, как ещё в альма-матер сделал маленькое открытие. Оказывается, можно злоупотреблять спиртовым фиксажем для анатомических пособий. Его однокашники отказывались от дармовщины, мотивируя свой отказ тем, что для демонстрации патологических изменений служили органы, удаленные при вскрытии трупов. Но, Юлиан верил в способность градусов расправляться с любой заразой и смеялся над такой щепетильностью.
Он шёл, обратно, к себе, в кабинет, бодрым, спортивным шагом. Настроение, положительно, улучшилось. Главное, был повод. В последнее время Юлиан Борисович стал замечать в себе внушающие оптимизм, перемены. Дело в том, что он почувствовал стойкое безразличие к алкоголю. То есть, как отрезало. Чувство свободы стало переполнять его до краёв, возвращая уверенность в себе и юношеские фантазии. Нет, безусловно, абстиненция пока ещё имела деспотическую власть над его соматикой. Но, синдром - всего лишь голая физиология. Как врач, он знал, что алкоголизм - это, прежде всего психологическая зависимость, а вот её-то он в себе больше не наблюдал.
* * *
- Юля, я, натурально, заблудилась, - чья-то рука тронула его за локоть, когда он проходил мимо сумрачного коридорного аппендицита.
- Лиля, - доктор перехватил руку и шагнул с магистрального пути в темноту.
- Мы, что здесь одни? - интимно прозвучал её голос, но вместо горячего, женского тела он наткнулся на холодную кожу дамской сумочки.
- Ты, я вижу, довольна замужеством, - Юлиан надеялся повернуть эту тему в нужное ему русло.
- Он считает, что Штаник ... Ну, не от него, - ловко вывернулась Лиля.
- А как на самом деле? - заговорщицки подмигнул Юлиан, но полумрак ожидаемо скрыл его мимическое па. Сейчас он трудился над тем, чтобы забросить Лилину сумочку, этот буфер, между двумя вожделениями, ей за спину.
- Пусть думает что хочет, - то ли не расслышала, то ли, наоборот, расслышала Лиля.
- Юля, мы хотим, как раньше. У нас, теперь будет, как тысячу лет назад. Когда ещё Храм стоял. Нас, всё равно, не сегодня-завтра зарегистрируют. Ясли, считай, наши. Мы возрождаемся. Мы первые, эти... ростки, - быстро-быстро заговорила Лиля, пытаясь перебороть, инспирированный полумраком, энтузиазм Юлиана. ...Но, в конце концов, затихла в его объятьях.
- Я, сама, недавно, прониклась. Ещё, во всём путаюсь, - доверительно сообщила она, - Я, наверно, кажусь тебе страшно глупой?
Глаза обоих вновь отыскали друг друга и, лишь темнота помешала им увидеть в них свои отражения.
- Ты слышишь, кто-то ходит? - напряглась Лиля.
- Это там. Санитарка. Она здесь уже убирала.
- Помнишь, Домбровская шутила: девочки, кто из вас Лиля, а кто Юля?
- Спрашиваешь! - еле слышно откликнулся он.
- Ты помнишь? - ласково шепнула она и сама юркнула к нему, под стойко пахнувшую подмышку, - Всё помнишь? У Домбровской, до сих пор, лежит наш страпон...
Мужчина промолчал. Только ещё крепче прижал к себе женщину своими сильными руками.
* * *
- У тебя, с этой Вагинаковой, что-нибудь было? - как бы очнулась от нежности Лиля.
- С Вагинаковной? С этим йети? - рассеянно спросил он. Ему тоже не хотелось возвращаться из воспоминаний, которые вторглись в него, словно те далёкие дни, у Домбровской. Безжалостно и упруго, - Ты, вообще-то, видела армянок?
- Приходилось.
- Тогда, что спрашиваешь? Эта, в косметичке тяпочку, вместо помады, таскает.
- Ну, я не знаю, может быть тебе такие стали нравиться.
- Нравятся - какие и раньше нравились. А у этой волос на груди больше, чем у меня.
- Ты откуда знаешь? Видел?
- Фердинанд Аюпович рассказывал. Крысобой. У нас, с их конторой, договор. Он, этому Кинг Конгу, под лестницей, дератизацию, внеплановую, проводит. Запрутся и сидят в дусте. Аюпович, ещё, когда на живодёрне работал, поставщиком сабачатины у ней был. И сейчас весь полуфабрикат, из крысоловок на мясо по-армянски идёт...
- Ну, если только рассказывали..., - Лиля плотно прижала свои бёдра к его и описала ими легкомысленный оборот в вертикальной плоскости. Однако, уже через мгновение, игриво оттолкнула от себя Юлиана.
* * *
Когда они вернулись в кабинет, Матвея в нём уже не было. Только на полу стояла синяя сумка с надписью.
- Мотька слинял, - объявила Лилия Александровна, - Вот видишь, он всегда так. Чуть что, к мамочке, под подол.
- А, вот, смотри! - она подняла, с пола, сумку и сунула её доктору под нос, - Вот, смотри что написано: ко-шер-но-е, - Лиля провела перламутровым ногтем под вторым словом надписи, - Понятно? Кошерное! Это когда в федерацию общин приезжали реформисты... ну, которые отцов критикуют... Она, у них, в автобусе была. А Матвей просто оставил её себе. Он туда случайно вошёл, так что, на него, никто не подумал. Правда, классная!?
В ответ, Юлиан Борисович хотел придать лицу выражение неподдельной заинтересованности, но не получилось: лицо, явно, хотело курить и нервно чиркало зажигалой.
Курили молча, но, когда, синхронно, докурили почти до фильтра, её прорвало. Несколько минут она говорила невнятно, сбивчиво. Всхлипывала, глотая слова. Качественная тушь не выдержала и потекла слякотными дорожками.
* * *
Вернув себе самообладание, Лилия Александровна несколько раз, шумно прочистила горло. Достала платок и стала вытирать им стёкшую на щёки тушь. Платок почернел и больше не вытирал, а лишь размазывал.
Юлиан Борисович вдруг остро осознал всю ничтожность человеческих возможностей, весь трагизм и смехотворность попыток противостоять неумолимой Судьбе. Но, всё равно, хотелось помочь, чем-нибудь, сидящему напротив трогательному существу. Хотелось оставить, после себя, хотя бы крупицу добра, назло бездушной громаде нравственно не проявленного Мироздания.
Взгляд доктора упал на белоснежную шапочку сменщика, Лёшки Пахомова, оставленную тем на подкатной тумбочке. Хорошо размяв накрахмаленную ткань, Юлиан Борисович приложил шапочку к мокрым глазам Лилии Александровны.
- Пойми, нам с Мотькой очень нелегко. Он ведь сначала тоже не хотел... Он и сейчас настаивает, чтоб не травмировать... ему, тоже, психологически тяжело, - она подняла на доктора распухшие от слёз глаза.
Я когда решила - ревмя ревела. Мотька тоже лежит, дёргается, каналы переключает. Вон, пульт сломал, а починить - три шкуры дерут. А, куда нам деваться? Ты даже не представляешь, какие они там все сволочи. Сегодня, может и не убьют, но и жизни не дадут.
Мотька предлагал сначала, всё на дому решить. Создать, например, высокую температуру. Ну, там, какую-нибудь инфекцию, не заразную. Ну, я не знаю, есть же, наверное, такие. Но, я б так не смогла. Так, как сейчас, даже лучше. В смысле, через лучшего друга.
Я бы сама ни за что. Это всё свекровь. Она и на Мотьку давит. Я для неё главный враг. А Штаник, так вообще! Она, тварь, и ссорит нас со всем кагалом! Ты бы видел эту морду - натуральная жидовка!
- Я видел! - Юлиан скорчил «страшную рожу», смешно вытаращив свои, и без того, выпуклые глаза и первый засмеялся собственной шутке.
- Она, вообще-то, двух слов, не свяжет, а тут, красноречие прорезалось. «Очищение кагала... пролитая кровь сплотит». Раз пять, наверно, к Мастурцовскому, в больничку, моталась. Накрасится, как гимназистка! На что она рассчитывает?! Как же, так он её и возжелал!
- Между нами говоря, - она инстинктивно понизила голос, - Елцафан, тоже, поц ещё тот. Сколько он, в последний раз, за эту несчастную мацу заломил, убиться веником! И ящики, под цдоки, цдоки - это пожертвования, постоянно дербанит. Раньше, хоть, с казначеем, а теперь сам. Но, нам, без него никуда: у него в Совете раввинов лапа.
- Да, - спохватилась она, заметив, что Юлиан как-то странно смотрит на неё, порываясь что-то сказать.
Достав кошелёк, она принялась бросать на стол мелкие купюры. Доктор зорко отсматривал, одновременно, оба параметра: как росла одна стопка и как утоньшалась другая. Набросав, сколько-то, она вопросительно посмотрела на него.
- Ага, - засуетился довольный доктор, рассовывая получку по разным карманам, - Препарат, сама понимаешь. Такое дело - я скупиться не стану. А качественный опиат на дороге не валяется. И в погребке придётся всю компашку, до последней крысы, «чаем» поить. Ещё и не уложишься в лимит. Оно, сперва, пока тратить не начал, кажется, что много.
- Остальное после. Хорошо?
- Ну, Лиля!
Она подвинулась к Юлиану и схватила за предплечье у локтевого сгиба.
- На тебя можно положиться?
- Я когда-нибудь подводил тебя?
- Сможешь Юля? Как себе сделать? Сможешь?- она пытливо заглянула ему в лицо, - Вы же клятву Гиппократу даёте! Ты, как по клятве, сможешь?
- Не Гиппократу, а Гиппократа,- поправил он её шутливо-назидательным тоном.
- Вот, - она дёрнула молнию на большой, синей сумке, извлекая игрушечного крокодильчика величиной с расплющенную бульдозером кошку, - Вот. Мы зовём его Лейба. Я знаю, нужно было львёнка, но на тот момент их в продаже не было, а Штаник уже к нему привязался. Когда лучше?
- Ну, со следующей недели, в ночное дежурство, - Юлиан Борисович растерянно вертел в руках крокодильчика, безотчётно порываясь намотать игрушку вокруг предплечья.
- Ну, так Матвей вечером подъедет. Ему мы дадим успокоительного. Подберём что-нибудь у свекрови. Скажем, Лейба ждёт, у дяди. Ну, и конфет его любимых. И я хочу, чтобы Лейба был с ним. Тогда. Понимаешь?
- Только пообещай мне, слышишь, пообещай, что ему не будет больно! Сделаешь, а? Я в долгу не останусь!
- Лиля! - даже обиделся доктор.
Она убрала в сумочку сигареты.
- Юлька - палочка ты моя выручалочка,- женщина протянула руку и коснулась его щетины. Юлиан перехватил это движение, погладил пахнувшую духами и табаком большую ладонь и сильно поцеловал между пальцев.
Оставшись один, доктор устало опустился на стул, предназначенный для пациентов, сосредоточенно потёр натруженные глаза. Бланком собрал измятые окурки, завернул их в посеревшую шапочку сослуживца и бросил её на дно портфеля. «Лёшке намекну, что санитарка стырила. Скажу, уже ловил её на краже», - промелькнула в голове и тут же погасла мысль.
* * *
- Юля, я пришла. Я знаю, ты звонил. Прости, мне стыдно, но я не брала трубку, - полуночная визитёрша говорила спокойным, даже, излишне спокойным тоном.
- Лилька! Ну, сколько можно ждать? - вскочил с кушетки доктор, частым морганием разлепляя веки закисших глаз, - Меня чуть не хлопнули. Пришлось сказать, что тюк Вагинаковны. Ей тоннами привозят. Туши без штампов, псин дохлых. У них на трассе закусочная - фанерная коробка плюс мангал. А всю свою тухлятину держит у нас! Блин, сука, всегда холодильники по больнице забиты! Из-за неё жмуров по трое суток в фотолаборатории держат! В закрепителе. А тут, как назло, пустой холодильник - только две конечности и таз с биоотходами. Ну, там, аппендициты, обрезь всякая. А из объёмного - только наше вложение. Блин, сука, еле отбрехался!
- Ладно, ладно. Нам во двор, - Юлиан больше не сердился.
- Я, конечно, могу вынести, чтоб тебе не заходить..., - предложил он, откидывая застиранную марлю, прикрывавшую импровизированную вешалку, из гвоздей. Не снимая с вешалки пальто, доктор перекрутил его подкладкой наружу и принялся вытягивать из рукава пружинистое тельце Лейбы, - ...Ну, как хочешь.
Они торопливо зашагали по коридору: обоим хотелось быстрее пройти и коридор, и, то, что ожидало их сразу после. Когда доктор резко остановился, она влипла в него всеми своими местами. Лейба выпрыгнул из рук и упал на грязный пол.
- Мне... это... надо, - он растерянно поглядел на Лилю и безотчётно поднял игрушку. Она понимающе улыбнулась и, повернувшись к нему спиной, сделала вид, что рассматривает на стене наглядную агитацию.
- Я сейчас. Жди меня в морге, любимая! - бросил он уже на бегу. Последнее слово вырвалось непроизвольно. Да, избыток Любви норовящий вырваться наружу, диктующий душе как поступать и что говорить - это то, что отличает Врача с большой буквы от остальных.
Лиля, чтобы скоротать время, стала представлять струю мочи выпускаемую Юлианом, варьируя её, в воображении, от интенсивно-упругой до прерывистой, сходящей на нет и, наконец, завершившейся роршахоподобными пятнами на штанинах. Так, намеренно перегружая видение подробностями, она развивала силу своей мысли по методу научно-популярного учёного писателя Леви.
Но, сегодня Лиля с Леви не угадали: доктор проторопился мимо туалетной двери. Забежав в свой кабинет, он сразу же нырнул под кушетку. Но, уже через мгновение, выбрался оттуда, пятясь задом, с медицинской уткой, наполненной бесцветной жидкостью. Вытряхнув из, стоявшего на столе, деревянного стаканчика обгрызенные карандаши и ручки он наполнил его бесцветной жидкостью из сосуда. С раздражением извлёк всплывший на поверхность ластик и швырнул его на пол. Подойдя к раковине, он взялся за кран и на мгновение замер в нерешительности. Стаканчик был почти полон, но, он, всё же, пустил в него струю воды. Ёмкость переполнилась и содержимое полилось через край, растекаясь по пальцам, затекая в кулак.
- Сука! Сука! - с досады выкрикнул доктор и залпом выпил.
Смесь обожгла глотку. Несколько секунд весь организм работал только на выдох.
Но, вскоре, спастику сменили комфортные ощущения. Улыбаясь, доктор вернул канцелярские принадлежности в стаканчик, а утку под кушетку.
«Полна, полна коробушка, лули́-лула́, полна, полна коробушка...»,- закрывая кабинет, мурлыкал он, на мотив какой-то попсовой песенки.
* * *
В свете уличного фонаря, нависшего над больничным забором, они подошли к обитым мятой жестью дверям. К счастью для запоздалых посетителей замок отсутствовал. Доктор вынул из замковых проушин грубо выструганную палочку. Дверь зловеще заскрипела и приоткрылась. Он воткнул палочку в одну из петель для навесного замка и первым шагнул во тьму. Минута мышиной возни и раздался характерный щелчок. Неохотно обозначился подслеповатый источник света, практически не высветив ничего.
- Осторожно, здесь ступеньки, - раздался его голос, откуда-то снизу.
- Ну и холодрыга, - остановившись возле несуразно новенькой морозильной камеры, она кокетливо поёжилась и приподняла воротник дублёнки.
- Температурный режим, - подтвердил доктор, - Он тут до весны будет в норме, - и, указав на камеру, добавил, - Этот «Морозко» не фурычит. Если б ты знала сколько за него больничка отвалила! А, Вагинаковна его почти сразу и убила. Обшивку, своими рогами, в дуршлаг.
- Когда падёжь, то рогатых, от скотомогильников, разворачивают и, прямиком, сюда. А, от нас уже, по частям, к ней в хачапурню, на шашлык-машлык... Восточная кухня, что ты хочешь! - разрешил он Лилино недоумение.
В самом «погребке», где стояли столы и валялся инквизиторского вида инвентарь, было довольно светло. Пошарив языком во рту, доктор отвернулся и выплюнул на ладонь, не замеченную в горячке, канцелярскую скрепку. Стряхнув её себе под ноги, он решительно направился к жестяной двери, точной копии входной, но с другим рельефом вмятин. Открыл её, но перешагивать границу света и тени не стал. Погрузив верхнюю половину туловища во мглу, он выудил из мрака махровый помпончик на конце верёвочного выключателя. Закашлявшись, прикрыл рот локтевым сгибом и, сглотнув вымученную кашлем мокроту, дёрнул за помпончик.
Загорелась лампочка и тут же, как бы извинившись робким хлопком, погасла, на мгновение, выхватив из темноты узкий прямоугольник потолка: на высоте, по периметру, топорщились ржавые гармошки испарителей. Доктор протиснулся боком в скорбный туннель, сделал шаг и, видимо, споткнулся. Возмущённо затарахтела потревоженная посуда, раздались хлёсткие шлепки ладоней об стену и звуки отчаянно скребущих пол подошв. Что-то тяжёлое, с глухим стуком, упало, но, тут же, поднялось.
- Сука, новичок!- из оттуда констатировал доктор, впрочем, вполне беззлобно, и, задним ходом, покинул помещение, в обнимку с большим свёртком, - Когда уже успели? Что, я столько спал?
- Вот, - прикрывая ногой дверь, он показал ей продолговатый предмет, перехваченный крест-накрест нарядной лентой.
- Ой, как классно! - Лиля привстала на цыпочки и ребячливо хлопнула в ладоши, - Спасибо Юля! Теперь я твоя должница, - щёки Лилии Александровны вспыхнули и зарделись. Юлиану показалось, что такой хорошенькой он её ещё никогда не видел.
- Пустяки. Свои люди - сочтёмся, - не по-джентельменски ухмыльнулся Юлиан Борисович. Похоже, ему ещё нравились женщины. И эта в особенности. Вчерашний хмель никуда не ушёл, а лишь затаился и теперь вновь бросился в голову, спровоцированный давешними миллиграммами. «На старую закваску», - с теплотой подумал о выпитом доктор. Объективно, это было уже третье приобщение с начала дежурства. Но, первые два не считались, по причине неординарности момента.
- Тяжёленький,- одобрительно отозвался он о свёртке.
- Всё-таки седьмой год, - не без гордости согласилась Лилия Александровна и всхлипнула.
- Я сам. Ты неси Лейбу. Стоп! - доктор опустил свёрток на пол и хлопнул себя по лбу. Он схватил расшатанный табурет и приставил его к высокой этажерке, заваленной бумажными папками и скоросшивателями. Но, чтобы дотянуться до самого верха, ему пришлось бросить на табурет несколько растрёпанных гроссбухов.
- Подальше положишь - поближе возьмёшь. На, держи, - протянул он ей конфетную коробку, - Им, конечно, досталось,- Юлиан Борисович развёл свободной рукой. - Что ты хочешь, перемена обстановки... Для детской психики это стресс. Так шо пацан метал глюкозу, как в последний раз, хе-хе.
«Одесская» феня спутницу не рассмешила.
- Ну... В смысле... Мы, врачи, называем такое состояние булимия. Волчий голод, - добавил он менторским тоном.
- Да, ладно, Юлька, брось. Тут такое, а он конфеты, - Лиля легонько шлёпнула Юлиана крокодильчиком. Взяв коробку, повозилась, пристраивая её в подмышечной ямке, - Но, коробка таки была не маленькая..., - добавила она и бросила хитренький взгляд в его сторону.
* * *
Перед выходом в промозглую осеннюю ночь они замешкались.
- Скажи мне Юля, только честно. Для меня это очень важно,- губы Лилии Александровны некрасиво искривились, в попытке совладать с собой, - Какое у него было лицо?
- Ну, какое-какое? Спокойненькое. Как у самурая, - поспешил заверить её Юлиан Борисович, - Он так до конца ничего и не понял.
- Ему было больно?
- Вот ещё! С какой стати? - доктор хихикнул, но вышло по-дурацки и он сам это почувствовал, - Лиля, правда, как себе делал! - он старался не смотреть в глаза собеседницы.
- Не нужно мне врать, Юля, - медленно покачала головой Лилия Александровна, - Сердце матери не обманешь.
- Нет, ну, какой мне резон врать? - пряча глаза, попытался оправдаться доктор, - Что, мне дозы обезболивающего жалко, что ли?
Но его уже не слушали...
* * *
Она шла размеренной, твёрдой походкой. Прямая, стройная, ловко обходя подёрнувшиеся ледком лужи. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что идёт уверенная в себе, обласканная счастьем женщина.
Машина стояла, чуть ли, не под самым служебным входом, но доктор в полной мере успел почувствовать действительную тяжесть груза.
Её уже ждала открытая дверца. Она села, стараясь не касаться плечом мужа, положив на колени игрушку.
Юлиан Борисович с надсадным кряхтением сбросил ношу на заднее сидение машины и символически отряхнул ладони. Однако, встретив холодный, недоброжелательный взгляд Матвея, поспешно поставил свёрток на попа и, зачем-то, бережно разгладил шелестящую поверхность. Ещё, какое-то время, он, пытался прислонять свёрток к спинке кресла, но, тот упорно валился плашмя.
- Роза Константиновна, моя мама, позвонит вам и обсудит ваши расходы, - прекратил Матвей эти бесплодные попытки.
Едва доктор ушёл, Матвей осторожно высвободил коробку с конфетами из-под локтя супруги. Несколько раз подбросил на ладони, определяя вес и стал стягивать с неё не аккуратно натянутый целлофановый кондом. Стянув, заглянул в коробку и помрачнел.
- Что и следовало ожидать - прокомментировал он увиденное.
Лилия Александровна безучастно проводила взглядом Юлиана Борисовича, достала сигарету, в раздумье поиграла зажигалкой. Так и не закурив, бросила всё в бардачок и, наконец, дала волю слезам. Слёзы часто-часто капали с подбородка женщины и текли по морде лежащего у неё на коленях Лейбы.
- Во сколько он оценил свои услуги?
- Мы не касались этой темы, - проронила она между всхлипываниями.
- Надеюсь, у него хватит совести не заламывать цену.
Матвей вставил ключ в замок зажигания и сочувственно посмотрел на жену.
- Ну, что ты, Лиля? - правая рука мужа неловко легла на её плечо, в то время как левой он уверенно сжимал баранку, обруливая стоящую впереди машину.
- Ну, что ты, в самом деле? Ну, перестань. Будь молодцом. Остались ведь ещё Хаимка и Хиличка.