Богатьства! Или библиофил в обострении.
Они пришли - рубины-брульянты - тёмные, непонятные - из прошлого века - роскошные абсолютно. Мотивирующие - ладошки жгущие и уши - уши патамушта стыдно - патамушта пойти-убицца - я учила этот урчащий кошачий язык три года - правда в прошлой жизни - и ничерта - ни строчки, ни страницы, ни чёрточки, только нежность к вывертам синтаксиса и общий смысл - тупица. Это как ступица у колеса - скрипит пока вертится, а если лошадка не тянет - всё, приехали - вросли корнями в пространство родного языка - как шипица в пятку - и не пишется и не читается, а если слышится, то просто таешь как бестолковое мороженное и снова не понимаешь ни слова. Такие вот невнятные дела.
Но про них, про них! Боишься как бы не проник весь яд смутных десятилетий тебе под ногти и не выпускаешь из рук - ревнителям чистого разума не понять, а ты как дурак ходишь вокруг - листать, нюхать, только что на зуб не пробовать - мартышка и очки. Разум говорит: бери и переводи, а ты ему - подожди, и снова гладишь по корешку и снова нюхаешь. А ведь старые книги тоже пахнут библиотеками, карандашами: кто-то дышал с ними в такт одним воздухом под зелёной лампой и даже оставил отпечаток пальца - краплачный - мрачный художник, не знаю почему мрачный - ну, кто ещё будет писать краплаком, в самом деле - а может быть маляр или вообще случайно, может быть это не краска, а, например, сургуч - кто-то на почте или где-то ещё - с дедукцией у меня совсем плохо, а вот он остался рисунок-петелька навсегда - про другие времена и города, про других людей. А ещё они пахнут пожарами и подвалами, между когда-то алыми корочками у одной сажа - до сих пор пачкает - проводишь пальцем и черно, а корочки теперь рыжие - жёсткого плетения ткань отгорела - вино со временем обретает тёплый оттенок, так и книжка уже не чеканит слов, а шепчет, всем своим видом - уже про другое. Но имя автора по прежнему серебряное - идеально аккуратно, не золотом, как теперь любят. Впрочем страсть к алому цвету не менее пагубна, на дворе как-никак тридцать четвёртый год - отпечаток времени предвещающего внутри - внезапный сюрприз - расточительство граничащее с безумием - бумага - шероховато бархатная не страничной толщины совершенно - так и хочется погрозить - ууу, буржуи, берегите лес! И поля, поля и верстальщикам воздушных поцелуев за эту ширь и воздух и равновесие. И это ещё не все сюрпризы - дальше катарсис - расписались - увозите - он готический не только снаружи! Он везде готический - целиком, на каждой странице - шрифт! Это ж ни в какие ворота! Это ж всё равно что Толстого печатать уставом; ну, я не знаю. То ли слезу пустить, то ли улыбку - оно так прекрасно, но почти нечитаемо - разбаловали нас хельветики без засечек и прочий минимализм цифровых пространств - беглость строчек, и проточность мысли, а тут замри, отомри - любуйся и смотри на каждый, чёрт тебя возьми, предлог - все двоеточия и запятые даже - точки с запятой тем более; чем более ты там - тем вероятнее остановилось время. Сиди и шурши - один... нет - с книжкой. Это конечно совсем не кстати, но тому эссе, ради которого затевалась покупка, добавляет торжественной стати: "Похвала гласным" в готическом облачении - почти что орден.
А вторая бледная детка (она с отпечатком пальца) - второе издание - из Берлина "Эрнст Зигфрид Миттлер и сын" напечатали собственноручно в тысяча девятьсот сорок втором году. Без серебра и тяжёлых тканей, любований прописными буквами, бальных туфель, без бабочек - снаружи; из дворцов, дворов, окопов - про жуков, стрекоз, бабочек, дураков, книжки - смотри, смотри - про людей; про войну - совсем немного - в основном про Любовь - много, с большой буквы, а ещё про Париж и цветы - внутри. В скромном сером картоне, спокойный, зелёный шрифт, ещё вспоминающий ширь пера - при раскрытии - новый порыв оваций вот тем ненормальным людям, которые тогда думали про красоту, вот точно думали - иначе так не получится. Верстальщики! А кто подбирает шрифт? Я в этом совсем не смыслю, но это же восхитительно, когда он ровно такой верной круглости и величины, чтобы взгляду скользить по боку буквы не спотыкаясь, оставаясь в пространстве авторской мысли (тешу себя надеждой, что можно). Он приятный, хоть и с засечками... похожий видела в современных английских книжках, но без земли и воздуха - только круглится мысль - чересчур плотно - для остроглазых. Прочитал - и беги. А тут тебе предлагают поселиться на этих невозможно широких полях, обжиться - остаться - осесть на совсем - сердобольно, но воспитание не позволяет; а временами так хочется. Перевод ушёл по рукам - чувствую себя сиротой. Оригинал прижаблю. И буду уходить в него время от времени - в сад.
Настроение:
UPD: Добрые люди, НЕ поздравляйте меня с прошедшим - на целый год меньше жить осталось - это траур вообще-то. А всем кто вчера и сегодня умудрился нажелать мне везде всякого доброго - спасибо.
Но про них, про них! Боишься как бы не проник весь яд смутных десятилетий тебе под ногти и не выпускаешь из рук - ревнителям чистого разума не понять, а ты как дурак ходишь вокруг - листать, нюхать, только что на зуб не пробовать - мартышка и очки. Разум говорит: бери и переводи, а ты ему - подожди, и снова гладишь по корешку и снова нюхаешь. А ведь старые книги тоже пахнут библиотеками, карандашами: кто-то дышал с ними в такт одним воздухом под зелёной лампой и даже оставил отпечаток пальца - краплачный - мрачный художник, не знаю почему мрачный - ну, кто ещё будет писать краплаком, в самом деле - а может быть маляр или вообще случайно, может быть это не краска, а, например, сургуч - кто-то на почте или где-то ещё - с дедукцией у меня совсем плохо, а вот он остался рисунок-петелька навсегда - про другие времена и города, про других людей. А ещё они пахнут пожарами и подвалами, между когда-то алыми корочками у одной сажа - до сих пор пачкает - проводишь пальцем и черно, а корочки теперь рыжие - жёсткого плетения ткань отгорела - вино со временем обретает тёплый оттенок, так и книжка уже не чеканит слов, а шепчет, всем своим видом - уже про другое. Но имя автора по прежнему серебряное - идеально аккуратно, не золотом, как теперь любят. Впрочем страсть к алому цвету не менее пагубна, на дворе как-никак тридцать четвёртый год - отпечаток времени предвещающего внутри - внезапный сюрприз - расточительство граничащее с безумием - бумага - шероховато бархатная не страничной толщины совершенно - так и хочется погрозить - ууу, буржуи, берегите лес! И поля, поля и верстальщикам воздушных поцелуев за эту ширь и воздух и равновесие. И это ещё не все сюрпризы - дальше катарсис - расписались - увозите - он готический не только снаружи! Он везде готический - целиком, на каждой странице - шрифт! Это ж ни в какие ворота! Это ж всё равно что Толстого печатать уставом; ну, я не знаю. То ли слезу пустить, то ли улыбку - оно так прекрасно, но почти нечитаемо - разбаловали нас хельветики без засечек и прочий минимализм цифровых пространств - беглость строчек, и проточность мысли, а тут замри, отомри - любуйся и смотри на каждый, чёрт тебя возьми, предлог - все двоеточия и запятые даже - точки с запятой тем более; чем более ты там - тем вероятнее остановилось время. Сиди и шурши - один... нет - с книжкой. Это конечно совсем не кстати, но тому эссе, ради которого затевалась покупка, добавляет торжественной стати: "Похвала гласным" в готическом облачении - почти что орден.
А вторая бледная детка (она с отпечатком пальца) - второе издание - из Берлина "Эрнст Зигфрид Миттлер и сын" напечатали собственноручно в тысяча девятьсот сорок втором году. Без серебра и тяжёлых тканей, любований прописными буквами, бальных туфель, без бабочек - снаружи; из дворцов, дворов, окопов - про жуков, стрекоз, бабочек, дураков, книжки - смотри, смотри - про людей; про войну - совсем немного - в основном про Любовь - много, с большой буквы, а ещё про Париж и цветы - внутри. В скромном сером картоне, спокойный, зелёный шрифт, ещё вспоминающий ширь пера - при раскрытии - новый порыв оваций вот тем ненормальным людям, которые тогда думали про красоту, вот точно думали - иначе так не получится. Верстальщики! А кто подбирает шрифт? Я в этом совсем не смыслю, но это же восхитительно, когда он ровно такой верной круглости и величины, чтобы взгляду скользить по боку буквы не спотыкаясь, оставаясь в пространстве авторской мысли (тешу себя надеждой, что можно). Он приятный, хоть и с засечками... похожий видела в современных английских книжках, но без земли и воздуха - только круглится мысль - чересчур плотно - для остроглазых. Прочитал - и беги. А тут тебе предлагают поселиться на этих невозможно широких полях, обжиться - остаться - осесть на совсем - сердобольно, но воспитание не позволяет; а временами так хочется. Перевод ушёл по рукам - чувствую себя сиротой. Оригинал прижаблю. И буду уходить в него время от времени - в сад.
Настроение:
UPD: Добрые люди, НЕ поздравляйте меня с прошедшим - на целый год меньше жить осталось - это траур вообще-то. А всем кто вчера и сегодня умудрился нажелать мне везде всякого доброго - спасибо.