СверхМодерн: «иначе-возможное» против универсума вечного «теперь». II
В течение трёх летних месяцев 2011 г. автором были составлены четыре статьи для энциклопедии общественного движения «Суть времени». По независящим от составителя причинам, осенью того же года энциклопедический проект прекратил своё существование. Прошло почти четыре года, но читая в LiveJournal статьи «сутевцев» и им сочувствующих, составителю представляется, что предлагаемые четыре статьи не потеряли свою актуальность в контексте ведущейся против России войны «soft power», так как «выросшие под портретом Маркса» (С. Кара-Мурза) гайдаро-чюбайсы и «народонаселение» - особенно научно-техническая интеллигенция позднего СССР, - двинулись вслед за своим цивилизационным референтом, не заметив, что Запад уже преодолел марксизм, а потому и нанёс России-СССР - своему цивилизационному врагу, - «хук» не «по Марксу» и... СССР не стало - «уноси готовенького».
«Цивилизация: слово - термин - теория» - это первая статья предлагаемого цикла. За ней следуют:
«Этнос - народ - нация - гражданское общество - глобальное общество - постобщество»
«Культура: регулятор общественных отношений и источник социальных энергий»
«СверхМодерн: "иначе-возможное" против универсума вечного "теперь"»
* * *
Оглавление
1. Введение
2. Модерн: генезис
2.1. Насколько специфична духовная система Запада?
2.2. Историческая динамика складывания специфики западной цивилизации
2.3. Роль революций в становлении западной цивилизации
2.4. Структурный плюрализм Запада: универсум для избранных
3. Кризис парадигмы Просвещения: вечное «теперь»
4. Источники открытия «иначе-возможного»
5. Политика как доминанта
6. Диалектика «вызова - ответа»
7. Кантовский априоризм культуры в суждениях о будущем
8. Две формы культурного априоризма
8.1. Программирующий априоризм
8.2. Реактивный априоризм
8.2.1. Номиналистическо-бихевиористское возражение
8.2.2. Возражение постмодернистских стратегий
9. Дороги, которых не миновать
9.1. Российская государственность как альтернатива «конца истории»
9.2. Социологическое значение Церкви как духовной власти
Источники
Ссылки
(Продолжение.)
2.3. Роль революций в становлении западной цивилизации
Идейные, пропагандистские и организационные компоненты реформаторских течений стали предпосылками тех дальнейших сдвигов, которые привели к великим революциям в Европе - английской и нидерландской. Прежде всего, идейные программы и мировоззренческие установки этих революций во многом восходили к тем утопическим и, что важно подчеркнуть, коммуналистским идеям, которые получили столь сильное развитие в реформаторских учениях. Сущностью революционных ориентацией стала вера в возможность трансформации общества через всеохватывающую политическую деятельность, ведущую к реализации программ и принципов, наработанных в рамках утопических проектов.
Те мировоззренческие и организационные принципы, которые сформировались в лоне религиозных систем как отвергающие их гетеродоксия и гетеропраксия, создавали основу или духовный фон для развития великих революций. Хотя более поздние революции - Великая французская и Великая Октябрьская - резко расходились с теистическими принципами вообще, вдохновлявшие их идейные течения во многом были подготовлены религиозной гетеродоксией или становились её инвариантами. В ходе этих революций сектантские движения стали существенной частью большого общества и жизни его центров, соединившись с восстаниями, народными движениями протеста и с политической борьбой в центре.
Для революционной идеологии была характерна сильная установка на социальную и культурную активность и на способность человека перестраивать общество в соответствии с тем или иным трансцендентным представлением. Идеологизация политики выводила её за рамки конъюнктурных и ближайших целей и направляла на решение задач дальнейшего переустройства общества в соответствии с программами, провозглашавшими высокие идеалы всеобъемлющего переустройства общества. Хорошо известно, что такого рода идеологизация во многом превращалась в утопию, и потребовались усилия ряда видных мыслителей, чтобы раскрыть роль утопии в преобразовании общества. Одной из наиболее важных проблем в анализе социальных структур в XX в. стало выяснение причин и механизмов расхождения конечных итогов великих революций. Если в большинстве стран Западной Европы на основе революционных предпосылок сформировалось признание законности плюрализма взглядов на справедливое устроение общества, то в более поздних революциях - русской, китайской и вьетнамской - утвердились принципы всеобъемлющего устроения, определяемого нередко как тоталитарное. Тем не менее, даже в условиях крайне заорганизованного общества не устранялись различия множества интересов и представления о плюрализме целей и смыслов.
2.4. Структурный плюрализм Запада: универсум для избранных
Принцип разделения властей был выражен ещё в Новом Завете («Богу - Богово, а кесарю - кесарево»), и как бы церковь и земные владыки ни действовали рука об руку, когда необходимо было подавить протест, между ними существовало постоянное соперничество, создававшее возможность появления новых социокультурных элементов с присущими им собственными ориентациями и нормами деятельности.
Межгосударственное соперничество, которым отмечена вся история Европы, также способствовало социокультурному плюрализму. Государственные образования внутри Европы тоже оказывались соперниками и вели друг с другом длительные войны. Наличие единой церковной организации и центра создавало духовный институт, сдерживающий политические распри. Однако и христианский мир не был единым. Борьба за самостоятельность, за автономные права государств, территорий, городов, конфессий постоянно снижала уровень централизации и политической или духовной монополии, способствовала усилению плюрализма.
Взаимодействие различных центров влияния, автономных социальных групп создавало плюралистическую систему, в которой регуляция отношений вырабатывалась на основе баланса прав и обязанностей. Права были ограничены определёнными рамками и дополнялись обязанностями по отношению к другим участникам этого взаимодействия - как к соперникам извне, так и к подчинённым группам или индивидам. Европейская политическая культура на протяжении длительного времени вырабатывала механизм правовой регуляции отношений между различными группами и индивидами (как субъектами права), что выразилось в создании некоего нормативного единства при допущении плюрализма.
Однако, такого рода устроение, допускающее сосуществование и взаимодействие различных социальных, политических и культурных компонентов на основе определённого механизма саморегуляции, не исключало глубоких социальных, а также культурных противоречий внутри общества или между различными обществами Европейского региона. Тем не менее, следует подчеркнуть, что столь очевидные для Запада тенденции к утверждению политического абсолютизма, равно как и войны за гегемонию той или иной империи, свидетельствовали об огромной потребности в укреплении государственной власти, возвышающейся над всеми локальными центрами. Абсолютистские правители в странах Западной Европы, а позднее и лидеры «государств-наций» придавали особое значение развитию общих символов культурной и политической идентичности, коллективных политических целей и регуляции отношений между разными относительно самостоятельными группами.
Со времен американской и французской революций XVIII века, народы Запада решали две важнейшие проблемы, становящиеся принципами общественного устроения:
- достижение национального суверенитета и независимости, свободы от внешнего гнёта;
- установление демократического контроля над собственной властью, подчинение её воле избирателей и конституционно-правовым нормам.
Эти принципы формировали структурный плюрализм Запада как демократический Модерн - образец возможного и реализуемого в трудной исторической практике общемирового структурного плюрализма для всех - универсума, где Запад «растворится» в многообразии национальных государств, отказываясь от своих авторских прав и от своей специфики.
Необходимо, однако, признать, что многие реалии современности ставят под вопрос эти завоевания Модерна: и гарантии народов от несанкционированного внешнего воздействия, и демократический контроль за силами, организующими это воздействие, сегодня не обеспечены.
В этом процессе принципиальное значение имеет тот факт, что к новой системе открытого, глобализующегося мира различные народы и государства подошли неодинаково подготовленными в рамках проекта Модерн, значительно отличающимися по своему экономическому, военно-стратегическому и информационному потенциалу. Потому нынешняя встреча более и менее развитых, более и менее защищённых народов в складывающемся открытом мировом пространстве чревата новыми потрясениями и коллизиями. Не случайно, что наиболее последовательными адептами глобального мира, пропагандирующими идею единого открытого общества без барьеров и границ, сегодня выступают наиболее развитые и могущественные страны, усматривающие в ослаблении былых суверенитетов новые возможности для своей экономической, геополитической и социокультурной экспансии. Эти же страны тяготеют к социал-дарвинистской интерпретации глобального мира как пространства нового «естественного отбора», призванного расширить границы обитания и возможности наиболее приспособленных - за счёт менее приспособленных.
3. Кризис парадигмы Просвещения: вечное «теперь»
Господствующая поныне научная установка Модерна - это установка на овладение миром. Речь идёт о пресловутой «прометеевой воле», не привыкшей встречать настоящих препятствий в лице «другого», будь этот другой ещё не прибранная к рукам природа, или - другая культура, или, наконец, самоё будущее. Все общественные науки европейского Нового времени - это попытки «заклясть» демонов исторической судьбы, подчинить ход истории «непреложным закономерностям», сделать его управляемым.
С этой точки зрения, исторический материализм - лишь наиболее откровенная и последовательная версия европейского социально-исторического сциентизма, задумавшего высветить все тайны истории. Этот научно-рационалистический менеджеризм впервые со всем апломбом заявил о себе голосом деятелей Французской революции, задумавших построить «новый мир». Они всерьёз вознамерились превратить весь мир в объект преобразующей революционной воли новоевропейского человека, самоуверенно колонизирующего мир и навязывающего ему свои стандарты «светлого будущего».
В основе такой колонизации лежит известный софизм Просвещения, отождествляющий западного человека с «естественным человеком», а всё от него отличающееся объявляющий «отклонением». Ален де Бенуа справедливо отметил, что к «принципам 1789 года идеологи прав человека постоянно прибегают не для того, чтобы осудить колониализм, а для того чтобы его легитимировать» [7]. Однако, как заметил теоретик герменевтики Х.-Г. Гадамер, опытный человек - не тот, кто видит другого насквозь. Опытный человек - это принципиально а-догматический человек, отдающий себе отчет в том, что действительность другого сложнее наших предожиданий [8].
Поэтому, если мы понимаем будущее как экстраполяцию уже сложившихся «прогрессивных» тенденций, то мы отказываем ему в праве не укладываться в наши предожидания. Все так называемые великие учения, от либерализма до марксизма, представляют собой смесь догматической «научной» самоуверенности с психологией гедонистического баловня судьбы, ожидающего от будущего исполнения всех своих капризов. Это сочетание сциентистского педантизма, ждущего от истории неукоснительного повиновения «только что открытым» всеобщим законам развития, с гедонистической инфантильностью, не способной мужественно встречать удары судьбы, разительно контрастирует с несравненно более зрелым и мужественным мировосприятием древних, известным нам, в частности, по литературным источникам античности.
Но будущая история «имеет право» отличаться от наших предожиданий, с одной стороны связанных с потребительскими и иными вожделениями современного массового сознания, а с другой - с мироустроительными планами тех, кто только что отпраздновал свою «полную и окончательную» победу. Такой тип сознания не представляет собой ничего экстравагантного, связанного конструкциями новейшего сциентизма. Он в какой-то мере олицетворяет реставрацию древней мудрости, воплощённой в образе поглощающего время Хроноса - того, что неумолимо подрывает твердыни настоящего: и те, что нас радуют и устраивают и те, что нас угнетают и приводят в отчаяние.
Традиционный Хронос поглощал хорошее и плохое: он давал сбалансированный, умеренно пессимистический взгляд на историю; и если в последней плохого бывало больше, то Хронос служил вполне реалистическим утешением: плохое столь же неизбежно канет в лету, как и хорошее. Но западный прогресс желает совместить несовместимое: стать механизмом, поглощающим одно только плохое и умножающим одно только хорошее. Представление о таком механизме покоится на сомнительной презумпции: о том, что мы не только доподлинно знаем, что для нас действительно хорошо и что - плохо, но и что наше понимание плохого и хорошего должно быть обязательным для всех последующих поколений. Ведь именно эта претензия содержится в заявках «конца истории» или «полной и окончательной победе» (коммунизма или либерализма) во всём мире. Парадокс теории прогресса, таким образом, состоит в том, что она на самом деле отрицает будущее как «другое», навязывая свой вечный эдем, который потомки, возможно, сочтут настоящим адом.
Новоевропейский прометеев человек не привык в чём-либо встречать сопротивляющегося и не укладывающегося в заданные рамки «другого». Однако в лице будущего он встретил этого самого «другого», не выполняющего приказы великих учений и ведущего себя «нонконформистски». Наиболее показательным и демонстративным примером этого сегодня выступает фиаско марксистской футурологии. Практически тотчас вслед за моментом провозглашения «полной и окончательной победы» нового строя, этот строй рассыпался. Перед лицом такого фиаско мыслимы две стратегии: либо вовсе отказаться от претензий со стороны великих учений на тотальное овладение будущим - то есть понизить эти учения в идеологическом и научном статусе, либо попытаться заменить успевшее обанкротиться учение новым, «на сей раз истинным». Судя по всему, либерализм, после своей победы над коммунизмом, пошёл именно по второму пути: объявил себя новым великим учением, знающим, чем закончится драма мировой истории.
Речь идёт о заинтересованности победителей в «холодной войне» навечно закрепить плоды своей победы, то есть предотвратить возможные сюрпризы будущего и связанные с ним исторические альтернативы. Здесь имеется как сходство с ушедшим марксизмом-ленинизмом, так и отличие от него. Сходство состоит в догматической сциентистской самоуверенности, связанной со стремлением тотально рационализировать мир, то есть устранить в нём всё то, что не соответствует сегодняшним стандартам западной общественной теории. Отличие же заключается в том, что современный либерализм в чём-то учёл драматический опыт своего коммунистического «альтер эго». Если коммунисты твёрдо знали, что «иного не дано» и история является одновариантной - соответствующей шаблону научного коммунизма, то либералы твёрдо намерены не дать реализоваться враждебному им «иному»: исполнены решимости сделать историю одновариантной. Отсюда - различие в стратегиях и в самой концепции будущего.
Если марксизм считал, что он пребывает в союзе с самой историей - с её непреложными закономерностями восходящего развития, то либерализм чувствует себя находящимся в состоянии войны с историей - если под историей понимать творчество качественно новых общественных форм, радикально меняющих сложившееся статус-кво. Поэтому марксизм провозглашал неотвратимость истории (со всеми её классовыми приговорами), современный либерализм - конец истории (со всеми её сюрпризами для удобно устроившихся победителей).
Марксизм всюду выискивал силы, с которыми он связывал реванш истории - вызов настоящему и нарушение статус-кво, либерализм всюду выискивает способы нейтрализовать ещё не прибранные к рукам исторические силы и альтернативы. В марксизме центральное место занимал революционный анализ, выискивающий трещины в порядке бытия, в фундаменте сложившейся цивилизации. В современном либерализме это место занимает так называемый системно-функциональный анализ, связанный с методологией адаптации, нейтрализации и приручения всех нонконформистских сил, называемых «антисистемной оппозицией».
Современный либерализм, в отличие от марксизма, претендует на то, чтобы окончательно покончить с историческим временем - Хроносом, который пожирает настоящее и преподносит неприятные сюрпризы, связанные с историческими обвалами и катаклизмами. Так как особенность либерального типа движения исторического времени сродни покою в классической механике: «если на тело не действует сила, оно сохраняет состояние покоя или равномерного прямолинейного движения». То есть, с точки зрения современного либерализма прогресс - это равномерное прямолинейное движение или количественное развёртывание вечного «теперь». Не случайно либеральная идеология «вынула» из прогресса его качественную составляющую, отождествив прогресс в основном с научно-техническими и экономическими сдвигами, призванными улучшать благосостояние людей, не меняя установившихся буржуазных структур. Не случайно и то, что либерализм заменил классическую временную триаду «прошлое - настоящее - будущее» механистической дихотомией «традиционность - модерн». Либерализм, как господствующая идеология современного Запада, формирующая его идентичность, связан с апологетикой современности - образом отождествляющего себя с Модерном блестящего и несокрушимого Запада, равно враждебного и «тёмному» прошлому и качественно иному альтернативному будущему.
В основе процессов модернизации и вестернизации мира лежит унаследованная от просветителей XVIII века процедура, направленная против историзма. Речь идёт об отождествлении западного человека эпохи Модерна с человеком «вообще» - с «естественным человеком». Всё то, что противостоит «разумному эгоизму» этого человека, объявляется вымученной искусственностью, стеснительные оковы которой должны быть сброшены. Отсюда этот настойчивый призыв к естественному эгоизму, к естественному (рыночному) отбору, к естественности сексуальных отношений и т.п. Культуры на протяжении многих тысячелетий боролись с проявлениями этой «естественности», приучая человека обуздывать свой эгоизм и свои инстинкты. Но Запад «нахраписто» обращается через голову культурных институций того или иного цивилизационного типа к эгоистическому индивидуалисту - потребителю, которого стесняют «местные» нравственные и культурные нормы и который давно уже ждёт алиби и поддержки извне для скорейшей реализации своего успеха в настоящем. Так монополизируемый современным Западом Модерн плодит людей, не умеющих ждать - т.е. не способных систематически готовить себя к будущему и открывать его.
В области социальной философии это породило так называемый презентизм - апологетику современности, воплощаемой Западом и начисто лишённой критической исторической рефлексии. В экономической области - спекулятивно-ростовщический «бизнес», не склонный делать долговременные производственные инвестиции. Так Модерн, отмеченный откровенной ненавистью и презрением к прошлому, обречён и на отлучение от будущего. Дело в том, что у прошлого и будущего есть решительное сходство в одном: они представляют собой «другое» - отличное от привычного. Не случайно идеология Модерна породила два способа расправы с прошлым как качественно иным: это либо дискредитация его как средоточия мрака и невежества, либо его «модернизация» - проекция на него современных представлений и стандартов.
Такую же профилактическую работу ведут представители идеологии победоносного Модерна в отношении всех, подозреваемых в пристрастии к альтернативному будущему - носителям пост-буржуазных, пост-экономических, пост-индивидуалистических ценностей. Они объявляются либо маргиналами, не приспособленными к настоящему и потому склонными к анархической разрушительности, либо агрессивными традиционалистами, вынашивающими опасные реставрационные планы. На подозрение взято само творческое историческое воображение, объектом которого является не ньютоновское обескачествленное время, а время исторически дискретное, прерывное, рождающее качественно новые формы.
Источники
1. Ерасов Б.С. Цивилизации. Универсалии и самобытность. М., 2002. С. 322-331.
2. Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование. М., 2002. С. 3-58.
3. Панарин А.С. Искушение глобализмом. М., 2003. С. 236-239.
4. Панарин А.С. Стратегическая нестабильность в XXI веке. М., 2004. С. 152-186, 235-263, 512-541.
Ссылки
[7] Alain de Benoist. Europe, Tiers - Monde, meme combat. P., 1986. P. 51.
[8] Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М.: Наука, 1998. С. 419.
(Продолжение следует.)
«Цивилизация: слово - термин - теория» - это первая статья предлагаемого цикла. За ней следуют:
«Этнос - народ - нация - гражданское общество - глобальное общество - постобщество»
«Культура: регулятор общественных отношений и источник социальных энергий»
«СверхМодерн: "иначе-возможное" против универсума вечного "теперь"»
* * *
Оглавление
1. Введение
2. Модерн: генезис
2.1. Насколько специфична духовная система Запада?
2.2. Историческая динамика складывания специфики западной цивилизации
2.3. Роль революций в становлении западной цивилизации
2.4. Структурный плюрализм Запада: универсум для избранных
3. Кризис парадигмы Просвещения: вечное «теперь»
4. Источники открытия «иначе-возможного»
5. Политика как доминанта
6. Диалектика «вызова - ответа»
7. Кантовский априоризм культуры в суждениях о будущем
8. Две формы культурного априоризма
8.1. Программирующий априоризм
8.2. Реактивный априоризм
8.2.1. Номиналистическо-бихевиористское возражение
8.2.2. Возражение постмодернистских стратегий
9. Дороги, которых не миновать
9.1. Российская государственность как альтернатива «конца истории»
9.2. Социологическое значение Церкви как духовной власти
Источники
Ссылки
(Продолжение.)
2.3. Роль революций в становлении западной цивилизации
Идейные, пропагандистские и организационные компоненты реформаторских течений стали предпосылками тех дальнейших сдвигов, которые привели к великим революциям в Европе - английской и нидерландской. Прежде всего, идейные программы и мировоззренческие установки этих революций во многом восходили к тем утопическим и, что важно подчеркнуть, коммуналистским идеям, которые получили столь сильное развитие в реформаторских учениях. Сущностью революционных ориентацией стала вера в возможность трансформации общества через всеохватывающую политическую деятельность, ведущую к реализации программ и принципов, наработанных в рамках утопических проектов.
Те мировоззренческие и организационные принципы, которые сформировались в лоне религиозных систем как отвергающие их гетеродоксия и гетеропраксия, создавали основу или духовный фон для развития великих революций. Хотя более поздние революции - Великая французская и Великая Октябрьская - резко расходились с теистическими принципами вообще, вдохновлявшие их идейные течения во многом были подготовлены религиозной гетеродоксией или становились её инвариантами. В ходе этих революций сектантские движения стали существенной частью большого общества и жизни его центров, соединившись с восстаниями, народными движениями протеста и с политической борьбой в центре.
Для революционной идеологии была характерна сильная установка на социальную и культурную активность и на способность человека перестраивать общество в соответствии с тем или иным трансцендентным представлением. Идеологизация политики выводила её за рамки конъюнктурных и ближайших целей и направляла на решение задач дальнейшего переустройства общества в соответствии с программами, провозглашавшими высокие идеалы всеобъемлющего переустройства общества. Хорошо известно, что такого рода идеологизация во многом превращалась в утопию, и потребовались усилия ряда видных мыслителей, чтобы раскрыть роль утопии в преобразовании общества. Одной из наиболее важных проблем в анализе социальных структур в XX в. стало выяснение причин и механизмов расхождения конечных итогов великих революций. Если в большинстве стран Западной Европы на основе революционных предпосылок сформировалось признание законности плюрализма взглядов на справедливое устроение общества, то в более поздних революциях - русской, китайской и вьетнамской - утвердились принципы всеобъемлющего устроения, определяемого нередко как тоталитарное. Тем не менее, даже в условиях крайне заорганизованного общества не устранялись различия множества интересов и представления о плюрализме целей и смыслов.
2.4. Структурный плюрализм Запада: универсум для избранных
Принцип разделения властей был выражен ещё в Новом Завете («Богу - Богово, а кесарю - кесарево»), и как бы церковь и земные владыки ни действовали рука об руку, когда необходимо было подавить протест, между ними существовало постоянное соперничество, создававшее возможность появления новых социокультурных элементов с присущими им собственными ориентациями и нормами деятельности.
Межгосударственное соперничество, которым отмечена вся история Европы, также способствовало социокультурному плюрализму. Государственные образования внутри Европы тоже оказывались соперниками и вели друг с другом длительные войны. Наличие единой церковной организации и центра создавало духовный институт, сдерживающий политические распри. Однако и христианский мир не был единым. Борьба за самостоятельность, за автономные права государств, территорий, городов, конфессий постоянно снижала уровень централизации и политической или духовной монополии, способствовала усилению плюрализма.
Взаимодействие различных центров влияния, автономных социальных групп создавало плюралистическую систему, в которой регуляция отношений вырабатывалась на основе баланса прав и обязанностей. Права были ограничены определёнными рамками и дополнялись обязанностями по отношению к другим участникам этого взаимодействия - как к соперникам извне, так и к подчинённым группам или индивидам. Европейская политическая культура на протяжении длительного времени вырабатывала механизм правовой регуляции отношений между различными группами и индивидами (как субъектами права), что выразилось в создании некоего нормативного единства при допущении плюрализма.
Однако, такого рода устроение, допускающее сосуществование и взаимодействие различных социальных, политических и культурных компонентов на основе определённого механизма саморегуляции, не исключало глубоких социальных, а также культурных противоречий внутри общества или между различными обществами Европейского региона. Тем не менее, следует подчеркнуть, что столь очевидные для Запада тенденции к утверждению политического абсолютизма, равно как и войны за гегемонию той или иной империи, свидетельствовали об огромной потребности в укреплении государственной власти, возвышающейся над всеми локальными центрами. Абсолютистские правители в странах Западной Европы, а позднее и лидеры «государств-наций» придавали особое значение развитию общих символов культурной и политической идентичности, коллективных политических целей и регуляции отношений между разными относительно самостоятельными группами.
Со времен американской и французской революций XVIII века, народы Запада решали две важнейшие проблемы, становящиеся принципами общественного устроения:
- достижение национального суверенитета и независимости, свободы от внешнего гнёта;
- установление демократического контроля над собственной властью, подчинение её воле избирателей и конституционно-правовым нормам.
Эти принципы формировали структурный плюрализм Запада как демократический Модерн - образец возможного и реализуемого в трудной исторической практике общемирового структурного плюрализма для всех - универсума, где Запад «растворится» в многообразии национальных государств, отказываясь от своих авторских прав и от своей специфики.
Необходимо, однако, признать, что многие реалии современности ставят под вопрос эти завоевания Модерна: и гарантии народов от несанкционированного внешнего воздействия, и демократический контроль за силами, организующими это воздействие, сегодня не обеспечены.
В этом процессе принципиальное значение имеет тот факт, что к новой системе открытого, глобализующегося мира различные народы и государства подошли неодинаково подготовленными в рамках проекта Модерн, значительно отличающимися по своему экономическому, военно-стратегическому и информационному потенциалу. Потому нынешняя встреча более и менее развитых, более и менее защищённых народов в складывающемся открытом мировом пространстве чревата новыми потрясениями и коллизиями. Не случайно, что наиболее последовательными адептами глобального мира, пропагандирующими идею единого открытого общества без барьеров и границ, сегодня выступают наиболее развитые и могущественные страны, усматривающие в ослаблении былых суверенитетов новые возможности для своей экономической, геополитической и социокультурной экспансии. Эти же страны тяготеют к социал-дарвинистской интерпретации глобального мира как пространства нового «естественного отбора», призванного расширить границы обитания и возможности наиболее приспособленных - за счёт менее приспособленных.
3. Кризис парадигмы Просвещения: вечное «теперь»
Господствующая поныне научная установка Модерна - это установка на овладение миром. Речь идёт о пресловутой «прометеевой воле», не привыкшей встречать настоящих препятствий в лице «другого», будь этот другой ещё не прибранная к рукам природа, или - другая культура, или, наконец, самоё будущее. Все общественные науки европейского Нового времени - это попытки «заклясть» демонов исторической судьбы, подчинить ход истории «непреложным закономерностям», сделать его управляемым.
С этой точки зрения, исторический материализм - лишь наиболее откровенная и последовательная версия европейского социально-исторического сциентизма, задумавшего высветить все тайны истории. Этот научно-рационалистический менеджеризм впервые со всем апломбом заявил о себе голосом деятелей Французской революции, задумавших построить «новый мир». Они всерьёз вознамерились превратить весь мир в объект преобразующей революционной воли новоевропейского человека, самоуверенно колонизирующего мир и навязывающего ему свои стандарты «светлого будущего».
В основе такой колонизации лежит известный софизм Просвещения, отождествляющий западного человека с «естественным человеком», а всё от него отличающееся объявляющий «отклонением». Ален де Бенуа справедливо отметил, что к «принципам 1789 года идеологи прав человека постоянно прибегают не для того, чтобы осудить колониализм, а для того чтобы его легитимировать» [7]. Однако, как заметил теоретик герменевтики Х.-Г. Гадамер, опытный человек - не тот, кто видит другого насквозь. Опытный человек - это принципиально а-догматический человек, отдающий себе отчет в том, что действительность другого сложнее наших предожиданий [8].
Поэтому, если мы понимаем будущее как экстраполяцию уже сложившихся «прогрессивных» тенденций, то мы отказываем ему в праве не укладываться в наши предожидания. Все так называемые великие учения, от либерализма до марксизма, представляют собой смесь догматической «научной» самоуверенности с психологией гедонистического баловня судьбы, ожидающего от будущего исполнения всех своих капризов. Это сочетание сциентистского педантизма, ждущего от истории неукоснительного повиновения «только что открытым» всеобщим законам развития, с гедонистической инфантильностью, не способной мужественно встречать удары судьбы, разительно контрастирует с несравненно более зрелым и мужественным мировосприятием древних, известным нам, в частности, по литературным источникам античности.
Но будущая история «имеет право» отличаться от наших предожиданий, с одной стороны связанных с потребительскими и иными вожделениями современного массового сознания, а с другой - с мироустроительными планами тех, кто только что отпраздновал свою «полную и окончательную» победу. Такой тип сознания не представляет собой ничего экстравагантного, связанного конструкциями новейшего сциентизма. Он в какой-то мере олицетворяет реставрацию древней мудрости, воплощённой в образе поглощающего время Хроноса - того, что неумолимо подрывает твердыни настоящего: и те, что нас радуют и устраивают и те, что нас угнетают и приводят в отчаяние.
Традиционный Хронос поглощал хорошее и плохое: он давал сбалансированный, умеренно пессимистический взгляд на историю; и если в последней плохого бывало больше, то Хронос служил вполне реалистическим утешением: плохое столь же неизбежно канет в лету, как и хорошее. Но западный прогресс желает совместить несовместимое: стать механизмом, поглощающим одно только плохое и умножающим одно только хорошее. Представление о таком механизме покоится на сомнительной презумпции: о том, что мы не только доподлинно знаем, что для нас действительно хорошо и что - плохо, но и что наше понимание плохого и хорошего должно быть обязательным для всех последующих поколений. Ведь именно эта претензия содержится в заявках «конца истории» или «полной и окончательной победе» (коммунизма или либерализма) во всём мире. Парадокс теории прогресса, таким образом, состоит в том, что она на самом деле отрицает будущее как «другое», навязывая свой вечный эдем, который потомки, возможно, сочтут настоящим адом.
Новоевропейский прометеев человек не привык в чём-либо встречать сопротивляющегося и не укладывающегося в заданные рамки «другого». Однако в лице будущего он встретил этого самого «другого», не выполняющего приказы великих учений и ведущего себя «нонконформистски». Наиболее показательным и демонстративным примером этого сегодня выступает фиаско марксистской футурологии. Практически тотчас вслед за моментом провозглашения «полной и окончательной победы» нового строя, этот строй рассыпался. Перед лицом такого фиаско мыслимы две стратегии: либо вовсе отказаться от претензий со стороны великих учений на тотальное овладение будущим - то есть понизить эти учения в идеологическом и научном статусе, либо попытаться заменить успевшее обанкротиться учение новым, «на сей раз истинным». Судя по всему, либерализм, после своей победы над коммунизмом, пошёл именно по второму пути: объявил себя новым великим учением, знающим, чем закончится драма мировой истории.
Речь идёт о заинтересованности победителей в «холодной войне» навечно закрепить плоды своей победы, то есть предотвратить возможные сюрпризы будущего и связанные с ним исторические альтернативы. Здесь имеется как сходство с ушедшим марксизмом-ленинизмом, так и отличие от него. Сходство состоит в догматической сциентистской самоуверенности, связанной со стремлением тотально рационализировать мир, то есть устранить в нём всё то, что не соответствует сегодняшним стандартам западной общественной теории. Отличие же заключается в том, что современный либерализм в чём-то учёл драматический опыт своего коммунистического «альтер эго». Если коммунисты твёрдо знали, что «иного не дано» и история является одновариантной - соответствующей шаблону научного коммунизма, то либералы твёрдо намерены не дать реализоваться враждебному им «иному»: исполнены решимости сделать историю одновариантной. Отсюда - различие в стратегиях и в самой концепции будущего.
Если марксизм считал, что он пребывает в союзе с самой историей - с её непреложными закономерностями восходящего развития, то либерализм чувствует себя находящимся в состоянии войны с историей - если под историей понимать творчество качественно новых общественных форм, радикально меняющих сложившееся статус-кво. Поэтому марксизм провозглашал неотвратимость истории (со всеми её классовыми приговорами), современный либерализм - конец истории (со всеми её сюрпризами для удобно устроившихся победителей).
Марксизм всюду выискивал силы, с которыми он связывал реванш истории - вызов настоящему и нарушение статус-кво, либерализм всюду выискивает способы нейтрализовать ещё не прибранные к рукам исторические силы и альтернативы. В марксизме центральное место занимал революционный анализ, выискивающий трещины в порядке бытия, в фундаменте сложившейся цивилизации. В современном либерализме это место занимает так называемый системно-функциональный анализ, связанный с методологией адаптации, нейтрализации и приручения всех нонконформистских сил, называемых «антисистемной оппозицией».
Современный либерализм, в отличие от марксизма, претендует на то, чтобы окончательно покончить с историческим временем - Хроносом, который пожирает настоящее и преподносит неприятные сюрпризы, связанные с историческими обвалами и катаклизмами. Так как особенность либерального типа движения исторического времени сродни покою в классической механике: «если на тело не действует сила, оно сохраняет состояние покоя или равномерного прямолинейного движения». То есть, с точки зрения современного либерализма прогресс - это равномерное прямолинейное движение или количественное развёртывание вечного «теперь». Не случайно либеральная идеология «вынула» из прогресса его качественную составляющую, отождествив прогресс в основном с научно-техническими и экономическими сдвигами, призванными улучшать благосостояние людей, не меняя установившихся буржуазных структур. Не случайно и то, что либерализм заменил классическую временную триаду «прошлое - настоящее - будущее» механистической дихотомией «традиционность - модерн». Либерализм, как господствующая идеология современного Запада, формирующая его идентичность, связан с апологетикой современности - образом отождествляющего себя с Модерном блестящего и несокрушимого Запада, равно враждебного и «тёмному» прошлому и качественно иному альтернативному будущему.
В основе процессов модернизации и вестернизации мира лежит унаследованная от просветителей XVIII века процедура, направленная против историзма. Речь идёт об отождествлении западного человека эпохи Модерна с человеком «вообще» - с «естественным человеком». Всё то, что противостоит «разумному эгоизму» этого человека, объявляется вымученной искусственностью, стеснительные оковы которой должны быть сброшены. Отсюда этот настойчивый призыв к естественному эгоизму, к естественному (рыночному) отбору, к естественности сексуальных отношений и т.п. Культуры на протяжении многих тысячелетий боролись с проявлениями этой «естественности», приучая человека обуздывать свой эгоизм и свои инстинкты. Но Запад «нахраписто» обращается через голову культурных институций того или иного цивилизационного типа к эгоистическому индивидуалисту - потребителю, которого стесняют «местные» нравственные и культурные нормы и который давно уже ждёт алиби и поддержки извне для скорейшей реализации своего успеха в настоящем. Так монополизируемый современным Западом Модерн плодит людей, не умеющих ждать - т.е. не способных систематически готовить себя к будущему и открывать его.
В области социальной философии это породило так называемый презентизм - апологетику современности, воплощаемой Западом и начисто лишённой критической исторической рефлексии. В экономической области - спекулятивно-ростовщический «бизнес», не склонный делать долговременные производственные инвестиции. Так Модерн, отмеченный откровенной ненавистью и презрением к прошлому, обречён и на отлучение от будущего. Дело в том, что у прошлого и будущего есть решительное сходство в одном: они представляют собой «другое» - отличное от привычного. Не случайно идеология Модерна породила два способа расправы с прошлым как качественно иным: это либо дискредитация его как средоточия мрака и невежества, либо его «модернизация» - проекция на него современных представлений и стандартов.
Такую же профилактическую работу ведут представители идеологии победоносного Модерна в отношении всех, подозреваемых в пристрастии к альтернативному будущему - носителям пост-буржуазных, пост-экономических, пост-индивидуалистических ценностей. Они объявляются либо маргиналами, не приспособленными к настоящему и потому склонными к анархической разрушительности, либо агрессивными традиционалистами, вынашивающими опасные реставрационные планы. На подозрение взято само творческое историческое воображение, объектом которого является не ньютоновское обескачествленное время, а время исторически дискретное, прерывное, рождающее качественно новые формы.
Источники
1. Ерасов Б.С. Цивилизации. Универсалии и самобытность. М., 2002. С. 322-331.
2. Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование. М., 2002. С. 3-58.
3. Панарин А.С. Искушение глобализмом. М., 2003. С. 236-239.
4. Панарин А.С. Стратегическая нестабильность в XXI веке. М., 2004. С. 152-186, 235-263, 512-541.
Ссылки
[7] Alain de Benoist. Europe, Tiers - Monde, meme combat. P., 1986. P. 51.
[8] Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М.: Наука, 1998. С. 419.
(Продолжение следует.)